Иисус Христос - победитель. Надпись в часовне Баламандского монастыря. Фото: Баламандский монастырь

Уже с самых первых веков христиане вынуждены были защищать Церковь от критики извне. Изначально двумя основными оппонентами христианства выступали язычество и иудаизм. Со второго века мы имеем апологии и полемические диспуты христианских авторов, адресованные к первым (св. Аристид, Афинагор, св. Феофил Антиохийский и др) и ко вторым (св. Иустин Философ, Паписк), и, в свою очередь полемику против христианства, отраженную в Талмуде и у языческих философов (Лукиан, Цельс, Корнелий Фронтон). Начиная с VII в., с момента появления ислама, христианам пришлось защищать веру перед лицом нового религиозного мировоззрения.

На сирийском языке известны в этом направлении ответы эмиру православного Антиохийского патриарха Иоанна III (631-648), сочинения несториан Иакова Эдесского (†708), отвечавшего мусульманам о родословии Девы Марии, автора "Диспута против арабов" монаха Авраама из монастыря Бет Хале (ок. 725), патриарха Тимофея I (780-823), изложившего свой разговор с халифом ал-Махди, Феодора бар Коно (†792), написавшего в форме диалога учителя и ученика ответ на основные мусульманские упреки в адрес христиан, монофизита Нонна Нисибийского (†870), православного епископа Амиды Дионисия бар Солобо (†1171), который написал самый обширный противомусульманский текст на сирийском. ^[1]

На арабском языке самым ранним апологетическим сочинением против мусульман является "О Триединстве Бога" анонимного автора рукописи Sinai Arabic 154 (ок. 800); как выдающихся христианских полемистов против ислама следует упомянуть монофизита Абу Раита (†828), несториан Абд ал-Масиха ал-Кинди (ок. 830), чья апология христианства была частично переведена на латынь в XII в., Авраама Тивериадского, монаха Георгия (XII), православных авторов Феодора Абу Курры (†825), писавшего также на греческом и сирийском, Константина ибн Луку (X), и св. Самона Газского (XI), писавшего на греческом и на арабском.

Из писавших на греческом языке наиболее крупными полемистами были прп. Иоанн Дамаскин (†749), император Лев III Исавр (или автор его письма к халифу), прп. Феофан Исповедник (†817), Георгий Амартол (†867), св. Константин Философ (IX), Никита Византийский (†912), Евфимий Зигабен (XI), Варфоломей Эдесский (XII), в XIV в. свт. Григорий Палама, императоры Иоанн VI Кантакузин и Мануил II Палеолог, в XV в. патриарх Геннадий Схоларий и философ Георгий Трапезундский.

На латинском языке особо примечательны Евлогий Кордубский (IX), уделивший много места полемике в своей "Liber Apologeticus Martyrum", Энрико из Маинца (†1077), составивший по византийским источникам первое полемическое жизнеописание Мухаммеда на латыни, Петр Достопочтенный (†1157), по просьбе которого Робертом Кеттонским был переведен на латынь Коран, миссионер-мученик Раймонд Луллус (XIII), полемист Риккальд де Монте Кроче (XIII), один из антимусульманских трактатов которого был переведен на греческий и получил известность в Византии, Алан Инсулийский, Фома Аквинат, Савонарола и др.^[2]

Литература этого рода существовала и на национальных языках. Так, на старофранцузском в сер. XIII в. были написаны сочинение Александра ДюПона и анонимный трактат "Вознесение Магомета", на староанглийском в 1438 Джон Лиджат написал "О лжепророке Магомете", на славянском языке прп. Максим Грек в XVI в. составил три антимусульманских сочинения. Апологетическая противомусульманская письменность существовала также на армянском, грузинском, коптском и эфиопском языках, но по своим объемам значительно уступала произведениям на основных литературных языках того времени и во многом зависела от них.

Эта полемическая и апологетическая литература на арабском и сирийском была вызвана критикой христианства со стороны мусульманских авторов, таких как аль-Гашими (ум. 820), Касим ибн Ибрахим ал-Гасани (ум. 860), Ибн Бахр аль-Джахиз (ум. 869), Хасан ибн Айуб (ум. 988) и др. вплоть до Ибн Тамийи (ум. 1358).^[3]

На латыни и греческом она была вызвана военным противостоянием и соблазном перехода в ислам - так, совратившийся в ислам арабский христианин Али ибн Раббан ат-Табари (ум. 855), написал обширный трактат против христианства,^[4] в Испании в IX веке епископ Самуэль из Эльвиры, лишенный сана из-за того, что погряз в грехах, перешел в ислам,^[5] в 907 г. византийский военачальник Андроник перешел на сторону арабов и принял ислам^[6] - все это было проблемами не только арабо- и сироязычных христиан.

