Тема "глобальной войны с терроризмом" - знак революционного сознания, которое стремится к полному переустройству мира. Но творческое развитие внешнеполитической мысли в США сковывается страхом перед появлением на Евро-Азиатском континенте новой сверхдержавной силы, а также опасениями по поводу краха международной финансовой системы, держащейся на долларе. Однако сегодня американские политики определили для себя основную цель - обеспечение энергетической безопасности США: это выразилось в рекомендациях обеспечить "облегчение доступа к новым источникам нефти и газа", а также "устранение политических препятствий на мировых рынках энергоресурсов".

Сегодня мироустройство огромного большинства людей претерпело кардинальные изменения, однако миропонимание нашего современника чаще всего ограничивается рамками ветхой идеологемы французского ХVIII столетия - идеологемы революции ("технологическая революция", "информационная революция", "постиндустриальная революция", "глобальная революция", "революция в военном деле", "монетарная революция", "микропроцессорная революция", "наноиндустриальная революция" и т.п.). Включение в мировую повестку дня темы "глобализации" (Давос, 1996) и темы "глобальной войны с терроризмом" (Вашингтон, 2001) - это тоже знаки революционного сознания, которое по природе стремится к полному и окончательному переустройству мира "по своему образу и подобию".

Геополитический порядок 1945-1991 годов возводился и существовал на основе трех системно увязанных стратегических элементов: 1) глобального противоборства двух разноконтинентальных сверхдержав, американской и евро-азиатской; 2) ядерного паритета сверхдержавной силы; 3) трансатлантического военно-политического союза, который, обеспечивая Соединенным Штатам важнейший плацдарм в Старом Свете, компенсировал ресурсную ограниченность их собственной геостратегической базы и уравнивал шансы США в 40-летней холодной войне с "осевым" государством Великого континента.

Исчезновение с карты мира Советского Союза направило поиски нового геополитического порядка в русло проекта "глобальной державы" с единственным центром силы. До сих пор политически не обеспеченные и интеллектуально не впечатляющие попытки выработать геополитический проект, альтернативный "глобальному единодержавию", результата не дали, хотя и общественный запрос на такую альтернативу существует.

Терроризирующий эффект одновременного убийства нескольких тысяч людей в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 года и коллективно-психологическая травма, которую испытало американское сознание, способствовали закреплению внешнеполитических установок "глобальной державы" на идеологическом уровне. Характерным признаком новой доктрины ("доктрины Буша") стал симбиоз идеи сверхдержавности с идеей американского национализма: глобальное противостояние невиданному и предположительно вездесущему врагу было представлено как "битва Америки" и в то же самое время - "битва всего мира", которая может длиться десятилетиями, захватывая в случае необходимости всю планету и логически завершаясь установлением глобального управления.

В стремлении начать с 11 сентября 2001 года новое летоисчисление обнаруживает себя не только структурная сближенность дискурсов Джорджа Буша и мифического Бен Ладена (оба против "мирового зла", оба исключают третью сторону в этой схватке). Обнаруживается непреодолимая противоречивость проекта "глобальной державы" в отсутствии глобального противника. Моделирование глобального врага и глобального противостояния, как полагает "партия войны" в Вашингтоне, - единственное, что позволит держать американскую нацию в мобилизованном состоянии "на всех уровнях, всеми средствами государства и так долго, как это потребуется" (из выступления Колина Пауэлла в Совете Безопасности ООН 20 января 2003 года).

Идея "глобальной державы" в том виде, как она существует сегодня, есть не что иное, как "опережающее формулирование цели", которую Вашингтон приближает, но в гарантированном достижении которой не уверен.

Второе десятилетие подряд, творческое развитие внешнеполитической мысли в США сковывается иррациональным страхом перед повторным явлением на Евро-Азиатском континенте новой сверхдержавной силы. Страх питается, во-первых, сознанием недостаточности собственного энергетического ресурса Америки для решения задач глобального порядка (вывод о невозможности достижения Соединенными Штатами энергетической независимости стал в американском истэблишменте аксиомой). Во-вторых, американские страхи поддерживаются опасениями того, что цепная реакция сдувающихся финансовых "пузырей" на рынках США может спровоцировать крушение международной финансовой системы, которая больше тридцати лет опиралась на бумажный американский доллар в качестве единственного мирового резервного актива.

К началу ХХI века американская элита, похоже, полностью утратила систему внешнеполитических предпочтений. После исчезновения СССР для нее стало практически неважным, вокруг какого государства или объединения государств Старого Света может произойти кристаллизация нового сверхдержавного могущества - Китая, России, объединенной Европы или некого нового варианта евро-азиатского сообщества (основой которого может стать, например, Союзное государство России и Белоруссии). Любая их этих перспектив способна загипнотизировать американскую внешнеполитическую мысль настолько, что поведение гегемона Западного полушария становится неадекватным новейшему этапу развития информационных процессов планетарного (глобального) масштаба.

