Дубровка и Беслан

Невиданная драма Беслана своим масштабом и святотатством изменила Россию. Она прозрела. Горько, что только мученическая кровь осетинских младенцев сделала вновь зрячими тех, кто трусливо не желал видеть чудовищную сущность врага, реальную системную встроенность действий террористов в общую преемственную геополитическую стратегию вытеснения России с Кавказа и Причерноморья, наконец, цинизм и двойные стандарты международных «правозащитников».

Уже захват в Москве на Дубровке стал серьезным испытанием национального и гражданского сознания России, которая, отвыкнув от проявления государственной воли, должна была осмыслить неизбежную гибель заложников при освобождении и понять при этом, что шанс на успех террористам дает лишь наличие в обществе несопричастных к делам своего Отечества.

Через два года в Осетии террористы совершили еще более святотатственное преступление. Уроки Беслана налицо и они заключаются в следующем. Без возрождения чувства общенационального единства у России как исторического проекта нет будущего. Ибо способная к творческому акту в мировой истории нация – это не совокупность индивидов, объединенных отметкой в паспорте, а единый преемственно живущий организм с общими целями и ценностями с общими историческими переживаниями.

Второй урок заключается в полном освобождении от иллюзий в отношении так называемого «цивилизованного сообщества». На глазах у этого фальшивого ментора чудовища, освободившие себя от всякой человеческой этики, хладнокровно истязали и убивали сотни детей. А цивилизованное сообщество продолжало и продолжает называть их повстанцами. Террористы - лишь те, кто нападает на американцев.

После Дубровки злобные обвинения в адрес федеральных войск со стороны российских «правозащитников» еще имели какое-то влияние, хотя и испарявшееся на глазах. Наверное, поэтому иностранная пресса могла еще рядится в тогу хоть какой-то объективности, ибо всю ее внутреннюю нелюбовь к исторической российской государственности и политический заказ удобно выражали способные ученики в России, взращенные международными гуманитарными фондами обработки сознания. Такие «россияне» – «граждане мира», освободили себя от «архаичного» и «нецивилизованного» чувства сопричастности к своему Отечеству и армии, проливающей кровь за его неделимость. Сегодня ряды таковых настолько поредели и потеряли авторитет, потонув в общенациональном гневе, что иностранные СМИ были вынуждены снять маску приличия, и мы увидели истинное лицо цивилизованной Европы и ее отношения к России.

Поистине бессмертны горькие слова Н. Данилевского из его знаменитой книги «Россия и Европа». Описывая на ярких примерах двойные стандарты «колыбели демократии», он демонстрирует ее готовность ради ослабления и потеснения России к единению с кем угодно: «Не допускать до того, чтобы распространилось влияние чуждого славянского православного мира – «общее дело всего, что только чувствует себя Европой. Тут можно и террориста (Н.Н. - в книге – оттоманского янычара) взять в союзники и вручить ему знамя цивилизации».

Очевидные различия в оценке трагедии со стороны рядовых граждан и мощной пропагандистской машины СМИ на Западе демонстрирует такие масштабы идеологизации и политического заказа, которые затмевают известные образцы тоталитарного «агитпропа». Манипуляция общественным сознанием в век электронных СМИ является одним из мощнейших рычагов политики. Пора это осознать и противопоставить этому суверенность непоколебимого духа единой нации.

А большая политика и, особенно, геополитика – налицо во всех претензиях западных СМИ, маскируемых под заботу о правах человека. После выборов в Чечне, было необходимо взорвать Кавказ с другой стороны – поджогом осетино-ингушской напряженности, показав, что ждет Россию и Южную Осетию, если они не перестанут сопротивляться провокациям Тбилиси, санкционированным новыми вершителями «восточного вопроса».

Панорамный взгляд на события в Черноморско-кавказском регионе убеждает, что кавказские войны и в XIX веке, и сегодня – средство геополитики и вытеснения России их ключевого региона выход к которому, наряду с выходом к Балтике на триста лет изменил соотношение сил в Европе.

И Чечня, и системность террористических актов в Дагестане, в Москве и в Осетии, и явное поощрение провокационной политики Тбилиси, и борьба за пути газопроводов через Каспий и Черное море – суть события связанные. Они объединены неким общим геополитическим сценарием, в итоге которого Россия будет разложена и разрушена изнутри и оттеснена на северо-восток Евразии от главного коммуникационного региона, ключом к которому является Черное море.

