Сила нашей Церкви в единстве

Профессор Алексей Ильич Осипов

– Алексей Ильич, не могли бы Вы поделиться своими соображениями по нескольким направлениям, волнующим наших читателей в преддверии IV Всезарубежного собора, на котором будут рассматриваться вопросы, связанные с воссоединением РПЦЗ и РПЦ МП.

Часто говорят об определенной миссии или роли русской эмиграции, которая, дескать, свидетельствует о Православии среди инославного мира и, вместе с тем, сохраняет в своей среде обычаи, традиции и каноны русского Православия, утраченные уже на Родине. Как широко распространялось это свидетельство в прежние годы и не сошло ли оно на нет в наше время? Насколько действительно ценен сохраненный за рубежом опыт для нашего соотечественника и современника?

– Эмиграция свидетельствовала тому миру, думаю, и сейчас свидетельствует о Православии и о своей национальной культуре – в меру сохранения в себе самой Православия. И, конечно, первостепенное значение в этом имела Русская Православная Церковь за рубежом, поскольку она, особенно в первое время, в наибольшей степени концентрировала в себе все православное и национальное. Ее усилия носили подчас просто героический характер. В разных концах света, большей часть без средств, без связей и без прав, русские православные эмигранты создавали молельные дома, храмы, школы, движения, кружки, которые становились центрами их духовной и культурной жизни. Это, естественно, обращало на себя внимание окружающих, привлекало, некоторые даже принимали веру этих сплоченных, заботящихся друг о друге людей. Но эмиграция была очень неоднородной. Лишь часть ее оказалась таковой свидетельницей. В основном это были священнослужители, богословы, отчасти, мыслители и многие миряне, продолжавшие активно участвовать в жизни Зарубежной Церкви. Но у многих связь с ней носила больше внешний традиционный, чисто обрядовый характер, нежели духовно и нравственно собранный, соответствующий духу Христову. Поэтому в их среде развивался и негативный процесс, когда также немалое число русских эмигрантов постепенно духовно и культурно растворялось в окружающем мире, становилось вообще индифферентным к вере. Некоторые по причинам чисто внешним, не редко меркантильным, переходили даже в другие конфессии. Мне кажется, что первая волна эмиграции была существенно более привержена Православию и любви к покинутой Родине, нежели последующие. Хотя сейчас среди новой эмиграции интерес к вере отцов, по-моему, усиливается – однако это происходит уже далеко не всегда в лоне Зарубежной Церкви.

– В чем Вы видите значение русской эмиграции для русского богословия? Яркий взлет русского православного богословия на рубеже XIX–XX веков в нашей стране был насильственно прерван. Наследниками этого возрождения стали те ученые, которые оказались за рубежом или получили там соответствующее образование. Сумели ли они стать настоящими продолжателями начатого, сформировать самобытные и оригинальные взгляды и концепции, оказать влияние на иностранные теологические школы и направления?

 – Бесспорно, многие наши священнослужители всех рангов, оказавшиеся за рубежом, – например, святитель Иоанн (Максимович), митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Вениамин (Федченков), архиепископ Василий (Кривошеин), архиепископ Александр (Семенов-Тян-Шанский),  протоиерей Сергий Булгаков, протоиерей Василий Зеньковский, протоиерей Николай Афанасьев, Н. Арсеньев, И. Ильин, Л. Зандер, протоиерей Иоанн Мейендорф, протоиерей Георгий Флоровский, архимандрит Киприан (Керн), архимандрит Амвросий (Погодин), протоиерей Александр Шмеман, А. Карташев и другие – целая плеяда наших замечательных богословов и философов, трудившихся в различных университетах на Западе и продолжавших или получивших там свое образование, осуществлявших там свою педагогическую деятельность, не только оставались живыми носителями русской богословской и философской мысли, но и успешно развивали ее, оказав влияние на западное богословие и философию. Одна из больших заслуг их состоит в том, что они решительно изменили представление Запада о Православии, о России. Там просто с изумлением слушали блестящие лекции этих корифеев мысли и читали их глубокие сочинения. Многое было сделано в области патрологии, догматики, агиографии, византологи, религиозно-философской мысли. Большое значение имела та издательская деятельность РПЦЗ, которая вопреки всему не давала предать забвению русскую духовность, удивительных русских святых, неподражаемую красоту русской культуры.

– В конце XX – начале XXI века богословие как наука возвращается в нашу страну, в нашу Церковь. Можно ли уже говорить о подлинном возрождении отечественного богословия? Насколько этому способствовали или способствуют богословы-эмигранты?

– Говорить о подлинном возрождении было бы несколько громко, но что определенный процесс начался, это очевидно, и одним из существенных факторов, обуславливающих этот процесс, являются, конечно же, труды наших приснопамятных зарубежных подвижников и отцов-богословов. Особенно хотелось бы отметитьсвятителя Иоанна (Максимовича), митрополита Вениамина (Федченкова), архиепископа Василия (Кривошеина), епископа Иоанна (Шаховского), протоиерея Иоанна Мейендорфа, протоиерея Георгия Флоровского, Вл. Лосского. Из философов – прежде всего, И. Ильина, С. Франка.

