Кто ответит Эрику?

"Спортивный
Спортивный зал школы №1 в Беслане
Приходилось ли вам путешествовать по России с американцем? Мне довелось. Почти месяц я находился в обществе славного, доброго (можно было бы сказать малого, если бы не его без малого  двухметровый рост). Американец  был добродушным и улыбчивым. Когда улыбался, был, то, что называется, «голливудским красавцем». В остальное, безулыбочное, время с лица его не сходила маска напряженного недоумения. Напряжение это передавалось и мне. Снять его было непросто.

«Уай?» - «почему?» - то и дело вопрошал он. Когда мне удавалось найти ответ на его «уай», он произносил с неуверенным восторгом «уау». Или «вау».

 К «вау» постсоветский человек стал привыкать, потому, как телевизионные шоутокари и участники всяческих шоу постоянно ваукают. Ну «вау» и «вау». Можно «мяу». Когда тебя с пеленок профессионально оскотинивают, естественно перейти на звукоподражание тем, в кого тебя превращают.

К моему американцу это замечание не относится. Для него «вау» - что-то вроде нашего «ну, да!» или  «ух, ты!».

Я к его «вау» привык, а вот с «уай?» - бесконечным «почему?» было сложнее.

Действительно, «уай» в России происходят вещи, не поддающиеся никакому объяснению?   

Ну почему фотографа, сотрудника никому неизвестных в России американских газет,  кубанские казаки встречают, как космонавта: гарцуют в черкесках, рубят лозу, а потом угощают борщом, да таким, что после третьей тарелки американская душа просит четвертой, а потом, индо воспарив, начинает расширяться и чувствовать быстро нарастающее чувство родства с широкой русской душою?

Пытаешься рассказать о традиционном русском гостеприимстве. После долгого молчания слышишь: - «Но ведь это стоит больших денег!»

Действительно, так. Цена обеда, предложенного нам, намного превосходила оклад школьной учительницы, в доме которой мы пировали.

 - Уай?

- Дык, джаст бикоз, вера у нас такая - обязан путника принять, накормить и спать уложить.

- Вау!

  А потом тоже самое в Осетии. А тут уже широкая осетинская душа,  (в некоторых проявлениях пошире  русской), демонстрирует свой размах и чудеса гостеприимства.

Вино рекой! Кудрявый барашек через какой-нибудь час уже не деталь горного пейзажа, а гора дымящегося вкусного мяса.

Красивые замысловатые тосты, смысл которых становится понятным лишь после поэтического комментария тамады. Добрые слова о заморском госте и полное ощущение того, что с его появлением  наступило то самое счастье, которого не могли добиться ни поэты древности и современности, ни герои народного эпоса, ни доблестное политическое руководство. Но вот приехал из далекой Америки симпатичный Эрик, и воссиял радостный свет в доме, стоящем  под пятивековой сторожевой башней.

- Почему они мне так рады? Уай?

- А ты отдыхай.

- У них что, тоже вера такая?

- Такая, такая, - отвечаю скороговоркой. – Потом объясню.

Но объяснить какая вера у осетин сложно. Большая часть их считает себя христианами. Около трети – мусульмане. Есть и язычники. Межконфессиональных недоразумений у них нет. Все считают себя потомками древних алан и живут дружно.  Один из главных праздников осетин всех вероисповеданий – Джоргуба в честь святого великомученика и Победоносца Георгия. Празднуют его целую неделю. По всей Осетии режут быков и баранов и пируют денно и нощно. Мы как раз в это время и приехали.

Святому Георгию ставят часовни и, так называемые, «святые места»  в виде павильонов со столами и мангалами. Неподалеку обязательно увидите дерево с привязанными к веткам лоскутками, тряпочками и платками. В павильоне непременно висит икона святого Георгия или же изображение могучего бородатого  старика в кольчуге и шлеме на коне о трех ногах. Это герой народного эпоса. В современном народном сознании эти два образа слились воедино.  Кто есть кто – знают лишь воцерковленные люди. Нецерковные же довольно добродушно выслушивают разъяснения о том, что бородатый старец никак не может быть святым Георгием хотя бы потому, что Георгий был замучен в юном возрасте. Свое неведение люди признают без обид и даже охотно рассказывают о том, как Осетия, потеряла своих епископов и священников во время татаро-монгольского ига. Без священников сохранили, что могли. Языческие представления  переплелись с христианскими.

