Россия в новых геополитических реальностях

Плодотворный анализ геополитического, международно-правового и идеологического аспектов наступившего политического века возможен лишь вне формул, давно программируемых политико-семантическими технологиями глобального управления. Но тот, кто дерзнет посягнуть на  клише, ставшие священными коровами либерала fin de sciecle, рискует нарушить политкорректность. Однако, демагогические толкования итога соперничества «тоталитаризма и демократии» и проповеди о глобализации слишком напоминают тезис марксистского обществоведения о «главном содержании эпохи – переходе от капитализма к коммунизму». Очередной передел мира меньше всего отражает борьбу идеологий двадцатого века, которая на самом деле не определяла международные отношения даже в период «холодной войны».

Сегодняшние явления подтверждают, что противоборство коммунистического и либерального проектов мировой истории вобрало в себя стереотипы, рожденные предыдущим спором внутри христианской цивилизации. «Мировой восточный вопрос» в метафорической интерпретации Н.Данилевского и дилемма «Россия и Европа» органично вошли в новую «великую схизму» эпохи постмодерна, в которой соперничали опять идеи, вышедшие из одного родового гнезда – на сей раз из Просвещения. Коммунизму и либерализму – двум кузенам философии прогресса - в равной степени свойственны универсализм, отождествление своих целей с вселенскими идеалами, да и общность цели при разнице средств налицо: построение единого униформного глобального сверхобщества, приведение мира к единому безрелигиозному безнациональному стандарту. Это и превратило «идеологическую борьбу» в самостоятельный феномен международных отношений, который во второй половине ХХ века заслонял сугубо преемственные устремления.

Они не замедлили обнажиться, как только Россия на время утратила свое великодержавие и роль равновеликого совокупному Западу геополитического и духовного противовеса – хранителя многообразия мира. Патриарх англосаксонской исторической мысли А.Тойнби оставил прозорливые заметки об универсалистских амбициях западной цивилизации, которая «имеет своей целью не больше и не меньше, как включение всего человечества в единое общество и контроль над всем, что есть на земле, в воздухе и на воде, и к чему можно приложить для пользы дела современную западную технологию. То, что Запад совершает сейчас  с исламом, он одновременно делает и со всеми существующими ныне цивилизациями – Православно-христианским миром, Индуистским и Дальневосточным». ^[1]

Начавшаяся реструктуризация Евразии проявляют знакомые геополитические и духовные устремления имперского прошлого Старого света. Венгрия и Чехия, становясь членами НАТО, бегут не от коммунизма, а от чуждой России и возвращаются в «пост-габсбургский» ареал. Не стоит удивляться и католической Польше, сочувствующей чеченским бандитам, если вспомнить, что кумир польского сознания Адам Мицкевич, по выражению А.Герцена, «угас» где-то в Константинополе, куда он отправился «устраивать польский казацкий легион», чтобы в Крымской войне воевать на стороне «цивилизованной» Оттоманской Турции против «варварской» России.

Балто-Черноморская дуга с пока еще недостающим элементом –  Белоруссией – это старый проект XVI века, отрезающий Россию от выходов к морю, а Косово поле – единственный сухопутный военный маршрут до Салоник соединяет, как и сто лет назад, Западную Европу с регионом проливов. Папа Иоанн Павел VI, назвавший только украинцев наследниками святого Владимира и последовательно создающий католические епархии на территории России, продолжил дело Папы Урбана VIII, взывавшего через несколько лет после Брестской Унии (1596): «О мои русины! Через вас-то я надеюсь достигнуть Востока». Наконец, торжествующие англосаксы вступают «миротворцами» в Кабул и Месопотамию, осуществляя дерзкие мечты Дизраэли и Пальмерстона, на которого равняется его комический эпигон - лорд Джадд, создающий «чеченские комитеты» при Совете Европы, также как лорд Пальмерстон создавал «черкесские комитеты» на Парижском конгрессе 1856 года.

Одна из главных целей сегодняшнего передела мира - контроль над природными ресурсами и геостратегическими и военно-морскими путями к ним – за это ведутся войны современности. В этом процессе важнейшую роль играет оттеснение России на Северо-восток Евразии от одного из главных коммуникационных подступов к центру мировых ресурсов - Средиземноморско-Черноморского - Каспийского региона. Он составляет северную границу Мирового энергетического или углеводородного эллипса, обнимающего Аравийский полуостров, Ирак и Иран, Персидский залив, Северный Иран, российское Предкавказье, замыкаясь в Афганистане. Конечная цель сегодняшнего передела мира  - оттеснение России от одного из главных коммуникационных центров сегодняшнего мира, мира где главное – ресурсы.

