Князь-староста. Часть 1.
Из «Записной книги» князя А.М. Голицына

Ш. Козина. Портрет князя Михаила Федоровича Голицына. 1840-е гг. ГИМ

Был у прозванного «великим» князя Василия Васильевича Голицына, министра царевны Софьи Алексеевны, двоюродный брат – дядька Петра I князь Борис Алексеевич Голицын. Он-то, преданнейший государев слуга, имел старшего брата – комнатного стольника царя Иоанна Алексеевича князя Ивана Алексеевича, перед смертью принявшего монашеский постриг и скончавшегося в 1722 году. Этот Голицын был женат на княжне Анастасии Петровне Прозоровской и имел от нее двоих сыновей – Федора и Алексея.

Генерал-майор князь Федор Иванович (1700–1759) от первой супруги Марьи Львовны Нарышкиной, кузины Петра I, детей не имел^[1]. А вот Анна Петровна Измайлова, вторая его жена, принесла ему двух дочерей и пятерых сыновей. Старший из них – генерал-поручик князь Николай Федорович (1728–1780) от брака с сестрой основателя Московского университета и Императорской Академии художеств Прасковьей Ивановной Шуваловой родил Федора Николаевича (1751–1827), тайного советника, вослед дяде своему Ивану Шувалову университетского куратора и автора любопытных записок^[2]. Пятый сын князя Федора от княгини Варвары Ивановны Волконской, рожденной Шиповой, – шталмейстер, звенигородский и богородский предводитель дворянства Михаил Федорович (1800–1873), женатый на графине Луизе Трофимовне Барановой, продолжил потомство этой ветви мощного голицынского древа.

Сын князя Михаила – Александр, автор публикуемых ниже записок^[3], родился в 1838 году. Был он полной противоположностью своим трем братьям – Ивану, Михаилу и Владимиру. Суету света обходил он стороной, а к придворной или военной карьере не проявлял ни малейшего интереса. О земле, о хозяйстве, о крестьянах Александр Михайлович попечительствовал вседневно, потому местом своего постоянного пребывания выбрал Петровское и никогда в том не раскаивался, ибо мог там широко развернуться.

Портрет детей Голицыных в Риме – Ивана, Александра и Михаила. 1844–1845 гг. ГИМ

О любимом имении он много заботился и размышлял. Из «Камер-фурьерского журнала» за 1749 год делал выписки касательно паломничества императрицы Елизаветы Петровны в Звенигород – в Саввин и в Воскресенский монастыри^[4]. Ведь 12 июня по дороге туда, после села Хорошева, где изволила царица «кушание кушать», и остановки у графа Алексея Григорьевича Разумовского в Знаменском, осчастливила государыня своим присутствием вечернюю трапезу у князя Голицына в селе его Петровском.

Из записной книги прадеда Федора Ивановича перенес князь Александр в свой журнал его письмо от 15 апреля 1756 года к пятилетнему внуку Федору Николаевичу на день ангела, в коем он сообщал: «Отдаю тебе, моему другу, село Петровское, будь ты, мой друг, такой же наследник по мне, как я после кончины деда своего блаженной памяти князя Петра Ивановича Прозоровского».

Все, что памятью касалось звенигородской вотчины, Александр Михайлович тщательно фиксировал в своих записках. Будь то осколки сведений об умершем в конце 1750-х годов восемнадцати лет Иване Николаевиче, брате своего деда: «Он был прекрасен и добр, как ангел. После него осталось много древних икон в Петровском». Или воспоминания двоюродной бабки графини Варвары Николаевны Головиной: «Мое ранее детство проходило все время в деревне… Мы покидали город в апреле, чтобы вернуться в него в ноябре. <…> Я бы хотела иметь талант, чтобы описать это обиталище, которое является одним из наиболее прекрасных в окрестностях Москвы: этот замок в готическом стиле… Этот лес, такой прекрасный и такой обширный, который окаймлял равнину и спускался до слияния Истры с р. Москвой. Солнце садилось в углу, который образовывали эти две реки, что нам доставляло дивный вид. Я садилась одна в галерее и с жадностью пробегала глазами этот чудный пейзаж, я была так тронута и переносилась к молитве таким особым способом. Я бежала в нашу древнюю церковь и становилась на колени в небольшом помещении, где ранее молились царицы. Священник читал вполголоса слова вечерни, один певчий ему отвечал. Я была глубоко тронута и часто в слезах». Или стихи деда: «Петровское село, жилище дорогое, / Где в первой младости приятно я живал…». Или слова отца, Михаила Федоровича: «По примеру своего родителя я поддерживаю сколь возможно это столь прелестное имение, желаю, чтобы дети мои ценили равным образом такое сокровище».

