При чтении трудов академика О.Н. Трубачева складывается стойкое ощущение слаженного многоголосия. Постоянные переклички тем, идей, фактов, апелляции к единомышленникам, оппонентам - всем этим отличается и второе издание (1-е изд. - 1991 год) монографии "Этногенез и культура древнейших славян" [Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. Изд. 2-е, доп. М.: Наука, 2002. 489 с.], вышедшее уже после его кончины.

Суть проблемного авторезюме О.Н. Трубачева (с. 4-11) заключается в положительном и доказательном развенчании большого количества лингвистических мифов и устоявшихся стереотипов в области славянского этногенеза - комплекса научных дисциплин, рассматривающих происхождение народов, их названий, направления и хронологию миграций, разнообразные контакты с другими этносами и др. Так, автор предпринимает пионерскую попытку охарактеризовать дунайско-балканскую миграцию славян как некое подобие реконкисты, "обратного завоевания"; отвергает наличие чисто славянских ономастических ареалов; серьезно сомневается в балто-славянском единстве, сосредотачиваясь на германо-славянских аналогиях; для него не очевидна также и искусственность праславянского языка, его молодой возраст и т.д. Помимо этого, О.Н. Трубачев справедливо постулирует неразрывную методологическую связь этногенеза и типологии как сравнительного изучения структурных и функциональных свойств какого-то явления (в том числе и языков) независимо от характера генетических отношений между ними": "Смысл типологии этногенеза - выявить неуникальность (здесь и далее выделено автором. - Л.М.) славянской эволюции, поскольку всякая уникальность вправе вызывать сомнения" (с. 10).

Эти и многие другие вопросы, в том числе и из смежных дисциплин (археологии, культорологии, истории и мн.др.) освещаются в трех частях книги - "Этногенез славян и индоевропейская проблема" (с. 12-169), "Славянская этимология и праславянская культура" (с. 170-228), "Реконструкция древнейшей культуры и этногенез славян" (с. 229-281), а также в более чем 400 статьях О.Н. Трубачева, малая часть которых вынесена в приложение (с. 282-464).

Приступая к основному изложению, автор скромно говорит о своей главной цели - отобрать и реконструировать форму, значение и происхождение древнего лексикона и извлечь из этого сугубо лингвистического материала максимум информации по истории этноса (с. 12).

Сразу же встает вопрос, слова какого языка являются искомыми? Конечно, прежде всего праславянского языка как первоисточника всех современных славянских языков. О.Н. Трубачев, вопреки расхожему мнению, заявляет, что праславянский язык - это не только и не столько искусственная, непротиворечивая, монолитная модель, но живой язык с изначальным диалектным членением, территориальным и стратификационным. И в дальнейшем автор шаг за шагом доказывает древность различий внутри одной лингвосистемы, не отменяя ее объемлющего единства.

Обращаясь к хронологии праславянского языка, ученые сталкиваются с невозможностью и ненужностью "оторвать" его от праиндоевропейских истоков. Поэтому О.Н. Трубачев отказывается от точной хронологии, солидаризируясь со следующим мнением: праславянский язык - такой индоевропейский язык архаического типа, словарь и грамматика которого никогда не испытывали вулканических потрясений.

Все это позволяет сделать важный социолингвистический вывод: "Праславянский словарный фонд в силу своей естественной полидиалектности не мог и не должен был быть достоянием одного (индивидуального) праславянского языкового сознания. Надо исходить из собирательного характера носителя праиндоеропейского, праславянского, как, впрочем, и любого другого лексического фонда" (с. 94).

Более того, на лингвистическом материале четко осознается подвижность праславян относительно исходных мест обитания и чересполосица собственно славянских и неславянских ареалов, о чем ниже.

Что касается балто-славянских связей, которые долгое время ставились во главу угла в славистике и индоевропеистике, то академик считает их весьма ненадежными. Действительно, процент общей лексики велик - свыше 1600 слов. Однако наименования основополагающих предметов и понятий ("ягненок", "яйцо", "господин", долбить", "дева" и т.п.) у славян и балтов принципиально отличны, причем с самых древних времен. Кроме того, разительная несхожесть проявляет себя на фонетическом, морфологическом и словообразовательном уровнях.

