Неизвестная Россия: Жизнь в северной глубинке

Благословение. Фото - Константин Дьячков

С 23 сентября по 17 октября в Москве проходила выставка фотографий. Одна из многих. Зачем было бы о ней писать теперь, когда она уже прошла? Мало ли в огромной и шумной столице проходит фотовыставок, таких фотовыставок, писать о которых в прошедшем времени не имеет никакого смысла?

В первую очередь затем, что окончание выставки, посвященной жизни села Колодозеро Пудожского района в Карелии, это еще не повод для забывчивой Москвы немедленно забыть об одном из многих сел, все еще стоящих на страшно пустеющих просторах России. Во-вторых, потому, что выставка, посвященная Колодозеру, всего лишь одна из частей, более крупного и не закрытого пока что проекта «Неизвестная Россия», осуществляемого творческим союзом «Нога». О том, что это за творческий союз, о прошедшей выставке, о жизни села Колодозеро, о восстанавливающемся в нем храме мы беседуем с Александром Шумских – членом указанного союза, одним из восстановителей колодозерского Богродице-Рождественского храма, одним из жителей «Неизвестной России».

– Александр, давай сначала поговорим о выставке, ну и о «Ноге». Это какое-то слишком интригующее название, надо бы хоть как-то косвенно пояснить читателям, что бы оно могло значить.

– Союз был создан в декабре 2005 года фотографами Евгением Горным и Константином Дьячковым. Позже в этот творческий коллектив влился и я. Ребята ездили в Колодозеро и отсняли там материал. «Неизвестная Россия» – это только один из проектов творческого союза, его цель – освещение жизни в глубинке. Не так, как это обычно бывает, приехали в глубинку и «осветили», а как альтернатива сложившемуся способу подачи материала в прессе и на телевидении. Ведь обычно до читателей и зрителей доносится точка зрения москвича – столичного жителя: сидит некий диктор и вещает о чем-то. Здесь цель – показать жизнь глубинки, в том числе и средствами прямой художественной фотографии. В итоге это, конечно, репортаж, но у репортажа есть несколько граней. Есть, например, военный репортаж, который очень моден и популярен, и много фотографов им занимается, или репортаж из какого-нибудь ночного клуба или еще откуда-нибудь, а есть репортаж о повседневной жизни. Есть признанные мастера этого жанра, репортажники, которые сейчас не востребованны. Как и вообще фотография не востребована сейчас в России.

Рассвет на Колодозере. Фото - Константин Дьячков

– Почему же? Например, очень во многих газетах в каждом номере мы видим какую-нибудь большую фотографию, хотя бы одну.

– Ну да, и качество этих фотографий соответствует качеству образования тех бильдредакторов, которые эти фотографии выбирают и ставят в номер. Какие у нас есть фотожурналы? Кроме «Фото и видео» назвать нечего, потому что остальное – это хлам, который можно спокойно выбросить в помойку. Соответственно нет и фотографического рынка. Фотографов-репортажников, если мы о них заговорили, вообще можно пересчитать по пальцам. И я еще ни разу не видел ни одного издания, специально посвященного работам одного фотографа-репортажника, я имею в виду наших отечественных.

Так вот, ребята приехали в Колодозеро, им это место понравилось, легло в русло проекта «Неизвестная Россия», который, кстати, включает не только отснятие фотографического материала и последующее издание фотоальбома, но также исследование социально-экономической, культурной жизни. Евгений Горный по образованию этнограф и, благодаря ему, эти исследования проводятся на серьезном профессиональном уровне.

– Немного подробнее об этих исследованиях ты можешь рассказать?

– Это полевая фотография, интервьюирование местного населения по любым вопросам, начиная с «как вам здесь живется?» и до «что вы хотите делать?» и «какие перспективы у вас в жизни?».

– Расскажи о приходе храма Рождества Пресвятой Богородицы в Колодозере: от начала и до сегодняшнего дня. Было село Колодозеро, в котором сгорел деревянный храм.