Южная кривая, начинаясь от того же Средиземного моря и Проливов призвана соединить англосаксонские позиции в Турции через Персидский залив с Пакистаном и замыкается опять в Афганистане. Афганистан вышел из под контроля, Ирак был препятствием, и их уничтожили. Скоро наступит черед Ирана.

Заметим, что северная граница этого эллиптического региона примыкает к Украине, Молдове, Кавказу и Закавказью. Это объясняет стратегию втягивания в атлантическую орбиту территорий от Балтики до Черного моря, истерическую травлю Белоруссии - недостающей части выкладываемой мозаики, борьбу за окончательное вытеснение России из Крыма, придание чеченскому уголовному мятежу ореола национально-освободительного движения и, наконец, вовлечение Грузии в американскую орбиту.

Задача масштабнейшей евразийской стратегии Вашингтона - обеспечить себе решающий контроль над мировым углеводородным эллипсом и необратимо отстранить от участия в регулировании пользования этими ресурсами все потенциальные и существующие центры силы, которые находятся в более выгодном географическом положении по отношению к этому региону.

 Обеим целям служит чеченский конфликт после того, как он из обыкновенного уголовного мятежа превращен в инструмент мирового проекта, только часть которого отражает устремления радикального нетрадиционного ислама и его террористических центров. Исламский экспансионистский импульс всегда имел неисламского дирижера, направлявшего его по нужным геополитическим линиям.

Все это не ново. Британскую шхуну Виксен в 1835 году застигали у берегов Кавказа, где она выгружала оружие для черкесов. Аналогии можно найти и в 50-е годы. Нетрудно ожидать в регионе попытку реконструировать пакт СЕНТО – Организацию Центрального договора под модным названием вроде «пакта стабильности». Вспомним, что начинался он с Багдадского пакта. Эта конфигурация призвана связать в единую цепь стратегические точки на линии: Средиземноморье – Малая Азия - Персидский залив – Пакистан, что возможно только с Ираком и Кувейтом – Месопотамией, вожделенным призом, к которому Британия стремилась в Первой мировой войне (соглашение Сайкса-Пико), и куда она за столетие многократно входила с войсками и базами. Ирак – современный Карфаген Персидского залива должен был быть разрушен! Только тогда «четвертый Рим» овладеет огромным евразийским эллипсом.

Заклинания об окончании «холодной войны» на этом фоне вызывают скепсис. Ее интерпретация  - чистый продукт идеологии. Серьезная западная историография уже признает искаженность восприятия этого периода, указывая на волнообразные колебания интерпретаций как в русле антисоветизма, так и антиамериканизма. Наконец, появилось и признание ранее скрываемой «британской» версии, в которой холодная война имела одной из задач растворение Германии, которую вместе с антигерманским импульсом «бережно» передали британцы Америке, научив ее своему классическому видению европейского миропорядка.^[2]

Однако рискнем вообще опрокинуть постановку вопроса о «холодной войне» как об анахронизме и подвергнем сомнению саму парадигму мышления, в которой этот период представляется невиданным и более ужасным, чем ранее известные.

Международные отношения ХХ века, включая сегодняшнюю эру демократии, отличаются от «имперского» прошлого двумя лишь основными чертами – невиданной идеологизацией и неаристократической грубостью. Новое также и в чаяниях «демоса», слепо уверенного в своей мнимой «кратии», хотя за спиной охлоса судьбами мира вершит олигархия. Социальная психология отражает жажду идеальной модели, веры в прогресс и хилиастический мир. Человечество, забывшее о мире с Богом и о своей греховности, ожидает горизонтального мира между людьми и государствами и, не находя этого, ищет «жертву отпущения», чтобы снять с себя ответственность за грехи мира. Поскольку в качестве цели внешней политики и международной дипломатии уже давно выставляются не национальные интересы, а «счастие человечества», «вечный мир», «демократия», соперник становится врагом человечества. Сущность проблем и противоречий международных отношений периода «холодной войны» повторяла геополитические константы и историко-культурные тяготения прошлого.

В эпоху соперничества третьесословной liberte и пролетарского egalite американские президенты и генсеки, воспитанные не на Моцарте, а на вестерне и на «Шурике», одинаково далеки от этики князя Меттерниха и князя Горчакова, и вместо «la Russie se recueille» показывают «кузькину мать» и стиль Рэмбо. Ни Корейская война, ни вторжение США на Кубу, ни ввод советских войск в Венгрию и Чехословакию по сути не явили ничего нового в международных отношениях, но сопровождались невиданным отождествлением интересов с морально-этическими канонами универсума, что делало соперника врагом света и исчадием ада. В качестве цели внешней политики оба детища философии прогресса выставляют не национальные интересы, а «счастие человечества», «демократию» или «пролетарский интернационализм», как учили тождественные по философии вильсонианство и «ленинские принципы внешней политики». В итоге преемственные геополитические устремления рассматриваются в ХХ веке в манихейской дихотомии борьбы добра и зла.

