Немытая посуда; Хорошо, когда их три; «Крести – дураки на месте»

Немытая посуда

Я стала задумываться, почему грязная посуда доводит меня до того, что я теряю контроль над собой. Неужели грязная посуда имеет надо мною такую власть? Конечно же нет. Разве она виновата, что валяется грязная и никому не нужная? А что если пожалеть её ? Ведь ей так плохо. Её никто не любит.

В следующий раз я (разумеется, сделав над собой усилие и смирив свой гнев) подошла к мойке, взяла в руки чашку и начала мыть, приговаривая: «Маленькая ты моя, хорошая моя, дай-ка я тебя умою и внутри и снаружи, и утру, и уберу. Никто-то тебя не любит, не жалеет, крошечку». Так я перемыла всю посуду, убрала на место. Я поняла, что успокоилась.

На следующий день я мыла посуду уже с удовольствием. Через три дня – с неким умиротворением. А через неделю случилось чудо. Я подошла к мойке, протянула руки к посуде и... замерла на месте.

...Наверно, многие из вас подумали, что я обнаружила пустую мойку – посуду наконец-то вымыли дети, потому что заметили, как мне это нравится теперь делать. Так получился бы ещё один рассказ на темы воспитания, не очень, правда, похожий на реальную жизнь.

Но в тот момент, о котором я говорю, произошло нечто гораздо более важное – для меня, для всей моей будущей жизни. Я сейчас даже не могу описать того, что я испытала в тот миг. Очень редко, но так случается: это одновременно и блаженство, и покой, и радость. На меня вдруг сошла любовь. И такая, что я едва могла её вместить. Я задумалась: что это? Ведь не немытая же посуда испытывает ко мне чувство благодарности...

С этого времени я стала внимать себе. Старалась не раздражаться, не повышать голос. Делать всё с любовью. И со мной стали происходить удивительные вещи. Я перестала «выматываться», настроение стало ровным. В минуты покоя меня стало посещать удивительное ощущение, что меня кто-то любит. Любит меня всю, со всеми моими странностями и недостатками, слабую и беспомощную, одинокую и несчастную. Кто же был этот «он»? Я искала ответ в себе. И ответ пришёл из глубины моего сознания, но при этом всё же – извне.

Это – Бог. И когда я узнала ответ, то поняла, что знала это всегда. С нами так бывает часто. Мы ищем ответ, а потом оказывается, что знали его всегда, ещё с детства. Знали, но забыли. И ещё я узнала, что Бог есть Любовь. С этого момента я начала искать Бога. И вся моя дальнейшая жизнь наполнилась иным смыслом.

...А началось всё с грязной посуды.

* * *

Я всегда помнила, что 33 года – возраст Христа, Его подвига. Поэтому, когда мне исполнилось 33 года, я начала серьёзно думать о жизни, о её смысле, о том, чего добилась, что успела, а что так и не осуществилось. Начался лихорадочный поиск правды и смысла жизни. Я сама не понимала, чего я хотела. Но желание понять устройство мира, открыть тайные двери овладело мною настолько, что я более походила на одержимую. Читая всё подряд, я всему верила, всё впитывала в себя, как губка. Увлеклась хиромантией, зачитывалась Блаватской, окончила курсы целителей, занималась по системе Иванова. Я могла диагностировать человека, находящегося в соседней комнате. В темноте видела, как по моему телу течёт светящаяся энергия. Рассказывала по фотографиям прошлое людей. Я лечила больных и упивалась полученной властью над людьми...

Но всё это делала не я. Это делал кто-то через меня и во мне, помимо моей воли. И мне не было радостно оттого, что я это делаю. Наоборот, смутная тревога изнутри точила меня: почему это дано мне просто так? Наконец страшная мысль овладела моим сознанием: а не придётся ли за этот дар когда-нибудь расплатиться – отдать свою бессмертную душу? Я начала присматриваться к своим «учителям». И увидела, что они лгут. Они учат бескорыстию, но берут деньги; проповедуют чистоту, но сами пьянствуют и блудят...