Любительница балов и развлечений Софья Николаевна Голицына, рожденная Делянова, жена Владимира Михайловича, вспоминала о младшем девере флигель-адъютанте Михаиле Михайловиче как о «милейшем человеке». Старшего – гофмаршала Ивана Михайловича она вообще очень любила за «веселый нрав, разговорчивость, открытый характер». А вот замкнутого, молчаливого Александра Михайловича невестка «очень ценила как достойнейшего человека», но «почему-то долго боялась… и откровенна с ним не была», хотя и считала «добрейшим»^[5].

Действительно, разница характеров и жизненных предпочтений слишком отличала его от всех остальных членов семьи. Братья, прославившиеся в молодости заядлой игрой и участием в кутежах, пусть не до дна, но изрядно опустошили семейную казну. Жены их, кроме рано умершей супруги князя Михаила танцовщицы Матильды Николаевны, не выделялись из общего круга прелестных светских дам. Софья Голицына писала: «Лето в Петровском проходило все так же однообразно: наезды Ильинских соседей (великий князь Сергей Александрович с семьей. – О.К.), Голицыных из Никольского и княгини Юсуповой из Архангельского… 26-го июня в Петровском с давних лет была и есть ярмарка, длившаяся 24 часа. 25-го вечером – полторжье, а 26-го – торжественная обедня, угощение на дворе крестьянских ребят, подарки прислуге, завтрак с причтом и приезд высочайших посетителей. Чаепитие, обзор ярмарки, великие князья с адъютантами закупали материи, тут же дарили друг другу ситцевые рубахи и платья, чашки с надписями: “Дарю в день ангела”, пряники, орехи, подсолнухи, в 6 часов все это уезжало, чтобы 5 июля вновь торговать в Ильинском, где повторялось то же самое». Подобного рода «материальности» не привлекали Александра Михайловича. Родное имение вызывало в нем совсем иные чувства: «О, Петровское, Петровское! Какой бесценный духовный клад хранишь ты в себе для нас, прямых преемников твоих созидателей.

Открывается он лишь для умеющих воспринять его и понять».

Господский дом в Петровском. Фото 1900-х гг. Архив И.И. Голицына

Душевные порывы Голицына устремлялись в каждодневное устроение своего нравственного мира. Воспитанный в среде секуляризованной культуры, он, Господним промыслом, сохранил в сердце страх Божий и умение полагаться прежде всего на волю Его. Причем ни при каких обстоятельствах Александр Михайлович не изменял дарованной ему подвижнической благодати. Чувствуется, что он тяготился жизнью бессовестной, без святости. Потому не случайна «великая охота» князя заниматься лесным хозяйством. В конце 1860-х – начале 1870-х годов он «с особенным увлечением предавался этому», сажал дубы, тополя, вязы, елки на горе, лиственницы, выводил из семян туи, которых в тех местах до него не было, разводил сады.

Родительское чутье распознало в Александре серьезное личностное корневище, потому отец именно ему отдал в управление родовые вотчины – Петровское и Бучалки. «Он поручил мне передавать (их) в зрелости наследникам, в котором я всегда находил отраду, и которое, надеюсь я, племянники мои с Божией помощью не спустят…», – отмечал Голицын. Когда же Михаил Федорович серьезно занемог, то благословил 24-летнего сына занять его место звенигородского предводителя дворянства, коим он и являлся с 1875 по 1887 год.

Молодому князю пришлось единственному в семье решать серьезнейшие вопросы в переломный для России 1861 год. С «великими реформами» он успешно справился благодаря смирению, терпению и любви – качествам, воспитанными в нем Православной Церковью. После обнародованного 5 марта Манифеста об освобождении крестьян 23-летний Голицын толково организовал своих людей, усмирил словом их тревоги и неблаговидные действия, возможные конфликты. И все благодаря тому, что несколькими годами ранее, предвидя раскрепощение крестьян, он тщательно знакомился с укладом деревни, ее рабочим циклом, оказывал помощь неимущим крестьянам и погорельцам. В 1858 году в Петровском Голицын открыл для детей школу. На нее и на Успенскую церковь он тратил большую часть своих личных средств. «И Бог помог. В глазах каждого я читал, как он, такой неопытный, мог справиться со всем этим. И справился, по молитвам матери, которой я больше всего обязан, если есть во мне что-то хорошее», – писал князь.

