Мир веры. О молитве

Молитва есть возношение души человеческой к Богу, устремление к небу, стояние перед Ним с таким чувством, как будто бы Бог перед человеком находится, откровение перед Богом своих мыслей, чувств и желаний, живая просьба о том, что человеку важно и нужно и, наконец, — это бывает в случаях чудотворений — в дерзновении веры пользование силами вседержительства Божия для получения желаемого.

Виды молитвы чрезвычайно разнообразны, как разнообразны движения души человеческой.

Начиная от молитвы школьника, который желает получить хорошую отметку за сегодняшний урок, и до немого славословия великого пустынножителя, который, выйдя из своей пещеры в звездную ночь, подняв к небу благодарный взор, окруженный этой картиной, где в одну красоту слились беспредельная пустыня и сияющий небесный свод, — струит перед Богом благоуханием своих вечно юных свежих восторженных чувств: все это будет молитва. Но какое разнообразие в этом содержании и выражении молитвы!

Тот всегда пребывает в молитвенном духе, почерпая в нем неизъяснимое счастье и покой, кто чувствует свою во всем от Бога зависимость и жаждет, чтобы во всякую минуту его жизни было ему ясно, что все — горе и радость, удачи и испытания — подает ему непосредственно Сам Бог.

В жизни тех людей, которых по преимуществу можно назвать Божиими детьми, всякий проницательный наблюдатель различит, одно обстоятельство. Все главное в жизни этим людям достается по упорной молитве: Господь показывает, что Он, и только Он, всем их снабжает, обо всем в их жизни промышляет.

Так, пока сверстники отрока Варфоломея, будущего преподобного Сергия Радонежского, легко усваивали себе грамоту, Варфоломей, несмотря ни на какие старания, сколько ни мучился, не мог одолеть книжной премудрости. Горячо он молился Богу, и Господь через явленного Ангела послал ему великую премудрость.

И в миру мы постоянно видим людей, которым все, чего они в жизни желают, достается путем больших усилий и неотступных молитв.

Сколько, например, молодых девушек выходит замуж чрезвычайно легко, едва окончив образование или даже до окончания его; встречают своих суженых в самых необыкновенных обстоятельствах, среди ряда неожиданностей.

Бывает иначе. Бывает так, что девушка, выдающаяся и красотой, и умом, и образованием, мечтающая — как мечтает всякая нормальная женская душа — о семейном очаге, по каким-то необъяснимым причинам не может сыскать себе, как говорится, судьбы. Происходит что-то житейски непонятное и необъяснимое.

Она нравится, производит сильное впечатление, о ней мечтают, а между тем она еще продолжает жить в одиночестве, тогда как у ее подруг, гораздо менее, чем она, интересных, давно многочисленная семья. Или люди, которым она сочувствует и которые ей сочувствуют, умирают, или их каким-нибудь образом отбрасывает от нее судьба. Или те люди, которые о ней думают и о которых она в свою очередь думает, не смеют сказать ей слов признания, как она не смеет ободрить их.

Как много на этой почве происходит невидных драм женской души!

И вот тут остается два исхода: или примириться с мыслию, что мирское счастье не для нее и сосредоточить жизнь свою в Боге, или вымаливать себе это счастье.

В одном из романов известного романиста Маркевича выведен тип богатой невесты высшего московского круга, Сашеньки Лукояновой. Мать ее против брака с человеком, которого она любит; кроме того, этот человек уезжает на войну. Что остается бедной девушке, кроме молитвы за своего суженого? И она молится. Есть в Москве далеко не всем известная святыня — чудотворный образ Спасителя в часовне у кремлевских Спасских ворот. К этому образу ходит Сашенька — и вымаливает и возвращение жениха, и свое счастье.

И много есть таких людей, которым в жизни все то, что другим дается даром, без усилий, приходится брать с бою, вымаливать.

Но это вымоленное, выстраданное, выплаканное счастье бывает обыкновенно прочнее счастья, доставшегося даром.

Но бывает и так, что счастье не дается душе, несмотря ни на какие молитвы.

Когда на то нет Божьяго согласья,
Как ни страдай она, любя,
Душа — увы — не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя!
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной предалась любви,
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!
Он Милосердный, Всемогущий,
Он, греющий Своим лучом
И пышный цвет, на воздухе цветущий,
И чистый перл на дне морском!..

И тогда душе, отвергнутой миром — отвергнутой тем, кто в мире ей был всего дороже, за кого она готова была распяться, — остается только Христос: как это иногда кажется малым, как это для того, кто это на себе испытал, — бесконечно!..

И все-таки молитва, состоящая в том, чтобы у Бога себе что-нибудь выпрашивать, есть наименее высокая молитва.

Однако и ее Христос ублажил, и на примере жены Хананейской показал, как нужно молиться, с какою неотступностью нужно выпрашивать у Бога то, что нам кажется нужным.

Первоначальный отказ, который услыхала от Христа жена Хананейская, молившая об исцелении своей дочери, был жесток. Конечно, прежде чем прибегнуть к помощи Христа, жена Хананейская испробовала все доступные ей способы. Состояние ее, в котором она пришла ко Христу, было состоянием крайнего отчаяния, перемежавшегося порывами надежды.

И вот она увидала этого Пророка. Он пред нею. Он ее слышит. И она вопиет.

Вопиет всею силою своего страдания, всем накопившимся горем, вопиет со всем обострившимся чувством матери, которая, как львица, защищает жизнь и счастье своего ребенка.

А что же Он — Он, в Ком положена последняя надежда, Кто один только и может сделать что-нибудь для спасения дочери, которую она защищает своей грудью?

Он молчит. Он, плачущий над чужими страданиями, тут, пред этим страданием, которое ею чувствуется, как самое тяжелое и невыносимое для нее, — Он застыл, окаменел, неподвижен.

И, обезумев от силы своего разочарования, от крушения своей поруганной надежды, она удваивает свои крики... О эти дикие крики любви, страдающей страданием близких еще сильнее, чем страдают они сами, — этот крик, когда рушится последняя надежда, и впереди нет просвета...

Хананеянка вопиет. Происходит то, что, выражаясь грубо, у нас бы назвали уличным скандалом. Это утомляет апостолов, как ни привыкли они к проявлению резких чувств, — и они обращают на женщину внимание Господа: «отпусти ю, яко вопиет вслед нас».

И крики женщины при этих словах разом замирают. Она видела движение апостолов, указывавших на нее. Сейчас подымутся на нее взоры Пророка. Сейчас раскроются вещие уста, чтоб говорить с ней.

Но очи Христа не поднялись на Хананеянку. Он не взглянул на нее, словно не сердце, истекающее кровью, билось в ту минуту у Его ног. А слова раздались такие, каких лучше бы ей не слышать: «…несть добро отъяти хлеба чадом и поврещи псом».