Идея глобального управления, отождествляемая с "глобальным единодержавием" США, подрывается тем, что к началу нового ХХI века геополитический порядок 1945-1991 годов не канул окончательно в историческое небытие и не исчез. Между старым порядком и грядущим новым сохраняются, что вполне естественно, переходные ступени, элементы преемственности, которые в свою очередь подвержены глубокой и затяжной трансформации. Эта трансформация связана, в первую очередь, с двумя факторами решающего значения: 1) сохранением такого признака сверхдержавной роли новой России, как ее статус второй ядерной державы мира, обладающей адекватной данному статусу ракетно-космической инфраструктурой; 2) началом "тектонических" геополитических сдвигов, "разводящих берега Атлантики" и свидетельствующих о том, что "исторические пути Европы и США начинают расходиться".

Что касается первого из этих двух факторов, американская внешнеполитическая мысль, похоже, стремится вытеснить его за пределы сознания (в расчете, видимо, на то, что продолжение тенденции финансово-экономического и военно-стратегического ослабления России в течение еще нескольких лет автоматически снимет вопрос с повестки дня). Тем не менее, здесь для американского политического сознания существует серьезная проблема. Это проблема корректной оценки тех изменений в большом пространстве бывшего СССР, которые происходят под влиянием продолжающегося по всем азимутам расширения НАТО на восток и геополитического окружения России на ее западном и южном геостратегических направлениях.

Россия до сих пор сохраняет значение второго сверхдержавного полюса (хотя и в огромной степени ослабленного по сравнению с Советским Союзом) в той мере, в какой она одновременно концентрирует и поддерживает четыре вида ресурсов: территориальный (крупнейшая в мире государственная территория с ее природными запасами и ее биоразнообразием), коммуникационный (самые развитые в мире системы транспорта углеводородов и электроэнергии), ядерный (самый мощный в мире потенциал межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования) и космический (глобальная навигационная спутниковая система ГЛОНАСС).

Что же касается "европейского фактора", американские специалисты по внешней политике работают с ним вплотную и весьма напряженно. Тезис о том, что главный вызов глобальному доминированию США в начале ХХI века представляют не исламский мир и не Китай, а объединенная Европа, стратегическое партнерство с которой уступает место геополитическому состязанию, подвергается серьезному рассмотрению в тех американских кругах, где осуществляется разработка стратегии внешней политики. Под аккомпанемент острой критики ближневосточной политики Джорджа Буша в духе статьи Джона Ле Карре "Соединенные Штаты Америки сошли с ума" (The Time, 16.01.2003) всесторонне анализируется вывод о том, что окончание холодной войны знаменовало в действительности не "конец истории", как думал Ф. Фукуяма, а конец "американской эры".

Во второй половине ХХ века под влиянием итогового баланса сил Второй мировой войны (безоговорочная капитуляция Германии и паритет ядерного сдерживания двух сверхдержав) цивилизация Нового времени приняла прежде никогда ей не свойственную форму трансатлантического военно-политического союза с доминирующей ролью США. Создание объединенной Европы как передового бастиона для удержания геостратегического фронта холодной войны на балтийско-черноморской перемычке происходило не только при активной поддержке, но и под военным протекторатом США.

В основе этой "Большой Стратегии" лежала вторая геополитическая категория Х.Д. Маккиндера, предложенная им в 1943 году (ввиду приближавших окончание Второй мировой войны крупных военных побед СССР) и дополнявшая сформулированное ранее понятие Heartland'а (материковой сердцевины мира) до глобального геополитического проекта. Это категория Средиземного Североатлантического Океана (the Midland Ocean - the North Atlantic). Материковая сердцевина мира (к 1943 году между ней и территорией СССР Маккиндер поставил знак равенства) и Средиземный Океан вместе составляют "сдвоенное целое", в структуре которого с точки зрения военных задач атлантических Соединенных Штатов существенно важны континентальная Франция как "предмостное укрепление" и Британия как "обнесенный водным рвом аэродром".

Когда распад сверхдержавы в центре Евро-Азиатского континента (стоящий по значению в одном ряду с такими катаклизмами ХХ века, как революция 1917 года и две мировые войны) актуализировал идею о том, что "мир… готов двигаться навстречу созданию мирового правительства" (из выступления Дэвида Рокфеллера на конференции Бильдербергской группы в июне 1991 года), геополитическим выражением такого движения стало расширение военно-политического союза государств Северной Атлантики на восток. Но (вот противоречие!) именно эта фундаментальная геополитическая трансформация привела к выявлению и увеличению различий в стратегической культуре по ту и эту сторону Атлантики.