Принципы и методы христианской апологетики существенно менялись в зависимости от адресата.

В полемике с иудеями христиане опирались на авторитет книг Ветхого Завета, это представлялось единым полем, незыблемой константой. Смысловым центром дискуссии была фигура Христа - как Мессии, предреченного пророками. Это сохраняло свою актуальность, и традиция полемических диалогов с иудеями будет продолжена вплоть до св. Никиты Стифата и императора Иоанна Кантакузина.

Для языческого читателя текст Священного Писания не являелся авторитетным, но в случае язычников и разговор шел о другом: о ложности языческих богов, о суетности языческой философии, об истинности монотеизма, об откровении единого Бога миру.

Уникальность диалога с мусульманами состояла в том, что разговор велся в плоскости библейской истории и библейских парадигм, но к самому тексту Библии как к авторитету прибегать было нельзя! Признавая принципиальную богооткровенность Библейских Книг, ислам учит, что они были искажены иудеями и христианами и поэтому реально существующие тексты в силу этой постулируемой "искаженности" авторитетными для мусульман не были (вопрос о неискаженности Евангелия также являлся традиционным пунктом христиано-мусульманской полемики). Иногда, как, например, в рассматриваемом ниже диалоге Феодора Абу Курры мусульманский собеседник прямо ставит условием доказать ему истинность того или иного положения христианской веры не обращаясь к христианскому Писанию. В таких условиях основной акцент полемики смещался к рациональным доказательствам, аппеляции к разуму, повседневному опыту, к тому, что является общим для любого человека, независимо от его религиозных убеждений.

Предметом диспута нередко становилось Таинство Таинств Православной Церкви - Евхаристия. Уже со времен ранней Церкви язычники поносили христиан за неправильно понятые рассказы о таинстве Евхаристии - за то, что на своих таинствах они "вкушали плоть и кровь".

Не осталось это таинство незамечено и исламом. Сам Мухаммед в Коране описывая христианскую Евхаристию, понимал ее просто как трапезу (Коран 5.114).^[7] Именно это представление впоследствии унаследовали его приверженцы. В исламе отсутствует понятие таинства, и христианские священнодействия они воспринимали с той же "материалистической" позиции: им было непонятно, как вкушение простого хлеба и вина может давать отпущение грехов и уж тем более как это может считаться Телом и Кровью Христа? Поэтому небезынтересно будет рассмотреть то, как защищали, объясняли и раскрывали его значение перед лицом мусульманских критиков христианские апологеты.

Произведенный выше краткий обзор антимусульманской апологетической литературы на сирийском, арабском, греческом и латинском показывает, что литература на этих языках испытывала взаимное влияние, трактаты, написанные на одном языке, нередко переводились на другой, также существовал ряд авторов, кто свободно писал на разных языках. Это позволяет рассматривать данный массив разноязычных апологетических текстов как единую литературу. Однако она возникла в разных условиях и имеет, в связи с этим, одно существенное отличие: арабские и сирийские апологии зачастую вынуждены были смягчать свою позицию из соображений политкорректности по отношению к господствующей религии. Так, например, на прямой вопрос халифа о Мухаммеде, несторианский патриарх Тимофей отвечает, что тот "шел путем пророков", на прямой вопрос мусульманского сановника о том, войдут ли мусульмане в Царство Божие, монах Авраам отвечает, что любой человек, творящий добрые дела войдет в милость Божию, но не как сын, а как наемник. Ничего подобного мы не встретим у греко- и латиноязычных авторов, которые были свободны от подобной необходимости, а иногда даже испытывали противоположное давление: так, например, когда византийский император Мануил I Комнин (†1180) решил произвести некоторые смягчения в чине отречения от ислама, то наткнулся на сильное и единодушное противодействие со стороны Церкви.

Также нужно учитывать, что среди арабо-, сиро- и латиноязычных полемистов лишь считанные единицы были православными. А поскольку нас в данном случае интересует именно православная полемика, то мы ограничимся в нашем докладе теми авторами, которые писали на греческом языке и были, вследствии этого, вовлечены в круг византийской богословской мысли.

