Из книги “Криптохристианские тексты”

Агиа София

/p>

Петр же сказал ему в ответ: если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь. Иисус сказал ему: истинно говорю тебе, что в эту ночь,
прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня.
(Мф. 26, 33-34)

Когда вечером 29 мая 1453 года посреди мглы великой катастрофы солнце закатилось над разрушенными стенами Феодосия, сумрак, покрывший землю, положил начало долгой и мучительной ночи веков, в которой душа нации билась из последних сил в свирепой схватке со смертью. Свет правды воссиял после пяти векового испытания эллинской нации подвигами исповедников и кровью мучеников.

Религиозную и языковую ситуацию в Константинополе, на греческих территориях (Македония, Фракия, Эпир, Крит) и в землях диаспоры (Понт), в Малой Азии и на Кипре после падения Константинополя можно представить на пятиступенчатой лествице. На высоте остались те, кто сохранил христианское вероисповедание и греческий язык, мученики и исповедники — именно они спасли ромейскую традицию. Чуть ниже — туркоязычные христиане, утратившие родной язык. Далее — криптохристиане, внешне “турки”, христиане по вере, совершавшие православное богослужение в катакомбах. Затем — греки, потерявшие веру, но сохранившие язык и, наконец, отступники, ставшие мусульманами и туркофонами. Каждый сделал свой выбор.

МАКЕДОНИЯ

Нотиа расположена в двадцати часах езды от Флорины, где сейчас находится церковная кафедра епископии Монгленон. Ее жители, пять тысяч человек, исповедуют мусульманство.

История этой местности на протяжении целых пяти веков насильственной исламизации христиан всесильными завоевателями знает много трагичных эпизодов. Не редкостью были случаи, когда братья, родные не узнавали друг друга. Малышей насильно разлучали, одни становились мусульманами, другие, по Божией милости, оставались верными переданной им от отцов вере...

Нотиа оставалась единственным очагом теплившейся христианской жизни посреди остальных поселений, уже полностью исламизированных. Поэтому и горькие стрелы озлобления со стороны завоевателей и греков-отступников, которые стали более свирепыми, чем сами мусульмане, обрушились на жителей Нотии.

Митрополит Монгленийский Иоанн уже сознавал, что нет иного способа спасения его паствы, кроме добровольного перехода в ислам. Эту жестокую мысль архиерей долго вынашивал в своей душе и только в дни святой и великой Страстной седмицы открыл ее брату Димитрию. Был Великий Четверг, день воспоминания Распятия Христова, жители Нотии собрались в монастырском храме святой Параскевы. Два священнослужителя, эфимериос (приходской священник — пер.) и пневматикос (духовник — пер.) читали начальные пять Евангелий из двенадцати... Вот в Царских Вратах появляется архиерей. Черты его исхудалого и бледного лица стали еще резче при мерцании больших свечей, зажженных на двух подсвечниках. С трепетом он произносит слова шестого Евангелия, описующие смертный приговор Спасителя и его исполнение. “Днесь висит на древе, на водах землю повесивый...”, эти строки вырываются из уст иерея, который выходит из северной двери святого алтаря, поднимая вверх крестное древо подобно ко кресту пригвожденному Христу. Все поклоняются вынесенному кресту. Священник становится на колени и про себя произносит слова: “Поклоняемся страстем Твоим Христе, покажи нам и святое Твое Воскресение”, затем “Помяни, Господи, мя недостойного раба Твоего и всех предстоящих раб Твоих, егда приидеши во царствии Твоем”.

В полночь Великой Субботы церковный колокол созвал верных на празднование Христова Воскресения. Этот праздник оказался последним.

Митрополит на церковном дворе, который едва смог вместить тысячи пришедших людей, читал пасхальное Евангелие, после все сияющие радостию Воскресения, с зажженными свечами подходили к нему, чтобы у Царских врат принять Причастия Пречистых Тайн. Жители приносили друг другу ликовствующее целование, восклицая “Христос воскресе!”, и уже собирались расходиться по домам, когда митрополит обратился к чадам и остановил их. Один Димитрий знал тайну — не знали другие, что за первым поцелуем последует второй... горечи и слез.