Во время правления коммунистов и от этой смеси верований пытались отучить. Но понятия чести, доброты, гостеприимства, уважения к старшим, готовности придти на помощь ближнему осетины не растеряли. Этический закон сохранялся в семьях, в сельских общинах.

Это Эрику понятно. Кивает безо всяких «уай».

«Уай» начались в Беслане. В Америке ему сказали, что в Беслане терроризм обрел новое качество – стал еще более жестоким.

- Почему они убивали детей? Уай?

Поди, ответь.

Мы бродили по коридорам и классам разгромленной школы, наступая на засыпанные штукатуркой и стеклами учебники, тетради, ранцы, портфели, пеналы, карандаши и авторучки.

Желтая лента, кроссовки, портрет Пушкина рядом с фотографией Ленина, расколотый глобус, красная майка, засыпанная белой трухой, на стенах следы пуль и надписи. Черным и синим по белому слова скорби, признания в любви: «Асланчик, мы тебя никогда не забудем!».  Рядом проклятия убийцам и обещания отомстить. После захвата толпой здания правительства в Черкесске появилась надпись: «Осетины, семь женщин сделали в Черкесске то, что вы все не смогли до сих пор сделать!»

В дверных проемах мелькали мальчишечьи головы.  Мальчишки ходили вокруг нас кругами, внезапно появлялись, выходя из боковых коридоров и классных комнат, и также внезапно исчезали. Откуда-то выходили поодиночке и небольшими группами взрослые люди. Они заглядывали в то, что некогда было классами, смотрели на следы погрома, на уцелевшие портреты великих химиков, математиков, литераторов и молча, под хруст раздавливаемого стекла, переходили в другие  комнаты. Так ходят в картинных галереях, рассматривая полотна великих мастеров…

Какая-то женщина в черном переписывала в блокнот настенные тексты. Пока Эрик фотографировал груду учебников и предметов, которыми не успели воспользоваться  бесланские первоклассники, я наблюдал за дамой. Я узнал ее.  Журналистка Политковская записывала угрозы и призывы к мести.

Мои друзья попросили настоятеля недавно открытого в Беслане монастыря отслужить панихиду в спортзале школы. Вернее, в том, что от него осталось. Обгорелый пол был повсюду уставлен цветами. Они стояли в вазах, ведрах, обрезанных до половины полиэтиленовых бутылках. Под баскетбольным щитом, к которому бандиты привязывали взрывчатку, была целая гора цветов. Букеты стояли  отдельными островками. Так родители отмечали места гибели своих детей.

Игумен Антоний пришел со своими послушниками. Они поставили несколько икон рядом с цветами, зажгли свечи.  Началась лития. Кадильный дым сизыми, кудрявыми струйками поднимался мимо обожженных балок перекрытия к небу.

Когда запели «Со святыми упокой», раздались рыдания. Во время литии подошли новые люди. Было много женщин в черном. Кавказские женщины не скрывают своего горя и плачут с причитаниями и стонами. Эрик снимал панихиду деликатно, боясь оскорбить горюющих женщин.

Политковская тоже фотографировала. Мне показалось, что она отщелкивает панорамно, чтобы не упустить ни одного лица.

После панихиды она подошла к отцу Антонию. Я поспешил его предупредить быть с ней осторожней. От этой почитательницы «борцов за свободу» можно ожидать чего угодно. И панихиду по жертвам террора она может описать, как подстрекательство к мести, а строящийся монастырь, как зиндан для будущих военнопленных.