С присоединением к Европейскому Союзу в 2004 году еще 10 стран, население объединенного Европейского сверхгосударства, над принятием Конституции которого идет сейчас активная работа, увеличится на 75 миллионов человек и составит 450 миллионов. Tо, что позиционирование Европейского Союза в качестве новой сверхдержавы способно порождать и уже породило противостояние Соединенным Штатам, сомнений не вызывает. Более существенным является вопрос о формах и глубине этого противостояния. И здесь все большее значение начинает обретать различие культурно-исторических типов развития в Старом и Новом Свете. Ощущение европейцами того, что "единой западной идентичности не существует, а налицо различные ее виды - американский и европейский", станет, по всей видимости, одним из главных структурообразующих начал геополитического порядка ХХI века.

Разумеется, говорить об этом сколько-нибудь определенно пока рано: наметившиеся тенденции не вызрели. Но, тем не менее, на сегодняшний день достаточно ясно, что у европейского и американского партнеров по трансатлантическому союзу сложились практически "две абсолютные разные картины происходящего". Югославия сделала эти различия явными, Ирак обострил их до степени, невиданной за полвека трансатлантического партнерства.

В трактовке американского Совета по международным отношениям (Роберт Кэйген) "трансатлантическая проблема" сегодняшнего дня - это "разрыв в военной технологии и способности вести современную войну". Дальше разрыв "будет только углубляться". Но, видимо, чтобы быть адекватной уровню проблематики, эта трактовка должна быть расширена: Европу и США все заметнее отдаляет сегодня друг от друга различие взглядов на использование силы в международных отношениях ХХI века. И это же различие, доходящее до острого политического противоречия, в полной мере играет сегодня роль основной линии раскола в американской политической элите.

Коренная черта геополитического положения США определяется тем, что вставший перед ними соблазн отождествить "глобальное управление" с американской гегемонией наталкивается на такое препятствие, как географически эксцентрическое положение Северной Америки по отношению к Великому континенту - этому главному ресурсному резервуару планеты. Другими словами, глобальность притязаний входит в противоречие с локальностью геостратегической и ресурсной базы Америки как претендента на роль мирового гегемона.

Не имея адекватной "глобальному единодержавию" энергоресурсной базы и возможности в одностороннем порядке определять уровень цен на мировом рынке нефти, американская цивилизация энергетического сверхпотребления движется к расколу своей политической элиты по коренному вопросу о пределах применения военной силы для установления прямого контроля за основными районами месторождений и путями транспортировки углеводородного сырья.

Среди широкого круга экспертов и аналитиков все больше становится популярной та точка зрения, что "у американской администрации нет экономической возможности отказаться от войны, невзирая на последствия".

Имеется в виду не только американская интервенция в Ираке, но и далеко идущие планы не ограниченной во времени "глобальной войны". В качестве двух главных пружин, приводящих эти планы в действие, называются положение доллара США и цена на нефть в тесной взаимосвязи обоих факторов (100% нефти, потребляемой в мире, а это 75 миллионов баррелей ежесуточно, торгуются на доллары, и одновременно нефть - энергоноситель, которому в американской экономике нет замены). "Уолл-стрит, - пишет московский журнал "Финансы и кредит", - прекрасно осознает, что ему необходим мощный рычаг влияния на мировую экономику, сравнимый по эффективности с нынешней американской финансовой мощью. Такой рычаг только один - прямой военный контроль за нефтяными ресурсами планеты".

С приходом в Вашингтон команды Джорджа Буша - Ричарда Чейни - Кондолизы Райс произошла существенная переоценка роли энергетики вообще и нефти в особенности во внешней политике США. Один из основных выводов доклада "Стратегические вызовы энергетической политики ХХI века", подготовленного Советом по международным отношениям в начале 2001 года, сводился к тому, что кончилось то время, когда американские политики могли позволить себе считать, что есть более важные цели, чем обеспечение энергетической безопасности. Практически это выразилось в рекомендациях обеспечить "облегчение доступа к новым источникам нефти и газа", а также "устранение политических препятствий на мировых рынках энергоресурсов".

Начало Соединенными Штатами "глобальной войны с терроризмом", заявление Дж.Буша о существовании "оси зла", в состав которой президент США включил две таких нефтегазовых державы, как Ирак и Иран, и многомесячная информационная подготовка военной интервенции США в Ираке произвели существенную перемену в ценообразовании на мировом рынке нефти - увеличение удельного веса военно-политических факторов в сравнении с экономическими. Ценообразование стало все больше уходить с рынка и переходить в руки нерыночных сил. Для бизнеса это означало радикальное изменение природы и источников ценовых рисков в международной торговле нефтью. Классические с 80-х годов биржевые методы управления ценовыми рисками с помощью торговли фьючерсными контрактами ("бумажной нефтью") начали давать сбой. Начала обрисовываться дезинтеграция глобального биржевого механизма, управлявшего ценовыми рисками в течение последних полутора десятков лет.

(Окончание следует...)