– А что происходит в эмиграции? Можно ли говорить о затухании или ассимиляции русского богословия за рубежом в этот же период? Не уходит ли православное богословие «в руки» иностранцев, принявших православие или сочувствующих ему? Не размывается ли оно под влиянием католической и/или протестантской теологии?

– В настоящее время уже нет прежних звезд богословия, которые так или иначе были связаны с парижским Свято-Сергиевским богословским институтом. То есть процесс затухания имеет место, а есть ли надежда на возрождение – сейчас трудно судить. В то же время действительно появляются звучные имена иностранцев. Из них можно было бы назвать, например, Оливье Клемана. Но, опять же, когда я прочитал его беседу с патриархом Константинопольским Афинагором, у меня не осталось сомнений, что автор вполне правоверный… католик.

Многих в России шокировал рассказ митрополита Антония (Блума) о том, как они с митрополитом Иоанном (Вендландом) совершали молитву Иисусову, стоя на коленях в буддистском храме; вызвало удивление отношение митрополита Антония и епископа Каллиста (Уэра) к женскому священству.

Или такой интересный случай. Однажды в Брюсселе архиепископ Василий (Кривошеин) пригласил меня к себе домой и в беседе пожаловался, что вот его многолетний собрат по Афону иеромонах (впоследствии архимандрит) Софроний (Сахаров) прислал ему из Лондона свою книгу «Видеть Бога как Он есть» с целой папкой восторженных о ней отзывов православных, католиков, протестантов и ждет от него отзыва. «А я, – сказал он, – вот уже полгода не отвечаю ему, потому что дать положительной оценки не могу, а если написать правду, то он очень обидится». Правда же, как объяснил владыка, состояла в том, что дух этой книги западный, прелестный. Я вспомнил об этом разговоре спустя много лет, когда также из Лондона получил эту книгу с приложением множества хвалебных отзывов, и тогда лишь понял владыку Василия. Сейчас об этой и других книгах архимандрита Софрония (особенно «О молитве») мнения самые противоположные.

Пробивается в нашей православной среде на Западе, вопреки извечной русской традиции, католическо-протестантская практика причащения без исповеди и поста. Все больше просматривается увлечение социально-политической, горизонталистской тематикой, в ущерб духовной. В этом отношении очень показательной является нередко звучащая оценка вопросов церковно-государственных, церковно-общественных как вопросов вероучительных. Поясню, о чем идет речь. Всемирным Советом Церквей, например, был назван ересью апартеид (!) в ЮАР. Насколько с православной точки зрения оправдано перенесение проблемы апартеида в вероучительную сферу, судите сами. Даже открытое рабство в Римской империи никогда не получало со стороны Церкви такой «лестной» оценки. Но для западного богословия это уже не представило затруднений. Подобную же политизацию вероучения можно встретить и у некоторых представителей Зарубежной Церкви, когда они так называемое сергианство смело называют ересью. Сейчас не буду говорить о сергианстве, но каково бы оно ни было, относить вопросы политики Церкви по отношению к государству к области вероучительной – скажу мягко – богословски некорректно. То есть западное влияние сказывается. Сейчас, увы, всюду в православном мире идет постепенное размывание (особенно под влиянием экуменизма) основополагающих понятий и принципов православного богословия, не говоря уже об основах святоотеческой духовной жизни, без которых и само догматическое правоверие теряет весь свой смысл. Но пока этому процессу есть и противостояние, еще не отнят  удерживающий ни там, ни здесь.

– В чем еще Вы видите значение русской эмиграции и, в частности, РПЦЗ для Отечества, русского народа, Русской Православной Церкви?

– Отмечу хотя бы один, но с моей точки зрения очень существенный момент. Русская эмиграция (по крайней мере, многие из тех русских православных, с кем я встречался) сохранила такую любовь к своей Родине, которую я нигде больше не встречал. Этот поразительный патриотизм, на уничтожение которого в России сейчас брошены огромные силы, может иметь, по-моему, чрезвычайно большое значение для нас, живущих на своей земле и часто не ценящих этого блага. Говорю – может, поскольку мало кто, к сожалению, имел личный опыт соприкосновения с этим святым чувством, которым всегда был силен русский человек. Уверен, что более близкое соприкосновение с такими людьми могло бы вдохновить многих, особенно молодежь, к искренней и трезвой любви к своему народу, своему Отечеству.

– Нужно ли воссоединение двух разделенных частей РПЦ? Пришло ли для этого время? Кому в первую очередь нужно воссоединение – нам или зарубежникам? Или так: какую пользу может извлечь из воссоединения каждая из частей Русской Церкви?