– Да, было такое село, о котором мы понятия не имели, потому что бывали совсем в другом селе. На Тамбичозере, уже практически полностью прекратившем свое существование. То место сейчас в лучшем случае можно назвать заброшенным хутором. Это от Колодозера километров тридцать. Были мы совершенно невоцерковленными людьми. На Тамбичозеро мы часто приезжали и летом, и зимой, отпраздновать Новый год с друзьями, например. В 2000 году к нам резко пришло осознание того факта, что дальше так жить нельзя. Потому что туризм туризмом, как это в песне поется, что человек частичку сердца оставляет в полюбившихся местах, но все это, прямо скажем, ерунда. Приехал турист, выпил побольше водки, поглушил рыбу или поймал ее более честным способом, получил свой кайф и уехал. Вот этого (я не против туризма как такового) как-то уже больше не хотелось. Захотелось не только брать, но и отдавать, тем более, что там мы познакомились с множеством удивительных людей, из местных. С уходящими представителями той самой северной породы, которые пусть и не вполне сохранили ту древнюю культуру – былины и сказки и тому подобные вещи, но у них сохранился тот твердый стержень внутри и попытка, желание, по крайней мере, сохранить уклад. Многие из них уже умерли, как умер Славка в Тамбичозере, как умерла Анна Матвеевна в Корбозере, но если бы не было их, то вряд ли бы мы и прикипели к этому месту. Потому что закаты закатами, лодки лодками, водки водками, а люди… В первую очередь люди привязывают тебя.

Оцец Аркадий в Лядинах. Фото - Константин Дьячков

– «Нам», «мы» – это кто? Назови тех людей, которые первыми решили заняться восстановлением сгоревшего храма в Колодозере.

– Три человека: Аркадий Шлыков, теперь он наш священник и настоятель восстанавливающегося храма, Михаил Скуридин и я – мы и стояли у его основания.

И вот в 2000 году мы в первый раз встретились с архиепископом Петрозаводским и Карельским Мануилом. Решение о необходимости этой встречи мы приняли не сговариваясь, потому что стало ясно, что в это место мы не просто влюблены, а практически считаем уже своей родиной, без громких слов, но именно такое ощущение у нас появилось, что вот она – родина. Нигде раньше такого ощущения не было: ни на Алтае, ни на Урале, ни в Сибири. Много было и есть мест, которые тоже вызывали у каждого из нас какие-то добрые чувства, но главное все равно оставалось там. В этом глухом углу захудалого Пудожского района, по социально-экономическим показателям, занимающего девятнадцатое место из девятнадцати районов Карелии.

– Расскажи о вашей первой встрече с владыкой.

– Мы встретились с ним в Москве, когда он приехал на Архиерейский собор. Это была самая первая встреча. Ее даже и деловым знакомством нельзя было назвать. Мы просто пришли в гостиницу, в его номер, совершенно неизвестные ему три молодых человека, которых никто ему не представлял. Мы познакомились, поговорили, владыка сказал, что нашу инициативу он должен обдумать. А в 2001 году мы получили благословение на строительство храма.

Но и тогда я не мог бы с уверенностью сказать, что владыка прямо сразу одобрил эту идею, потому что действительно здесь было о чем задуматься. Пришли каких-то три ухаря и сказали: «Мы вот тут вот будем строить храм». Не помню уже, крутил ли владыка пальцем у виска или не крутил, но смысл его высказываний был примерно такой: «Ребята, вы представляете, на что вы идете, и зачем вам это надо?» Тем не менее, он нас благословил на это дело. Слава Богу, что благословил. Иначе это было бы самое обыкновенное самоуправство и строительство без всякого фундамента, в первую очередь духовного, но и практического. Я кое-что знаю о людях, которые пытаются строить храмы без благословения. Обычно такие начинания прекращаются или превращаются в долгострой. Если же такие храмы достраиваются, то в них никто не служит. Идти по такому пути совершенно не хотелось.

И вот, с того момента, как было получено благословение, мы засучили рукава и начали поиск. С одной стороны, рабочей бригады, потому что у нас уже был печальный опыт строительства дома силами местного населения. Этот опыт показал, что ни в коем случае нельзя привлекать людей, которые пьют, а таких, которые не пьют – единицы, и они уже где-нибудь работают, и на строительство храма не будут наниматься. С другой стороны – поиск проекта. Денег практически не было, и мы рассчитывали совершенно не на те средства, которые нам пришлось в итоге вложить.

– Вы очень оптимистично оценили объем необходимых средств?

– Мы не оптимистически их оценили, а совершенно безалаберно. Бригаду мы искали и среди московских, и среди архангельских, и северодвинских мастеров, где мы только не пытались ее найти. Кто-то нас не устраивал, кого-то не устраивали мы, наши требования и финансовые возможности. В общем, был в самом начале некий кризис. Но, к счастью, нам удалось найти бригаду в Вологде, и эта бригада приехала и начала строительство храма. Строительство началось в 2002-м, и началось оно не с закладки фундамента, а с уборки большой кучи мусора, которая осталась на месте сгоревшего храма тире клуба, где было и какое-то общежитие, поэтому на месте пожарища валялись какие-то железки, старые кровати… Но выровняли землю мы достаточно быстро, фундамент тоже сделали месяца за два. И первая закладка бревна у нас произошла где-то в августе. В первый год мы положили семь венцов, в 2003–2004 годах происходило наращивание этих венцов.

