Три дня в Трехречье

Храм Святителя Иннокентия Иркутского в Трёхречье (Лабдарин)

/p>

Начало этой истории можно отнести к сентябрю 2000 года. Для судеб Православия в Китае это время имело, по-видимому, особое значение — 21 сентября в Харбине скончался настоятель Свято-Покровского храма города Харбина отец Григорий Чжу, единственный православный священник, официально служивший в то время в Китае. Православная Церковь в Срединном Государстве осиротела. К сожалению, мне не удалось присутствовать на погребении отца Григория — 18 сентября, за три дня до его смерти, я уехал из Харбина в Пекин. О смерти отца Григория мне сообщили только 25 сентября, уже после его погребения. Местные власти по не вполне ясным причинам не склонны были допустить мое участие в погребении отца Григория.

Порой, по немощи человеческой, нам представляется, что в этом мире смерть царствует, но, по слову Канона Великой Субботы, она «не вечнует над родом человеческим». Тем более она не имеет власти над Церковью. И вот, все последующее развитие событий еще раз заставило меня убедиться в том, что Премудрость Божия и Его суды неведомы нам — они всегда утверждают торжество жизни над смертью и сохраняют Церковь в нашем мире даже тогда, когда она, кажется, готова уже исчезнуть.

18 сентября прихожанка единственного Харбинского Православного храма, Валентина Хан, рассказала мне, что минувшим летом некий русский профессор из Калифорнии нашел в Китае еще одну православную общину — в районе Хайлара. До того времени
православные общины, как было известно, существовали лишь в Пекине, Харбине и Урумчи. Я вспомнил, что одна моя знакомая еще года три назад из Иерусалима писала мне о русском профессоре из Калифорнии, родившемся в Китае, основателе медицинской «Глазной Миссии». По делам этой миссии он нередко бывал в Китае и знал всех пекинских православных албазинцев. Мне уже тогда хотелось познакомиться с этим профессором, но, видно, время еще не пришло.

Я вернулся в Москву и пребывал в расстроенном состоянии духа по причине смерти о. Григория и неясности дальнейших судеб Православия в Китае. И вот однажды, серым ноябрьским днем, раздался телефонный звонок, который я сейчас назвал бы судьбоносным. Звонил Николай Иванович Державин, референт Святейшего Патриарха Алексия: «У меня гостит родственник из Калифорнии, Павел Андреевич Суслов. Он сам родом из Китая, и очень хотел бы встретиться с Вами». Конечно, я был готов ко встрече с любым человеком, желавшим говорить о Православии в Китае. Однако какое-то неуловимое чувство подсказывало мне, что эта встреча должна была стать совершенно особенной. Условившись о времени встречи, мы попрощались.

Через несколько дней дома у Николая Ивановича Державина мы познакомились с Павлом Андреевичем Сусловым — тем самым калифорнийским профессором-медиком, о котором писали мне из Иерусалима, и о котором рассказывала мне Валя Хан в Харбине. Павел Андреевич совершил уникальное открытие — в степях Внутренней Монголии, в районе, который русские традиционно называли Трехречьем, он отыскал православную общину, о которой никто ничего не знал. По его словам, около 8 000 православных христиан проживали в Трехречье без всякого пастырского окормления уже около 40 лет — и они смогли сохранить свою веру.

Более того, они смогли добиться разрешения китайских властей на возведение православного храма. Павел Андреевич был, пожалуй, первым свидетелем этого чуда нашего времени.

Конечно, православному миру, и особенно тем, кто интересовался историей Православия в Китае, было известно, что Трехречье — традиционно русский район в Китае. Русские стали селиться в этом районе более ста лет назад. Первыми поселенцами были приаргуньские казаки, после гражданской войны здесь укрылись остатки разбитых армий Колчака, Семенова и Унгерна. Во время коллективизации из Забайкалья в Трехречье бежали забайкальские крестьяне. Центром поселений была Драгоценка, вокруг располагались станицы Караванная,
Верх-Кули, поселок Попирай... Известен советско-китайский вооруженный конфликт в Трехречье в 1929 г., когда советские войска вторглись в этот район из-за конфликта на КВЖД. В те дни многие русские погибли, — в том числе и от рук своих соотечественников. Известно было о разрушении храмов в 1966-1967 гг., об отъезде русских беженцев в Австралию и СССР. Но не было никаких сведений о том, что православная вера в Трехречье сохранилась и сегодня — об этом никто не говорил и, пожалуй, не знал ни в Посольстве России в Пекине, ни в Генеральном Консульстве в Шэньяне.