Когда по обнаженным нервам ударят кнутом, в открытую рану станут лить кипящее масло, оно не может быть больнее того, как пали на сердце Хананеянки эти ужасные слова... Искать милосердия — и дождаться такого ответа!

Быть может, проклятия готовы были слететь с уст этой женщины, нашедшей у Христа вместо отклика только ожесточение своих страданий, но сердце человеческое имеет свои тайны. Вера вдруг вспыхнула в ней с неведомой силой и исторгла у нее тот великолепный крик, то слово, которое осталось жить в веках: «Ей, Господи: ибо и пси ядят от крупиц падающих от трапезы господей своих».

— Я не приравниваю себя, — как бы говорила она, — к людям и не как человек прошу помощи, а как живое существо в безграничном страдании. Добрые люди милуют и скотов: со скотами пожалей и меня...

Молитва Хананеянки не только была услышана, но Христос указал на эту молитву как на образец всем людям.

Состояние, которое переживала Хананеянка, хорошо известно многим верующим людям.

Месяцами, годами, десятилетиями человек просит чего-нибудь у Бога: просит немногого, не трудного, а понятного, законного, легко исполнимого; просит тщетно и не получает.

Такому человеку должно утешать себя благим примером жены Хананейской и твердо помнить притчу о судье неправедном, который исполнил просьбу бедной вдовы — по неотступности ее. Никогда молящемуся о чем-нибудь не надо забывать тех слов, какими Христос заключил эту притчу Свою о судье неправедном. Судья неправедный решил удовлетворить просьбу женщины, говоря себе: «Эта вдова мне не дает покоя. Защищу ее, чтоб она не приходила больше докучать мне».

«Слышите, — изрек Господь после этой притчи,— слышите, что говорит судья неправедный... Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их?»

Два положения можно вывести из этих слов Христа. Первое — что, желая получить что-нибудь от Господа, надо вопиять к Нему «день и ночь». Второе — что не надо отчаиваться в молитве, несмотря на то, что Господь «медлит» с защитой.

О неотступности молитвы опытнейший известный петербургский почивший отец протоиерей Алексей Петрович Колоколов так наставлял духовных детей своих:

«Вы ищете помощи Богоматери? Так идите в Казанский собор и, стоя пред чудотворным ликом с таким чувством, как если бы вы стояли воочию пред Самою Богоматерью, говорите Ей: “Владычица, Ты должна помочь мне, потому что я не отступлю от Тебя. Я приду к Тебе с моей просьбой и завтра, и послезавтра, и буду ходить всякий день, весь год, и буду ходить многие годы. Я не отойду от тебя, пока не получу желаемого”».

Ведь то, что предлагал тут отец Алексей, есть то же самое, что делала женщина притчи с судьей неправедным, с тою разницею, что женщина имела дело с бессердечным корыстолюбивым и подкупным человеком, тогда как пред молящимися Богоматери стоит Та, Которой Христос на Кресте заповедал заботиться о людях, как о детях Своих.

Христос сказал, что если кто, имея веру с горчичное зерно, скажет горе: «передвинься и бросься в море» — и при этом не усумнится в сердце своем, то исполнится слово его.

Среди преданий о великих аскетах сохраняется рассказ, что человек, дышавший великой верой, рассказывал о силе веры, и во время рассказа, когда дошел до слов о горе: «и если горе этой сказать: передвинься», — гора заколебалась, так что ему пришлось другим словом остановить гору.

Хранится другое предание о том, как некая блудница, с верою помолясь, воскресила мертвеца. В наши дни, примером молитвы, которая доходит до Бога и творит чудеса, был отец Иоанн Кронштадтский.

Тот, кто видел его молящимся, тот не забудет этой молитвы. Воочию предстоя перед Богом, он как бы наступал на Него, уже не прося, а требуя исполнения молитвы своей, как наступала на Христа жена Хананейская со своею неотступною просьбою; хватался за ризы Христовы, как схватила их некогда жена кровоточивая, и не выпускал их.

Часто, когда он приезжал в дом, то пред началом молебна приглашал присутствующих помолиться с собой, воспламеняя их веру несколькими простыми, но огнедышащими словами. Например, скажет, бывало: «Будем молиться Ему, веруя, что Он не может нас не услышать. Не может не услышать нас, потому что мы тут стоим перед Ним, как созданные — пред своим Творцом, как искупленные — пред своим Искупителем, как дети — пред своим Отцом».

Если, с одной стороны, молитва о чем-нибудь может продолжаться годами — «день и ночь», то бывает много случаев исполнения такой молитвы, которую можно назвать молниеносной.

Человек, который тонет и бывает спасен своей молитвой — много ли имеет времени для молитвы?..

Это более воспоминание о какой-нибудь дорогой ему святыне, о каком-нибудь близком сердцу небожителе. Во всяком случае это — мгновения.

В Царском Селе, в придворной Знаменской церкви, стоит прославленная многими чудесами, византийского происхождения, весьма значительных размеров, икона «Знамения» Богоматери.

К этой иконе имела большую веру смоленская помещица Екатерина Ивановна Дудинская. У нее был сын, флотский офицер. Отправляя его в Черное море, в назначенное ему плавание на военном судне «Ингерманланд», она с сыном приехала к иконе, отслушала молебен и потом, став пред образом на колени, воскликнула в слезах: «Царица Небесная! Тебе поручаю сына моего и на Тебя вся моя надежда: Ты возвратишь мне его и со дна моря!..» Во время плавания корабль этот, как известно, был застигнут страшною бурею и подвергся совершенному крушению — так что весь экипаж его был поглощен волнами. В числе прочих несчастных и сын Дудинской был выброшен волнами за борт. Предчувствуя неизбежную смерть, он вдруг вспомнил о Царскосельской святой иконе и с верою призвал на помощь Матерь Божию, мысленно взывая к ней: «Царица Небесная! Мать моя просила Тебя обо мне, спаси меня для нее...» Вслед за тем волна морская так сильно ударила его, что он лишился чувств и памяти. Когда же пришел в сознание, то увидел себя на берегу морском и сладостно благодарил милосердную Владычицу за свое спасение.

Вот пример молниеносной молитвы — подобно тому… как в приведенном выше рассказе об избавлении митрополитом Филаретом, уже после смерти его, от бурана в киргизской степи московского жителя был пример такого же молниеносного воспоминания.

* * *

Как ни упорна должна быть та молитва, в которой люди испрашивают себе каких-нибудь благ, но и эта молитва должна быть проникнута тем духом, который на духовном языке называется «рассуждением».

«Рассуждение» в молитве будет преданием себя воле Божией; будет если не словами произносимое, то содержимое в чувстве условие: «не как я хочу, но как Ты, Господи». Так молился и Христос до кровавого пота в саду Гефсиманском: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты».

И когда мы молим Господа об избавлении от чего-нибудь, что нам кажется невыносимым, или молимся о даровании чего-нибудь, что нам кажется не только для жизни, но и для духа нашего, для нашего самоусовершенствования крайне необходимым, — всегда мы должны держать в чувстве эти слова: «впрочем, не как я хочу, а как Ты, Господи».