Вздрагивая от волнения, архиерей воззвал к прихожанам, принуждая их перейти в магометанскую веру. “Бог велий, — добавил он в конце, — и Единородный Его Сын, Его же из мертвых Воскресение сегодня празднуем, только Он ведает всяческая и не лишит нас недостойных Своей милости”. Церковь воскликнула гулом удивления, все, рыдая, целовали друг друга, не зная о грядущих испытаниях.

Дело отступничества описано уже в древнем многоценном Евангелии... Церковные сосуды, иконы — все было уничтожено, кроме иконы Параскевы, покровительницы Нотии, которую жители глубоко замуровали в церковные стены. И сегодня в Нотии празд-нуют день памяти святой предстательницы. И в то время, когда в мечети раздается голос имама, читающего коран, женщины в Родительскую Субботу возжигают свечи на могилах своих предков.

Али, так теперь звали митрополита Иоанна, через несколько лет был переведен по службе в Лариссу. Как-то раз Али сидел в кофейне, и ему показалось, что он узнал брата. И он не ошибся. Это был Дмитрий, не в силах приспособиться к новой жизни, он уехал из Нотии. Их встреча была промыслительна. “Я готов свидетельствовать о моем Христе”, — сказал Али брату. Выйдя из кофейни, он пошел в джами Турхан возле Пинийского моста, где застал верных мусульман, поклоняющихся Мухамеду в полуденный час, восшел на амвон, сотворил крестное знамение и начал читать отрывок из Евангелия. “Единый истинный Бог, Сын Его единородный Христос...”. Не успел он закончить эти слова, как толпа мусульман зарезала мулу-предателя в его же мечети.

А Димитрий, на которого шпион донес властям, был повешен. Два тела бросили в ров; многие годы лежит там камень с надписью: “Ни ваш (христианин), ни наш (мусульманин)”.

КОНСТАНТИНОПОЛЬ

В 1890 году мы, греки Турции, под "державной" эгидой милосерднейшего и тишайшего владыки, тени Бога на земле Абдул Хамит Хана» жили плохо, хуже некуда, но все же, будем справедливыми, имели некоторую свободу, могли преуспевать социально и экономически, сохраняли собственные блестящие школы, богатые храмы, процветающие предприятия.

В Панагия Галата был приходской священник, духовник храма старец о. Мелетий. Он жил вместе со своей семьей в доме, расположенном возле храма, пользовался уважением и глубоким почтением у прихожан благодаря подвижнической жизни и нестяжательности.

Приближались радостные пасхальные дни. В Лазареву субботу о. Мелетий, изможденный от беспрерывного исповедания верующих, выпил чашку чая, приготовленного матушкой, и рухнул на постель. Сон праведни-ков не преминул сомкнуть ресницы старца, а старушка-попадья долго еще хлопотала по хозяйству и укладывала спать деток. Полночь. Мелетий крепко спит, внезапно раздается звонок в дверь. Матушка, привыкшая к неурочным посетителям, идет открывать, а Мелетий, вмиг проснувшись, садится на кровати. Двое хорошо одетых, благопристойных юноши входят, приветствуют старца с почтением и обращаются к нему со словами:

«Отче, у нас — больной, он умирает. Умоляем — причасти его».

Дважды повторять не пришлось. Лишь только Мелетий услышал об умирающем, он почувствовал прилив свежих сил, встал, оделся, взял дароносицу. У дверей ждал экипаж. Все трое сели в него, и повозка тронулась по неровной мостовой Галата, переехала через мост и потерялась в лабиринте узеньких переулков Стамбула; проделав немалый путь, остановилась у входа в роскошный мегарон. Дверь бесшумно открылась и юноши пригласили старца в дом, помогли ему подняться по мраморным ступеням, провели в ослепительную гостиную, где старый почтенный мулла, с белоснежной бородой, в многоскладчатом тюрбане и долгополом халате, поднялся и аристократическим «буюрун, эфенди» (проходите, господин) приветствовал гостя, указуя на кресло.

Не теряя присутствия духа в непривычной обстановке, о. Мелетий сел. Молодые люди удалились, оставив двух стариков наедине. Турок распорядился, чтоб принесли кофе и только сказал Мелетию:

«Рахат оль эфендим» (не волнуйтесь, господин). Прошло достаточно много времени, Мелетий выпил свой кофе и невозмутимо ожидал, чем окончится эта необычная ситуация. Турок поднялся и пригласил Мелетия следовать за ним. Они проделали долгий путь, спустились на много ступеней вниз и наконец пришли в подземную церковь. Дивно украшенная, вся залитая светом, с золотыми лампадами, драгоценными паникадилами; подсвечники с множеством возженных свечей, прекрасные иконы, дивный иконостас. Мужчины, женщины, дети, авторитетные высокопоставленные государственные служащие (паши и беи), почтенные старики в чалмах. Изумленный Мелетий шел по направлению к Царским вратам.