После встречи с Павлом Андреевичем я попросил владыку митрополита Кирилла благословения соединить мою ранее запланированную на декабрь поездку в Иркутск, Улан-Удэ и Читу с поездкой в Трехречье. Несмотря на занятость, владыка митрополит очень быстро прочитал мой рапорт и по его благословению я отправился в Трехречье.

И вот я на пути в этот далекий и еще неведомый мне край. Есть свои преимущества в передвижении поездом. Когда добираешься до места назначения самолетом, не успеваешь привыкнуть к смене часовых и климатических поясов, — приходится, пропустив все границы и, теряя все полутона и переходы, внезапно оказываться в самом центре страны.

Путешествие поездом позволяет привыкнуть к стране, присмотреться к тому, как она изменяется от своих границ к центру. Я добирался до Трехречья поездом из Читы (ближайший к Трехречью аэропорт находится в Хайларе, куда можно добраться ежедневно рейсом из Пекина, или два-три раза в неделю рейсом из Хух-Хото).

Декабрьская Чита встретила меня синим забайкальским рассветом, промороженным перроном вокзала, отреставрированного к 100-летию Забайкальской железной дороги, и прямыми столбиками дыма из печных труб привокзальных домов. По забайкальским меркам было не так уж и холодно — минус 30. "Таперича не то, что давеча", — сетовали местные жители на глобальное потепление климата, коснувшееся и забайкальских зим. "Раньше-то, все под 40 градусов зимой было!"

Чтобы не терять время, сразу же на вокзале я купил билет на вечерний ежедневный поезд до пограничной станции Забайкальск. В Чите между поездами я успел встретиться со священником Сергием Таратухиным, специально приехавшим из Краснокаменска —; ближайшего к Трехречью русского города. Отец Сергий рассказал, что многие из жителей Трехречья имеют родственников в Забайкалье, в том числе и в Краснокаменске. Посещают они иногда и местный храм. «Вы увидите настоящих русских людей, таких, какими они должны быть — трудолюбивых и приветливых, открытых и богобоязненных. Они не были испорчены десятилетиями советской власти, не были отучены от крестьянского трудолюбия. Да и "культурная революция" не отучила их от веры в Бога». В Забайкальске, разрушающейся (как представляется путешественнику на первый взгляд) восточно-азиатской крепости России, эти слова звучали по-особому. Позднее они не раз вспоминались мне уже в Китае, когда я сравнивал жизнь русских по обе стороны границы.

Вечер. Поезд № 650 с романтическим названием «Даурия» увозит меня из Читы в Забайкальск, к русско-китайской границе. Мерный и неспешный стук колес, за окном — сопки, покрытые лесом. Первое впечатление от поезда неожиданное — не могу понять, кого среди пассажиров больше, русских или китайцев. Проводница говорит, что примерно поровну, однако китайцы все больше путешествуют в купейных вагонах, а русские — в плацкартных. Мой сосед по купе — китаец 23 лет, из приграничного города Маньчжурия. Рассказывает, что в Китае много безработных, зарплату подолгу не выплачивают. В последние месяцы рабочие заводов несколько раз перекрывали железнодорожные пути и требовали выдать задержанную зарплату. Кто может, старается заработать на торговле в России. Неожиданно выясняется, что у нас есть общие знакомые среди московских китайцев. Мой попутчик радушно угощает меня и по ходу трапезы интересуется, где и почем можно приобрести яшму, палладий и струю кабарги. К сожалению, ничем не могу ему помочь... Он жалуется, что торговля китайской одеждой на Читинском рынке идет плохо — народ беднеет, а милиция берет все более крупные взятки.
Потихоньку наш разговор переходит на темы религиозные. Мой попутчик ругает «Фалуньгун» и американцев, а также говорит, что ему нравится в православных храмах (особенно церковное пение и красота богослужения). Согласно его впечатлениям, в Китае быстро растет влияние протестантских конфессий — впрочем, это уже не новость.