И эта покорность воле Божией в том случае, если Господь не снимет с нас креста, на нас возложенного, и не ниспошлет нам того, чего мы желали, это смирение пред волей Божией даст нам силу нести этот крест, терпеть отсутствие того, о чем молились и не получаем, и быть при этом спокойным. Молиться и требовать чего-нибудь себе безусловно, наступать на Господа, подобно жене Хананейской, можно лишь в том, что служит на нашу духовную пользу: это когда мы молимся о даровании духовном, а не о чем-либо вещественном.

Мы можем безусловно просить Бога, чтобы Он дал нам чистоту помыслов, чувств и жизни. Мы можем просить Бога безусловно, чтобы Он влил мир в бурное сердце наше. Мы можем просить безусловно Бога о том, чтобы Он привлек к Себе сердца близких для нас людей, далеких от Него. Мы можем безусловно просить Господа: «Имиже веси судьбами — аще хощу, аще не хощу, спаси мя» — одним словом, мы можем просить безусловно обо всем, что служит к пользе душевной, что услаждает пути наши к вечности.

Но можно ли просить Бога, не желая при этом сообразоваться с Его волею, — богатства, когда, быть может, для души нашей полезнее, чтобы мы жили в бедности? Можно ли требовать от Бога — и роптать на Него, если Он не посылает нам просимого, — чтобы нас полюбили те люди, сочувствия которых мы жаждем, когда, быть может, для души нашей полезнее, чтобы нас томила эта тоска неразделенной привязанности?.. Можно ли просить Бога — не робко и смиренно высказывая Ему желания, как доверчивый ребенок рассказывает свои мечты матери, — а настойчиво, безусловно этого от Него требуя: можно ли просить устройства тех или других обстоятельств жизни к нашему удобству и удовольствию, когда, быть может, эти удобства и эти удовольствия только погубят нас в духовном смысле?

А у большинства из нас, в сущности, такой именно и взгляд на молитву: не как на счастье беседы с Богом, счастье, проистекающее от высоты Того, с Кем беседуешь, от лучезарной Его святыни, от Божественных Его свойств. Взгляд на молитву у нас в большинстве случаев такой, что это средство заставит Бога поступить по нашему желанию, так что мы как будто становимся распорядителями своей судьбы, а Бог работником для нас, и молитва в таком случае является каким-то приказанием в небесной конторе по устройству земных дел.

Не получаем, потому что не просим, а если просим, то худо просим.

Конечно, просить у Бога можно всего. И правильнее всех поступает тот, кто обращается к Богу со всеми решительно своими нуждами — крупными и существенными, мелкими и, может быть, пустыми, рассказывает Ему самого себя, так, как мы делаем это относительно ближайших своих довереннейших друзей. И люди, делающие это в простоте сердца, раз навсегда определили себя, поставили себе надежду, что Бог Сам разберется в их прошениях, а они без ропота и с благодарностью примут исполнение молитвы и терпеливо понесут неисполнение ее.

И эти люди далеки по настроению своему от тех, которые вопиют к Богу: «Подай, подай, я требую, я не желаю исполнения воли Твоей, я ищу в этом деле воли своей. Подай мне так, как я прошу».

И Бог иногда подает людям по таким их безрассудным прошениям. Но из этого вымаливания, так сказать самоуправного, без этой смягчающей всякую истинно христианскую молитву мысли: «Да будет воля Твоя», часто ничего, кроме дурного, не выходит.

У одной высокопоставленной семьи в Петербурге умирал единственный сын, мальчик четырех лет. Положение было таково, что врачи, окружавшие постель больного, объявили его совершенно безнадежным, определяя заранее час смерти...

В эту ужасную ночь мать ребенка стала молиться одною из тех молитв, когда от Бога требуют чего-нибудь, как от наемника, когда не только умышленно забывают, но намеренно вычеркивают это чувство смирения пред Божией волей. Молитва была услышана. Мальчик остался жить. Но дальнейшие обстоятельства показали, что было бы лучше, если бы мать смирилась пред волей Божией и отдала Богу своего ребенка добровольно, когда Он его к Себе призывал.

Болезнь отозвалась на его мозгу. Он не мог получить систематического образования сообразно своему положению, а материнское баловство еще усилило его лень. Из него, как говорится, ничего не вышло. Чтобы поставить его к какому-нибудь делу, его поселили в одном из родительских имений, чтобы там, как бы он ни путал, он не мог натворить много бед.

Там он сошелся с одной из бывших горничных своей матери, безобразной, необъятной толщины, девицей, лет на пятнадцать старше, с лицом, изрытым оспой, и на ней женился. Какой удар для самолюбия матери, блиставшей в свете и происходившей из громкой титулованной фамилии! Рябая жена приучила его пить, и немного за тридцать лет, никому ненужный, он скончался от болезни почек, приобретенной путем алкоголизма…

Можно тут лишний раз вспомнить о матери в одном из рассказов графа Л. Н. Толстого. Эта мать в ночь после смерти маленького сына, которого она отбивала от болезни, ради которого она потрясала небо своими молитвами, засыпает в чувстве жестокого ропота на Бога и видит сон. Она видит отдельный кабинет ресторана, остатки роскошного ужина, бесстыдно разодетых женщин и среди них ожиревшего человека с тусклым взором, с еле заметными следами человеческих мыслей и чувств. И в этом человеке она с ужасом узнает только что умершего своего ребенка... Вот от какой судьбы избавил Бог этого ребенка.

Существует еще рассказ о том, что некая скорбная мать вымаливала своего отходящего от жизни ребенка, вымаливала тоже без подчинения себя воле Божией. И вдруг пред мысленным взором ее мелькнула виселица, и голос в сердце ее произнес: «Будет повешен». Мальчик остался жив, но впоследствии был повешен как государственный преступник.

Да, есть молитвы, когда сухие глаза, в которых нет слез, впираются в лик иконы с какою-то жестокостью и почти ненавистью, когда слова молитвы вылетают из стесненной груди и руки сжимаются в кулаки, когда человек дрожит всем телом, когда вообще настроение души таково, как у нищего, назойливо бегущего со своим жалобным припевом за прохожим, который не хочет или не может ему подать. Такую молитву можно назвать гневной молитвой. Куда выше ее молитва тихая, умиленная, молитва смиренная.

Как-то на днях мне пришлось войти под вечер под темные своды «Исаакия». Сгущавшийся уже сумрак короткого дня оставлял всю громаду совершенно темной, так что еле можно было различать дорогу. Только свечи, горевшие пред Корсунской иконой, помогали найти путь. Пред этой иконой стояла на коленях молодая нарядная женщина и плакала. То отнимая руки от глаз, она подымала их на лик, где юная Дева обеими руками нежно держала у ланиты Своей головку Младенца; то опять, прижимая руками платок к глазам, беззвучно плакала так, что тело ее вздрагивало.