Вообще христианский долг сына и брата преобладал в личной жизни Александра Михайловича. Образ матери был для него «над всем». Во время ее тяжелой болезни, продолжавшейся полтора года, князь Голицын лично и почти бессменно за ней ухаживал. Желанию отца продолжать управление имениями следовал он беспрекословно. «И с той поры до старости я тянул лямку, бывавшую временами невыносимо тяжелой», – со смирением отмечал князь в своих «Записках». С добросовестностью исполнял он еще одну сложную, неприятную обязанность: в течение 25 лет вел дела с кредиторами братьев, пока не удалось погасить их долги ценой потери вотчин во Владимирской губернии.

Князь Александр был выбран почетным судьей в Москве и Звенигороде. Участие в работе земских учреждений перестало его интересовать после того, как он заметил упорное желание земцев насадить в школах исключительно светское образование. «С этим я боролся изо всех сил, старался я придать школам характер приходской, церковный, столь сродный нашему народу», – подчеркивал Голицын. Он приветствовал новое Положение о церковно-приходских школах и лично поддержал основание 45 учебных заведений.

Ш. Козина. Портрет княгини Луизы Трофимовны Голицыной (урожденной Барановой). 1840-е гг. ГИМ

Александр Михайлович остался холостяком. Софья Голицына вспоминала, как он в 1887 году, после смерти кавалерственной дамы Луизы Трофимовны, занял «ее комнаты, оставив на прежних местах в спальне кровать матери, ее туалетный стол, а в кабинете – ее письменный стол, кресло у окна». Князь сознательно ограничил свой дружеский круг: Васильчиковы, Олсуфьевы, Голохвастовы – то есть звенигородские соседи-помещики. Исторические и личностные симпатии Голицын законспектировал в «Записках» в следующей последовательности: «“Птенцы гнезда Петрова”, Екатерининские орлы, витязи 12-го года, Державин и Карамзин, Пушкин и его плеяда, Гоголь и Глинка, Хомяков и славянофилы, герои Кавказа, Лазарев, Корнилов, Нахимов и черноморцы, защитники Севастополя и ополчение 55-го года, Невельской и Муравьев, князь Черкасский, Самарин, Милютин, дворянские освободительные комитеты и редакционные комиссии, посредники 1-го призыва, Катков и Аксаков, митрополит Евгений, Иосиф Семашко, епископ Игнатий Брянчанинов, Макарий Оптинский». Заслугу дворянства перед Россией он видел в деятельности князя А.В. Суворова, А.С. Пушкина, А.С. Хомякова. Художественные произведения отличал так: «Горе от ума – Евгений Онегин – Капитанская дочка – Старосветские помещики – Семейная хроника – Дворянское гнездо – Война и мир – Детство и отрочество». А вот «Анну Каренину» зачеркнул.

Революцию Голицын не мог принять и понять. Он созидал на своей земле добрые дела. И почему другая жизнь, другие идеалы оказались вправе все, им выработанное, «разрушить до основания», князю не были понятно – по крови, по плоти, по вере.

В 1919 году в Москве Александр Михайлович скончался. В двух письмах его племянника Владимира рассказано о болезни и похоронах князя. Из них следует, что после отпевания в Москве гроб на повозке перевезли в Петровское. Там его поместили в Успенской церкви в Никольском приделе и отслужили панихиду. На следующий день, после обедни, гроб перенесли в главный придел и при большом стечении народа служили панихиду.

Вынесли через главные врата. Около церкви, когда подходило еще много народа, служили литии. Могила была приготовлена в указанном Голицыным месте – у Петропавловского придела.

Смыслом жизни князя Александра была православная вера. Не от праздника к празднику, а повседневная, тщательно, осмысленно им переживаемая, понимаемая как источник и закон всему в жизни. Церковь он понимал как симфоническую гармонию внешней и внутренней благодати. В Петровском с радостью нес он почетное послушание церковного старосты. Совершал паломничество в Киев, говел в Троице-Сергиевой лавре, окормлялся у замечательного православного просветителя архимандрита Арсения, настоятеля кремлевского Чудова монастыря. Потому «Записки» Голицына отличаются обилием интересных сведений о церковной жизни России второй половины XIX – начала XX века. Причем Александр Михайлович – не сторонний, подчас пристрастный, наблюдатель, плохо понимающий нормы православной жизни, но судящий о ней безапелляционно. Он – не излишне восторженный неофит и не беспардонный сильный мира сего, вмешивающийся в дела Церкви. Голицын являет редкий пример человека, ежедневно и смиренно ищущего спасения в лоне Православия. И если ему удавалось через вдумчивое общение со священнослужителями еще глубже осознать христианские нормы нравственности, то духовному удовлетворению его не было предела.