Утро 13 декабря — подъезжаем к Забайкальску. В полутора часах езды до него — долгая стоянка на станции Борзя (отсюда железная дорога имеет ответвление на Монголию, на г. Чойбалсан). Пейзаж за окнами поменялся, вокруг раскинулась почти бесснежная степь, всхолмленная сопками. Глубокое синее небо, сухая трава, рыжеющая в лучах восходящего солнца и бескрайние просторы — ни одного деревца.

Вспоминается старинная русская песня «По диким степям Забайкалья», а также конница Чингисхана — степи навевают разные исторические ассоциации, а также подсознательную готовность к длительным перемещениям на высокой скорости.
На станции Забайкальск меня встретил представитель туристической фирмы "Спутник" — я не был знаком с порядком пересечения границы в этом городе, и мои друзья из Читы пообещали помочь. Недалеко от автомобильного пропускного пункта Забайкальска располагаются неказистые офисы местных туристических фирм, на месте формирующие маленькие группки (в основном из челноков-торговцев), и отправляющие их на микроавтобусах в соседнюю Маньчжурию.

Расстояние между Забайкальском и Маньчжурией — около 10 километров, так что пешком, особенно зимой, при ветрах и морозе не особо-то доберешься, да и не принято границу переходить — положено переезжать на автотранспорте. Присоединяюсь к группе из шести женщин — едут в Маньчжурию за китайскими товарами. Под звуки вальса «На сопках Маньчжурии» подъезжаем к границе. Первое впечатление неожиданное — весь пограничный комплекс имеет китайский вид. Выясняется, что и построили его китайские рабочие — даже вывески «вход» и «выход» на дверях таможни выполнены тем характерным шрифтом, который используют китайцы для русскоязычных надписей. Так что выезжающий из России в Китай путешественник уже на русском КПП чувствует дыхание Китая, а путник, въезжающий в Россию из Китая, находится под впечатлением от этой великой страны даже и за ее пределами. Таможенные и пограничные формальности не занимают много времени, и уже через 15 минут на нашем маленьком микроавтобусе-мерседесе по прекрасной дороге (в отличие, увы, от плохих забайкальских) мы пересекаем нейтральную полосу и оказываемся на китайской стороне границы.

Китайский пограничник долго рассматривает мой служебный паспорт. Его почему-то интересует большего всего израильская виза в паспорте. «Это что за страна?» — спрашивает он по-китайски. Я по-английски отвечаю ему, что это израильская виза. «Цель Вашего визита?» — «Служебная», — отвечаю ему по-английски на его китайский вопрос. «Ваша профессия?» — «A priest». Мой ответ, по-видимому, ему непонятен. Поскольку все документы в порядке, он ставит в паспорт штамп о въезде в КНР.

Китайская таможня. Иду через зеленый коридор, поскольку декларировать нечего. Однако внимательный таможенник останавливает меня и предлагает показать содержимое моего багажа. Что же, понятно, что появление священника на этой границе — достаточно необычный факт.

Наш разговор идет по-русски: «Здесь в основном книги и мои личные вещи», — «Покажите Ваши книги». Говорю таможеннику: «Они все на русском», — «Ничего, я понимаю. Я учился в МГУ». Через его руки проходят Евангелие, Канонник, Требник, сборник статей В. Лосского, «История Российской Духовной Миссии в Корее», «Православие в Китае», «Житие и сказание о святых китайских мучениках», два номера журнала «Китайский благовестник».
Таможенник предлагает пройти в специальный кабинет — он хочет подробнее ознакомиться с содержанием моих книг. Мне понятно его желание — Китай обеспокоен незаконной религиозной деятельностью секты «Фалуньгун», активностью Ватикана и корейских протестантов, власти на всех уровнях активно стараются понять, что является культом, а что — лжерелигиозным течением. Трое таможенников внимательно листают мои книги (только один из них говорит по-русски). «Вы хорошо знаете историю Китая», — «Нет, лишь немного». Начальник таможни через переводчика спрашивает: «Есть ли среди Ваших книг те, в которых излагаются взгляды, не совпадающие с политикой Правительства КНР?» — «Безусловно, нет. Я уважаю и соблюдаю китайские законы».