И ещё я всё время нарушала главное правило всех экстрасенсов и целителей: при лечении людей не могла оставаться бесчувственной и жалела больного, сострадала ему. Я брала боль и болезни на себя. Поэтому от практики отказалась. В беседах со своими пациентами я часто обнаруживала, что в своих болезнях они виноваты сами. Их недуги – не что иное, как расплата за дурные поступки. Имею ли я в таком случае право влиять на судьбу этих людей? И если люди эти, исцеляясь, продолжали жить по-старому, то их болезни возвращались к ним вновь. Так зачем же их лечить, если они сами не хотят быть здоровыми?..

Множество неразрешимых вопросов мучило меня. Я спустилась на грешную землю и поняла, что ищу не там, иду не туда и не с теми. И тогда я от всей души попросила:

– Господи, если Ты есть, пошли мне настоящего учителя. Открой мне истину, чистую, светлую правду о жизни! Дай мне такое учение, где нет лжи, где есть глубина.

Господь исполнил мою просьбу.

* * *

Был пасмурный осенний день. Окончилась служба. Я вышла из собора вместе с прихожанами и пошла к церковным воротам. Я была погружена в себя и пребывала в состоянии задумчивости и тихой грусти, поэтому не сразу поняла, что ко мне обращается старушка с противоположной стороны церковного дворика. Когда я очнулась, то до меня дошли её слова:

– Тебе, тебе говорю, голубка. Не ходи широкими-то воротами. Тут покойников выносят. Иди вон той калиточкой, узкой.

Я подняла голову и вопросительно глянула на неё.

– Поняла ли? – спросила старушка.

Кивнув, я повернула и вышла через калитку.

Потом я долго думала: почему эта женщина выбрала из толпы именно меня? И радостью откликнулось сердце моё. Ведь Господь вразумляет меня: «Не иди широким путём. Иди узким, тернистым».

И я пошла.

* * *

Случилось это зимой. Над окраиной города сгущалась ночь. Падающий снег завораживал, и веки устало закрывались. Фары нашей машины высвечивали дорогу и часть обочины. Мы спешили домой. Наконец выехали на трассу. Тёмной стеной по краям дороги стоял лес. Город остался далеко позади.

Вдруг мне показалось, что справа от дороги промелькнуло что-то, какая-то тень. Меня охватило непонятное волнение. Я попросила мужа остановить машину и сдать назад.

– Что это было? – спросил он.

– Мне показалось, как будто мужчина с ребёнком.

– Откуда в лесу мужчина с ребёнком? И почему они идут в обратную сторону от города по трассе, да ещё ночью?

– Сейчас и выясним.

Я открыла дверцу машины и крикнула:

– Куда вы идёте?

И услышала невнятное:

– Домой.

Мужчина был пьян. Девочка лет шести очень устала и плакала:

– Папа, я хочу домой. Мне холодно!

– А откуда вы идёте? – спросила я.

– Из гостей. Мы всё идём и идём, а огней всё не видать и не видать.

– Но вы идёте в обратную от города сторону! Садитесь в машину. Девочка совсем замёрзла.

Мы усадили отца с дочкой в машину, развернулись и поехали назад. Девочка задремала. По дороге с трудом выяснили, где они живут.

– Это ваш дом?

– Да, этот.

Мужчина немного протрезвел. До него наконец дошло, что они с дочкой могли замёрзнуть ночью в лесу. Он виновато глядел на нас и всё повторял:

– Бес попутал. Вот бес попутал! Спасибо вам. Дай вам Бог здоровья!

Я предложила:

– Может быть, вас проводить?

– Нет, мы уж теперь сами. Спасибо вам, вот добрые люди...

– Ночью на этой трассе машины – редкость. Так что уж ты завтра сходи в церковь, поставь свечку за то, что Господь нас послал.

Мы ехали домой, а снег всё падал и падал... Веки устало смыкались. Мне чудилось, что в снегу, на обочине дороги, лежит мужчина, а рядом сидит девочка и плачет: «Папа, вставай, пойдём домой. Мне холодно, я спать хочу. Папа, вставай!..»