Поистине, «его пример – другим наука». Молитвами чистых православных душ сейчас восстанавливаются храмы по всей Руси. В том числе – и церковь Успения Пресвятой Богородицы в селе Петровском князя Александра Голицына, построенная в 1688 году участием князя П.И. Прозоровского на месте древнего деревянного храма и уничтоженная ровно через 250 лет.

Фасад дома Н.Ф. Голицына на Покровке, 38. Архитектор М.Ф. Казаков. 1801 г.

Мая 22-го, 1838 года в Москве на Покровке^[7] я появился на свет в то самое время, как говорили мне, когда стали благовестить к обедне. Это Троицын день…

…

Дядья помнили этот замок (старый барский дом в Петровском. – О.К.). Он стоял на том же месте, где и теперь, только поближе к краю горы. Когда при мне углубляли клумбы перед домом, находили белый камень и кирпич; он был неудобен для жилья и в самом начале XIX века разорен, а в 1807 году уже жили в теперешнем. Флигеля старше дома.

И церковь стоит там же, лишь несколько измененная в наружном виде, и один пролом в стене, где, по преданию, стаивали царевны и княгиня Анастасия Петровна. Существует поныне церковь строения князя Петра Ивановича Прозоровского, освящение совершал патриарх Иоаким^[8] в 1688 г., мая 17-го дня, и царь Иван Алексеевич был с царицею (Прасковьей Федоровной, рожденной Салтыковой. – О.К.) и царевною Софьей, и архимандриты Чудовский, Ново-Спасский, Богоявленский, Саввинский и Воскресенский^[9]. После освящения патриарх поехал в свое село Дмитровское, куда царь посылал жаловать его столом из вотчины князя Прозоровского, села Петровского.

Прежняя деревянная церковь стояла против поповской слободы приблизительно там, где ныне часовня.

И нам привелось в 1888 году, мая 17-го, праздновать двухсотлетие храма. Службу провел Петровский священник в сослужении со Знаменским и Дмитровским. И было молебствие и крестный ход вокруг храма с литией перед каждой дверью, и несена была икона Тихвинской Божией Матери, по преданию, царское приношение, равно также и родовая наша икона Спаса Эммануила, по преданию, дар царя Алексея Михайловича князю Прозоровскому. И была вся древняя утварь и облачение.

…

Говорят, что Федор Иванович Голицын предлагал Василию Васильевичу Головину за Влахернскую икону Божией Матери почти все свое имение, состоявшее из 4000 душ. Икона эта находится во Влахернском монастыре при селе Деденеве-Новоспасском – вотчины Головиных Дмитровского уезда^[10].

…

1812 года, августа 24-го, дед с младшими детьми уехал из Петровского в свое село Мыт Владимирской губернии и прожил там всю зиму… Памятью врагов остались только сабельные удары на портрете князя Прозоровского по руке да карта окрестности Москвы <…>

Священник Александр Иванович Зарин сберег все церковные драгоценности, убрав их на хоры. В то время хоры были заложены кирпичом и обращены в кладовую, вход был с лестницы, ведущей на колокольню; священник снял дверь, заложил и этот вход кирпичом, убрав туда все, что мог, и так все сохранилось.

Отец его перешел в Петровское из Ивановского монастыря в 1782 году^[11]. В 1810 году передал место сыну, но остался жить у него, у него и умер в очень преклонных летах, кажется, в 1834 году. На покое занимался составлением латино-русского словаря и был свой человек в доме у деда и у дяди. Бюст его стоит в столовой.

Александр Иванович родился в Петровском и после отца священствовал с 10-го по 58-й год. Рано овдовев и лишившись зрения, должен был отказаться от должности, но остался жить в Петровском на иждивении отца в особо для него сооруженной пристройке к тогдашней конторе. Низкого роста, плотный, волосы серебряные, каких я не видел ни у кого, имел приятный голос, произносил (слова) как-то особенно мягко и Евангелие читал по-старинному, нараспев. Жизни строгой, аскетической, он кроме церковной службы и треб никуда не выходил; впоследствии ездил по обязанностям благочинного. Он скончался в начале 1868 года, 83 лет, похоронен рядом с отцом и женою на старом Петровском кладбище.

Он говорил мне, что дедушка во время обедни всегда приходил в алтарь слушать Евангелие: тогда не было диакона. Рассказывал мне о 12-м годе или, как он выражался, о времени «нашествия варваров». Многие из крестьян наших скрывались со своим добром в глубине Страникуши. Офицеры жили во флигеле, где нынче управляющий, и довольно безобразничали. При отступлении с врагами расправлялись жестоко <…>

Дядья читывали в церкви Апостол, мне приходилось читать Шестопсалмие.