Полчаса уходит на изучение моих книг. Говорят о секте «Фалуньгун». «Что означает слово "мученики"?» — «Это то же самое, что и святые». Таможенники, посовещавшись, выносят вердикт: «Вы можете забрать все Ваши книги, за исключением журнала «Китайский благовестник», в котором говорится о мучениках восстания ихэтуаней». На мой вопрос «почему?» таможенник строго отвечает, что «в этом журнале положительно пишется о людях, слишком смело выступавших против антиимпериалистического движения в Китае». «Но ведь эти люди не боролись против китайского коммунизма!» — «В Китае коммунизм был всегда». Так посрамленным оказалось мое знание китайской истории.

Я не пытаюсь спорить, лишь предлагаю внимательно прочесть журнал, который оставляю на Маньчжурской таможне. Прощаясь, советую, если нас не считают врагами, в случаях, когда на целый час задерживают на таможне, предлагать чай. Русские ведь считают китайцев гостеприимными и дружелюбными (не говоря о «курсе на развитие стратегического партнерства», провозглашенного нашими правительствами). Начальник таможни «теряет лицо» — что же, руководство еще похвалит бдительного работника за предотвращение идеологической диверсии, да еще с предъявлением вещественных доказательств.

Анализируя всю эту историю, прихожу к выводу о том, что таможенник, прежде всего, обратил внимание на цветную икону святых китайских мучеников в журнале. Не так давно Пекин «обменялся любезностями» с Ватиканом по случаю канонизации 120 китайских католических святых. Кто-то из официальных лиц МИД КНР по этому поводу заявил, что и сегодня, если бы повторилось такое восстание, действия «ихэтуаней» (убиение мучеников) были бы признаны достойным гражданским актом верных сынов Родины.

Таможенные мытарства позади. Въезжаем на территорию Автономного Района Внутренняя Монголия. Через несколько километров — город Маньчжурия, на въезде в который красуется надпись по-русски: «В городе не звонить!». Это, кажется, запрет на сигналы автотранспорта — в последнее время в Китае все большее внимание уделяют вопросам
безопасности и порядка движения на дорогах. Большое изумление вызывает вид велосипедистов, ловко скользящих по зимним дорогам.

Маньчжурия — город небольшой, и скоро мы подъезжаем к автовокзалу, где я прощаюсь со своими попутчицами и желаю им удачных покупок — они очень сочувственно отнеслись к моим приключениям на таможне и терпеливо ждали меня целый час.

В Маньчжурии когда-то на подворье Пекинской Миссии, располагавшемся в красивом каменном соборе, служил епископ Иона Ханькоуский, известный высотой своей духовной жизни, даром прозорливости и широкой благотворительностью. Многие почитают его святым. В середине 90-х годов на месте взорванного собора, в ограде которого был погребен владыка Иона, велись раскопки — пытались найти мощи святителя, однако безуспешно. И сегодня в Маньчжурии живет несколько православных семей, потомков русских беженцев.

Маленький автовокзал — обеденный перерыв (как везде и всегда в Китае — в 11.30). Народ мирно ждет открытия кассы и отправления автобусов — на меня никто не обращает особого внимания. Покупаю билет до Хайлара, и в 12.30 наш автобус отправляется в Хайлар. Из Маньчжурии в Хайлар можно ехать и поездом, 186 километров по КВЖД
— это, пожалуй, романтичнее. Однако все удобные поезда уходят до 12 часов, так что в данном случае автобус оказывается более приемлемым способом передвижения.

