Уезжая из Петербурга, я увозил с собой массу противоречивых, ярчайших впечатлений, которые почему-то никак не хотят убираться в дальние ящики забвения моей памяти, вновь и вновь прокручивают воспоминания у меня перед глазами, как заезженное кино.

Младший братик Петербург оказался совсем непохожим на сестренку Москву. Другой климат - хотя погода отнеслась ко мне благосклонно и радовала прелестями солнечных, безоблачных деньков, я почувствовал сырость и суровость северной столицы, другие люди - более спокойные, другой воздух - более чистый и свежий, постоянно обновляющийся ветрами Финского залива.

Размышляя об этих различиях и прохаживаясь по улицам Питера, ища нужный мне адрес, я случайно зашел в арку одного дома. То, что мне пришлось испытать тогда, ввергло меня в легкий шок с лишением на некоторое время дара речи. Сильнейшим комбинированным запахом ветхой сырости, мочи и кала, как мокрой тряпкой, ударила наотмашь мне в лицо старуха-подворотня. Боясь наступить на кучки экскрементов животного и человеческого происхождения, я шел и, ужасаясь, разглядывал Питер "с изнанки". Грязно-серые, с выбитыми в подъездах и местами наспех заколоченными фанерой окнами, с облупленным кое-где первым цементным слоем, где виднелись ряды кирпичей - оголенных ребер, дома стонали от боли и обиды. В их стоне можно было различить мольбу о помощи - сделайте ремонт, вылечите нас, ведь казалось, их покрасили всего один раз - когда их построили. Их хриплый стон, смешиваясь с пьяной бранью бомжей, поднимался вверх, где соединялся с такими же стонами-мольбами других таких же несчастных домов в безмолвный крик отчаяния, пугал случайно пролетавших мимо ворон. Выйдя на улицу из этой подворотни, я с облегчением вздохнул.

Цель моего пребывания в этом городе заключалась в знакомстве с памятниками культуры и искусства. Поэтому я сразу же посетил Русский музей. Чтобы описать красоту и состоятельность русского искусства, часто не хватает слов. Я видел великолепные произведения искусства русских творцов прекрасного и почувствовал частичку души каждого художника, которую он вложил в свое произведение.

Следующая волна приятнейших впечатлений нежно накрыла меня, когда я поплыл на прогулочном катере по речкам, речушкам и каналам Петербурга. Мне посчастливилось проплывать мимо пропитанных разноречивыми историческими событиями и влажным климатом многочисленных дворцов царей и цариц. Я видел также переполненные многотысячными людскими молитвами, радостными воззваниями и благодарениями в счастливые дни и слезными прошениями в моменты безысходных страданий и непроглядного горя, внушающие всем своим видом величие православия церкви и соборы прекрасного города. Затем я посетил Исаакиевский собор. Сей собор, третий по величине в мире, произвел на меня впечатление, которого я ожидал. Монументальное, могучее здание собора, украшенное позеленевшими от времени бронзовыми скульптурами ангелов и святых, четырьмя маленькими портиками и одним большим центральным куполом с крестами, вселяющее радость в сердца православных, провозглашающее власть Божию на земле и на небе, внушающее восхищение и уважение тем, кто возвел и украсил сей великий собор, заставило меня низко поклониться. Затем с колокольни Исаакиевского собора я окинул взглядом практически весь Питер и увидел Россию такую, какую видел ее Петр, - сильную армией, где долг солдата и честь офицера перед Родиной превыше всего, богатую духовностью, где такие понятия, как вера, царь и народ, едины, продвинутую науками и политическим устройством, населенную образованными и преданными Родине людьми, которые возвеличили и приумножили мощь государства российского.

После этого, ощущая себя частью той России, я счастливо ступал ногами по мостовой, пока не увидел Петербургский Манеж. Рядом со входом висела афиша - Современное искусство и перфоманс. Размышляя о том, что неплохо было бы еще взглянуть на то, что предлагают нам современные российские и зарубежные художники, я купил в кассе билет и зашел внутрь. Я увидел "произведения искусств", выполненные с помощью скотча, маркера и старых вещей, иногда что-то крутилось, что-то разноцветно мигало, что-то необычно звучало. Можно было самому поучаствовать в создании "произведения искусства". Надо было только намазать руку краской и оставить отпечаток пятерни на огромном куске бумаги, висевшем на стене. Недалеко сидел какой-то иностранец, он всем желающим запечатывал в конверты всякий мусор, собранный им десять минут назад на улице, перед входом. Он аккуратно, с достоинством вкладывал в нескончаемые конвертики пробки от бутылок, смятые бумажки, фантики, даже окурки. Затем он подписывал конверт и отдавал его любому желающему. Происходило некое действо между желающими и "художником". К моему удивлению, желающих получить пластмассовую деталь от сломанной детской игрушки или согнутую пробку от пивной бутылки, но в белом иностранном пакете с автографом "художника" было предостаточно.

Потом началось самое интересное. Настало время перфомансов. Небольшого роста мужчина достаточно пожилого возраста, с животом увеличенных размеров и по виду и разговору из англоязычной страны, выволок на середину зала "козлы" - приспособление типа стремянки для покраски стен и потолков. Мужчина помоложе, повыше и похудее, но из той же страны, притащил какие-то вещи, а женщина среднего роста, лет тридцати, также из той страны, принесла бутылки с некоей жидкостью и стала взбираться на эти "козлы". Я молча созерцал широко открытыми глазами, как женщина, вскарабкавшись на эту штуку, откупорила бутылку с жидкостью и замерла в ожидании, взирая свысока, как внизу двое мужчин стали прилюдно... раздеваться. Скинув с себя всю одежду и оставаясь некоторое время в чем мать родила, они стали натягивать на себя то, что принесли с собой. Что-то некогда снежно-белое и воздушное появилось в их руках. Это были свадебные платья! Тот, что похудее, сразу влез в платье, а тот, что потолще, приложил усилия, чтобы втиснуть свое сморщенное, некрасивое тело в платье, но так и не смог этого сделать до конца, оставив свой обрюзгший зад снаружи. Затем они стали имитировать различные действия, напоминающие некое "общение", а дамочка сверху щедро лила на те места, где у женщин находятся детородные органы, жидкость... красного цвета! Ярко-алая жидкость обильно заливала белые платья, проникая внутрь тонких тканей, пачкала волосатые ноги. Я не мог без отвращения более наблюдать это.

Я очнулся после длительного забвения, и волна злости и негодования сбила меня с ног. Мне захотелось вернуться и сказать людям, смотревшим ту гадость, а значит, участвовавшим в том: "Люди! Что вы делаете! Вы же помогаете им! Выйдите и оглянитесь вокруг! Петербург с его памятниками культуры и искусства - вот то, на что надо смотреть! А они приходят и засоряют ваши мозги, уничтожая добрые чувства, развращают молодежь, искореняют древние традиции, постепенно подталкивая культуру и самого человека к той черте, переступив через которую значит упасть в пропасть, туда, откуда нет выхода, туда, где главенствует безжизненная пустота".

Возвращаясь в Москву, я размышлял под стук колес, как может существовать безобразное рядом с прекрасным, низкое - рядом с возвышенным, думал о великом городе - Петербурге, о его противоречивой и славной судьбе. Я благодарил Бога, что Он преподнес мне такой урок. Я понял, что полюбил этот город. Полюбил всей своей душой.

А за окном уносились в ночную мглу деревья и дома, и колеса равнодушно стучали в такт времени, которое так же равнодушно уносилось вдаль, исчезая бесследно...