Более показательны германо-славянские параллели. Здесь крайне интересна эволюция названия железа. Это один из семи металлов - железо, золото, серебро, медь, свинец, олово, ртуть, наименования которых атрибутируются как старые, праславянские. Дело в том, что издревле железо за отсутствием открытых месторождений добывалось на болотах и в лесостепях - то есть в виде болотного железняка. И называлась эта порода руда - по красному, бурому ее цвету. Причем не только у славян, но и германцев. Другое дело, что в дальнейшем пути этих языков разошлись. Вторые взяли кельтские по происхождению наименования: нем Eisen, анг. iron. Первые на основе термина и значения слова железа 'часть животного организма' создали вторично мотивированное железо 'металл'. Таким образом, история названого слова служит, с одной стороны, иллюстрацией общего культурного начала у германцев и славян, а с другой - становится примером "самобытности языкового выражения в условиях этнический смежности и сильного инокультурного влияния" (с. 143).

При реконструкции праславянской лексики, а значит, культуры, О.Н. Трубачев исходит из простого, но емкого духовно-философского постулата: "Реконструкция древней культуры - это реконструкция духа культуры" (с. 180). И здесь многое решает установка на так называемые культурные, ключевые слова, константы, а не почти фантастические и крайне долговременные проекты полного восстановления лексического инвентаря. Если хотя бы немного ощутить дух культуры, то можно приблизиться к модели древней идеологии и увидеть, что самосознание и мировоззрение - капитальный аспект человеческой духовности в любую эпоху.

Одним из важнейших сигнификатов (понятий) праславянской и праиндоевропейской культуры - наряду с теонимией, социальной, ремесленной терминологией и проч., которая подробно анализируется в книге, - является оппозиция "свое" - "не свое" как изначальная и конечная, как меняющаяся во времени и совершенно устойчивая: "Цель наших далеких предков не так уж далека от неизменно высшей цели самой высокой науки также нашего настоящего и будущего - познать самого себя" (с. 172). Автором приводится тонкое замечание по поводу отсутствия в славянском понятии и слове свой как возвратном местоимении противопоставления коллективности и индивидуальности: я - свой и мы - свой. Это, безусловно, индоевропейский архаизм славянского языка и культуры, спроецированных в первую очередь на идеологию рода.

Именно строгая корреляция "наш" - "чужой" находит замечательное отражение в этнониме славяне. Это название само по себе (даже без учета драматических перипетий его носителей) представляет собой уникальнейший культурно-исторический и социально-духовный феномен. Данное имя достаточно рано охватывало всех без исключения славян, что является самым качественным и неопровержимым доказательством в пользу существования единого этнического сознания у русских, сербов и чехов. Неслучайно, наши первоучители Кирилл и Мефодий, рожденные в греко-болгарской семье, называли себя славянами. Для О.Н. Трубачева нет сомнений в том, что этноним славяне восходит к глаголу слути 'слышаться, быть понятным, говорить внятно'. То есть славяне - 'ясно, четко говорящие люди', а значит, "свои", "наши". Данная схема приводит к следующему выводу: этноним возник на исходе античности, когда обходились простейшей самоидентификацией "мы, наши" - славяне, в противопоставлении к "не мы, чужие". Так получилось, что современный макроэтноним лишь закодировал раннюю, наивную ступень племенного развития. Следовательно, этнос, несмотря на то, что он долгое время (до VI века) не упоминается в письменных источниках, существовал, а самоназвания не было. Так О.Н. Трубачевым разрушается живучий стереотип об одновременном появлении народа и его наименования. Напротив, "самоназвание отражает уже развитое этническое самосознание" (с. 9).

Славянский этногенез так же, как и праславянский язык, уходит своими корнями в индоевропейскую почву. О.Н. Трубачев в интересах науки предлагает рассуждать о эмержентной, немеханической сумме частных этногенезов и их типологии. Он также вновь и вновь подчеркивает: праславянская культура - это диалектный вариант культуры индоевропейской.

Итак, прародина славян находится в самом сердце Европы: "Древнейший ареал славян локализуется в Центральной Европе, на Среднем Дунае и в Паннонии (Западная Венгрия" (с. 249). Данную этногенетическую версию О.Н. Трубачев извлекает почти из небытия, возвращаясь в первую половину XIX века - к Иосифу Шафарику. Именно его теория и заложенное в ней рациональное зерно "дает право возвратиться сейчас к рассмотрению ее фактической возможности и к исторической увязке с другими разновременными ареалами обитания славян" (с. 39). Разумеется, в науке выдвигались и выдвигаются другие концепции славянской прародины (среднеднепровская, верхнедонская и нек.др.), но все они, по мнению О.Н. Трубачева, не выдерживают сколько-нибудь серьезной критики. См. подробнее статью " Взгляд на проблему прародины славян (парадоксы науки и парадоксы жизни)" (с. 432-443).