Тут его проводник обратился к нему на чистейшем греческом языке: Отче, тебя поражает то, что ты здесь видишь. Не удивляйся. Ты ведь знаешь из истории, что кварталы возле Св. Софии были населены греческими семьями, в основном аристократами и образованными людьми, которые были принуждены перейти в ислам. Ну что об этом говорить! Изменив вероисповедание, они смогли сохранить высокие государственные посты в Османской империи, в войске, во флоте, в административной системе. Не забывали они, однако, никогда, свое славное эллинское происхождение и святую и непорочную Веру своих отцов. Мы тайно, как можем, продолжаем служить Иисусу Христу и совершаем наш религиозный долг. И также, как и греки, тайно помогаем Патриархии в критические моменты. Но немногие об этом знают. Ты понимаешь, что мы должны наяву казаться преданными магометанами, чтоб не подавать поводов для подозрения. Каждый год мы собираемся здесь, чтоб исповедаться по-христиански, причаститься и вместе праздновать Пасху. В этом году ты будешь нашим достопочтенным священнослужителем и вместе мы проживем Страсти и Воскресение Христово. О если бы мы были свободны и могли вместе с нашими братьями праздновать эти святые праздники!

Мелетий лишился дара речи. Со слезами на глазах благословил он этих стойких свидетелей веры и, не мешкая, приступил к исполнению своего национального и религиозного долга.

Семья Мелетия уже беспокоилась из-за затянувшегося отсутствия — сообщили в Патриархию. Там их успокоили и посоветовали не заявлять в полицию, одновременно греческая печать получила тайные указания не сообщать ничего о пропаже Мелетия.

На Страстной седмице Мелетий исповедовал и причащал криптохристиан в катакомбной церквушке. Он служил все дни недели и на светоносное Воскресение на невыразимом духовном подъеме. Ему казалось, что во сне он попал на Божественное тайнодейство, о котором раньше не мог и помыслить.

Благословил мужественных христиан, ободрил в исповедническом их подвиге и утвердил в вере, которую они неколебимо сохраняли в таких опасностях. Он был горд, что он грек и имел столь доблестных и стойких собратьев.

В ночь после Пасхи, в первый день светлой седмицы, те же юноши доставили о. Мелетия домой.

Очень немногие узнали об этом приключении Мелетия... Но горд должен быть каждый эллин в своем сердце за этих героев, соотечественников, которые делом свидетельствовали о вере, хранили неугасимую лампаду христианства и патриотизма.

Как-то раз двое друзей взошли на рейсовый кораблик боспорского пароходства. Судно было заполнено, и они смогли отыскать места только на палубе, первый на одиночном месте, а другой напротив него — между двумя ходжами, один из которых читал Коран и, задумчиво вглядываясь то в небо, то в море, казался по-груженным в собственные мысли. Двое греков беседовали, время от времени украдкой бросая взгляды на ходжей, и иронично улыбались. В какой-то момент тот, который сидел между ними, сказал шепотом: «Сижу между двумя разбойниками». Когда катер причалил к одной из многочисленных пристаней Боспора, тот шутник, что иронизировал относительно двух разбойников, направился к трапу. Быстро сошел на берег и тут за своей спиной увидел задумчивого ходжу. Они немного прошли вперед, когда ходжа легонечко коснулся его плеча. Вздрогнув, юноша обернулся и посмотрел на ходжу. Тот улыбнулся и сказал: «Идем со мной». Молодой человек в страхе и волнении последовал за ним. Но вдруг остановился, стал извиняться перед ходжой — мол, надо уже ему идти из-за срочной работы. «Не бойся, — улыбаясь отвечал ему ходжа, — хоть ошибка твоя велика и опасна. Наберись храбрости, мы уже близко. С тобой ничего не случится».