Я вздрогнула, вытерла набежавшие слёзы и посмотрела на мужа:

– Знаешь, тебе за это Господь многое простит.

Он улыбнулся:

– Спи спокойно...

Хорошо, когда их три…

Старый школьный сторож Семёныч вышел из своей каптёрки, чтобы проверить после ребят школу и близлежащую территорию. Ребята часто теряли свои пакеты со сменкой, книги, а иногда даже и сотовые телефоны. Семёныч всё это аккуратно складывал у себя на подоконнике. Это называлось «Бюро находок». У него с ребятами был давний уговор, о котором в школе знали все. Если ты потерял что-то – иди и смотри с улицы, что там лежит на подоконнике у Семёныча. Если твоих вещей нет, то и Семёныча беспокоить попусту нечего. Дети любили старика за его спокойную рассудительность, доброту и изобретательность. А Семёныч любил детей. Был он одинок. Жена давно умерла, дети выросли и разъехались.

Как обычно, обход он начал со школьной раздевалки, потом через коридор вышел на крыльцо. В лицо ударил пьянящий запах цветущей сирени. Как же любил Семёныч это время! И сирень любил, именно эту, лилово-сиреневую! Белую он недолюбливал. Она почему-то напоминала ему о кладбище, да и запаха настоящей сирени не имела. Семёныч закрыл глаза, втянул в себя аромат цветов, тихо, по-стариковски засмеялся.

Неожиданно где-то совсем рядом хрустнула ветка. Семёныч прислушался. Из кустов показалась всклокоченная голова Зинки Рябовой. Потом и сама Зинка протиснулась сквозь ветки, прихрамывая и волоча за собой потрёпанную школьную сумку. Зинка уселась на ступеньку, вытянула раненную ногу, увидела кровь и завыла в голос.

Семёныч жалел Зинку. Она была старшей в семье овдовевшей Анюты. На Зинке были две сестры, корова с тёлкой, да и сама мать, обиженная на жизнь, озлобленная и скандальная. Семёныч не стал выспрашивать, что случилось, тихо погладил её по голове, взял за руку и повёл в школу. Там он усадил девочку на лавку, смазал йодом и перевязал колено. Зинка всхлипывала, молчала, смотрела жалобно, потом по-детски обняла Семёныча за шею:

– Ты только мамке не говори, Семёныч. Меня мальчишки толкнули, я со ступенек и полетела. А мою сумку они в сирень забросили. Дураки. Васька Прохов и Колька Лапин. У них новые рюкзаки, у них всё новое. А они надо мной смеются. У Васькинова отца – пилорама, а у Кольки мать в Москве работает. Они им всё-всё покупают, что ни попросят. Вон Колька говорит, что ему мать из Москвы ноутбук привезёт. А у нас вчера телевизор поломался. Мать говорит, что надо дрова покупать, за садик платить нечем. Наша мамка хорошая, она тоже может в Москву на работу уехать, она умная и всё умеет делать. Только как я одна с Веркой и Надькой останусь? И Пеструху жалко. Мать говорит, что, если уезжать, Пеструху продавать придётся. А девчонкам без молока нельзя. А молока сейчас не купишь.

Семёныч тихо похлопал Зинку по плечу:

– Ничего, всё образуется, перемелется – мука будет. Идём.

Они вышли из школы, спустились по ступенькам крыльца. Неожиданно Зинка развернулась и с силой пнула ботинком бетонную ступеньку:

– Вот вам, противные ступеньки. Как коленка болит, а вам и дела нет.

Подыгрывая девочке, Семёныч засмеялся:

– Так, так её… Это называется – передай дальше. Тебя обидели те, кто сильнее тебя, а ты отомсти тому, кто слабее или не может тебе ответить. Здорово, да?

Зинка насупилась, потёрла нос:

– Не очень.

Семёныч улыбнулся:

– Вот то-то…

А потом загадочно подмигнул:

– А вообще-то эти ступеньки не простые. В них заложен некий тайный смысл, тайна… Ты понимаешь, о чём я говорю?