– Так трудно было бы купить сразу нужное количество бревен, чтобы быстрее сложить сруб?

– Нет, можно было быстро купить нужное количество бревен. Но какой в этом толк? Лежали бы они и гнили. В бригаде, которую мы наняли, было четыре человека. Четыре человека могут в один день хорошо уложить пять-шесть бревен. Понятно, что если венец кладется из четырех бревен, то можно класть быстрее, но когда венец состоит из восьми бревен, только в основной части храма, но есть еще и придел, два алтаря, трапезная… Сейчас навскидку я даже не могу вспомнить, сколько бревен было у нас в одном венце.

В 2004 году мы поставили шатер.

Вообще мы хотели сделать храм таким же, каким он был до пожара, но это было нереально: сгоревший храм был огромный, высотой до 40 метров. Это был достаточно известный храм, который даже упоминался в учебнике по истории русской архитектуры Ушакова.

– Это село и храм, в свое время, наверное, были важным местным культурным центром?

– Раньше в этих местах храмы стояли как грибы, в том числе и колодозерский храм. Нельзя сказать, что на этом фоне это был какой-то особо выдающийся храм, но это был храм шатровый, XVIII века, с отдельно стоящей колокольней. Он был красивым, чудесным центром села, в котором жила не одна тысяча человек. Сейчас в Колодозере живут пятьсот человек.

– Это были охотники, рыболовы? Чем занимались эти люди, когда их было там несколько тысяч?

– Такое большое село, конечно, не может заниматься только рыболовством или стрелять зверей. Очень серьезно было развито сельское хозяйство, и скотоводство, и земледелие, все было даже еще в советское время.

Отец Виктор и оцец Матфей. Встреча. Фото - Константин Дьячков

– В каких годах произошло сокращение населения Колодозера?

– Мне трудно говорить сейчас о каких-то конкретных годах, но очевидно, что запустение села произошло именно в связи с общерусской катастрофой и последовавшими за ней потрясениями. Во-первых, это раскулачивание, во-вторых, война, в-третьих, укрупнение деревень. Укрупнение деревень, с одной стороны, и бегство в город, с другой. Сейчас молодые колодозерцы тоже не горят желанием оставаться в деревне, и осуждать их за это нельзя, ведь из Москвы-то тоже никто в деревню не хочет ехать.

То, что многие уезжают из деревни, это вполне объяснимый процесс. Работы нет, возможности найти себе какое-то занятие, кроме охоты и рыболовства, тоже нет. Предпринимательство, фермерство и так далее – все это убыточно…

– Это связано с существующей государственной политикой по отношению к деревне?

– В северной деревне без государственных дотаций и грамотного управления делать нечего, но глупо было бы просто призывать власти тратить миллионы на поддержку северных деревень в том виде, в котором они сейчас существуют. Это гибельный путь, потому что производительная способность населения равна нулю. Государство это прекрасно понимает и поэтому никаких дотаций не осуществляет, а наоборот, пытается сделать все для того, чтобы эти люди быстрее умерли. Выход из сложившейся ситуации, это вовсе не накачка деньгами безработных и алкоголиков, а воспитание управленческих, предпринимательских кадров. Выделение государственных субсидий и дотаций предприятиям, которые могли бы возделывать эту землю. Важно строительство дорог, потому что с транспортом там очень плохо. Возможно, на развитие инфраструктуры у государства особых средств нет, но на обучение молодежи средства должны найтись, потому что основной капитал государства – это молодежь. В каждой деревне есть свой Ломоносов. Вот этих ломоносовых надо вытаскивать из деревни и бесплатно отправлять в университет.

– И чтобы потом они еще захотели вернуться в родную деревню…

– А для этого должна быть государственная программа.

– Давай продолжим о приходе.

– Продолжим. В 2004 году мы подняли шатер над храмом. 2005 год и текущий уже посвящены отделке. Нужно было покрывать купола – они там не маленькие.

– Вы их дранкой покрывали?