Лежал ли у нее дома больной ребенок и доктора на вопросы встревоженной матери давали те уклончивые ответы, которые тяжелее смертного приговора? Была ли это девушка, которая любила, не видя себе отклика, и только что узнала, что любимый человек объявлен чьим-нибудь женихом? Была ли это молодая жена, вся сосредоточившаяся в целом и чистом чувстве к мужу и только что узнавшая о его измене с какой-нибудь недостойной женщиной — и в то время как он был женихом, и в первые месяцы ее молодого счастья?.. Но она пришла сюда для того, чтобы рассказать Богу, как ей трудно и невыносимо, и, не упрекая Бога за ниспосланное ей несчастье, просила сил претерпеть до конца.

И вот именно в этой молитве бывает великая сила, которая, если и не всегда изменит обстоятельства, из которых сложилось горе, то даст душе возможность пересилить себя и бодро, не показывая людям своего горя, нести ниспосланный крест...

* * *

Выше говорено было о том, что Богу возможно исповедовать в простоте сердечной все свои желания, молиться Ему обо всем, чего хочется сердцу, не разбираясь в том, высок ли и законен предмет наших пожеланий.

Конечно, тут возможны разные ступени искренности и сознательности. Целая пропасть отделяет молитву шаловливого мальчугана, который не успел приготовить свой урок и, дрожа от страха, молится, чтоб его учитель не вызвал, — целая пропасть отделяет такую, хотя и не имеющую под собою вполне законного основания, но все же бесхитростную и искреннюю молитву, с отдаленным сознанием, что никому зла от его незнания не будет, от молитвы ханжи-ростовщика, который, собираясь опутать кого-нибудь своими сетями, как паук опутывает муху паутиной, теперь ставит пред ростовщичьей операцией свечи пред чудотворной иконой, заглушая этим религиозным актом несомненно бродящее в его мозгу сознание, что он пьет людскую кровь!

В старину итальянские бандиты, отправляясь на грабежи, ставили свечи пред статуями Мадонны: тоже прием своеобразный.

Но разберемся в вопросе, лучше ли бы было, если бы эти люди не прибегали в своих низких делах к таким приемам.

Нет, едва ли бы это было лучше. И в таком разбойнике, и в таком ростовщике тлеет известная Божия искра. Эта искра может ярко разгореться. Средь апостолов были мытари, и некоторые из наших святых до обращения бессовестно притесняли народ. А стали они потом великими милостивцами.

Один проповедник высмеивал человека, который был обвинен в убийстве. Представлялось важным выяснить, где был убийца с утра и чем он закусывал, когда, придавая себе куражу, он выпил. Его спросили, чем он закусывал, не колбасой ли, но этот вопрос его обидел, и он сказал:

— Разве я басурманин, чтобы мог в пост есть колбасу — я рыбкой закусил.

— Вот видите, — выводил свое заключение проповедник, — до чего дошел человек: посты соблюдает, а души христианские губит.

Едва ли следовало бы так говорить. Надо было сказать: «Посмотрите, вот как и в преступнике, в те даже минуты, когда он идет на преступление, тлеют Божии искры. В этом человеке покорность обычаям Церкви была так велика, что он не посмел нарушить и в эту минуту, когда шел на преступление, поста.

* * *

Старец Серафим Саровский всегда носил на плечах своих Евангелие, кладя его в свою суму, поверх песку и каменьев, какими эта сума была набита.

Конечно, помимо напоминания себе о благом иге Христовом, словах евангельских, которое он нес на себе всю свою жизнь, старец знал, что слова Евангелия сами по себе имеют охраняющую силу.

Один капитан признавался в том, как был исцелен от пьянства чтением Евангелия:

«Я с молодых лет служил в армии, а не в гарнизоне: знал службу и любим был начальством, как исправный прапорщик. Но лета были молодые, приятели тоже; я, по несчастию, и приучился пить, да под конец так, что открылась и запойная болезнь; когда не пью, то исправный офицер, а как запью, то недель шесть влежку. Долго терпели меня, наконец за грубости шефу, сделанные в пьяном виде, разжаловали меня в солдаты на три года, с перемещением в гарнизон; а если не исправлюсь и не брошу пить, то угрожали строжайшим наказанием. В сем несчастном состоянии, сколько ни старался воздержать себя и сколько от сего ни лечился, никак не мог покинуть моей страсти; а потому и хотели переместить меня в арестантские уже роты. Услышав сие, не знал я, что с собою делать.

В одно время я с раздумьем сидел в казармах. Вдруг вошел к нам какой-то монах, с книжкой для сбора на церковь. Кто что мог, подали. Он, подошедши ко мне, спросил: “Что ты такой печальный?” Я, разговорившись с ним, пересказал мое горе; монах, сочувствуя моему положению начал: “Точно то же было с моим родным братом, и вот что ему помогло: его духовный отец дал ему Евангелие, да и накрепко приказал, чтоб он, когда захочет вина, то, нимало не медля, прочел бы главу из Евангелия; если опять захочет, то и опять читал бы следующую главу. Брат мой стал так поступать, и в непродолжительном времени страсть к питью в нем исчезла, и теперь вот уже пятнадцать лет капли хмельного не берет в рот. Поступай-ка и ты так, увидишь пользу. У меня есть Евангелие, пожалуй, я принесу тебе”.

Выслушав это, я сказал ему: “Где же помочь твоему Евангелию, когда никакие старания мои, ни лекарственные пособия не могли удержать меня?” Я сказал сие так, потому что никогда не читывал Евангелия. “Не говори этого, — возразил монах. — Уверяю тебя, что будет польза”. На другой день действительно монах принес мне вот это Евангелие. Я раскрыл его, посмотрел, почитал, да и говорю: не возьму я его; тут ничего не поймешь; да и печать церковную читать я не привык. Монах продолжал убеждать меня, что в самых словах Евангелия есть благодатная сила, ибо писано в нем то, что Сам Бог говорил. “Нужды нет, что не понимаешь, токмо читай прилежно. Один святой сказал: если ты слова Божия не понимаешь, так бесы понимают, что ты читаешь, и трепещут; а ведь страсть пьянственная непременно по возбуждению бесов. Да вот тебе еще скажу: Иоанн Златоустый пишет, что даже та самая храмина, в которой хранится Евангелие, устрашает духов тьмы и бывает неудобь приступна для их козней.”

Я не помню, что-то дал монаху, взяв у него сие Евангелие, да и положил его в сундучок с прочими моими вещами; и забыл про него. Спустя несколько времени пришло время мне запить; смерть захотелось вина, и я поскорее отпер сундучок, чтобы достать деньги и бежать в корчму. Первое попалось мне в глаза Евангелие, и я вспомнил живо все то, что говорил мне монах, развернул и начал читать сначала первую главу Матфея. Прочитавши ее до конца, именно ничего не понял; да и вспомнил, что монах говорил: нужды нет, что не понимаешь, только читай прилежно. Дай, думаю, прочту другую главу; прочел, и стало понятно. Дай же и третью; как только ее начал, вдруг звонок в казарме: к местам на койки. Следовательно, уже идти за ворота было нельзя; так я и остался.