У выдающегося богослова VIII-IХ вв. Феодора Абу Курры на греческом языке есть ряд диалогов с мусульманами. XXII диалог посвящен вопросу о Евхаристии. Так как он небольшой, имеет смысл процитировать его полностью:

Подвижник XI в., св. Самон, епископ Газский также описывает диалог, который состоялся, когда святитель вместе с группой паломников, направляющихся в Иерусалим, прибыл в Эмессу. Целиком произведение называется "Разговор с Ахмедом Сарацином, показывающий, что от священнодействий иереев хлеб и вино истинно и непреложно становятся телом и кровью Господа нашего Иисуса Христа".

Начало диалога представляет собой почти неизмененное цитирование целиком диалога Абу Курры. Однако после ответа Феодора, Ахмед задает следующие вопросы, как, например: "Но как это возможно для Христа, - присутствовать в Его полноте в маленьком хозяине?"

"Пейзаж, который ты видишь перед собой, с синим небом поверх этого," - отвечает епископ, - "является огромным, в то время как, с другой стороны, твой глаз очень маленький. Но все же твой крошечный глаз содержит сам по себе всю огромную картину пейзажа. Когда ты исследуешь это, для тебя не покажется невозможным, чтобы Христос присутствовал в Своей полноте в небольшой части хлеба."

[Тогда] Ахмед предлогает другой вопрос епископу: "Но как это возможно для одного и того же Тела Христова, которое одновременно предлагается во всех ваших церквях?"

"Для Бога нет ничего невозможного" - ответил епископ, - "Одного этого ответа должно быть достаточно. Я, однако, покажу тебе нечто подобное в каждодневной жизни. Когда я говорю с отдельным человеком, он слышит меня и принимает в себя то, что я говорю. Если же я сообщаю те же самые слова тысяче людей, они бы все слышали одно и то же. Или, возьмем большое зеркало. Ты видишь свое изображение, отраженное в нем, но однажды. Когда ты разобьешь зеркало на сотню частей, ты увидишь то же самое собственное отражение в каждом из сотни осколков. Если такие явления происходят в каждодневной жизни, то почему это должно быть невозможно для Тела Нашего Господа - присутствовать во многих местах в то же самое время? "

Несмотря на заимствование и определенную зависимость от творения Абу Курры, в основе произведения лежит, очевидно, реальный диалог. Признать это склоняют подробности, которыми святитель обставляет свой диалог: он уточняет, где именно и при каких условиях он состоялся, св. Самон также называет своего собеседника по имени - Ахмед, что в целом нехарактерно для византийской антимусульманской письменности такого жанра, которая, как правило, умалчивает о именах оппонентов. Реальный диалог, послуживший поводом к написанию "Разговора" происходил, несомненно, на арабском.^[8]

Помимо оригинальных возражений, св. Самон дает ответ на ту часть вопроса сарацина, на которую не отвечает в своем диалоге Абу Курра: как приятие плоти и крови Христа может давать отпущение грехов? Сам Феодор, хотя и записывает этот вопрос мусульманина, ограничивается только тем, что доказывает ему возможность претворения хлеба и пития в плоть и кровь человека.

В отличие от Абу Курры, св. Самон использует цитаты из Св. Писания, но акцент на доказательства от разума сохраняется.

Помимо прямой полемики, тема свидетельства мусульманам истинности таинства Евхаристии находит отражение также в византийской агиографической литературе. В нашем докладе мы остановимся на двух интересных в этом отношении памятниках.

Прп. Григорию Декаполиту принадлежит "Историческое сказание весьма полезное и сладчайшее для всех, о видении, которое видел сарацин, уверовал [и стал] мучеником за Господа нашего Иисуса Христа". В сказании описывается, как в одном Сирийском городе в стоящую на окраине церковь зашел передохнуть проезжавший мимо с караваном племянник эмира и приказал ввести в храм своих верблюдов. Священники которые готовились служить Литургию, просили его не делать этого, но он остался непреклонен. И тогда случилось чудо: как только ввели верблюдов в храм, они все упали замертво. Удивленный племянник эмира приказал выбросить трупы, а сам остался смотреть, что же будет в церкви. Испуганные священники все же начали службу (так как был праздник) и во время ее "сарацин увидeл, будто священник взял в свои руки младенца, и закалав его, наполнял его кровью чашу, и тельце его разрезая [на части], клал их на дискос!