– Нет, не дранкой, а лемехом, черепицей из осины. Изготовление лемеха это ручная работа и она отняла много времени. С конца 2005 года ею занимался один человек из бригады плотников, сама бригада построила храм и уехала. Это Миша Караваев, который теперь постоянно живет и работает в Колодозере. Ему помогали в этом подмастерья из местных, когда один, когда два.

– Все-таки есть там нормальные, не совсем пьющие люди?

– Есть, в основном, это молодежь, но здесь даже не в пьянстве проблема. Местные кадры, как сказал Миша Скуридин, не имеют понятия о том, что такое постоянная работа. Человек может поработать, потом уйти поразвлечься и просто на работу не выйти, потому что, дескать, отдыхать надо. Отдых может затянуться на неделю, на две, на месяц… Хотя молодые ребята молодцы – кто полгода проработал, кто год. С молодыми проще, и они с интересом относятся к работе.

В конце концов, весь этот лемех был изготовлен и купола покрыты.

О чем еще рассказать?

Отец Аркадий Шлыков после литургии. Фото - Константин Дьячков

– Говори о том, что тебе кажется важнее.

– Важнее то, что с 2002 по 2005 год ясно было одно – чем быстрее начнет совершаться литургия, тем легче будет всем. Потому что в такой стройке, да и в любом деле существуют искушения или, говоря простым житейским языком, проблемы. Кто-то что-то сказал, кто-то на кого-то обиделся, что-то не ладится и так далее. И в 2005 году отец Аркадий, собственно и стал отцом Аркадием, и на Рождество Богородицы, в наш престольный праздник, он уже сам совершил Божественную литургию. Это было огромное облегчение, потому что храм обрел настоятеля, и в нем началась служба. Первые службы вспоминаются, как что-то совершенно особенное. Мы сами пекли просфоры, эти просфоры получались какими-то кулебяками, практики в этом деле нам не хватало.

– Вы втроем пекли эти просфоры?

– Аркадий тесто месил, первую порцию именно он выпек, а я приехал, кажется, во второй или в третий раз, когда они пеклись. Время от времени просфоры привозились из Пудожа. В конце концов, нам удалось добиться того, что процентов тридцать выпекаемых просфор получались пригодными для богослужения.

– Кто сейчас печет просфоры в Колодозере?

– Пока что они, в основном, поставляются из Пудожа, потому что на полноценную выпечку просфор в Колодозере не хватает времени и сил. К тому же, у нас просто нет дома, который можно было бы назвать приходским, в котором постоянно поддерживался бы порядок, чистота. Этот дом, который как бы приходской, мы до сих пор снимаем. Собственного жилья у батюшки нет, печь в таких условиях просфоры тяжело. В доме находится все подряд: какие-то гости приходят, какие-то странники, паломники плюс кошки, собаки – нормальная деревенская жизнь. Когда отдельный дом будет, сказать сложно, потому что все средства направляются на храм, а сейчас мы еще и приют будем создавать. Высвобождающиеся средства пойдут на приют.

– А зачем вам приют? В Колодозере так много беспризорных детей?

– Возможно отец Аркадий со мной не согласится. Он хочет построить детский дом, я не считаю это необходимым. Проблема в том, что в Колодозере и в окрестных деревнях есть огромное количество детей, родители которых, если бы они жили в Москве, давным-давно были бы лишены родительских прав, и эти дети были бы определены в детский дом. Строить в Колодозере детский дом и пихать туда детей, лишая их родителей родительских прав, смысла нет. Родители от этого лучше не станут. Присылать в детский дом детей из города тоже особого смысла нет, потому что, во-первых, своих детей хватает, а во-вторых, эти дети сбегут обратно в город на первом же автобусе, потому что там больше возможностей «весело проводить время».

Но сама проблема очевидна для всех. Это огромное количество детей, которые живут абы как, ходят в чем попало, голодные, холодные, зимой и летом. Ими вообще никто не занимается, а их родители пребывают в «застывшем счастье», которое они нашли, и это счастье культивируется массово.

Вот детьми-то и можно заняться, можно совершенно спокойно построить приют, в котором были бы места для ночлега этим детям, они кормились бы там, у них были бы воспитатели. Чтобы получилось что-то среднее между воскресной школой и детским домом. Некая компромиссная форма решения вопроса, которая устроила бы всех.

Причастие в шальском храме. Фото - Константин Дьячков

– Эти дети, которых можно назвать беспризорными, посещают школу?