Вскоре они добрались до большого богатого мегарона. Прошли через залы, спустились по ступенькам и там под землей очутились в маленькой церквушке. Тогда, в страшной растерянности, понял опрометчивый грек, что ходжа был иерей-криптохристианин. Юноша расплакался, принес покаяние и поцеловал священнику руку. Ходжа-иерей благословил его и рекомендовал впредь следить за языком, дабы избежать большей неприятности. «Тебе повезло, что тебя услышал христианин, который всего лишь немножко помучил тебя. А если бы тебе встретился кто-то другой, кто понимает по-гречески, ты мог бы распрощаться с жизнью».

Криптохристианин Киамил-бей расказывает: «Раз пошел я в Святую Софию. Как всякий прилежный турок, я умылся, снял сапоги и надел тапочки, что лежали возле входа. Некий ходжа в огромном тюрбане на голове подошел показать мне достопримечательности Софии. Я и раньше много раз приходил сюда и знал все, но не подал виду. Посмотрю — что он скажет. Ходжа принял меня, провел к святому алтарю, чтоб нас никто не слышал и не видел, улыбнулся. «Ты меня не знаешь», — говорит. Я посмотрел на него — это Хатзи Хамзас, отец Абдула бей, ставриотис из Ак Даг. Харалампий — его христианское имя. Верный христианин. — «Целыми днями я тайно пою в Св. Софии».

ЭПИР

Молла Муцис был из криптохристиан. После Крымской войны 1854 года многие семьи криптохристиан последовали за русским войском и бежали в Россию.

Молла Муцис не мог открыто исповедовать христианство, он был муэдзин в Царци — джами. Его сын со своей невестой, сестры, братья, родные после 1858 года вместе с другими односельчанами уехали в Россию, на Кавказ. Он остался один, продал дом Салампасу Панайоту, брату моего деда, а сам поселился в домике при Царци — джами. В дом моллы Муциса попал и я. Мне тогда показалось, что в амбаре я видел иконы и свеч-ные огарки... Криптохристиане считались турками, и боялись открыто держать иконы.

Прошли многие годы. Однажды молла Муцис почувствовал близость смерти и тайно ночью послал за о. Дамианом. Тот, увидев крайне тяжелое состояние, исповедовал его и причастил Пречистых Тайн. После молла снял с шеи маленький перламутровый крестик и отдал о. Дамиану со словами: “Возьми этот крест и береги его как память. Я завтра умру, и рано утром придут ко мне ищейки, — он имел в виду турок,— найдут и осквернят его. Возьми и эти пять лир — отслужишь сорокоуст, а оставшееся раздашь бедным на помин души”. Не прошло и десяти минут, как этот благочестивый христианин предал дух свой Богу отцов. О. Дамиан встал, закрыл глаза почившего, трижды поцеловал его, прочитал канон на исход души, немножко поплакал и ушел так же тайно, как и пришел. Утром турки нашли умершего, догадались, что произошло, но шум поднимать не стали, только один из них сказал: “Так вот что: он был неверный”. Моллу похоронили по мусульманскому обряду. Все греки знали его могилу и время от время тайно приходили туда, зажигали свечи.

ПОНТ

Хусни из Харова был криптохристианином, т. е. двоевером. Явно — турок, тайно — христианин по имени Георгий. Обычно он уходил в укромное место и втайне молился. Зажигал лампадку и вместе со своей женой Аисе — Христина было ее ромейское имя — просил Господа: “Господи Боже мой, спаси нас грешных”. Он ходил в монастырь в Занд Аэр, исповедовался, причащался и… снова был турком! Не по душе была, конечно, такая жизнь Хусни. Тогда вместе с женой они бежали в Россию. В Ялте Хусни устроился рабочим, и они едва сводили концы с концами. Но зато здесь они открыто исповедовали христианство, и все его знали как Георгия, а жену как Христину. Пришли большевики, и Хусни уже не мог ходить в церковь. Большевики не давали работу христианам, которые посещали службы — им с женой грозила голодная смерть от нищеты. Понял, что иначе не выжить — записался коммунистом. А дома, опять втайне, перед иконами возжигал лампадку. И вопрошал Бога словами: “Боже мой, что за зло сотворил я, что дважды становился двоевером”.

Ливень стих, а разъяренные мутные воды все клокочут в речушке неподалеку от большого села, раскинувшегося на благодатной равнине.

Турецкое село, омытое в щедрых дождевых потоках, радуется теперь благослове-нию солнца и скоро обсыхает, погруженное в счастливое блаженство.