Подобная «теологизация» собственного исторического проекта явно продолжена нынешним «единственно верным, потому что всесильным» либеральным учением. Глобальное сверхобщество, проповедуемое марксизмом, затем либерализмом, становится подобно идее метафизического «Рима» «translatio imperii», переходящей то с Запада на Восток, то обратно с Востока на Запад. Сходство даже в в обличении изгоев в духе хрущевского агитпропа 60-х годов: «По мере того как история уверенной поступью движется к торжеству рынка и демократии, некоторые страны остаются на обочине этой столбовой дороги».^[3] Приходится опять нарушать политкорректность и указать на продолжение не только всех констант многовекового соперничества за выходы к морю и источники сырья, но именно тех черт «холодной войны», что делали ее похожей на религиозные войны.

Проявляется это в возврате к до-вестфальскому правовому сознанию и подрыву суверенитета и классического международного права.

Начиная с Вестфальского мира 1648 года, положившего конец войнам между протестантами и католиками, то есть войнам «по идеологическим мотивам», источником меж­дуна­родной правосубъектности всегда было само понятие госу­дарства, а не система ценностей или тип государственного устрой­ства. Идея "суверенитета народа" является основопо­лагающим постулатом Просвещения и западноевропейской либеральной демок­ратии. Международное публичное право зиждится именно на принципе абсолютной суверенности государства-нации и суверенитет не может быть первого и второго сорта в зависимости от «цивилизованности".

Устав ООН в Главе I "Цели и принципы" не отдает пред­почтения ни одной религиозно-философской или обществен­но-политической системе и вообще не упоминает слово  «демократия». В ней утверждается суверенное равенство всех мно­гообразных субъектов международных отношений – то есть республики и монархии, общества религиозного, будь-то христианское, исламское или индуистское, и обще­ства либерально-демократического (западного типа). С точки зрения классического международного права и Устава ООН они абсо­лютно равноценны и между ними нет отношений прогрессивного к отсталому.

И.Кант утверждал, что "карательная война (bellum punitivum) между государствами недопустима, пос­кольку между ними нет отношения высшего к подчиненному". Еще в начале 80-х годов доминировал тезис, нынче полностью отвергаемый школой глобалистики: «при основополагающем принципе суверенности государства» только интервенция с целью повлиять не на внешнее международное поведение объекта, но на его внутренние дела, безусловно должна быть расценена как противоправная»^[4] - писал известный политолог С.Хоффман.

Вызов принципам суверенитета готовился давно. Параллельно с «организацией безопасности» – ООН был создан Совет Европы. В его уставе и документах постулированы стандарты униформного гражданского общества и ни единого раза не упоминается слово суверенитет или невмешательство. Совет Европы – организация сугубо идеологическая, нечто вроде Четвертого (либерального) Интернационала, раздающего аттестаты зрелости на цивилизованность. Ему принадлежит лидерство в подмене международного права, то есть права между народами «всемирным правом» («world law”), где субъектом выступает не государство, а индивид – гражданин мира с философией «ubi bene ibi patria – где хорошо, там и отечество», чьи права обеспечивает «мировое правительство». Именно в такой парадигме трактуется проблематика прав человека, различно интерпретируемая в философских критериях безрелигиозного либерализма и в религиозном обществе.

Теоретические изыскания в области "относительного", «функционального» суверенитета давно служат политическим обоснованием применения силы. Согласно новым концепциям Запад имеет право защищать права человека в «нарушающих» их странах, совершая гуманитарные интервенции, к которым охотно прибегают, так как Устав ООН запрещает объявление войны. «Международное право регулирует отношения между государствами, но не между людьми, обеспечивает порядок, но не справедливость, чему мешает акцент на суверенитете… в то время как «world law” - «новая форма права больше соответствует мировому обществу людей нежели сообществу государств».^[5] - сетуют юристы-новаторы.

Такая эволюция правового сознания может привести к полному разрушению международного публичного права, к ко­нцу эры государства-нации. Малые страны без ядерного оружия существуют лишь по милости сильных, договоры и соглашения становятся протоколом о наме­рениях с клаузулой "rebus sic stantibus" (пока условия сохраня­ются).

Перед выбором стоит и ООН, сохранение которой как главного «механизма принятия решений» было определено в качестве цели в Послании Президента В.В.Путина Федеральному собранию.

Если интерпретировать одобрение Советом Безопасности снятия санкций с Ирака как «возвращение конфликта в правовое русло и восстановление роли ООН», то в такой логике кризис создала сама ООН. Попытки подорвать авторитет ООН налицо, однако они не обоснованы. Подлинный кризис заключался в бессилии международно-правового механизма, созданного в условиях паритета после войны, удержать США от  нужного им для передела мира сознательного моделирования конфликта и запланированного военного сокрушения Ирака – регионального структурного элемента прежнего биполярного мира. Но это кризис не самой ООН, а мировой системы равновесия.