Пристальное внимание сегодняшних вершителей мира к южному подбрюшию России уже нельзя объяснять заботой о правах человека и вселенской демократии – оно уже структурно оформилось в объявленном намерении США передислоцировать свои ракеты по границам даже не СССР, но нынешней России. О целенаправленном стратегическом вытеснении России с рубежей ее трехвекового влияния свидетельствует упорное вмешательство «цивилизованного сообщества» во внутренние дела России на Кавказе. Этому служит и поощрение рискованных провокаций Грузии против своих пророссийски настроенных автономий - Южной Осетии и Абхазии, конституционные права которых были нарушены при выходе из СССР. Еще красноречивее - создание всевозможных конфигураций и механизмов военного взаимодействия в Черном море без России.

На деле перед нами проявление весьма старых геополитических констант. К ним относится «восточный вопрос» и присутствие на Кавказе, стоявшие за неудачной для России Восточной (Крымской) войной 1854-1855. Но сюжет Восточного вопроса разыгрывался и в течение всего ХХ века на полях обеих мировых войн, в годы Гражданской войны и сразу после распада СССР, в ходе дипломатических баталий в Версале и на сессиях Совета министров иностранных дел в 1945-1947гг., в 90-е годы в Боснии и Косово, в Дейтоне и на Стамбульском саммите.

150-летний юбилей Крымской войны весьма оттеняет современную стратегию заинтересованных держав. Россия в начале 90-х годов почти добровольно сдала позиции, важность которых осознавали все, кто 343 дня с беспримерным героизмом отстаивали Севастополь. Что же касается участников Крымской коалиции против России, то их политика весьма преемственна, не менее энергична, но куда более беззастенчива.

Вокруг Совета Европы создаются чеченские комитеты точно так же, как возникали «черкесские комитеты» вокруг Парижского конгресса 1855 года. Вопрос о «независимой Черкессии» пытались ставить на Парижском конгрессе, вырабатывавшем итоги Крымской войны, хотя Кавказ вообще не был причиной и темой Крымской войны. Так что поддержка Шамиля Басаева как и в свое время Шамиля XIX века имеет ту же цель. Лорд Пальмерстон открыто заявлял, что граница России должна быть отодвинута за Терек и Кубань. Имелся и свой «ахмед закаев»: в 1862 году в Лондоне и Париже появился некто Измаил-Баракай-Ина-Дзиаш, представитель «Черкессии», «присвоивший», как говорят документы того времени, «себе исключительную роль дипломата», и который по возвращению на Кавказ заявил, что «Европа расположена оказывать нам помощь».

ХХ век с его борьбой тоталитаризма и демократии заслонил неизменность мировых реалий, но от этого они не стали менее постоянными.

Наиболее тиражируемый с большей или меньшей беспардонностью тезис западных СМИ – требования интернационализации кавказского урегулирования служит все тем же геополитическим задачам. Обвинения российского руководства и армии в злодеяниях, в отместку за которые, якобы, и совершен «акт отчаяния» звероподобными убийцами детей – это воздействие на внутреннюю стабильность и национально-государственную волю власти. Пытаясь разложить единство, западные СМИ подают «растущее» недовольство россиян как повсеместное требование к руководству изменить позицию по Чечне и капитулировать перед террористами. Но если разочарование и гнев, естественные в ходе трагедии такого масштаба, действительно имеют место, то выражаются они совсем в противоположном требовании: «Hамеpено ли руководство быть последовательным и окончательно подавить уголовный террор без оглядки на морально изолгавшихся правозащитников и «мировую закулису» или оно будет по-прежнему расточать усилия в поиске мнимого согласия с бандитами?».

На этом фоне отдельные голоса, все требующие «прекратить преступную войну против «героических горцев», сражающихся против империи-угнетательницы», выглядят уже гротеском, они уже даже не опасны для национального самосознания, похоже развившего некий иммунитет. Но именно они оказывали самое непосредственное влияние на формирование общественного мнения в первой половине 90-х годов, осуществляя, пожалуй, беспримерную в истории кампанию по глумлению над собственным государством и армией. Как это ни покажется парадоксальным, именно «миротворцы» несут косвенную ответственность за случившееся.

В этом кажущемся противоречии следует разобраться, ибо оно затрагивает глубинные основы исторического мышления общества, от которого зависит его будущее. Существует прямая связь между либерально-пацифистскими призывами во время войны за территориальную целостность страны и переходом противника к террористическим актам против гражданского населения. И это не только потому, что лозунги о слабости, небоеспособности и коррумпированности собственной армии, обличение якобы неправедных целей своей стороны с одновременным оправданием мотиваций противника, фальсификация исторических корней конфликта в пользу врага – все это заимствовано из классических пособий по пропаганде во время войны в стране-противнике.