Вставши поутру и расположившись идти за вином, подумал: прочту главу из Евангелия, — что будет? Прочел и не пошел. Опять захотелось вина; я еще стал читать, и сделалось легче. Это меня ободрило; и при каждом побуждении к вину я стал читать по главе из Евангелия. Что дальше, то все было легче; наконец, как только окончил всех четырех евангелистов, то и страсть к питью совершенно прошла, и сделалось к ней омерзение. И вот ровно двадцать лет я совершенно не употребляю никакого хмельного напитка.

Все удивлялись такой во мне перемене. По прошествии трех лет опять возвели меня в офицерский чин, а потом в следующие чины и наконец сделали командиром. Я женился, жена попалась добрая, нажили состояние и теперь, слава Богу, живем, да по силе мочи бедным помогаем, странных принимаем. Вот уже и сын у меня офицером и хороший парень.

Слушай же, с тех пор как я исцелился от запоя, дал себе клятву каждый день во всю мою жизнь читать Евангелие, по целому евангелисту в сутки, невзирая ни на какие препятствия. Так теперь и поступаю. Если очень много бывает дела по должности и утомляюсь очень сильно, то вечером легши, заставляю прочесть надо мною целого евангелиста жену мою или сына моего, и так неопустительно выполняю сие мое правило. В благодарность и во славу Божию я это Евангелие оправил в чистое серебро и ношу всегда на груди моей».

Бывший тут слушатель добавил: «В нашем селе на фабрике один мастеровой был, очень искусный в своем деле, добрый и дорогой мастер; но, по несчастию, тоже запивал, да и часто. Один богобоязненный человек посоветовал ему, чтобы он, когда захочется ему вина, проговаривал по тридцать три Иисусовы молитвы, в честь Пресвятой Троицы и по числу тридцатитрехлетней земной жизни Иисуса Христа. Мастеровой послушался, стал это исполнять и вскоре совершенно кинул пить. Да еще что? Чрез три года ушел в монастырь».

Замечательный рассказ этот о чудесной силе над душой человеческою Святого Евангелия подводит нас к тому несомненному явлению, что известные молитвы имеют особую, таинственную силу. Во всякой молитве, произносимой с верой, заключается спасающая сила, заключается благодать, приближающая нас к Богу:

В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная,
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко —
И верится, и плачется,
И так легко, легко…

Есть, однако, молитва, которая имеет особую, сверхъестественную охраняющую силу.

Во многих русских семьях, особенно среди военных, распространен обычай носить на шее с образами ладанку, в которой зашита бумажка с написанным на ней псалмом: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится».

По многократному опыту многих людей, этот псалом имеет как раз спасающую, мистическую силу. Я знал старика-отца, который и сам носил на себе такую ладанку, и надел ее на своего мальчика-сына. Этот сын подвергался великим опасностям: когда он служил гвардейским офицером и однажды спал на земле во время маневров, ногу ему переехала повозка. Он был послан во время голода в тифозную местность, а во время японской войны был уполномоченным от одного из отрядов Красного Креста и вынес сильнейший тиф, — и всюду уцелел.

Самыми великими обетованиями спасения и охраны звучит этот псалом: «Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится... Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою... Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».

Вот какими обетованиями ободряет Дух Божий человека, живущего «в помощи Вышняго». Дух Божий обещает этому человеку благоденствие земное, избавление от всех бед тайных и явных, уцеление на войне, спасение от всех тех неисчислимых опасностей, которые повсюду грозят человеку. Дух Божий обещает, что таковой человек в минуту опасности будет взят на руки Ангелами: «да никогда преткнет о камень ногу свою».

В Петербурге, в женском Новодевичьем монастыре, есть так называемая Карамзинская церковь, которая воздвигнута над молодым полковником Андреем Николаевичем Карамзиным его богатой вдовой Авророй Карловной, по первому мужу Демидовой, княгиней Сан-Донато.

Карамзин был сыном знаменитого российского историографа. Когда он отправился в Севастопольский поход, сестры его зашили ему в мундир псалом: «Живый в помощи Вышняго», и во всех сражениях он оставался невредимым. Но пред одним из сражений он поленился переодеть мундир, в котором был зашит псалом, и отправился в том мундире, в каком был. И в начале боя был убит наповал.

Есть другой рассказ о таинственной, охраняющей силе этого псалма. Молодой офицер Дегай, умерший в преклонных летах в больших чинах и в должности почетного опекуна, занимал молодым человеком должность полкового казначея. В лагерь он привез из города жалованье, которое должен был на другой день, двадцатого числа, раздать по полку.

В ночь на двадцатое число он, проснувшись среди ночи, увидал стоящего над собою с выражением ужаса в глазах денщика, у постели валялся топор. Схваченный денщик рассказал, что он хотел изрубить барина, похитить его деньги и бежать. Три раза замахивался он на него топором, но всякий раз ему представлялось, что офицер лежит на постели, разрубленный пополам. Жизнь Дегая была таким образом спасена. Он всякий вечер, ложась спать, имел добрый обычай читать псалом «Живый в помощи Вышняго». В тот же вечер, будучи сильно утомленным, он прочел псалом до половины и уснул.

Великую охраняющую силу имеет также крестное знамение и имя Господа нашего Иисуса Христа.

В искушениях, которые наводит враг на человека, в видениях, которые постоянно искушают великих подвижников, враг не может представить одного: бывали случаи, что враг принимает на себя образ Самого Господа нашего Иисуса Христа, но он не может изобразить ни Креста Христова, ни пречистого лика Богоматери.

* * *

«Непрестанно молитеся, о всем благодарите» — вот завет апостола, который мы должны проводить в своей жизни.

Есть такие люди, довольно низкого нравственного разбора, которые ухаживают за людьми, когда эти люди им нужны, и совершенно забывают их, как говорится, «манкируют ими», когда не имеют в них нужды: подлые черты подлых душ, душ, кроме того, житейски глупых, потому что недаром говорит пословица: «Не плюй в колодец, пригодится напиться».

Неужели же и нам докучать Богу своими молитвами, когда мы надеемся от Него что-нибудь себе выпросить, и забывать о Боге тогда, когда нам ничего не нужно! Славословие Бога, возношение к Нему ваших чувств веры, благодарности, умиления являются обязанностью всякого верующего.

Мы утром здороваемся со своими близкими и вечером прощаемся с ними. Как же нам поутру и вечером не воздать хвалы нашему Небесному Отцу! Последние времена, даже среди верующих людей, отмечены исканием «пути пространного», которым хотят достичь Царствия Небесного. Так и о молитве говорят: «Помолюсь, когда найдет молитвенное настроение; пойду в церковь, когда захочется идти».