Вряд ли можно назвать кризисом эпизод, когда США, опасаясь вето, сняли с голосова­ния проект, санкционировавший агрессию. Наоборот, в этом проявились рудименты эпохи легитимности, когда неизбежно случавшиеся нарушения международного права всегда квалифицировались как нарушения, а значит сам принцип и роль ООН как его хранителя сохранялись. Заставлял же стороны придерживаться порядка только паритет сил.

О подрыве философии междуна­родного права свидетель­ствовало ползучее принятие концепции, что государства бывают первого и второго сорта, а квалифицируют их по группам самопровозглашающие себя первосортными арбитры, что только «примерным» государствам разрешается иметь оружие, и, наконец, что «лучшие» могут примерно наказать «худших». В свое время такое проявление социал-дарвинизма – борьбы государств-организмов за выживание - было осуждено не только всей христианской, но тогда еще прекраснодушной либеральной человеческой мыслью. Этос войны, в которой лучший народ убирает с дороги неисторичных – «худших», как и лозунг «Дейчланд юбер аллес» был разработан немецким историком Генрихом фон Трейчке еще во времена Бисмарка

Само допущение, что государство, которое ни на кого не нападает, и никому не угрожает почему-то должно быть "принудительно разоружено" в том числе и с помощью военной силы – вот кризис правосознания и принципа суверенного равенства. Именно применение военной силы запрещено Уставом ООН, а отказ от применения силы, как и суверенное равенство всех субъектов международного права входят в так называемые основополагающие принципы международного права, с которых начинаются как Устав ООН, так и все учебники международного публичного права. Заявление Генерального секретаря ООН Кофи Ан­нана от 20 марта всячески избегало осуждение агрессии:

"Возможно, если бы мы упорствовали чуть дольше… мир мог бы принять меры для уре­гулирования этой проблемы на основе коллективного решения, придав этому большую легитимность и, тем самым, обеспечив более широкую под­держку, чем в настоящее время." Значит, если бы больше стран высказали свою поддержку, это сделало бы правонарушение легитимным? И разве задача ООН в том, чтобы придать правонарушению легитимность?

Важно четко определить, в чем роль и задача ООН – в обслуживании некоего порядка, устанавливаемого сильным, или в установлении неких универсальных норм и принципов международно-правового характера, которых обязан придерживаться и сильный, без чего его «дедйствия» не будут признаны даже в случае, если этому нельзя противодействовать. В обоих случаях ООН может быть «механизмом принятия решений», но будущее развитие мира будет совершенно различным.

США пока полностью не разочаровались в ООН и нельзя исключать, что они вознамерятся добиться изменения Устава. И первым, на что они посягнут, будет принцип единогласия великих держав в Совете Безопасности, бывший главным камнем преткновения при обсуждении проектов Устава ООН в 1944-1945 годах, и из-за него чуть не провалилась конференция в Думбартон-Окс.

Во ходе обмена проектами устава с комиссией М. Литвинова в 1944-1945гг. США фактически предлагали замену основополагающих принципов суверенитета механизмом «глобального управления», который сам идентифицировал бы наличие «угрозы международному миру» во внутренних делах государств, выносил вердикт о «неправильной внутренней политике», которая должна быть подчинена единым стандартам, и решения которого были бы обязательными даже для государств не-членов.^[6] Вашингтон и Лондон выступали резко против единогласия постоянных членов и настаивали на том, чтобы решения Совета принимались без участия заинтересованных сторон конфликта, даже если ими окажутся постоянные члены. (Представим ситуацию: у России конфликт с сопредельной стороной из-за укрывательства той чеченских бандитов, а Совет Безопасности без участия России принимает решение о ее насильственном разоружении).

СССР настаивал, что постоянные государства-члены должны сохранять право голоса в любых обстоятельствах. В конечном варианте Устава на более поздней стадии появилась хитрая клаузула: если разногласия между субъектами квалифицируются как «спор», подлежащий рассмотрению Советом Безопасности, то постоянный член СБ, оказавшийся стороной в споре, теряет право голоса, но если разногласия квалифицируются как «ситуация», то постоянный член–фигурант «ситуации» сохраняет свои права голоса и вето. Поскольку для квалификации конфликта как «спора» нужно письменное признание наличия спора всеми его сторонами, то постоянный член всегда может предпочесть «ситуацию» со своим правом голоса и вето.