Не секрет, что помимо исторических причин нас разделяют и различные воззрения на ряд аспектов, в первую очередь, церковной жизни, выработавшиеся или сложившиеся за последние 90 лет раздельного существования. В чем конкретно выражается непонимание с их стороны и с нашей стороны?

– У меня нет сомнений не просто в полезности, но в прямой необходимости единения. Неужели трудно понять, откуда, от кого и по какой причине исходит девиз: «Разделяй и властвуй»? Совершенно ясно, что и сила нашей одной Церкви в единстве, а не в разделении. И будет настоящей бедой, если мы не сможем противостоять «оранжевым» тенденциям с их прямо-таки террористическими идеями так называемой свободы друг от друга членов одного и того же тела Церкви.

На вопрос: кому нужнее воссоединение, – отвечу риторическим вопросом: кому важнее быть в естественном единстве друг с другом – телу или рукам, оторванным от тела? Жизненно важно и телу Русской Церкви и ее органической части – Зарубежной – быть тем, чем они являются по самой своей природе.

И о последнем вопросе. Я согласен со взглядом протопресвитера Валерия Лукьянова, который он высказал в своей трезвой, действительно церковной статье «Объединение или единение?». Отец Валерий видит два основных разделяющих нас вопроса:

«1. Отношение Православной Церкви к государству, которое отражено в так называемой Декларации митрополита Сергия (Страгородского).

2. Отношение Православной Церкви к инославным вероисповеданиям – в основном, к экуменизму».

В отношении первого вопроса опять соглашусь с отцом протопресвитером, что главное не в самой личности митрополита Сергия, который явился мучеником и заложником той совершенно уникальной ситуации, в которой оказалась Русская Церковь, и которую тогда в одночасье оценить должным образом было просто невозможно. Мнения в отношении политики митрополита Сергия разделились тогда, в 20–30-е годы, они не совпадают и теперь, спустя 80 лет.

Главный вопрос, конечно же, в оценке политики как Русской Церкви в условиях агрессивного атеистического государства, так и Зарубежного Синода в условиях так называемой западной, глубоко лицемерной, свободы. В отечественной Церкви вместо православного (большей частью, лишь формально) кесаря стал новый Нерон – Ленин, Сталин и иже с ними. Каково было и должно быть отношение Русской Церкви к этой, хотя и не новой для нее реальности, но несравненно более жестокой? (У меня, например, остались в памяти слова митрополита Арсения Киевского, сказанные им в 1862 году: «Мы живем в век жестокого гонения на веру и Церковь под видом коварного об них попечения», и комментарий к ним отца Георгия Флоровского: «Этот резкий отзыв был бы еще уместнее несколькими годами позже». Но разве только позже – а раньше?) Немало вопросов имеется и к политике Зарубежной Церкви по отношению как к Советской России, так и к Матери-Церкви в условиях ее тяжелейших страданий.

Но я уверен, что сейчас единственно правильным отношением к этим вопросам являются не дискуссии по ним, обязательно сопряженные с взаимными обвинениями на радость всем врагам нашей Церкви, а предание их великодушному молчанию. Задача в настоящий момент совсем другая: совместно вырабатывать принципы отношения Церкви к государству, прежде всего Российскому, в  современных условиях. Вот здесь нам может очень пригодиться опыт, и положительный, и отрицательный, предшествующего периода жизни Церкви в России и за рубежом. Но на данном этапе этот вопрос не может и не должен оказаться препятствием к единению.

По поводу экуменизма. В свое время к идее соединения всех христиан в единой Церкви вполне благосклонно отнесся Святейший Патриарх Тихон, и целый ряд иерархов и богословов за рубежом принимал самое активное участие в экуменических конференциях. Однако время показало, что западные партнеры оказались очень ненадежными. Московская конференция 1948 года обозначила несколько серьезных причин, препятствующих участию православных в экуменическом движении. Эти причины не исчезли. Более того, вопреки нерушимому правилу не вводить в учение и практику Церквей-участниц экуменического движения ничего, что может стать новым препятствием к единению, протестанты вводят и то, и другое, а Ватикан, воспользовавшись политической нестабильностью в бывшем СССР и других соцстранах, с откровенным насилием стал захватывать православные территории. При этом и протестанты, и католики непрерывно атакуют Русскую Церковь с требованием все большего расширения ее экуменической активности. Положительная реакция на такой экуменизм, конечно же, едва ли может вызывать одобрение.

Но есть и другая сторона этого вопроса, которая также очевидна. Существует и действительный интерес со стороны инославных к Православию, и не ответить на него было бы, скорее всего, ошибкой. Как ответить? Представляется, что наиболее оптимальной моделью могут служить диалогические встречи небольшого числа хорошо подготовленных богословов, где могли бы обсуждаться наиболее волнующие обе стороны вопросы. Эта форма должна исключать вовлеченность в экуменические контакты людей мало знающих свою веру, не твердых в ее обосновании, исключать так называемые экуменические богослужения и молитвы и, тем более, интеркоммунион.

версия для печати