И не только потому, что «миротворцы» на начальном этапе небезуспешно воспрепятствовали необходимому вооруженному подавлению уголовного мятежа в зародыше. И даже не потому, что террористы фактически повторили их требования. Главный результат в том, что миротворцы и идеология несопротивления сделала общественное сознание таким, которое и порождает расчет применять терроризм как метод шантажа государства по коренным проблемам его исторического бытия.

В самых кровопролитных войнах прошлого любой противник максимально воздерживался от кровавых акций против гражданского населения, которые лишь препятствовали достижению стратегических целей. Причина - в боязни усилить сопротивление. Но терроризм сегодня как раз рассчитывает акцией против гражданского населения ослабить сопротивление. Столь разный результат одного и того же действия зависит от состояния общенационального самосознания.

Когда общество ощущает себя единым национальным телом с общими ценностями и целями национального бытия, духом, миросозерцанием, оно переживает за свое Отечество и за свою воюющую армию, не отделяя себя от нее, как нельзя отделить без боли свои руки, даже одетые в булатные рукавицы. В войнах прошлого трудно было бы представить обсуждения правомерности или неправомерности авиаударов по захваченному неприятелем родному городу на том основании, что там осталось собственное гражданское население. Противнику не было смысла совершать злодеяния против беззащитных граждан. В ответ лишь «ярость благородная вскипела бы как волна» с удесятеренной силой.

Пора открыто признать, сколь губительным для нации стала десятилетняя проповедь совершенно ложной интерпретации «гражданского общества». В качестве мерила цивилизованности был провозглашен тезис «где хорошо, там и отечество», а в качестве образца демократа - «гражданин мира», который в Совете Европы участвует в поражении собственного правительства в войне».

В такой парадигме главной ценностью вдруг оказалось право на несопричастность к судьбе своего Отечества. Расплата неизбежно последовала: столичное население, которое более всего старались воспитать в духе «отщепенства» (П.Струве, « Вехи»), стало само мишенью террористов.

Террористы, рассчитывая на успех, цинично не смущаются тем, что убьют тех самых «несопричастных», ведь те для них – лишь средство. Терроризм против гражданского населения – это полная дегуманизация человеческих отношений, которой даже нет в войнах, где гибнут миллионы. Ибо жертва для террориста – даже не адресат его требований, как при бандитском разбое, а просто вещь. Делается это в расчете именно на остальных «несопричастных» в обществе, чтобы те немедленно начали давление на государство. Похоже, общество наказано за свою несопричастность по отношению к собственному государству, его армии, к борьбе за территориальную целостность страны – ценность, за которую во все времена воевали и ставили памятники героям.

Однако, ложную интерпретацию жизни, свободы, государства, войны за неделимость отечества как непонятной и бессмысленной преподносили лишь для русских. Эти же ценности в глазах «правозащитников», равнодушных к насилию и изгнанию дудаевским режимом русских еще до всяких действий российской армии, представлялись «героическим эпосом» чеченцев, воюющих с ненавистной империей за свободу и счастье. Даже образ матери солдата эксплуатировался в двух противоположных стереотипах: русская мать якобы повсеместно требовала от сына отказаться от присяги, ибо «война преступна и бессмысленна», чеченка же, подобно гордой спартанке, провожавшей сына на бой с заповедью «со щитом или на щите», вручает меч для борьбы, иначе, как у Лермонтова: «Ты раб и трус, и мне не сын!».

Нелишне вспомнить съезды народных депутатов в 1990-1993 годах, на которых духовные гуру российских постсоветских либералов яростно обличали «рецидив имперского сознания» в ответ требованиям немедленного приведения в правовое поле дудаевского переворота, повторяя знакомую марксистско-большевистскую нигилистическую интерпретацию русской истории.

Отсутствие национально-государственной воли, а не военная бесперспективность мешало безоговорочно утвердить суверенитет и территориальную целостность России, когда это еще не было сопряжено с тяжелыми потерями. В самом начале у Дудаева было менее сотни человек под ружьем, а незаконные склады оружия стали известны службам еще в 1992 году. Сегодняшняя ситуация и масштабы ее - следствие трагического извращения общенационального самосознания и попустительства и нерешительности властей в 90-е годы, сначала три с лишним года поощрявших создание уголовного заповедника на Северном Кавказе, затем столь же преступно прервав начавшую приносить победы первую военную кампанию.

Драмой России тогда было положение, что все критические для государства стратегические проблемы как внешней, так и внутренней политики оказались заложницами внутриполитической борьбы. Либералы-западники продемонстрировали свою извечную ненависть к историческому российскому великодержавию, а именно эти главные идеологи начала 90-х годов и были опорой тогдашнего президента Б. Ельцина. В этом же лагере оказались и коммунисты, обрушившиеся на решение о вводе армии в Чечню, которое они бы сами, безусловно, приняли, будучи у власти. Для них соображения победы над «проклятым режимом» как и в 1914 году оказались выше преемственных интересов России.