Китай — страна упорядоченная и организованная, поэтому в автобусе все располагаются строго в соответствии с нумерацией посадочных мест, указанных в билете (его стоимость, кстати, 25 юаней — около 80 рублей). Дорога от Маньчжурии до Хайлара зимой занимает примерно три с половиной часа, автобус едет со средней скоростью 65 километров в час. Каждый километр асфальтированной дороги аккуратно отмечен столбиками с указанием расстояния (кажется, до Харбина). За время этой поездки успеваю созвониться со всеми знакомыми в Пекине и Харбине, а также немного подремать. Пейзажи мало чем отличаются от Забайкальских. Одно лишь отличие — по степям бродят мохнатые коровы и деловито жуют рыжую сухую траву (благо снега почти нет). Монголы на зиму на загоняют скот в стойла и не запасают сено. Время от времени проезжаем мимо монгольских юрт. Население в маленьких городках по пути в основном китайское, в степи — монгольское (как выяснилось, различают монголов "длиннохалатных" и "короткохалатных". Одни из них оседлые, другие — кочевые).

Подъезжаем к Хайлару, административному центру Хулуньбуирского аймака Автономного Района Внутренней Монголии. Сегодня Хайлар — небольшой, по китайским меркам, город, население которого насчитывает около 200 тысяч человек. Когда-то этот город дал
кров и защиту тысячам беженцев из охваченной революцией и гражданской войной России. Здесь традиционно жило много татар, так что в городе были и мечети, и православные храмы. Приходы Хайлара входили в состав Харбинской епархии, в Харбине даже проживал викарный архиерей с титулом «епископ Хайларский» (последним
архиереем с таким титулом был архиепископ Димитрий (Вознесенский), выехавший вскоре после революции 1949 г. в Россию и скончавшийся на покое в Петербурге). Сегодня Хайлар почти ничем не напоминает о том,
что он обязан своим возникновением строительству КВЖД и русскому влиянию в Маньчжурии. В центре города можно видеть скверик, в котором стоит памятник советским воинам, освобождавшим Хайлар от японцев во время второй мировой войны. Обращаю внимание на то, что почти все вывески двуязычные — пишут по-монгольски, уйгурским
письмом и по-китайски. Вообще власти, похоже, стараются подчеркивать свою особую заботу о сохранении культуры, языка и быта монголов,
проживающих в Китае.

В Хайларе на автовокзале встречаюсь с Александром — студентом из Цзинани, всегда приезжающим в Пекин алтарничать на службах в Российском Посольстве. И сейчас Александр, интересующийся историей Православия в Китае, нашел время для того, чтобы посетить Трехречье.

Мы встречаемся с Верой — православной монголкой, живущей в Хайларе. Для Александра приезд из теплого Шаньдуна в Хайлар — сущее испытание. В Хайларе холодно. Мы скользим по катку тротуаров по направлению к местной гостинице «Дружба» (кстати, поражающей очень высоким уровнем сервиса, чистотой и совсем смешными ценами — порядка 15 долларов за сутки). Вечером Вера знакомит нас с несколькими семьями православных хайларцев. В Хайларе сейчас проживает около 30 таких семей — потомки смешанных браков между русскими, монголами и даурами. Старшее поколение еще говорит по-русски, хотя вспоминает, что в годы «великой культурной революции» о русском языке пришлось забыть. Жалуются на то, что нет храма, негде помолиться, некому крестить детей. Что же, будем надеяться, что если православные хайларцы обратятся к местным властям, те помогут им решить проблемы организации их духовной жизни, особенно с учетом того, что еще не так давно в Хайларе было два православных храма, один из них даже каменный.

Ужинаем в гостинице. К особенностям, отличающим Хайлар от других китайских городов, можно отнести то, что местные жители охотно жарят картофель и делают это скорее по-русски, чем по-китайски. Когда-то русское население Трехречья определяло развитие этого района, особенно в области сельского хозяйства. Здесь научились выращивать картофель, пшеницу, рапс и другие культуры.

