«У меня одна мечта – к концу жизни заслужить звание православного христианина»

Солуянов Александр Петрович, Герой Советского Союза, председатель Региональной общественной организации Михаила архангела, благословленной Святейшим Патриархом, член правления Российской ассоциации героев, генерал-майор запаса ВДВ.

Александр Петрович – боевой офицер, два с половиной года командовал воздушно-десантным батальоном в Афганистане. Блестяще провел около 70 боевых операций по уничтожению бандформирований. За два с половиной года командования батальоном в Афганистане потери среди подчиненных Солуянова составили единицы. Это, выражаясь спортивным языком, абсолютный рекорд во всех локальных войнах и конфликтах, которые вела за последние десятилетия наша страна. Искренний патриот, человек высочайшего духа, православный верующий, генерал, которым должно гордиться Отечество, – он любезно согласился ответить на вопросы корреспондента Православие.Ru

– Александр Петрович, расскажите, пожалуйста, о том, как вы выбрали профессию военного. Что повлияло на этот выбор – семейная преемственность, или зов сердца?

– Родился я 19 декабря 1953 года в Оренбургской области, в районном центре Пономаревка. Там я жил и окончил восемь классов средней школы. Моим воспитанием много занимался дедушка. Сам он бывший фронтовик. Род его шел от казаков, по некоторым версиям, от самого Матвея Ивановича Платова, хотя, конечно, эти данные необходимо проверить. Дедушка мой был лесником, и меня, тогда маленького мальчика, он часто брал с собой на объезд его лесничества.

Гораздо позже я узнал, почему дед, родившись на Дону, оказался в Оренбургском казачьем войске. Получилось так, что его туда сослал мой прадедушка, то есть его отец. Тот был казаком, и занимал достаточно высокую должность в станице, но дед мой, не послушав своего отца, вопреки его воле, женился на Маше, моей бабушке. Она была служанкой в семье деда, и поскольку этот брак был против воли отца, тот отправил деда вместе с молодой женой в Сибирь. Ссора эта произошла где-то за полтора года до начала гражданской войны, и она привела к тому, что мой дедушка воевал на стороне красных, а прадедушка – на стороне белых.

Нередко у деда были встречи с его фронтовыми друзьями, и я присутствовал на этих встречах. Естественно, дух фронтового братства, который я видел в них, не мог не оставить впечатление.

Когда я заканчивал восьмой класс (а учился я на «отлично»), то сказал деду, что хочу быть военным. На что он мне посоветовал: «Иди в суворовское училище, я тебе помогу». На момент принятия этих решений, мать с отцом были в отпуске, и меня определял дед.

– Наверное, для всех ваше решение было совершенно неожиданно?

– Конечно. Решение я принял сам, дед меня поддержал, оформил документы в военкомате, и я уехал поступать в суворовское училище. Тогда был большой конкурс на место: из 53 претендентов поступило только четверо, в том числе и я. После того, как я поступил, ко мне приехала мама, начала плакать, упрашивала вернуться домой, но я ей ответил, что уже принял решение, и попросил ее возвращаться назад. Таким образом произошло мое превращение в военнослужащего.

После окончания суворовского училища последовало поступление в Рязанское воздушно-десантное училище, служба в Воздушно-десантных войсках – в родном училище в должности командира курсантской роты. За время службы мне пришлось выпустить 125 офицеров. Затем меня направили в Закавказский военный округ, откуда я и попал в Афганистан.

– Расскажите поподробнее о том, как вы оказались в Афганистане?

– В Афганистан я попал только в январе 1982 года. До этого писал три рапорта с просьбой отправить меня туда, но у нас не хватало людей, и командир дивизии меня не отпустил. И вот однажды, в январе 1982 года, я проводил учения с батальоном, и вдруг приезжает заместитель командира дивизии и говорит мне: «Ну, собирайся, теперь твоя очередь. Командир 1-го батальона 350-го полка капитан Войцеховский погиб, ты должен будешь через несколько дней принять батальон. Не успев даже толком собраться, я пересек границу и оказался в Афганистане.

Там я командовал парашютно-десантным батальоном два с половиной года: с января 1982-го по июнь 1984-го. Получил три ордена, звезду Героя, ранение. Когда был ранен, у себя в комбинезоне нашел «святые помощи» (пояс с текстом 90-го псалма «Живый в помощи Вышняго…») и иконочку святителя Николая, которые бабушка зашила мне в комбинезон перед моей отправкой в Афганистан. Следует добавить, что и обе моих бабушки, и мой дед были верующими людьми. Их святыни были со мной всю войну.