…

При посещении наследника (цесаревича Александра Николаевича. – О.К.) в 1837 году, как только увидели экипаж, начался звон в церкви, и в то же время раздался кухонный колокольчик, положенный за полчаса до обеда. Священник с крестом ожидал у святых ворот. Было дождливо и очень грязно. Наследник не вышел из коляски, а, стоя в ней, приложился к кресту, поднесенному ему священником, поднявшимся на подножку коляски.

…

В Москве помню всенощные на дому под праздники и древнего иерея Семена Ивановича, восторженного, за литургией при освящении даров всегда в слезах. Елки на святках, прогулки в Кремлевском саду и катание в возке, когда, между прочим, посылали нас в Леонтьевский переулок узнавать о здоровье умиравшего графа Петра Александровича Толстого…^[12]

…

Рядом с матерью встает в памяти маленькая, худощавая старушка, с живыми черными глазами, черными волосами без седины – это наша няня Мавра Фадеевна. Крепостная князей Щербатовых, родилась в деревне Воскресенки на границе Коломенского и Серпуховского уезда. Помнила бегство из Москвы в 12-м году, жила в Петербурге в английском семействе Уокер, ездила с ними в Голландию. Поступила к нам в 1836 году, нянчила всех нас, кроме старшего брата, и, недолго поболев, скончалась в доме на Покровке в 1866 году, октября 23-го, прожив у нас 30 лет с лишком. Погребена на Пятницком кладбище, близ церкви, с левой стороны. Богомольная, преданная нам всей душою. Я многим ей обязан и горько о ней жалел. Накануне того дня, как ей заболеть, вечером перед чаем, пришла она наверх к матушке, как нередко делала, и я тут был, и мы втроем побеседовали совсем как родные.

…

Июня 8-го 1844 года выехали в чужие края и пробыли там почти четыре года… Я отмечу только самое главное, что осталось в памяти… Во Франкфурте Жуковский навещал матушку и, уходя, говорил, что его ожидает приятель Гоголь… Великая княгиня Ольга Николаевна, только что вышедшая замуж за наследного принца Вюртембергского, поразила красотою. В Париже первая исповедь у отца Иосифа Васильева в отеле «Лувр» на углу улицы Мира и бульвара… Февральская революция 48 года, вселившая во мне навсегда отвращение ко всяким переворотам и беспорядкам.

…

У отца по всем имениям были больнички и фельдшера. В Бучалках был Воейков, старого склада человек, всегда в белом галстуке и темном сюртуке. Такой же тип в Петровском – «земский» Монахов… А Ефремовский фельдшер Шерскин вскоре после воли пошел в Оптину пустынь и постригся.

…

Давыд Васильев, староста еще по выбору князя Ивана Федоровича, после освобождения оставшийся таковым при экономии. Это один из тех, а их было немало, на кого воля не имела никакого действия: все одно, что ее нет. Кроткий, богомольный, говорят, на первой и Страстной неделе Великого поста питался только просфорою; восторженно читал кафизмы на клиросе. Он жил долго, святой человек, под конец помогал мне в церкви так же, как теперь его внук конторщик Сорокин.

Матвей-хлебник с дочерью Екатериной, доселе здравствующий… Худощавый, юркий, проворный, великий любитель духовного чтения, рассуждавший со священником о богословских вопросах.

Первый кучер Иван Рыбаулин – тучный, с окладистой седой бородой. В церкви стоял все время, поднявши глаза к небу, и что-то шептал.

Брата Михаила кормилица Матрена Знаменская. Выражение покорности и кротости в лице, красивом. Захворав, она однажды вечером просит своих домашних спрятать^[13] (т.е. обмыть. – О.К.) ее, одеть и положить под образа. Возвращается из Москвы муж навеселе, бранится, что беспорядок, что хочет ужинать, она упрашивает его успокоиться, ночью отходит. Два дня спустя – крестный холерный ход. Ее несут в церковь, после службы отпевают и с иконами, хоругвями и звонами несут вслед за ходом кругом села и, дошед до кладбища, опускают в землю.

И все эти дворовые и из крестьян служащие были глубоко преданы и господам и самой экономии или державе, как говорилось. Берегли господское добро, как свое, не за грех считали пользоваться им умеренно, взирая на него отчасти как на свое, и самих себя и свое полагали господским.

И что за богатыри были в то время в народе…

Смотри также:

• Князь-староста. Часть 2. Из «Записной книги» князя А.М. Голицына
• Князь-староста. Часть 3. Из «Записной книги» князя А.М. Голицына

версия для печати