Зинка испуганно закивала головой. О, она знала, что такое тайна! Она даже знала, что когда-то давным-давно за разглашение тайны отрубали голову.

– Сколько ступенек ты видишь?

– Три.

– Так точно, три. Так вот, эти три ступени символизируют три ступени духовного роста человека: чувственность, душевность и духовность. Не пройдя одну ступень, ты не поднимешься на другую. Проходя «чувственность», ты учишься воспринимать мир, испытываешь боль, радость, восторг. Пытаешься управлять своими эмоциями. Поднимаешься на «душевность»: здесь ты учишься прощать, сострадать чужой боли, делиться, помогать другому в его нужде, воспитываешь у себя чувство долга. А вот «духовность» – самая крутая ступень, самая высокая, самая трудная. Здесь многие запинаются и падают. Она никому не даётся легко.

Семёныч глубоко вздохнул, вспоминая своё, и тихо пошёл к школьной калитке.

– Дядя Семёныч, а откуда ты столько всего знаешь?

– Пожил много, повидал, книжки разные читал.

Семёныч засмеялся оттого, что ответил в рифму:

– Очень много книжек. И ты читай. Обязательно читай. Телевизор хорошей книги никогда не заменит. Вот мы с тобой говорили о трёх ступенях. А в древности считали, что мир держится на трёх китах. У нас на Руси число «три» священное, его очень чтят. Даже в поговорках: «Бог троицу любит», «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын».

– А три дочери – дочь?

Видно было, что Зинка уже забыла о своих обидчиках, о больном колене. Слёзы давно высохли. Детское сердце отходчиво.

– Дядь Семёныч, ты постой тут, подожди.

И Зинка, бросив к его ногам сумку, побежала к школе. Перед школьными ступеньками она сосредоточенно замерла, словно собираясь с силами. Потом оглянулась назад, помахала Семёнычу рукой. И начала медленно подниматься, прислушиваясь к себе и к тем изменениям, которые происходят в ней. Удивляясь самой себе, начала говорить:

– Мне хорошо и весело, я всех люблю! И маму, и сестёр, и доброго Семёныча. Я всех прощаю: и Кольку, и Ваську, и сердитую Матрёну. И всё будет хорошо. Нас у мамы трое, а Бог троицу любит. Ещё у мамы есть икона «Святая Троица». Всё будет хорошо!

Семёныч смотрел на маленькую девочку, и по щеке у него тихо покатилась слеза.

А Зинка уже бежала через школьный двор и кричала:

– Дядь Семёныч! Хорошо, когда их три!

Вечером Семёныч достал из шкафа старую жестяную коробку, пересчитал хранящиеся в ней деньги. Отложил три сотенных. А остальное, аккуратно завернув в газету, понёс Рябовым.

«Крести – дураки на месте»

Морозным утром отец Николай знакомой дорогой шёл в детскую городскую больницу. Здесь он был неделю назад, приносил детям подарки. Рассказывал им о Рождестве, о Христе. Запало ли что в эти детские души или всё пролетело мимо? Одному Богу ведомо. Сегодня у него были совсем другие планы – хотел поработать с книгами. Но вечером позвонила Вера Павловна, заведующая отделением:

– Приходите! Нужна ваша помощь. Они все посходили с ума!

Что там случилось за неделю?

Дверь открыла щупленькая санитарка, ворчливая и угрюмая. Он разделся в ординаторской и прошёл в кабинет главврача. Больничной тишины не было, хотя все дети и были по палатам. Но дети есть дети. Неожиданно перед отцом Николаем из открытой двери вылетела подушка. Следом за ней выскочил заплаканный малыш. Поднял подушку и с обидой в голосе крикнул кому-то невидимому за дверью:

– Ну и лопните от злости! У меня и бабуска есть, и мамулеська, и кока Зеся. А твоя мамка тебя бросила!

Отцу Николаю пришлось задержаться у двери в палату: там шла игра в карты. Ребята сбились в кружок у окна.

– Крести – дураки на месте!

– Закрой рот! Кишки простудишь!

Компания взорвалась дружным хохотом.