Хочу рассказать об одном очень необычным случае, который произошел со мной в Афганистане. Моему батальону дано было непростое спецзадание по реализации разведданных на территории, граничащей с Пакистаном, в провинции Кунар. Группа противника пересекла границу примерно неделю назад. Нам была поставлена задача – уничтожить ее. Получилось так, что я с группой бойцов должен был десантироваться буквально на командный пункт противника. Мы прилетели туда на вертолете, пройдя по параллельному ущелью, обработали высоту из бортового оружия НУРСами (неуправляемыми реактивными снарядами), пулеметами и после этого высадились. То, что случилось затем, я запомнил на всю жизнь. Автомат болтался у меня на правом плече, поскольку мне надо в первую очередь управлять боем. Даю команду вертолету взлетать и вдруг, как мне показалось, слышу громовой голос: «Оглянись!» Я оглядываюсь – и сзади, где-то в метрах пяти от меня, у камня, стоит моджахед и целится из автомата прямо мне в голову. Я на него смотрю, а он почему-то не стреляет. Конечно, беру автомат в руки, падаю за камень. Мой снайпер, Мархотин, который был рядом со мной, за эту паузу уже успел уложить моджахеда двумя пулями. Начался бой. Бой этот был запоминающимся, одним из лучших, потому что нас было двадцать, а противника около семидесяти человек: сорок шесть душманов мы уничтожили, пятнадцать взяли в плен. За этот бой я получил орден Красного Знамени. После боя мы посмотрели оружие того душмана, который в меня целился, и оказалось, что у него заклинило патрон в патроннике, поэтому он не смог в меня выстрелить. Но тот голос, который мне сказал «Оглянись!» до сих пор в моей памяти.

– Какой автомат был у того душмана?

– У него был наш АКМ (автомат Калашникова модернизированный). Надежный, и хороший, как все автоматы Калашникова.

– Вообще, ведь за нашим Калашниковым ходит слава безотказного оружия. В трех-пяти случаях из ста он может дать сбой, но это для автомата высочайшая отметка. А тут совершенно неожиданно он отказал…

– Да. Автомат очень надежный, но тут произошло самое настоящее чудо, благодаря которому я остался жив…

– За какую операцию вы получили звание Героя Советского Союза?

– Звание я получил только с третьего раза, поскольку были некоторые проблемы во взаимоотношениях с начальством. Они заключались в том, что я слишком твердо и настойчиво высказывал свое мнение по способу ведению боевых действий, и порой такой напор стоил отзыва очередного представления на звание. А конкретно, у нас получилась очень удачная реализация разведданных, то есть удачное проведение операции по ликвидации бандитских группировок. Мы работали в глубоком ущелье, и у нас получилось не менее красиво чем в том бою, в котором произошло то чудо. Но самое главное – были минимальные потери с нашей стороны. И в представлении к званию у меня так и написано: «…за наивысшие результаты при наименьших потерях». Этим я очень горжусь!

Буквально вчера я приехал из Кирова, где отмечалось двадцать лет региональной организации «Союз ветеранов Афганистана». На этом торжественном собрании присутствовал мой бывший солдат, служивший радистом в одной из моих рот, теперь он подполковник, прошедший горячие точки. Так вот, во время собрания он встал и при всех поклонился мне, как командиру, от имени всех солдат. Я считаю, что это солдатское спасибо очень высокая награда для офицера, тем более по прошествии стольких лет. И я знаю, что это было сделано искренне.

– Как же вам – командиру – удавалось добиваться таких блестящих результатов при проведении боевых операций: минимум потерь с нашей стороны, максимум – со стоны противника?

– Понимаете, уже сейчас, анализируя все, что было, я с твердейшей уверенностью убежден, что во всем помогал мне Господь. У меня была привычка вставать рано утром перед операцией и продумывать решение предстоящей боевой задачи. Уточнять ее для себя, для своих командиров. Очень часто мы выходили в район боевых действий ночью. И сейчас, вспоминая это, я думаю, что только Божья помощь позволяла выходить нам оттуда невредимыми. Обстановка при проведении боевой операции была порой невероятно сложной: бывало, шли и через минные поля, иногда шли даже сквозь группировки противника и при этом имели постоянный успех. Прошло уже двадцать лет с лишком, я все анализирую и вижу – без Божьей помощи такого успеха просто быть не могло. Бог нас хранил. Другого варианта нет.

После ранения, после медсанбата, может быть, сейчас прозвучит не очень скромно, но у меня появилась твердая мысль, что на этой войне убить меня не могут. Поэтому я как-то спокойнее ко всему относился, порой даже с какой-то бравадой.

– Вопрос несколько личный. В самую опасную минуту боя были у вас мысли о Боге?

– Я не буду лукавить, но тогда у меня такой мысли не возникало. Говорю так, как есть. Честно и искренно. Только спустя годы, став верующим человеком, я заново переосмыслил этот период в моей жизни, и увидел, как Господь хранил меня.

К слову, хочу рассказать еще один непростой случай. В мае 1982 года мы брали Паншер. Мы работали против очень серьезного противника – ныне покойного Ахмад шаха Максуда. В этом бою мы его ранили.

– Уточните пожалуйста, кто такой Ахмад шах Максуд? Не все представляют о ком идет речь.

– Это самый талантливый и достойный полевой командир в Афганистане. Он был справедливым, мудрым, смелым противником. Воевать с таким достойным противником – честь для командира. Его убили американцы перед своим вторжением в Афганистан.