Утром следующего дня отправляемся в Трехречье. Вера вызвалась нас сопровождать и договорилась со знакомым водителем, пообещавшим довезти нас до г. Лабдарина — административного центра Правоаргунского сомона (это и есть Трехречье) Хулунбуирского аймака — за 200 юаней (около 650 рублей). Можно было бы добраться и автобусом, он ходит несколько раз в день, — но мы спешим. 127 километров между Хайларом и Лабдарином преодолеваем за 2 часа. По дороге вспоминаю все, что читал о Трехречье.

«Область трех рек, или Трехречье (так называют территорию бассейнов притоков р. Аргуни — Гана, Дербула и Хаула), занимает площадь, примерно, в 11 500 кв. км. Места эти издавна посещались забайкальцами, которые перегоняли сюда свои стада и табуны на пастьбу, заготовляли сено, охотились, а иногда и производили распашки плодородных целинных земель. Отдельные русские хутора в Трехречье появились довольно давно. До сих пор находят здесь избы поселенцев 1895-1900 гг. Приблизительно к этому времени относится и возникновение русской деревни Верхний Тулунтуй...» (Анучин В. А. Географические очерки Маньчжурии. М. 1948. С. 178) Этот же автор сообщает, что в 1944 г. в Трехречье проживало около 8 000 человек, что составляло около 80 % от общего числа местного населения.

«Население каждой из деревень обычно невелико, в деревне среднего размера — не больше 40-50 дворов, а самое крупное селение, центр Трехречья — Драгоценка — имеет около 100 дворов с общим числом жителей приблизительно в 600-700 человек» (Там же. С. 179). До «великой культурной революции» в Трехречье действовало 18 храмов и один монастырь, численность православных христиан достигала 28 000 человек (по максимальным оценкам), работали 9 русских школ. Что осталось сейчас? Кто и как здесь живет теперь?
Подъезжаем к Лабдарину. При въезде в этот крошечный городок (в нем проживает около 30 000 человек), на одной из главных улиц города, на видном месте стоит новый большой храм. Его неожиданное появление в монгольской степи создает впечатление пустынных миражей, но по мере приближения к храму я понимаю, что это реальность. Синее небо, красные стены храма, зеленый купол — насыщенные краски заставляют поверить, что храм — не мираж. Но внутри храм абсолютно пуст — стены слепят глаза свежей побелкой, в одном углу еще не убраны леса. На колокольне нет колоколов.

Нас встречает казначей прихода Михаил — один из тех, по чьей инициативе храм был построен. Михаил подтверждает сведения Павла Андреевича Суслова, согласно которым сейчас в Трехречье живет 8000 потомков русских при общей численности населения в 90 000 человек. Все они считают себя православными по вере, но крещено только старшее поколение — около 2500 человек.

Старшие говорят по-русски, а их дети и внуки — в основном по-китайски, хотя по-русски многие понимают. Есть поселки православных тунгусов и якутов. Вообще местное русское население рассредоточено по 7-8 деревням. Существует в Трехречье и русский национальный уезд с административным центром в станице Караванная (пос. Эньхэ).

Михаил рассказывает, что в начале 90-х годов один из местных русских жителей, нынешний староста прихода Геннадий, работал в Народном Правительстве Лабдарина начальником отдела национальностей и культов и тогда, занимая этот пост, смог добиться разрешения на строительство храма.

Власти приняли также решение о финансировании этого строительства. Строили долго — с 1991 по 1999 г., что связано было с затянувшимся финансированием. Власти потратили на строительство храма 300 000 юаней (сейчас строительство 1 кв. метра в этом районе Китая в среднем стоит 1300-2000 юаней).

Располагаемся в местной гостинице. Она, конечно, не такая роскошная как в Хайларе, но и цены здесь ниже. Что очень важно (и что далеко не во всех китайских гостиницах бывает) — горячая вода есть круглосуточно. Отношение к постояльцам менее официально-церемонное, в большей степени душевное — заметен во всем этом какой-то деревенский уклад.