В рассекреченных в 90-е годы «директивах» советской делегации на конференции в Думбартон-Окс не было иллюзий: «Можно представить мало случаев и положений, когда организация могла бы быть использована нами в наших интересах, между тем как у Америки… имеется много шансов поставить организацию в определенных случаях на службу своим интересам… Нам необходимо заботиться о том, чтобы организация не могла быть использована против наших интересов, и это соображение является мерой наших уступок при предстоящих переговорах». ^[7] Задача сохранения роли ООН и принципа единогласия постоянных членов Совета Безопасности важна сегодня, как и тогда.

Существуют немало споров о глобализации как прогрессе или уничтожении многообразного мира, идущих в лево-троцкистском и в сугубо право-христианском ключе. Однако практически нет работ, посвященных религиозно-философским аспектам этого явления.

Естественная глобализация жизни обществ порождена «теснотой мира» и необратимо свободным движением культурных потоков, людей, капиталов и ресурсов. Но она совсем не тождественна навязываемой «идеологии глобализма» - наследию идеологической борьбы, оставшейся флагом мирового либерального сверхобщества под американским «глобальным управлением». Принятие как западным, так и посткоммунистическим миром идеологии глобализма как естественной – является наследием пресловутой идеологической борьбы, в которой соперничали две родственные идеи униформного мира под эгидой глобального управления. А почти тоталитарное навязывание идеологии глобализма и перенесение ее в область международного права – это прямой итог победы либерального универсализма над коммунистическим.

Концепция, с которой Америка  вступила в Первую мировую войну и на мировую арену, охарактеризована Г. Киссинджером как "вселенская, основополагающая гармония, пока что скрытая от человечества". В лучах первого «нового мышления» и проекта «демократической перестройки» мировой системы должна была безнадежно померкнуть имперская мысль Старого света. В.Вильсон на Парижской мирной конференции 1919 года витийствовал, что «Америке уготована невиданная честь осуществить свое предназначение и спасти мир». По признанию исследователей американского мессианизма и его религиозно-философских истоков именно вильсонианство соединило с либеральным багажом кальвинистский пафос «орудия Бога» англосаксонских пуритан, доктрину «нации искупительницы» (Redeemer Nation) и «Божественного предопределения» (Manifest Destiny). ^[8] В этих доктринах, освящающих моральное право на экспансию и руководство «дикарями и народами зла» (сенатор Беверидж), всегда проявлялась кальвинистская уверенность в том, что Бог воздаст уже на земле именно тем, кто достоин Его милости, а проявлением этой милости и показателем богоизбранности и предназначенности ко Спасению является  земной успех и богатство. Трудно увязать подобную гордыню с Нагорной проповедью: «Блаженны нищие духом… Блаженны изгнанные за правду».

Похоже именно сейчас девиз на государственной печати США «Novus Ordo Seclorum” – «новый порядок на века» из мистического задания стал воплощаться в синтезе империализма времен Теодора Рузвельта и мессианизма в духе Вудро Вильсона. «Мы управляем вами, так как это в ваших же лучших интересах, а те, кто отказывается это понимать, представляют собой зло», поскольку «США соответствуют высоким принципам политического порядка, превосходящего все остальные политические порядки, и новый американский империализм служит высшей моральной цели». Экспорт клише и стереотипов сознания - идеологическое программирование – необходимое условие успеха «глобального управления» расколотыми нациями, состоящими из исключительно свободных индивидов. Во всех странах обывателю внушается псевдолиберальный идеал несопричастности к делам Отечества, а элите - иллюзия сопричастности к мировой олигархии.

Однако незападный мир воспринимает проповедь права от имени вселенской демократии наносить превентивные удары по государствам с иным типом правления, якобы агрессивным по определению, как банкротство самих западных ценностей, которым Запад так гордился целое столетие, зарабатывая себе на них немалые геополические и экономические дивиденды. Прежняя альтернатива - коммунистический универсализм также утратила привлекательность. Сегодня незападный мир может выбрать и уже выбирает «терроризм».

Вновь приходится выходить за рамки политкорректности и высказать то, что давно назрело: «терроризм» может стать и уже становится структурным компонентом сегодняшнего мира, и как таковой, он - одно из следствий глобализации, вернее «глобального управления». Оно же неспособна защитить собственных граждан, безопасность которых никогда еще так не снижалась, несмотря на впечатляющую военную мощь и непобедимость в традиционных критериях.
Христианский мир не может ответить на это страшное явление подобными методами не только потому, что либерализм утратил нравственное целеполагание за пределами земной жизни и способность умирать за идеалы. Убийство «несопричастных» в качестве «возмездия» за политику государства или террористического образования для христианина неприемлемо этически. В истории  христианского мира XIX и ХХ веков все террористы были воинствующими атеистами, революционерами или леваками-троцкистами. Но фанатики-террористы из экстремистских диссидентских течений ислама мнят себя «орудием Бога». Для них - жертва даже не адресат требований, а просто вещь. Но христианская культура, где самопожертвование - идеал («нет больше той любви как если кто душу свою положит за други своя»), утверждает этическое равенство людей перед Богом и невозможность превращения человека в средство.