Нет, молитву надо нудить из себя, надо воспитывать в себе молитву, приучаться к ней, обучаться ей, как обучают детей грамоте. Родители должны следить, чтобы дети ежедневно читали утренние и вечерние молитвы, молились пред обедом и после обеда вслух.

Мы считаем себя народом по преимуществу христианским. А между тем на Западе среди образованных семей гораздо больше, чем у нас, укоренился обычай общих молитв. Там во многих домах, например в Англии, весь дом — все члены семьи и многочисленная прислуга, собираются по утрам на молитву, которую читает глава семьи. Точно так же во многих семьях никогда не сядут за стол, не произнеся Богу благодарственную молитву, а у нас часто верующие, садясь за стол, и крестятся как-то украдкой, точно стыдясь своей открытой молитвою назвать Бога своим Питателем и Благодетелем.

Лучше всего, когда родители присутствуют при молитве детей и когда дети читают ежедневно молитвы по очереди: сегодня один брат, завтра сестра, послезавтра третий, и так далее. Так проникновенно рассказано об этих молитвах в детских на прекрасных страницах «Детства» графа Л. Н. Толстого:

«…Как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: “Спаси, Господи, папеньку и маменьку”. Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство.

...Еще помолишься о том, чтобы дал Бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья…

Где те горячие молитвы? где лучший дар — те чистые слезы умиления? Прилетал Ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению».

Точно так же в детях должна быть воспитываема привычка бывать у всенощной под праздник и у обедни в воскресенье и праздничные дни.

Другой бы и поленился, подольше поспал бы, вместо обедни пошел бы в ясный день на крышу гонять голубей, кататься на лодке, зимой — на коньках, но родительская власть должна следить, чтобы дети шли в церковь.

Рассуждения о том, что нельзя молиться по принуждению, не выдерживают критики — это есть рассуждение, общее всем лентяям. Люди, одаренные талантом к живописи или к литературе и не желающие работать, в большинстве случаев тоже говорят, что они ждут вдохновения, тогда как настоящий работник кисти и пера с бодростью садится за свою работу, и вдохновение приходит к человеку во время работы.

Точно так же станет человек на молитву, не имея в данную минуту влечения к молитве, станет сперва холодно читать слова молитвы, и во время такой вынужденной молитвы в нем разовьется истинный молитвенный жар.

Один отставной моряк жил в Крыму на хуторе своей жены. Жена его, не любившая уединения, уехала к своей дочери в Казань, и старик остался один с восьмилетним дворовым мальчишкой, своим крестником.

Мальчик этот имел быстрые способности, справлял хорошо все домашние дела: убирал комнаты, топил печи, варил кашицу и грел самовар. При этом он был чрезвычайно резв и шаловлив, беспрестанно бегал, стучал, кричал, играл и резвился, — и капитана это особенно беспокоило, потому что он любил духовное чтение.

Чтобы воздерживать шалуна, капитан придумал такое средство: стал сажать его у себя в комнате на скамеечку, приказывая ему беспрестанно говорить Иисусову молитву, то есть слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Сперва это мальчику очень не понравилось. Он всячески уклонялся от этой молитвы и часто умолкал.

Капитан строго следил за тем, чтобы мальчик неумолкаемо твердил молитву. Чем дальше, тем охотнее и усерднее мальчик исполнял приказание, и постепенно характер его изменился. Он стал тих и молчалив и домашние работы справлял успешнее. Наконец он так привык к молитве, что почти всегда и при всяком деле творил ее без всякого принуждения. Когда капитан спрашивал его об этом, он отвечал, что неодолимо ему хочется всегда творить молитву.

— Что ты при этом чувствуешь?

— Ничего, только я чувствую, что мне бывает хорошо, когда я говорю молитву.

— Да как хорошо?

— Не знаю, как сказать.

— Весело, что ли?

— Да, весело.

Когда при начатии Севастопольской войны капитан переселился к дочери в Казань и мальчик стал жить в кухне с прочими людьми, то он жаловался, что люди играют и шалят между собою, смеются над ним и мешают заниматься ему молитвой. Наконец он объявил хозяину, что он уйдет домой один, так как ему здесь нестерпимо скучно. Ему было в это время всего двенадцать лет.

На второй день Пасхи мальчик был найден в Крыму, в пустом доме капитана, лежащим на полу в комнате благообразно, со сложенными руками на груди, с картузом под головой и в том самом холодном сюртучке, в котором он ходил у капитана и ушел от него.

Ушел он 26 февраля, а был найден 4 апреля, совершив в это время в холодной одежде без паспорта и без копейки денег переход в три тысячи верст.

Так этот ребенок, который угрозами был вынужден к молитве, вкусил ее плоды.

* * *

Какими словами молиться? Как быть тому, у кого или памяти нет, или кто по безграмотности не изучил многих молитв, кому, наконец, — а бывает такая жизненная обстановка — прямо нет времени стать пред образами и прочесть подряд утренние или вечерние молитвы? Этот вопрос разрешен указаниями великого старца Серафима Саровского.

Многие из посетителей старца винились в том, что мало молятся, не вычитывая даже положенные утренние и вечерние молитвы. Делали они это и по недосугу, и по безграмотности. Отец Серафим установил для таких людей такое легко исполнимое правило.

«Поднявшись от сна, всякий христианин, став пред святыми иконами, пусть прочитает молитву Господню “Отче наш” трижды, в честь Пресвятой Троицы. Потом песнь Богородице “Богородице Дево, радуйся” также трижды. В завершение же Символ веры “Верую во Единаго Бога” — раз. Совершив это правило, всякий православный пусть занимается своим делом, на какое поставлен или призван. Во время же работы дома или на пути куда-нибудь пусть тихо читает: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго (или грешную)”; а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только: “Господи, помилуй” — и так до обеда. Пред самым же обедом пусть опять совершает утреннее правило. После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает так же тихо: “Пресвятая Богородица, спаси мя грешнаго”, и это пусть продолжает до самого сна. Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он: “Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешнаго (или грешную)”. Отходя же ко сну, всякий христианин пусть опять прочитает утреннее правило, то есть трижды “Отче наш”, трижды “Богородице” и один раз “Символ веры”».

Отец Серафим объяснял, что, держась этого малого «правила», можно достигнуть меры христианского совершенства, ибо эти три молитвы — основание христианства. Первая, как молитва, данная Самим Господом, есть образец всех молитв. Вторая принесена с неба Архангелом в приветствие Богоматери, Символ же содержит в себе вкратце все спасительные догматы христианской веры.

Кому невозможно выполнять и этого малого правила, старец советовал читать его во время занятий, на ходьбе, даже в постели, и при этом приводил слова из Послания к Римлянам: «всякий, кто призовет имя Господне, спасется». Кому же есть время, старец советовал читать из Евангелия, каноны, акафисты, псалмы.