В Трехречье все происходит неспешно и степенно. За то время, что удалось там провести, мы смогли понять, что больше 2-3 дел за день сделать весьма сложно. Уже в первый день это стало понятно — после размещения в гостинице нас ждал долгий обед с прихожанами в гостиничном ресторанчике. После обеда — прогулка по Лабдарину. До начала 70-х годов здесь были лишь пастбища, только по окончании «великой культурной революции» возник поселок, разросшийся сегодня в городок, ставший административным центром Трехречья. В самом городе нет, пожалуй, ничего примечательного, разве что крытый рынок с надписями по-русски и по-китайски: «Центр китайско-русской торговли». Русского, правда, на рынке немного — разве что пуховые платки из Оренбурга. Остальные товары вполне типичны, и только по обилию и разнообразию мясных рядов понимаешь, что находишься во Внутренней Монголии.

Темнеет рано, в пять часов пополудни уже ложатся глубокие сумерки. По дороге в гостиницу заходим в местное Интернет-кафе, — к сожалению, электронную почту посмотреть не удается, так как открыт доступ только к китайским ресурсам, иностранные сайты заблокированы.

Власти Китая в последнее время особое внимание уделяют контролю над Интернетом: недавно была запрещена передача по сети сообщений антикоммунистического характера, уголовно наказуемо открытие сайтов, «пропагандирующих лжерелигиозные культы».

На 14 декабря в одном из домов назначено проведение «приходского собрания». Собрался народ не только из Лабдарина, но и из других поселков, в том числе и из поселка Эньхэ (станица Караванная) — административного центра русского национального уезда. «Приходское собрание» выбрало старосту и казначея. Поговорили и о проблемах прихода — негде пока взять иконостас и церковную утварь, старшее поколение утратило опыт церковной жизни, а младшее его и не имело. Тысячи людей, православных по вере, не крещены, многие не венчаны — последний священник умер здесь в начале 60-х годов. Острая необходимость прихода — выбор кандидата для обучения в Духовных школах.
Местные власти, правда, настороженно относятся к обучению китайских граждан в религиозных учебных заведениях за рубежом. Рассказывали, что Зарубежная Церковь (РПЦЗ) предлагала направить студента из Трехречья в Джорданвилль, однако местное Народное Правительство было против обучения студента в США. Остается лишь надеяться на то, что к России отношение будет иное, и власти смогут решить вопрос об организации духовной жизни православных трехреченцев.

По окончании приходского собрания все были приглашены к столу. Хозяйка дома приготовила замечательный русско-китайский обед. За столом обсуждаем наш визит в местное Народное правительство — зная, насколько строги китайские законы, я уже давно просил устроить мне эту встречу, чтобы никакие мои действия не выглядели нелегальными.

Новоизбранный староста, Геннадий, позвонил начальнику Отдела национальностей и культов местного Народного Правительства. «Ну что, мы зайдем к тебе после обеда?» Разговор оказался по-свойски коротким, так что напрасными оказались мои опасения, навеянные воспоминаниями о чопорных и неприветливых пекинских чиновниках.

Официальная церемония встречи с начальником состояла из обмена визитными карточками — в Китае это абсолютно неотъемлемый элемент при знакомстве уважающих себя и друг друга людей. Наличие визитной карточки — обязательный атрибут пресловутого «лица». За знакомством последовала теплая беседа. Было приятно беседовать — острый ум и любознательность чиновника располагали к открытому и теплому разговору. Поблагодарив за заботу о православных трехреченцах, я перешел к обсуждению проблем прихода — вопросам об освящении храма, его внутреннем обустройстве. Не без гордости мне показали документ, в котором Православие признавалось одной из исторических конфессий на территории Внутренней Монголии. Рассказали и о том, что решение о строительстве храма в Лабдарине было принято на уровне Госсовета КНР. Моя просьба разрешить крестить местных трехреченцев не вызвала никаких возражений. Рано, конечно, говорить об итогах, но первое впечатление от встречи с официальными властями было очень благоприятным.

Поговорили мы также и о проблемах церковных расколов, вопросах православной диаспоры, об истории провозглашения Автономного статуса Китайской Православной Церкви. Беседа настолько заинтересовала наших китайских собеседников, что они пригласили нас по окончании разговора поужинать. Нас ожидало трехчасовое застолье, к которому Народное Правительство подготовилось весьма основательно. Было даже учтено, что шел Рождественский пост. В начале трапезы нам предложено было помолиться так, как это принято «по нашему обычаю». Множество взаимных тостов, думаю, поспособствовало закреплению понимания, достигнутого перед ужином в ходе официальной беседы.