Вместе с нами молился человек, потерявший сына и внука. Его отец, узнав о случившемся, перестал принимать пищу и через двадцать дней скончался.

Мы поднялись на второй этаж и помолились у окна, из которого бандиты выбросили его сына. Он оказался родственником нашего друга и предложил нам всем заехать к нему домой, помянуть его близких. По дороге мы заехали на сельское кладбище. Там у новых могил голосили женщины. У его соседей погибло пятеро – мать с четырьмя детьми. Позже мы узнали, что из одного бесланского дома вынесли более сорока гробов. Несколько семей погибло полностью. В этот день в школу шли семьями. Задолго до первого сентября по Беслану и окрестным селам ходили люди и уговаривали придти и старым, и молодым с детьми и внуками, потому что приедет московское телевидение, будет большое торжество, и можно будет рассказать о своих проблемах…

После кладбища мы заехали в дом, где было пять фотографий в траурных рамках.  

Фотографии погибших лежали на тщательно застеленных кроватях. На них нельзя ни ложиться, ни садиться в течение года.

Молодые женщины – тети убитых детей - с плачем показывали нам фотографии своих племянников и племянниц – счастливо улыбающихся малышей. Мальчики в костюмах мушкетеров, девочки в криналинах и париках с буклями.

Во дворе сидели с красными от слез глазами пожилые женщины. По двору тихо бродили печальные индюшки. Казалось, что и у них заплаканные глаза.

Наш хозяин сказал, что его собака ровно сорок дней плакала, как человек и выла целыми ночами.

Поминальная тризна, которую быстро приготовила его жена, была нелегким испытанием. Как вести себя нам, посторонним людям, в доме, где все говорит о горе? Засохшие кисти винограда – нет внука, который бы их с радостью сорвал. Кучи кукурузных стеблей, словно могильные пирамиды. Детский велосипед, прислоненный к чугунному котлу. Даже идеально выметенный и вымытый заасфальтированный двор говорил о том, что от мусора и грязи избавиться просто, а вот куда девать горе…

На удивление быстро мы перестали чувствовать себя посторонними. Возможно, потому, что на Кавказе острее чувствуется родство: многие роды давно породнились друг с другом,  Можно почти с уверенностью сказать, что твой сосед  –  хотя бы дальний, но родственник. Дело только в степени родства. Поэтому и радость и горе переживают  вместе. На свадьбы приглашают сотни, а то и тысячи человек, и на похороны приходят целыми селами. 

Нам не пришлось придумывать, что сказать. Слова сочувствия сами исходили из сердца. Эрик тоже сказал несколько слов. В очеловеченном переводе с американского «Ай ам сори» может прозвучать вполне сердечно.

Мне приходилось переводить Эрику, но на  его «уай?» не хватало ни времени, ни таланта. Я обещал перевести позже.

Но позже, на бесланском кладбище добавилось столько вопросов, что с трудом хватило суток, проведенных в поезде Владикавказ – Москва, чтобы объяснить лишь малую часть.

На кладбище мы ехали по улице Сталина мимо памятника Сталину.

- «Уай Сталин?»

   Да кто ж его знает. Вообще-то объяснить можно. Но тут начинается, я бы сказал, «политическая тригонометрия». Политкорректность не позволяет вразумительно сформулировать ответ, дабы не обидеть осетин. Скажешь про твердую власть, без которой на Кавказе не обойтись, ближайшие соседи напомнят о депортации. Да и что про наши проблемы поймет симпатичный американец?!  Он даже «Му-Му» не читал. Пытаюсь отшутиться. Говорю о демократии. Кому-то усы нравятся и маршальские погоны. Имеют право поставить.