– Они ходят в школу, но придут они туда или не придут, родителям безразлично. Это в Колодозере. А в этой же школе числятся дети из Корбозера, которое в восемнадцати километрах, из Приречного, на таком же, примерно, расстоянии. Поехала машина или не поехала – бензина нет или сломалась, замерзла или не отмерзла… Вот и все. В результате, дети только эпизодически попадают в школу.

– Страшно подумать о судьбе таких детей, если только они как-то не вырвутся оттуда.

– Да, это будущие алкоголики и наркоманы.

Так вот, о воскресной школе-приюте. Кроме того, что так можно помочь детям, этим можно оказать помощь и школе-восьмилетке, находящейся в Колодозере. Ей нужна, прежде всего, духовная поддержка и внимание от прихода. Во-вторых, эту школу будет уже не так-то просто закрыть. Сейчас количество учеников в колодозерской школе сокращается из года в год, и власти хотят закрыть ее.

– Как это ни печально, но новая государственная программа «Образование» направлена, в том числе, и на сокращение числа сельских школ с целью «оптимизации расходов на образование».

– Да, по сути, это все то же самое укрупнение сел. За школу мы будем бороться до последнего. Для того чтобы эту школу не закрыли, мы сделаем все возможное.

Но о планирующемся приюте я еще не все рассказал. Эта форма чем хороша? Тем, что под некоторым присмотром будут еще и родители. Родители, конечно, смогут сдать ребенка в воскресную школу, как в продленку, и забыть о нем. Никто не собирается их ни к чему принуждать, как и лишать родительских прав, но мы надеемся, что если жизнь детей станет лучше, то и на некоторых родителей это как-то повлияет.

– Как жители села отнеслись к тому, что был восстановлен их храм, как теперь они относятся к тому, что в нем совершаются богослужения?

Самолет. Фото - Александр Шумских

– Очень хорошо. Сейчас уже действительно очень хорошо, потому что в 2002 году, когда мы только начали строить храм, отношение к этому было очень напряженным. Во-первых, мы – неизвестные им люди, во-вторых, среди нас есть москвичи (к которым отношение на Севере более чем настороженное), в-третьих, они еще и верующие. А верующие уже ходили по деревням, зачем-то куда-то звали, на какие-то лекции, какие-то песни под гитару пели… Бывали и в подрясниках какие-то проходимцы, никакого отношения Русской Православной Церкви не имевшие, но серьезно ее скомпрометировавшие.

Однако, когда постепенно стало ясно, что молодые люди приехали не на один день, и что они хотят что-то построить, да еще и без помощи государства… Тут настороженность сменилась изумлением, с одной стороны, с другой, определенная категория местных стала приходить и просить денег, ну, это понятно… Потом начали помогать, кто чем мог: кто рубанком, кто станком, кто смолой, кто руками, кто пирогами… Так, сам по себе, начал постепенно организовываться приход. Не то, чтобы этот приход получился очень активным, нельзя сказать, что все сразу накинулись и построили храм. Нельзя забывать, что уже сложился некий постсоветский деревенский северный образ жизни – всем все до лампочки... Кто его будет ломать?

Но когда начались службы – появились и молитвенники, из местных. Их немного, не больше десятка, но они постоянно на службе. Правда, если сенокос начинается, то вообще два человека только приходят. Молодых мало. При этом крещения – чуть ли не каждый день. Приезжают креститься откуда угодно, из других деревень, даже из Пудожа, несмотря на то, что там свой храм есть, из других районов Карелии. Часто в день бывает по два крещения, неделя не проходит без того, чтобы кого-нибудь не окрестили. Отец Аркадий проводит подробную беседу с каждым крещаемым или его крестными.

– Венчания были?

– И венчания были, и, конечно, отпевания. Из всех церковных таинств в храме не совершалась только хиротония. Ну, еще не постригали никого…

– Ваши последние итоги на сегодняшний день.

– Итоги таковы: минувшая зима была суровой, нормального отопления в храме еще не было. Когда на Богоявление служили, на улице было примерно –35°, а в храме было –20°.

– Как же можно совершать литургию в таких условиях?!

Естественно, что святые дары при этом обогревались, чтобы они ни в коем случае не замерзли. Но на Рождество в храме было немного потеплей. А на Крещение так холодно было потому, что сломалась тепловая пушка, которую пока мы используем для обогрева храма. Периодически бывают проблемы с электричеством. Но богослужения в храме совершаются каждую неделю и на все важные праздники, и зимой, и в теплое время.

Будем жить! Вот наш последний и главный итог.

Смотри также:

версия для печати