Если говорить о «международном терроризме» как формуле мировой политики, то это клише сознательно используется в отношении весьма многоликих явлений, а «борьба с международным терроризмом» стала политической доктриной. Использование ее в качестве дипломатического и политического инструмента показало некоторое удобство и в принципе вполне правомерно, к тому же кузница кадров «террористических центров» для борьбы с Россией и США одна. Однако, необходимо осознавать, что цели этой борьбы совершенно различны. От США «терроризм» требует невмешательства в дела других миров. Побудительные мотивы как у США против террористов, так и у «терроризма» против США – это новое явление как по сути целей, так и по страшному методу.

Цели против России, выдвигаемые чеченскими уголовными мятежниками -«террористами» и их международными пособниками, не являются порождением сугубо новых явлений в мировой политике, а суть продолжение старых геополитических устремлений – отторжение Кавказа, Ставрополья и Краснодарского края, который именуется на их картах  «исламской республикой Адыгеей». От России методом «терроризма» требуют территории, за которые с ней воевала в прошлых столетиях Оттоманская империя и Персия, подстрекаемые Британией.

США воюют с террористами за имперские интересы и «глобальное управление», Россия - за «живот». В этой борьбе союзник не проявляет должной солидарности с Россией в вопросах ее территориальной целостности и ее сфер влияния от Балтики до Черноморья. «Антитеррористическая солидарность» носит ситуационный характер.

К обращению протеста к форме терроризма приводит и общее возрастание фактора силы при фантастическом развитии военной техники. «Обычные вооружения» достигли качественно невиданного уровня, а методы их применения – системы электронного наведения и средства доставки с воздуха принципиально изменили стратегию и тактику военных действий. Развитие «обычных вооружений» повторяет путь, на котором в свое время оказались ядерные вооружения, когда стремление к превосходящим параметрам разрушительности было обессмыслено. Сдерживание обеспечивалось только системами противоракетной обороны. Точно так же противостоять новейшим системам обычных вооружений США, опробованных в Югославии, Афганистане и Ираке, могут лишь считанные страны, обладающие столь же совершенными системами ПВО.  

Такое положение принципиально изменяет само понятие о боевых действиях. В них участие личного состава нападающей армии стало фактически номинальным, а сопротивление самой самоотверженной и многочисленной армии обороняющейся стороны – технически невозможным и бессмысленным. «Рядовой Райан» боится и не собирается воевать лицом к лицу, он воюет по компьютеру против армии, уже неспособной отразить удар суперсовременных обычных вооружений, но еще способной от него укрыться в отличие от удара ядерного. В итоге качественно новые методы «обычной» войны также нацелены вопреки псевдогуманистической риторике во все большей степени против гражданского населения.

Почему в Югославии бомбардировки целенаправленно уничтожали объекты жизнеобеспечения городов? Погибло менее 100 военнослужащих сербской армии, но несколько тысяч гражданских лиц, более 400 детей. Что порождало в сознании террористов шанс на успех при захвате заложников в Москве?

Урбанистическая индустриальная цивилизация капитулирует, не когда армия разбита, а когда останавливаются водопровод и канализация в миллионных городах, а шантаж властей как гуманитарными интервенциями, так и террористическими актами удается, когда либеральное сознание «граждан мира», несопричастных судьбе своего Отечества, не отождествляет себя с нацией, ее историей и ее армией. Такое сознание – современный продукт идеологии глобализма и проповеди открытого гражданского общества.

Новый мир ставит в повестку дня целый букет проблем: извечная историко-философская дилемма «Россия и Европа», дилемма  «Россия против или вместе с Америкой», наконец, новые дилеммы – «Америка и мир» и «Америка и Европа». В этих сложных конфигурациях, которые взаимодействуя, рождают еще не завершенную систему международных отношений, Россия должна сама определить свое место. Только самостоятельность такого выбора сделает ее вновь системообразующим элементом.

Первое десятилетие «однополярного» мира завершилось всплеском более глубокого, чем когда-либо антиамериканизма в Европе и кризисом в НАТО. Однако Европа пока не показала, что у нее есть и воля, и способность выдвинуть некий новый культурно-исторический и политический проект, альтернативный тому, что привел к глобальному управлению и ею самой в том числе.

Но начавшийся передел мира не только имеет геополитический сценарий, но по-новому группирует международно-политические силы. В тот момент, когда Россия  окончательно утратит обретения Петра Великого, не дававших покоя «старушке Европе» с XVIII века, «закат Европы» и утрата ею положения центра всемирно-исторических событий станет свершившимся фактом. Старая Европа на мгновение ощутила, что одно из следствий этого - неизбежное падение ее собственной роли в мире и как союзника Вашингтона. Европе предстоит еще осмыслить очевидный вывод, что не российское великодержавие угрожает роли Европы в мировой политики, а, наоборот, его упадок.