Но вот знакомый голос Веры Павловны:

– Здравствуйте, здравствуйте. Я думаю, теперь вы уже сами всё видели. Эти карты! После Рождества дети как с ума посходили. Играют все и везде, даже самые маленькие. Играют на деньги, на конфеты, на компот. Пробовали отбирать – прячут и из дома приносят снова... вы понимаете, сами родители приносят!

– Да вы не горячитесь так, Вера Павловна. Пройдёт у них это поветрие.

Детей собрали в столовой. Здесь ещё стояла ёлка. Оставили до Старого Нового года. Девочек было немного, в основном – ребята. Большинство их отец Николай знал – именно с ними он беседовал в прошлый раз.

– Я вам уже рассказал о пришествии в мир Спасителя, о рождении Младенца Христа. Рассказать о Его мученической смерти я хотел вам через несколько месяцев, в конце Великого поста, но, видимо, придётся сегодня.

Так вот... Христос учил народ жить праведно, явил людям множество чудес – исцелял больных, изгонял бесов, воскрешал мёртвых. И злые фарисеи из зависти решили погубить Его. Такая возможность им представилась: нашёлся Иуда-предатель, ученик Христов, который за тридцать монет предал своего Учителя. Христа схватили и решили предать самой позорной смерти, которая была в то время. Этой смерти предавали только самых отъявленных разбойников. Христа приколотили к кресту. Круглых гвоздей раньше не было, были квадратные кованые гвозди. Из ран Мученика стекала кровь. Солнце стояло высоко и палило нещадно. Христос попросил у Своих мучителей воды, но вместо воды Ему подали на пике губку в форме сердца, смоченную уксусом, – чтоб Он ещё больше страдал от жажды. Когда Христос испустил дух, Его мучители решили проверить, так ли это, и пикой ударили Христа в ребро. И при всём этом стражи ужасно сквернословили, плевали в Христа, проклинали Его. А потом они сели в круг и разыграли между собой Его одежду.

С тех пор среди грешников, разбойников и убийц в большом почёте игра в карты. Говорят, что сам бес вселяется в картёжных королей. Настоящий христианин не возьмёт в руки карты. И знаете почему? Да потому, что на них символически изображены орудия пыток и убийства Христа. Это крести – на Кресте был распят Христос. Это буби – квадратные гвозди, которые были вбиты в тело Христа. Это черви – губка, смоченная уксусом, которую подали Христу вместо воды. Это пики – пикой пронзили грудь Христа, на пике подавали Христу губку с уксусом. Вы видите, что мучители Христа хотели вечно наслаждаться своим злодейством и из рук в руки, из поколения в поколение передавать орудия пыток, как эстафету. Христиане хранят гвозди, которыми был прибит Христос ко Кресту, но не как орудие убийства, а потому, что на них была Его кровь.

Есть такое поверье, что тот, кто возьмёт в руки орудие пыток без отвращения, становится соучастником греха. Это простительно для незнающих. Но тем, кто знает, что изображено на картах, играть в них непростительно. Заядлые игроки проигрывают всё: и дом, и детей своих, и мать родную, часто погибают сами. Вы читали «Пиковую даму» Пушкина? Расскажите своим знакомым о том, что изображено на картах и почему нельзя в них играть...

Отец Николай уже уходил, когда кто-то сзади тихонько дёрнул его за рукав:

– Вот возьмите. Я же не знал.

Перед ним стоял карапуз и протягивал замусоленную колоду карт.

– Ну и молодец!

Отец Николай спрятал карты в карман. Потрепал малыша по голове, затем благословил не спеша:

– Иди с Богом. А эти карты я сожгу.

У дверей Вера Павловна тихо сказала:

– Спасибо вам. А ведь я и сама этого не знала, хотя и в церковь хожу. Да и мало кто знает. Спасибо...

Навстречу им прошла ворчливая санитарка с пустыми вёдрами:

– Ходют тут всякие. И чего ходют...

Гремя вёдрами, открыла дверь в коридор. Оттуда донеслось знакомое:

– Черви, черви, съели перви! Крести, крести, дураки на месте!