Здесь не все турки. В древние времена, тогда, когда нынешний Ерзерум именовался Феодосиуполем, были построены около реки Акампси на вершине этой равнины несколько домиков семьями византийских воинов — акритов. Потом, с падением Византийской империи, пришли турки, расположились на греческих землях, заставили жителей изменить своей вере и принять мусульманство.

С этого дня смолк колокол маленькой церквушки, и за четыре с небольшим века, что минули с тех пор, не осталось уже и памяти о христианском происхождении первых поселенцев.

Турецкая деревенька обсыхает после дождя, а в кофейнях сидят умиротворенные турки, скрестив ноги на мягких коврах и втягивая с упоением кальян, рассказывают друг другу смешные истории.

Внезапно со стороны реки послышались душераздирающие крики. Два маленьких турчонка играли на берегу и упали в реку — бурный водоворот тут же подхватил их. Одна женщина, ставшая свидетельницей несчастья, принялась кричать и созывать людей на помощь.

Кафе опустело в мгновение ока. Завсегдатаи бросились к реке и вместе со всеми мухтар поселка — так они называют главу общины.

Напрасный труд! Один из двоих малышей, пятилетний мальчик, уже не нуждался ни в чем, другой же, его ровесник, еще дышал, когда подоспела помощь. Он до костей продрог, но смотрел на собравшуюся толпу с улыбкой, так, будто бы ничего не случилось.

Мухтар взял его в свои объятия и начал ласкать.

— Как тебе удалось спастись, дитя мое,— снова и снова повторял он.— Молодец! Ты станешь настоящим мужчиной. Ты, ведь, страшно испугался, верно?

— Нет,— простодушно отвечал ребенок.— Я совсем не испугался. Меня держала на руках Божия Матерь и Она вынесла меня на берег.

Мухтар остолбенел.

— Что ты сказал, Матерь Божия? А откуда ты ее знаешь?

— Ну, конечно, я Ее знаю! Она у нас дома — нарисованная на дощечке.

После этих слов у мухтара возникло подозрение.

— Пойдем, ты мне ее покажешь,— говорит он турчонку.— Идем же!

Через несколько минут они были дома у маленького мальчика. Их встретили бабушка и мать. Женщины не подозревали о происшедшем и с недоумением и растерянностью рассматривали важного гостя. Их недоумение превратилось в ужас, когда они увидели, что их мальчик показывает посетителю маленькую дверцу в стене, ведущую во внутреннюю комнату, и говорит: “Она там, внутри, открой дверь и ты Ее увидишь!”

Бабушка и мать встрепенулись и попытались преградить ему дорогу, но было уже поздно — мухтар открыл дверь.

Дивное зрелище предстало пред его глазами: в крошечной и сумрачной комнатушке, где не было ни единого окна, горела свеча перед ликом Богоматери. Благоухание ладана разливалось из потайной комнатки, и турок с упоением вдыхал незнакомый для него аромат. Женщины, онемевшие от страха, не могли проронить ни звука, и лишь их взгляды, устремленные к иконе, тепло, без слов молили Божию Матерь о заступничестве.

Молча и неподвижно стоял перед иконой и мухтар, фанатичный турецкий начальник, который и представить себе не мог, что когда-нибудь в своей деревне он сделает такое открытие. Сладостный взгляд Богородицы, божественный Младенец на руках произвели на него невыразимое впечатление.

— Вот Она Матерь Божия, которая держала меня на ручках. Видишь Ее? — сказал маленький радостным голосом, сказал и совершил первый свой подвиг — подвиг исповедничества.

Женщины пали к ногам мухтара и умоляли его:

— Не делай нам ничего плохого, господин милостивый, и мы станем молить Богородицу, чтобы сохранила тебя в добром здравии и благополучии...

— Так значит вы — христиане,— произнес он медленно.

— Да... Мы не приносим никому вреда. Мы храним веру наших предков, как и они восприняли ее от своих отцов. Пощади нас, господин.

Мухтар еще несколько секунд пребывал в молчании. Потом тихим голосом, как будто хотел возвестить что-то сокровенное, произнес:

— Не бойтесь! Но прошу вас, никому не говорите, что я приходил в ваш дом и видел то, что видел... Через некоторое время я пришлю вам маслица для лампадки,— и направился к выходу.