Расселение наших предков из Среднего Подунавья осуществлялось в разных направлениях: к югу, на Балканы, через низовья Дуная, к северу, на север от Карпат, в том числе по долине Вислы, которая осваивалась не с севера на юг, как безоговорочно считалось ранее, а с юга на север. Причем данное заселение было не только славянским - туда перемещались и другие индоевропейские этносы: германцы, северные иллирийцы например.

Исконные западные места обитания упомянуты в летописи знаменитого Нестора, а также надежно "законсервированы" в народной этнической памяти (былинах, песнях, сказаниях, народных этимологиях и проч.) как компоненте этнического самосознания, а в случае со славянами - как манифестации совместного этнического прошлого. Неожиданные результаты дает здесь анализ прилагательного белый, первичное значение которого было географическим - белый как 'западный'. Цветовая символика обозначения стран света известна всем славянским языкам и принадлежит к самым архаическим их пластам. Ведь Белоруссия как Белая Русь входила когда-то в систему топонимов-указателей: Белая Русь - запад, Черная Русь - север, Червонная Русь - юг. Выражаясь образно, "русские крестьяне-переселенцы, уходя все дальше на Восток, к самому восточному океану, лелеяли смутную заветную мечту о счастливой западной земле, Беловодье "земле западных вод" (с. 260).

Рецензируемая монография, как уже говорилось, многослойна. Одним из самых плодородных ее пластов можно считать бесчисленные этимологические экскурсы - детальные и краткие, несомненные и дискуссионные, традиционные и новационные. О.Н. Трубачев вошел в историю российской науки как основатель Московской этимологической школы, вдохновитель и бессменный руководитель приоритетного лексикографического проекта - "Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд". Основываясь на многолетнем опыте кропотливой и по-настоящему драматической работы, автор считает нужным подчеркнуть: "Спорность определенного (значительного) числа этимологий - не повод для скепсиса или иронического неверия, но лишь обычная ситуация для наук объясняющих (не описательных)" (с. 52). Отточенные методики, бездонный фактический материал, плотный экстралингвистический ореол проявляют себя почти каждой странице книги. В ней находится место всему: Стрибогу, Перуну, мужу, мысли, мудрости и куропатке, дрофе, рябчику, конопле.

Незаменимым резервом лексико-семантической реконструкции служат собственные имена, "за которыми стоят утраченные лексемы сплошь и рядом забытых языков, что все вместе сопряжено с немалыми трудностями атрибуции" (с. 157). О.Н. Трубачев много и успешно занимался ономастикой, неизменно защищая лингвистическую и историческую справедливость. Он, например, жестко выступал против возведения топонима Киев к еврейским, тюркским и хазарским корням. Это обычное славянское прилагательное, описывающее принадлежность славянскому личному имени в духе славянского словообразования, о чем свидетельствует название в целом, которое легко превращается в согласованную конструкцию (*Киев город, "Киева весь и т.п.) и первоначально фиксируется во множестве вариантов - Киев, Киева, Киево. Кроме того, русский корень кий живет параллельно с польским piast 'дубина, колотушка'; по закону метонимического переноса он преображается в 'простолюдин', а кем был основатель "матери городов русских" - князем или перевозчиком, доподлинно не известно. А самое главное - "те полсотни или больше Киевов, которые рассеяны по славянским землям, включая безвестные или, как у нас "неперспективные", все лежат в основном строго на запад от Днепра" (с. 149).

О.Н. Трубачев приводит поучительные примеры того, как элементарные знания по топонимической номинации помогают раз и навсегда избавиться от нелепого шовинистического ярлыка. Нет в названии Великороссия, которое так ненавистно свободомыслящей элите, ни малейшей доли национального превосходства, возвеличивания, державности. Настоящий смысл этого наименования, равно как и топонима Великобритания, например, в его изначальной ориентационности, в определении вторичной колонизации и ее отношении к исходной области. Иными словами, сначала возникла Бретань и только потом Великобритания, а для Руси Великой - Великороссии, изначальной, коренной была Русь Малая - Малороссия. Ср. зарисовку о Великой Моравии.