Прощались мы с явным сознанием того, что встречаться нам следует по возможности чаще.
На утро следующего дня у нас не было особых планов, так что мы настроились на полноценный отдых. В середине ночи, однако, в наш номер довольно бесцеремонно вошла местная полиция. Из их разговора я понял, что разыскиваются какие-то беглые преступники. Увидев нас, полиция успокоилась: «А, это русские! Пойдем, ребята...» Остаток ночи и следующее утро не принесли нам никакого беспокойства.

Третий день пребывания в Лабдарине был посвящен, в основном, требам. Поскольку все в Трехречье совершается медленно, в этот день удалось крестить 15 человек (среди них было немало детей), а также совершить водосвятный молебен в одном из домов.

Насколько трепетно хранилась вера в Трехречье, даже спустя 40 лет после разрушения храмов и смерти последнего священника! Мне рассказывали о том, как в годы «великой культурной революции» закрыли все храмы, оставив только храм в поселке Попирай. Но в 1967 г. и этот храм, в котором хранились иконы изо всех закрытых 18 церквей и монастыря, был сожжен. Люди, спасая иконы, тайно зарывали их в землю — и только в начале 80-х годов посмели откопать их. В Лабдарине есть несколько обновившихся икон из числа тех, которые были спасены в то страшное время. Поистине, Сам Господь хранит Свою Церковь — никакие обстоятельства времени не в силах ее уничтожить. Это особенно остро чувствовалось в Трехречье.
Вечером снова в одном из домов, по случаю первого за несколько десятилетий крещения и в связи с нашим отъездом, нас ждала трапеза. За трапезой многолетствовали Святейшего Патриарха Алексия, поздравляли новокрещенных, обсуждали планы на будущее.

Утром следующего дня предстояло собирать вещи и выезжать на границу (от Лабдарина до пограничного пункта Хэйшаньтоу около 90 километров). По просьбе старосты прихода за мной на машине приехал из России представитель Народного Правительства г. Лабдарина в г. Приаргунске, он пообещал перевезти меня через границу и доставить к вокзалу Приаргунска (это около 27 километров от КПП Староцурухайтуй на русской стороне реки Аргунь).

И вот, последняя встреча в Лабдарине — со священником Владимиром Байковым, клириком Зарубежной Церкви, приехавшим из Австралии на могилы своих родных, похороненных в Трехречье. За нехваткой времени наша беседа продолжалась всего 15 минут. О. Владимир рассказал, что в Австралии проживает немало выходцев из Трехречья, да и сам он родился в семье трехреченцев. Он и обликом походил на них: что-то китайское было в чертах его лица.

Побеседовали мы о судьбах Православной Церкви в Китае, вспомнив о независимости и самоуправляемости Китайской Церкви, о китайских законах, ограждающих ее от иностранного вмешательства. По-братски попрощавшись со всеми и попросив Александра задержаться на несколько дней и помочь о. Владимиру с китайским языком, я отправился в путь.

До границы доехали за час. По дороге нам встретилось несколько монгольских юрт и две русские деревни. Вот и пограничный пункт Хэйшаньтоу — неказистое здание на берегу Аргуни. Нам даже не пришлось выходить из машины, пограничник отнес наши паспорта в здание КПП и вернулся минут через пять.

Небрежно заглянув в багажник нашей машины (с русскими номерами), он пожелал нам счастливого пути. Мост через Аргунь. Китайский солдат отдает честь и отворяет замок на воротах — перед нами на противоположном берегу Россия. Через несколько минут мы въезжаем на КПП Староцурухайтуй, а еще через несколько часов пассажирский поезд Приаргунск — Чита увозит меня в сторону от китайской границы.

Под мерный стук колес я думаю о Трехречье — некогда потерянной, а теперь вновь обретенной земле, на которой живут наши соотечественники, сумевшие сохранить свою горячую веру.