Видя все это, сарацин пришел в гнев и исполнился яростью на священника, желая убить его. Когда же приблизилось время Великого Входа, сарацин увидeл снова, и более явно, младенца на дискосе, разделенного на четыре части, и кровь его в чаше, и опять пришел в ярость. Приближался конец Божественной Литургии и некоторые христиане желали получить Божественное Таинство, и как только священник сказал: "со страхом Божиим и верою приимите", все христиане преклонили свои головы в поклоне и некоторые из них выступили вперед, чтобы принять Божественное Таинство. Снова, в третий раз, увидeл сарацин, что священник лжицей преподавал [причастие] из тела и крови младенца. Когда же кающиеся христиане принимали Божественное Таинство, то сарацин, видя, что они получали [частицы] тела и крови младенца, исполнялся гневом и яростью на всех [их].

Наконец, после завершения Божественной Литургии священник раздал антидор всем христианинам, снял все священнические облачения и из пречистейшего хлеба предложил и сарацину. Но тот сказал по-арабски: "Что это?" Священник ответил: "Господин, это [частица] из хлеба, на котором мы служили Литургию. И сарацин сказал с гневом: "На этом, [говоришь] служили Литургию, собака, кровавый убийца, нечестивец? Разве я не видел, как ты взял и разрезал младенца, и кровь его лил в чашу и разделил его тело и положил на диске члены его, здесь и здесь? Разве я не видeл всего этого, ты, грязный убийца? Разве не видел я тебя ядущим и пьющим из тела и крови младенца, и ты даже предложил то же другим, так что теперь они имеют в своих устах [частицы] истекающей кровью плоти?"

Священник же, услышав это и придя в изумление, сказал: "Господин, я грешен, и не способен видеть такое таинство. После того же, как ты, господин, это таинство узрел, верую Богу, что ты - великий человек".

Сарацин промолвил: "Разве это [на самом деле] было не так, как я видел?" И священник [сказал]: "Да, господин мой, это так и есть; но я, поскольку грешен, таинство сие не имею силы созерцать, если не [под видом] хлеба и вина; и об этих хлебе и вине мы веруем и почитаем и священнодействуем как в образ тела и крови Господа нашего Иисуса Христа. Так что даже такие великие и предивные Отцы, светильники и учители Церкви, как великий Василий, прославленный Златоуст и богослов Григорий, и те сию грозную и ужасающую тайну не видели. Как же мне увидеть это?"" После этого повествуется, как сарацин крестился с именем Пахомий на горе Синае, подвизался там три года, а затем вернулся к своему дяде-эмиру, чтобы обратить его в христианство и был убит мусульманами.

Второй памятник того же времени - "Слово на св. Варвара" Константина Акрополита. В "Слове" рассказывается, что во время правления Михаила II (820-829 гг.) после нападения на Никополь в Эпире один араб из отступающей мусульманской армии остался на Византийской территории и долгое время скрывался, занимаясь грабежом. Однажды, пребывая в этолийских пределах, он зашел в один из храмов, намереваясь убить священника.

Идет Литургия. Араб ждет окончания службы, чтобы без свидетелей совершить задуманное. И вдруг неожиданно он видит Ангелов, во всем блеске величия их сослужащих священнику, которого он намеревается убить. В изумлении и страхе разбойник кается, и, дождавшись окончания богослужения, просит сподобить его таинства Крещения.

После крещения святой уединяется в горах и проводит в уединении несколько лет, предаваясь посту и молитве и избегая общения с местными жителями. В качестве епитимьи он принимает цепи на шею, руки и ноги. "В таком виде он пребывает в горах в подвигах покаяния, питаясь растениями, претерпевая зной и мороз среди всяких опасностей, ходя или ползая по-звериному". Однажды его по ошибке застрелили охотники, остановившиеся на ночлег. Позже он вошел в местный мартиролог под именем св. Варвара, так как даже имя его было не известно.

И в том и в другом случае мы видим идею свидетельства о истинности Таинства перед лицом мусульман со стороны самого Бога, посредством чуда. Это очень важное дополнение к интеллектуальной полемике, поскольку показывает, что это был вопрос не только учения, но и практики.