Данные сюжеты как нельзя лучше подтверждают, что "в научной информации наибольшую ценность представляет все же та сердцевина, которая способна заинтересовать наибольшее число людей" (с. 301), помочь им "отделить идеологизированные, политизированные плевелы от самого зерна, прояснить, оздоровить сознание тех людей, которым это небезразлично, потому что это их язык" (с. 303).

Научный аппарат книги полностью отвечает современным требованиям. Интереснейшие ссылки, в том числе и перекрестные, объемные списки литературы на разных языках, детально продуманные и мастерски исполненные лингвокарты, Summary (с. 484-486), именной указатель (с. 465-470), где имена приводятся не только в русской, но и в оригинальной орфографии - все это надежный путеводитель в русской, славянской, мировой лингвистике. Предметный указатель (с. 471-482), где перечислено около 1000 корней, захватывает читателя в круговорот индоевропейского слова. Данные списки, безусловно, полифункциональны. Это и впечатляющий иллюстратор, и благодатное поле для дальнейших штудий, в том числе по формированию этимологических гнезд, и хорошее подспорье для думающего, творческого преподавателя-словесника. Для удобства и большей наглядности стоило бы, наверное, ввести рубрикаторы по языкам (особенно славянским), разделить ономастическую и апеллятивную лексику.

Книга нуждается, вероятно, и в понятийном указателе. Терминологии О.Н. Трубачев употребляет много, далеко не вся она однозначна: этногенез, глоттогенез, диалектология, архаизирующий центр, инновационная периферия и мн.др.

Разумеется, автор блестяще ориентируется в сложных лингвистических материях, демонстрирует осведомленность во всех научных новинках. При этом О.Н. Трубачев дает понять читателю, что далеко не все идеи рождаются в тихих кабинетах на протяжении вялотекущего времени. Многие из них всплывают из детских воспоминаний, рождаются в общении с природой, с искусством, возникают при случайном взгляде на старую карту. См., например, статью "К этимологии названия Швейцарии" (с. 461-463), которая начинается с упоминания о почтовых марках.

Автор всегда нацелен на конструктивный диалог, критику, несмотря на то, что любой из своих тезисов защищает яростно и страстно. Даже заголовки у него хлесткие, интригующие, проблемные: "Прародина" - "Взятие родины" (с. 14-15), "Проблема невров" (с. 48-49), "*Gostь 'вступивший во владение'" (с. 407-408).

Человеческое и научное неравнодушие О.Н. Трубачева легко прочитывается даже в хронике научных собраний. Скучная и монотонная фиксация выступлений, вопреки законам жанра, превращается в поиск актуальных положений, ярких примеров, да еще и в безошибочный прогноз на будущее ("О работе XI Международного съезда славистов (историческое языкознание)" (с. 337-370). Именно так складывается трубачевское многоголосие.

У монографии есть, пожалуй, единственный, но весьма существенный недостаток. Издана она мизерным тиражом - 670 экземпляров, и недоступна даже узким специалистам. Между тем из нее могут и должны черпать знания студенты-гуманитарии, школьные преподаватели и их ученики. Без сомнения, последняя книга О.Н. Трубачева нуждается в переиздании при многократном увеличении тиража. Может быть, силами учеников и коллег академика стоит создать адаптированный, научно-популярный вариант его фундаментальной монографии.

Дело в том, что в книге поднимаются многие вопросы, которые актуальны не только для "большой" теоретической науки, но и для методики преподавания филологических дисциплин в школе и вузе. Так, О.Н. Трубачев предлагает трезво взглянуть на незыблемый принцип историзма и усомниться в изначальности резкого размежевания славян на восточных, западных и южных. В книге присутствуют и постоянные предостережения против поиска точных датировок, которые подчас просто губительны для лингвистики, где действует относительная, а не абсолютная хронология. Злободневным является также и вопрос о синхронизации различных языковых уровней - как с точки зрения их реконструкции, так и с точки зрения изучения, в том числе и практического.

Кроме того, монография с большим интересом будет прочитана каждым, кто неравнодушен к судьбам славян, ибо автор все свою деятельность посвятил консолидирующим идеям и в науке, и в просвещении, и в обществе.

Книга "Этногенез и культура древнейших славян" - это завещание О.Н. Трубачева, но завещание оптимистическое. Одна из частей монографии называется "Из загадок на будущее" (с. 133-134). Сколько еще предстоит сделать, узнать, оценить…