В 1995-1996 годах совершенно необходимые и правомерные, но запоздалые, нерешительные и непоследовательные силовые меры по восстановлению суверенитета России оказались преступным образом не доведенными до конца. И дело не в серьезнейших проблемах армии, хотя для ее намеренного разложения и уничтожения в общественном мнении было сделано все мыслимое и немыслимое. Оболганные, униженные, дурно укомплектованные и снабженные российские войска сумели выполнить свой долг перед Родиной и им нечего стыдиться. В тот момент трагедия заключалась в отсутствии политической воли и ответственности власти, последние остатки которой рухнули в Буденновске.

Армия была парализована самим правительством, которое вместо окончательной ликвидации бандитских очагов приступило к переговорам с террористами под вездесущим контролем мировых сил в лице ОБСЕ. Басаев и его убийцы остались безнаказанными, уголовники вместо кары превратились в легитимную сторону переговоров по вопросам целостности России и ее суверенного права размещать свои вооруженные силы на всей территории страны. В результате антиармейской и антигосударственной истерии правозащитников и основных СМИ обществу навязывалась иллюзия, что политическая капитуляция, вывод войск из Чечни, и тем более признание ее независимости приведут к миру.

На деле, как и всегда бывает в подобных случаях, такое «миротворчество» предало жертвы, уже понесенные армией, обессмыслило достигнутые немалые успехи, и выдало на растерзание террористам как русский и другие народы Кавказа, как и прежде всего лояльную часть самого чеченского народа, который был попросту оккупирован бандформированиями и давно готовыми к десанту из международных центров разноплеменными идеологами и наемниками.

Вместо разоружения бандитских отрядов началась вооруженная охота на русских солдат, едва ли не безнаказанная в силу президентской амнистии. Террористические акции перекинулись в Дагестан. И хотя дагестанцы преподали московским «общечеловекам» урок подлинного гражданского самосознания, налицо был крах российской государственности, которая не способна защитить ни русских, ни народы, связавшие свои судьбы с Россией и осознанно сохраняющие ей верность. Попустительство чеченскому уголовному мятежу и его ложная интерпретация позволили ему обрести такие внутренние и международные параметры, которые сделали его инструментом международного терроризма.

Сегодня, наблюдая и с горечью оценивая двойные стандарты и нелояльность западных партнеров России и не ожидая от них снисхождения, не следует забывать, что условия для вмешательства во внутренние дела России и менторства по вопросам самоопределения и межнациональных отношений, то есть ползучей интернационализации чеченской темы созданы были именно российскими идеологами прошлого десятилетия.

Правозащитная тема громогласно звучала из уст отнюдь не абстрактных гуманистов в российской политике. Иначе бы они отреагировали на уголовную анкету дудаевского режима еще до ввода российской армии. Все было нацелено на интернационализацию конфликта. До определенного момента западные лидеры сдержанно высказывались о чеченской проблеме как о внутреннем деле России, которая, как и другие государства, имеет право подавлять мятежи. Таков основополагающий принцип международного права – уважение территориальной целостности государств.

Но именно российские правозащитники целенаправленно обращали свой профессиональный и политический талант на обличение российской армии.

Пора признать: в России изначально не было никакой гражданской войны. В России изначально имел место уголовный мятеж, ставший инструментом сложного международного давления для возвращения Кавказа в орбиту мировой геополитики и разыгранным сценарием для невиданного международного давления на Россию. Для этого внутри страны была взращена идеологически враждебная исторической России внутренняя «партия». Последняя наряду с колоссальными финансовыми ресурсами вплоть до 2000 года пользовалась полной поддержкой определенных средств массовой информации. Только им принадлежало право публично интерпретировать события. Они же в течение десяти лет совершали последовательное разложение нравственных, культурных и государственных устоев нации, вели немыслимую ни в одной стране кампанию по шельмованию армии и исторической российской государственности. Законные действия по защите территориальной целостности и суверенитета России они объявляли "гражданской и братоубийственной войной", оспаривая саму правомерность подавления уголовного очага и уравнивая бандитов и солдат, защищающих неделимость Отечества.

Хотя трагедия ничему не научила идеологов самоуничтожения России и не побудила их к гражданской ответственности, похоже, эта драма и горе научили остальных. Задача восстановления разрушенного национального самосознания, необходимого для самосохранения любой нации, - это не объект публицистических эмоций: глубокая болезнь национального организма нуждается в беспощадном диагнозе и излечении.

Смотри также:

версия для печати