Но на кладбище не до шуток. За оградой бесланского кладбища не новые захоронения, а целый город. Рудники и заводы (кроме спиртовых) не работают, а тут просто ударная стройка:  катятся колесные трактора, один за другим проезжают груженые самосвалы, несколько экскаваторов задирают ковши, опрокидывают землю в грузовики. Небольшие немецкие катки укатывают только что положенный асфальт. В этом бойком мельтешении что-то ужасно оскорбительное.  Жизнь механизмов кажется автономной и самодостаточной.  Это какая-то зловещая антитеза тем, кто ушел из жизни. Она совершенно не вяжется с тем, что происходит у могил. Почти у каждой люди. Кажется, весь город переместился на кладбище. Женщины в черных платьях и траурных платках. Многие плачут, целуют фотографии на крестах и пирамидальных обелисках. Лица на фотографиях в основном детские. Много женских. Все, как на подбор красивые и одухотворенные. Несколько фотографий мальчиков в уже виденных нами одеяниях мушкетеров. Шести – десятилетние девочки в карнавальных платьях. Некоторые с веерами. Детское кокетство и безбрежная радость, ожидание нескончаемого праздника, глаза, искрящиеся от счастья…  Чувствуется почерк одного и того же фотографа. Видно, все они в один и тот же день воспользовались его услугами. В одинаковых позах, с очень похожими улыбками, словно родные братья и сестры замерли навек, показав своим близким какие они красавицы и красавцы…  Бесконечные ряды прекрасных лиц, ставших в один день соседями по кладбищу и братьями-сестрами одного небесного сестричества-братства.

 Мужчины держатся  отдельно от женщин. Кто-то  поправляет могилу, кто-то настилает кафельную  плитку на дорожку между могилами. Рядом родственники и друзья наливают в стаканы водку, пьют. Одни молча, другие что-то произносят. Нашего друга узнали. В Осетии он человек известный. Стали жестами подзывать к себе.

- «Пойдем, скажем Царство Небесное», - приказал он и направился к ближайшей могиле.

Нам пришлось выпить по нескольку раз с отцами и родственниками убитых детей. Мы переходили от могилы к могиле. И снова  удивило то, что удалось найти слова утешения, не повторяясь и не фальшивя. Когда видишь отверзтое горем сердце и молишься о том, чтобы оно нашло утешение, уста начинают говорить сами.

У последней могилы мы задержались надолго. Сорокалетний отец, потерявший дочь и сына, казался спокойным. Его друзья и братья после трех поминальных тостов стали рассказывать о деталях того страшного дня. Говорили  о том, чего не написали в газетах. О том, что Осетия самый верный друг русских на Кавказе, но что к Москве накопилось очень много вопросов.

Они задавали мне эти вопросы, словно я был главным поваром политической кухни. «Почему?» - спрашивали они.  «Уай?» - вторил им Эрик.

- Почему высокий кремлевский начальник в первый же день заявил, что среди бандитов были русские, арабы и даже негр? Негр оказался черным только кистями рук и измазанным ваксой лицом. Все остальное было вполне белым и легко определимо по этнической части. Никого кроме ближайших соседей в банде не было. Почему телевидение не опровергло ложь? Зачем нужно приписывать к этим извергам русских?

Мне почему-то до сих пор кажется, что наше руководство исходит в своих  действиях из соображений общего блага.

- Очевидно, для того, чтобы загасить желание мести. Чтобы не было новой резни, мы решили часть вины взять на себя, Сейчас все скорбят вместе с вами, но если вы в отместку начнете резать детей ваших врагов, то будете ничем не лучше их, - так я пытался найти здравое объяснение позиции руководства.

- Но мы-то знаем, кто это устроил. Нам-то лгать не надо. Пусть телевизор рассказывает о неграх, о китайцах, мы все равно ни в Африку, ни в Китай не пойдем. Мы своих врагов знаем.

Почему наш главный начальник не пошел к бандитам? Пусть бы он погиб, мы бы его чтили, как героя, а теперь, когда он пообещал уйти в отставку и не ушел, ни один человек не найдет ему оправдания. Всех виновных чиновников он снял и перевел на лучшие должности… Такое в Осетии не пройдет…

Они долго говорили о предательстве школьной директрисы, об ошибках силовиков, о страшной коррупции, когда начальство на всех уровнях заставляет подчиненных заниматься поборами, чтобы собранное шло наверх…

- Ну почему это так?