Есть молитвы, ч€удным образом снесенные с неба на землю. Кроме молитвы «Богородице Дево, радуйся», составленной из слов, которые принес на землю в день Благовещения Девы Марии Архангел Гавриил, к таким молитвам принадлежит: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас» — слова, слышанные во время великого землетрясения в Царьграде отроком, восхищенным в небо, и начало молитвы Богородичной «Достойно есть, яко воистинну».

Один инок, послушник в Карее, пел в келье своей всенощную. Пред ночью послышался в келье стук, и вошел благолепный инок. Пришедший вместе с послушником стал совершать песнопение.

Послушник пел по обычаю древнее величание Богоматери, сложенное св. Космой Маюмским: «Честнейшую Херувим», а гость его подпевал иное начало, а именно: «Достойно есть, яко воистинну блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего», и уже к этим, неизвестным дотоле, словам припевал: «Честнейшую Херувим». Умиленный и словами, и звуками чистоангельского голоса, послушник стал просить незнакомого ему инока, чтобы он написал ему начало заветной песни. Тот согласился, но пергамента и чернил не оказалось. Пришелец просил принести, по крайней мере, каменную плиту. Плита была принесена. Он четко и ясно написал на плите пропетые им слова. Подавая плиту иноку, он сказал: «Отныне всегда так пойте и вы, и все православные христиане». Затем он тотчас стал невидим. Об этом было передано монастырским старцам, и с тех пор ангельская песнь: «Достойно есть, яко воистинну» вошла в церковный обиход и ежедневно воссылается в дар Пречистой Матери Божией в то небо, откуда была на землю принесена.

* * *

Высшая молитва есть то чувство к Богу и та молитва, когда у Бога уже ничего не просят, а только Ему удивляются, преклоняются и благоговеют пред Его святыней. Душа может достичь той остроты ощущения Божией мудрости и благости, что из глаз от простого взгляда на окружающую человека природу, на звездное небо и на тихую струю реки, на распускающуюся зелень деревьев будут литься благодатные слезы.

Если из меня не выходят молитвенные слова, но, пораженный видом безбрежного моря или подымающейся к небу непорочной горной вершины, я живо почувствую Того, Кто измыслил и воплотил эту красоту, — я уже тогда молюсь. Если слух мой наслаждается гармонией звуков и в том высоком состоянии, в которое музыка повергает человека, любящего музыку, я вспоминаю о Боге и, потрясенная слушанием этой красоты, душа моя преклонится пред Ним, — я уже тогда молюсь. Если я услышу радостную для себя нежданную весть и, не крестясь и не произнося еще имени Божия, я ощущаю всею моею душою, что совершившееся есть Его благодеяние, — я уже тогда молюсь.

Но высшая из молитв будет та, чтобы слиться с Богом, исчезнуть в Нем, как бы прекратить свое личное существование, став в такое положение, чтобы Он был единою целью жизни, воздухом, которым дышишь, небом, на которое смотришь.

Велики молитвы молящихся, смиренно и сыновне испрашивающих у Бога того, что дает Бог людям. Но что может быть выше, чище молитвы Златоустовой, молитвы Сергиевой, молитвы Серафимовой?

О, дай нам, хотя временами, любить Тебя так, как любили Тебя эти люди, всё Тебе отдавшие и ничего на земле от Тебя не ждавшие, искавшие только одной чести пронести на себе по земле тот Крест, под которым сгибался когда-то Ты, нести безропотно Твою муку, искавшие Тебя прославить на земле и обрести Тебя в небе!

Высший род молитвы, молитвы таинственной, не всем доступной, открывающей новые миры, есть молитва Иисусова.

Одного подвижника в предсмертном состоянии, когда он с трудом еле мог выговаривать слова, спросили, действует ли в нем молитва. Он сделал тогда движение от головы к сердцу и тихо произнес: «Течет»...

Иисусова молитва есть такое таинство высшей молитвы, по которому молитва, вселяясь в сердце человека, как бы воспринимает в нем собственную жизнь и действует даже вне сознания человека, в бодрственном и сонном состоянии, исторгая и во время сна из груди глубокие молитвенные вздохи. Иисусова молитва является тем благодатным состоянием, на котором исполнились в полном смысле слова столь, казалось бы, трудно исполнимой заповеди апостола: «Непрестанно молитесь».

Начало делания Иисусовой молитвы можно видеть в исполнении хотя бы совета старца Серафима Саровского, во всякую свободную минуту произносить слова Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».

Но можно годами и десятилетиями со вниманием совершать эту молитву, но не достигнуть вовсе ее даров. Прохождение молитвы Иисусовой требует особых приемов.

Требуется полное спокойствие духа, тишина вокруг, известное спокойное положение тела, дающее возможность всецело погрузиться в молитву.

Один из замечательных монастырских старцев последнего времени, отец Иона, основатель киевского Троицкого монастыря, раздавал старшим инокам, которым советовал заниматься Иисусовой молитвой, табуретки известной высоты, сидя на которых им удобно было сосредоточиться.

Симеон Новый Богослов пишет:

«Сядь безмолвно и уединенно, преклони главу, закрой глаза; потише дыши, воображением смотри внутрь сердца, своди ум, то есть мысль из головы, в сердце. При дышании говори: “Господи Иисусе Христе, помилуй мя” тихо устами или одним умом. Старайся отогнать помыслы, имей спокойное терпение и чаще повторяй сие занятие».

Уединенная жизнь или, по крайней мере, возможность проводить в безусловном, ничем не нарушаемом, уединении время, нужное для прохождения Иисусовой молитвы — составляет необходимое для нее условие.

Вначале дело обыкновенно идет как будто успешно. Потом часто чувствуют большую тягость, лень, скуку, одолевающий cон; и разные помыслы надвигаются тучею. Это война против делателя «умной молитвы» — темного мира, которому ничто в человеке так не страшно, как сердечная молитва; и потому он всячески старается помешать молитвеннику и отвратить его от изучения молитвы.

По совету опытных людей, в первое время надо положить себе совершать сначала по три тысячи молитв: стоя ли, сидя ли, ходя ли или лежа — беспрестанно говорить: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя» — негромко и поспешно.

В течение нескольких дней это бывает трудновато; а потом сделается столь легким и желательным, что, когда не произносишь молитвы, является какое-то внутреннее желание, чтобы опять творить Иисусову молитву.

Тогда хорошо перейти к совершению ежедневно шести тысяч молитв... И тут человек настолько втягивается в эти молитвы, что, если и на краткое время перестает ее творить, то чувствует, как бы чего-то ему недостает; начнет молитву, и опять в ту же минуту сделается легко и отрадно. Когда встретится с кем-нибудь, то и говорить ему неохота, и все хочется быть в уединении да творить молитву; так он привык к ней в неделю.