Тем временем, «старая» Европа утрачивает себя как исторический проект. Это парадоксально на фоне впечатляющих перспектив территориального роста Евросоюза и роли Евро как второй мировой резервной валюты. Однако, Европейский Союз - это не более чем гигантский «оргпроект», не осмелившийся даже включить какие-либо цели и ценности за пределами земного бытия в Европейскую конвенцию. Этот скучнейший образчик творчества либерального «госплана» своим сугубым материализмом и рационализмом подтверждает саркастическое суждение 20-х годов консервативного философа права К.Шмитта о единстве философской парадигмы марксистского и либерального экономического демонизма: «Картины мира современного промышленного предпринимателя и промышленного пролетария похожи одна на другую как братья-близнецы... У крупного предпринимателя нет иного идеала кроме того, что есть и у Ленина, а именно «электрификация всей земли». Спор между ними ведется только о правильном методе электрификации».^[9]

Мир и Европа в сознании нового всемирного fraternite левых социал-демократов не более, чем гигантское хозяйственное предприятие, требующее оптимизации для унифицированного удовлетворения постоянно растущих материальных потребностей одномерных индивидов. Солана, д'Алема и Фишер принадлежали к космополитическим лево-либеральным кругам, воспринявшим идею глобального сверхобщества еще в своем розовом социал-демократическом, красном коммунистическом или ультра-левацком прошлом. 

Новые конфигурации не могут служить Европе, если она утрачивает духовное задание, двигавшее ей в те времена, когда она возрастала и являла миру великие державы и великую культуру. Они служат глобальному управлению и евразийскому проекту Вашингтона.

Разговоры о новой Антанте могут только вызвать улыбку. Однако, новые вызовы, в том числе и соблазны материального рая побуждают по-новому взглянуть и на «дилемму: Россия и Европа», которая не изжита именно Европой, и на печальный и назидательный исторический опыт построения сугубо материального рая, погубивший православную империю. Россия продемонстрировала своим упадком тот факт, что территория, внушительная экономика, даже ядерное оружие не могут удержать от вытеснения на обочину истории, ибо материя без духа не творит историю. Философия гедонистического и нарциссического либертарианства бросает вызов всем великим национальным и духовным традициям человечества, и требует устранить эти традиции для продолжения истории без всякого нравственного целеполагания.

Либерализм в его стадии вырождения и утраты всякого духовного задания, не менее чужд Европе, чем православной России. На этом пути и Россия, и Европа станут провинцией нового мира, не имеющей права на историческую инициативу. Произойдет не просто конец либеральной истории по Ф.Фукуяме, но подлинный «Закат Европы» по Освальду Шпенглеру. Только заново осмысливаемое культурно-историческое сотрудничество России и «старой» Европы может дать обеим необходимый исторический импульс.

Известный французский ученый и общественно-политический деятель Эмманюль Тодд начал свою нашумевшую книгу тезисом: «Соединенные Штаты Америки становятся проблемой для всего мира». Впрочем, его главный вывод гласит: «глобальная» американская держава вступила в фазу заката своего военного, экономического и идеологического могущества. ^[10]

В краткосрочной перспективе бесспорно, однако, лишь то, что Америка и попытки глобального управления с новыми идеологическими и правовыми параметрами - это новая геополитическая реальность, в которой должны осмыслить свое место Россия, Европа, и сама Америка. Очевидно также, что та глобальная структура, которую пытается выстраивать Вашингтон, не обретает характер устойчивой системы. Для ее удержания и замены региональных конфигураций биполярного мира приходится ежегодно истерически театрализовывать второстепенные конфликты для военной оккупации очередного региона, и использовать клише «терроризма» для институционализации перманентного состояния войны в масштабе планеты.

Судорожность «Global Governance” побуждают уже сегодня разрабатывать модель равновесия. Признаком подлинной системы международных отношений, даже если она структурирована вокруг одного системообразующего элемента является состояние саморегулирующегося равновесия, способность к самовоспроизводству. Война против Ирака вопреки протестам франко-германского альянса слишком ясно показала, что для Вашингтона гораздо важнее стать распределителем мировых ресурсов и овладеть военно-морскими подступами к ним, чем сохранять верность устаревшим союзническим обязательствам. Трансатлантическая платформа интересов, созданная Ялтинским порядком, устояла при разрушении противовеса - СССР, не слишком, как видно, укрепилась продвижением в Белград, но дала трещину в Багдаде, от которого, возможно, будут отсчитывать новую эпоху «столкновения цивилизаций» с ее совершенно иными ролями.