- Уай? – спрашивал Эрик.

Содержание нашего разговора я ему не переводил, но то ли от осетинской водки, то ли от пережитого за день, его скудный запас русских слов расширился до почти дословного понимания сказанного.

Действительно, «уай?»

О деталях операции мне совершенно не хотелось говорить. Конечно, то, что мы видели в телевизионных репортажах, мало походило на подвиги наших доморощенных «Рембо» и «ментов» из телесериалов. Но для меня достаточно того, что за освобождение бесланских детей наши парни отдавали жизнь.  Грамотно или не очень с точки зрения профессионалов – не мне судить. Царство Небесное погибшим и доброго здравия оставшимся в живых. Тем более не хотелось говорить о политике. У свежих могил  рассуждать о том, почему стабилизационный фонд разместили в американских банках под один процент, когда доллар упал на десять процентов, казалось кощунственным. Но мои новые знакомые сами начали этот разговор. После некоторого молчания в разговор вступил отец погибших детей. Это был высокий, красивый осетин. Говорил он по-русски безо всякого акцента. Дай Бог московским интеллигентам такую речь.

- Что проку искать истоки терроризма там, где их нет? Здесь нас убивали так же, как и в девяносто втором году. Они не стали более жестокими. Они такими были всегда. Для них маленький осетин – завтрашний взрослый. И терроризм остался таким, каким и был задуман. Почитайте «катехизис революционера» Бакунина. Убивать нужно лучших. И чиновников, и военных. Взяточника и негодяя нужно оберегать. Они лучше любого революционера дискредитируют и подрывают строй. У нас чиновников не убивают. У нас убили лучшее – наших детей…

Молча выпили.

- И что нам Москва посоветует делать? – шестеро могучих кавказских мужчин строго смотрели на меня. Эрик с тоской смотрел в непочатый стакан. Наш хозяин сказал что-то по-осетински и стал прощаться. Я не мог уйти не ответив.

- Не знаю, как Москва. У Кремля давно башня поехала. Будем молиться, чтобы остановилась и стала на место. А вот православная Россия молится о ваших детях. Наших детей тоже убивают. Но не так громко и без прямой трансляции.  Наркотиками, в бандитских разборках, ложью и безысходностью. И мы не остановим этой пагубы, если сами не станем другими. Мы должны перестать лгать и бояться. И ни в коем случае не жить мечтой о мести. Господь повелел оставить отмщение ему…

- Я-то оставлю. Другие не оставят. – Он пожал нам руки и отошел за крест, дав возможность своим друзьям попрощаться с нами.

  У ворот кладбища я оглянулся. Он смотрел нам вслед. Друзья собирали в сумки то, что осталось от трапезы.

На следующий день мы были на литургии в Ильинском храме. Храм был полон. Большая часть прихожан – осетины. Служил архиерей. После службы владыка сказал проповедь. Главной темой была необходимость осознания греха и воцерковление народа. В заключение он призвал всех ни в коем случае не поддаваться призывам к мести.

Я перевел проповедь Эрику. Эрик ее одобрил.

   Напротив Ильинской церкви  у ворот военкомата собралась толпа. Родственники, молоды люди и девушки  провожали новобранцев. Матери стояли с завернутыми в холстину осетинскими пирогами. Новобранцы были веселы. Молодой парнишка начал плясать лесгинку. Все стали хлопать в ладоши и подпевать. Я давно не видал таких проводов в армию. Эрик  достал камеру.

   Увидев, что их снимают, люди не смутились. Несколько молодых человек подошли к нам и стали рассказывать, куда их посылают, и как они будут служить. Вышел майор – наборщик из Московского округа. Сказал несколько теплых слов родным. А нам сообщил, что лучше осетин сейчас никто в армии не служит.

  Ну что ж, для сокрушителей России  это серьезная причина для наказания.

 

Александр Богатырев

22 декабря 2004 г.

Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×