Дальше с помощью Божией можно решиться на произнесение ежедневно двенадцати тысяч молитв, для чего надобно особенно строго держаться уединения, вставать пораньше и ложиться попозднее. По признанию делателей «умной молитвы», на первый день едва успеешь окончить это двенадцатитысячное «правило». Сперва чувствуется при беспрестанном выговаривании молитвы усталость или как бы одеревенение языка и какая-то связанность в челюстях, приятная впрочем, потом легкая и тонкая боль в нёбе, далее ощущается иногда небольшая боль в большом пальце левой руки от долгого перебирания четками и воспламенение всей кисти, простирающееся по локоть и производящее приятнейшее ощущение. И все это вместе как бы возбуждает и понуждает к большему творению молитвы.

И вот начинаются первые благодатные ощущения. Утром сама молитва как бы будит человека. Он начинает читать утренние молитвы, но языку трудно их выговаривать, есть великое стремление творить Иисусову молитву. И когда она начнется, как становится легко, отрадно и язык, и уста сами собой, без побуждения человека, выговаривают святые слова. Весь день проходит в радости...

И в таком уже состоянии можно творить Иисусову молитву без счисления.

А там счастье, которое дает душе состояние Иисусовой молитвы. Признается так один благочестивый странник, научившийся от одного пустынника Иисусовой молитве:

«Я все лето провождал в беспрестанной устной Иисусовой молитве и был очень покоен. Во сне почасту грезилось, что творю молитву. А в день, если случилось с кем встретиться, то все без изъятия представлялись мне так любезны, как бы родные, хотя и не говорил с ними. Помыслы сами собою совсем стихли, и ни о чем я не думал, кроме молитвы, к слушанию которой начал склоняться ум, а сердце само собою по временам начало ощущать теплоту и какую-то приятность. Когда случилось приходить в церковь, то длинная пустынная служба казалась краткою и уже не была утомительна для сил, как прежде. Уединенный шалаш мой представлялся мне великолепным чертогом, и я не знал, как благодарить Бога.

Вот теперь так и хожу да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего в свете. Иду иногда верст по семидесяти и более в день и не чувствую, что иду; а чувствую только, что творю молитву. Когда сильный холод прохватит меня, я начну напряженнее говорить молитву — и скоро весь согреюсь. Если голод меня начнет одолевать, я стану чаще призывать имя Иисуса Христа — и забуду, что хотелось есть. Когда сделаюсь болен, начнет ломать в спине и ногах, стану внимать молитве — боли не слышу. Кто когда оскорбит меня, я только вспомню, как насладительна Иисусова молитва; тут же оскорбление и сердитость пройдут, и все забуду. Сделался я какой-то полоумный, нет у меня ни о чем заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел и был бы все один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается. Долго я странствовал по разным местам с сопутствовавшею мне Иисусовою молитвою, которая ободряла и утешала меня во всех путях, при всех встречах и случаях. Наконец, стал я чувствовать, что мне надо искать удобнейшего уединения. Я пошел в сибирские страны, к святителю Иннокентию Иркутскому, с тем намерением, что по лесам и степям сибирским мне идти будет безмолвнее, следственно, и заниматься молитвою и чтением удобнее. Так я и шел да беспрестанно творил устную молитву. Наконец, чрез непродолжительное время, почувствовал, что молитва сама собою начала как-то переходить в сердце, то есть сердце, при обыкновенном своем биении, начало как бы заговаривать внутри себя молитвенные слова за каждым своим ударом: 1) Господи, 2) Иисусе, 3) Христе, и прочее. Я перестал устами говорить молитву и начал с прилежанием слушать, как говорит сердце; а притом как бы и глазами начал внутрь его смотреть, помня, как толковал мне покойный старец, как это было приятно. Потом начал ощущать тонкую боль в сердце, а в мыслях такую любовь к Иисусу Христу, что, казалось, что если бы Его где увидел, то так и кинулся бы к ногам Его и не выпустил бы их из рук своих, сладко лобызая и слезно благодаря, что Он такое утешение о имени Своем подает, по милости и любви Своей, недостойному и грешному созданию Своему».

Далее начало являться какое-то благотворное растепливание в сердце, и эта теплота простиралась и по всей груди. Но он пошел и еще выше.

«Прежде всего я приступил к отыскиванию места сердечного по наставлению Симеона Новаго Богослова. Закрыв глаза, смотрел умом, то есть воображением в сердце, желая представить себе, как оно есть в левой половине груди, и внимательно слушал его биение. Так занимался я сперва до получасу несколько раз в день; вначале ничего не примечал, кроме темноты; потом, в скором времени, начало представляться сердце и означаться движение во оном; далее я начал вводить и изводить Иисусову молитву вместе с дыханием в сердце, то есть втягивая в себя воздух, с умственным смотрением в сердце, воображал и говорил: Господи Иисусе Христе, а с испущением из себя воздуха: помилуй мя. Сперва я сим занимался по часу и по два, потом — чем дальше, тем чаще стал так упражняться; и наконец почти целый день провождал в сем занятии. Когда нападала тягость, или леность, или сомнение, я немедленно начинал читать в «Добротолюбии» те места, кои наставляют о сердечном делании, и опять явились охота и усердие к молитве. Недели через три начал чувствовать боль в сердце, потом некую приятнейшую теплоту в оном, отраду и спокойствие. Это возбуждало и заохочивало меня более и более с прилежностью упражняться в молитве, так что все мысли мои были сим заняты, и я ощущал великую радость. С сего времени я начал чувствовать разные повременные ощущения в сердце и в уме. Иногда, бывало, что как-то насладительно кипело в сердце, в нем такая легкость, свобода и утешение, что я весь изменялся и прелагался в восторг. Иногда чувствовалась пламенная любовь к Иисусу Христу и ко всему созданию Божию. Иногда сами собою лились сладкие слезы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Иногда прежнее глупое понятие мое так уяснялось, что я легко понимал и размышлял о том, о чем прежде не мог и вздумать. Иногда сердечная теплота разливалась по всему составу моему, и я умиленно чувствовал при себе вездеприсутствие Божие. Иногда ощущал внутри себя величайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал, что значит сказанное Им: Царствие Божие внутрь вас есть.

Месяцев пять проведши уединенно в сем молитвенном занятии и наслаждении помянутыми ощущениями, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней беспрестанно, и наконец почувствовал, что молитва уже сама собою, без всякого со стороны моего побуждения, производится и изрекается в уме моего сердца, не только в бодрственном состоянии, но даже и во сне действует точно так же и ни от чего не прерывается — не перестает ни на малейшую секунду, что бы я ни делал. Душа моя благодарила Господа, и сердце истаявало в непрестанном веселии».

* * *

Вот нечто из сложной и таинственной области «умной молитвы».

Добавим, что за делание этой молитвы должны браться лишь люди известного духовного опыта, люди искушенные и разумные.

Стремление к этой молитве новичка в духовной жизни может грозить ему большими опасностями, из которых главные — гордость и самообольщение.

Купить эту книгу можно

в розничном
магазине
«Сретение»
в оптовом
интернет
магазине