Многие эксперты предполагают нарастание и поиск новых форм европейского противодействия американской евразийской стратегии по мере усиления американского экспансионизма. Именно от России зависит, сможет ли первое десятилетие XXI века стать временем оформления более или менее равностороннего треугольника центров силы: Америка – Европа - Россия как необходимой опоры нового мирового геополитического устройства. Но для сильной европейской роли необходима сильная азиатская политика.

Россия, похоже, восстанавливает свою многостороннюю историческую стратегию, как и подобает великой евроазиатской державе, - политику, соответствующую ее естественной геополитической миссии – быть держателем равновесия между цивилизациями, между Западом и Востоком. Именно отречение от этой миссии  привело мир в движение и пробудило соперничество между цивилизациями в том числе и за российское наследство и геополитические позиции в ключевых для равновесия регионах. П.Столыпин как-то сказал: «Наш орел, наследие Византии – двуглавый орел. Хотя одноглавые орлы также могущественны, мы не сделаем своего орла одноглавым, если отсечем ему голову, обращенную к Востоку. Мы только заставим его истечь кровью».

Возможность восстановить эту столь востребованную роль России и сегодня позволяет стратегическое центральное положение на Евро-Азиатском континенте. Оно оказалось более важным в сегодняшних реалиях, чем представлялось инфантильной сахаровско-горбачевской школой, и более прочным, чем казалось Зб.Бжезинскому, нацеливавшему именно на его уничтожение свою «великую шахматную партию». Но важно сознавать, что политической осью Евро-Азиатского геополитического пространства Россия может оставаться лишь до тех пор, пока она не позволит себя отсечь от Балтийского и Черного морей. 

Россия как держатель равновесия между цивилизациями должна не опоздать и сама себя «позиционировать», как сейчас модно говорить, то есть определить свое место в каждой из системообразующих или крупных конфигураций. Россия не может себе позволить быть используемой любым партнером в противостоянии между Америкой и исламом, между Китаем и Америкой, между Индией и Пакистаном, между Америкой и Европой. Однополярный мир – это временное явление, исторически краткий переходный период от двухполюсной системы к полицентричности, которая уже обрела реальность с выходом Китая в космос и неостановимой динамичностью и неизбежной консолидацией исламского мира.

Для России совершенно ложен выбор: «с Америкой против Европы», или «с Европой против Америки». Сама постановка вопроса: либо конфронтация, либо вечная дружба также совершенно неуместна в международных отношениях. Антиамериканизм в официальной политике был бы в сегодняшней ситуации пустым и бесплодным блефом, как шум вокруг Олимпиады в Солт-лейк-сити. Имея стратегические цели, отнюдь не совпадающие в главном с США, Россия, тем не менее, весьма заинтересована в поддержании на высоком уровне рабочих отношений с Вашингтоном. Дж.Кеннан в свое время метко определил диалектику взаимоотношений США и России/СССР: они должны быть «в разумной степени хорошими, в разумной степени отдаленными». Сегодня эта мудрая формула может означать отношения, связанные только интересами и реалиями, но свободные от уз идеологических доктрин.

Но памятуя о том, что горчаковское «Россия сосредоточивается» возымело в свое время куда большее воздействие, чем «кузькина мать» Никиты Хрущева, полезно было бы также осознавать, что в формуле «стратегического партнерства» развивается никогда не прекращавшееся стратегическое соперничество.

^[1]Тойнби А.Дж. Византийское наследие России. Цивилизация перед судом истории, М., 1996, стр. 116.

^[2]Gaddis John Lewis. We now know: Rethinking Cold war History. Oxford. 1997; The Long Peace. Inquiries into the History of the Cold War. N.Y. – Oxford, 1982; Deighton Ann. The impossible Peace: Britain, the division of Germany and the origins of the Cold War. Oxford, 1990.

^[3] Райс Кондолиза. Во имя национальных интересов. Pro et Contra. М., Весна 2000. стр. 118.

^[4] Intervention in World Politics. Ed. by Hedley Bull. Oxford. 1984, pp. 10-11, 95.

^[5] International Affairs. vol. 75, 1999, N3, July 1999, p. 547;  European Journal of International Law. 1998.

^[6] АВП РФ. Фонд N 0512, оп. N4, док.N301, папка N 31, листы 11-13, 16, 21,23, 26-29.

^[7] АВП РФ. Фонд N 0512, оп. N4, док.N299, папка N 37, листы 39 – 43.

^[8] Bowers Claude G. Beveridge and the Progressive Era. N.Y. 1932; Tuveson E.L. Redeemer Nation. The Idea of America's Millenial Role. Chicago, 1980.

^[9] Шмитт К.  Политическая теология. М., 2000, стр. 116.

^[10] Emmanuel TODD. Apres l'empire. Essai sur la decomposition du systeme americain. P. Gallimard, 2002.

версия для печати