Но возвращаюсь к моему рассказу. Мы десантировались в самую глубь ущелья, а мотострелковые войска были еще только в его начале, поэтому у нас было время на приведение себя в порядок перед следующей операцией. И вот походит ко мне мой заместитель со словами: «Товарищ командир, пришел какой-то очень благообразный дедушка, старый-старый, хочет с тобой поговорить». Я подумал: время есть, почему бы и не поговорить. Выхожу к нему. «Господин капитан, – он мне говорит, – вы очень хорошо воевали, я вижу теперь, что русская армия есть, существует, и будет существовать». Я отвечаю: «Я не господин, капитан, я товарищ капитан». Он мне в ответ: «Нет, вы господин капитан, поверьте мне – я тоже офицер, только не советской, а Белой армии, ушел сюда, будучи еще подпоручиком, а потом сложилось так судьба, что пришлось здесь остаться». Он был из последних офицеров Белой армии. Если немного подсчитать, нетрудно понять, что тогда, при нашей встрече, ему было около девяноста лет. У нас с ним состоялась очень серьезная беседа. Этот офицер сказал мне много того, что запало в душу и осталось в ней навсегда. Я не хочу передавать весь разговор, да и не могу, но этот разговор если не поменял, то очень сильно повлиял на мое мировоззрение. Говорил он и о Востоке, и России, и о гражданской войне, и о многом другом.

Поэтому, когда вы у меня спрашиваете, молился ли я, могу сказать, что не было такого, но то, что вложил в голову тот старец, отпечаталось навсегда. Его слова мне очень помогли – и в жизни, и даже в моей боевой профессии, потому что он мне рассказал и о местных обычаях, и дал много военных советов. Верю, что его мне послал Господь.

– В девяностые годы, когда разрушался Советский Союз, стало модным чернить и унижать то, что доселе было с ним связано. Не избежала нападок и война в Афганистане. Ее назвали бессмысленной, правительство, начавшее ее – глупым и корыстным, а о ее ветеранах поспешили позорно забыть. Так какая же все-таки она – война в Афганистане – славная или позорная для нашей страны?

– И сейчас много нехорошего приходится слышать про войну в Афганистане. Я скажу мнение не только свое, но и мнение многих специалистов в этой области: если бы мы выполнили все, что было заложено в доктрину по той войне, и если бы там оставалась группа наших войск, то не было бы у нас ни Чечни, ни войны на юге, ни локальных конфликтов. Да, пожалуй, что государство изменило бы свою идеологию в любом случае – это должно было произойти, но такой катастрофы, которая произошла с нашими Вооруженными силами, точно бы не было. Мы в этом абсолютно убеждены. Армия всегда знала: откуда уйдем мы, туда придут американцы. Здесь не просто военные политические интересы – здесь речь идет о безопасности нашей Родины. Вообще, мы всегда должны иметь вокруг своих границ дружественные государства. Сейчас вы понимаете, что на сегодняшний день это далеко не так. Поэтому, когда мы выполняли задачу в Афганистане, мы знали, зачем воюем, зачем мы там находимся и что мы должны там делать. Все солдаты это понимали без лишних слов, без многих лекций, которые нам пытались читать.

В связи с этой темой я хотел бы рассказать об одном интересном событии, произошедшем в Вильтон-парке в 2003 году на закрытой международной конференции по терроризму. На третий день темой конференции был Афганистан. Генерал Шпунер, командир воздушно-десантной бригады в Великобритании, только что прилетел из Афганистана. Мы, десантники, друг друга знаем, и он, обращаясь в мою сторону, сказал: «Я должен, господа, вам все-таки сказать, и совершенно откровенно заявить, что 80% афганцев считают десятилетнее пребывание в их стране Советских войск золотым временем. К русским претензий они не имеют». А потом добавил: «Ну а то, как воевали русские десантники в горах – это фантастика, мы так воевать не умеем». Вот оценка того, что было в Афганистане. Это слова натовского генерала, который в профессиональном отношении очень хорошо подготовлен. У нас с ним состоялась беседа после этой конференции, и я ему правдиво высказал свое мнение: «Ну ладно, вы тут, в Великобритании, приказ выполняете, а вот поедете воевать в Ирак – там будете выполнять приказ не лучшего и не самого умного президента США». Он чуть ручку не сломал, которую держал в руках. Я увидел, что своим словами попал в самую точку. Меня потом спрашивали: «Что ты ему такое сказал, он аж позеленел?» А я говорю: «Я пожелал ему счастливой дороги».

Война в Афганистане оздоровила кровь русской нации, многое поставило на свои места, укрепила боевой дух армии. Если бы наше государство после Афганистана провело реформу в армии нормальным способом – через ее реформирование, а не через ее сокращение, – то, поверьте, у нас была бы сейчас самая лучшая, самая сильная армия в мире.

– Александр Петрович, на ваш взгляд, где кроется источник той необычайной силы духа наших солдат, о которой высказывался генерал Шпунер?

– Есть такое удивительное свойство русского солдата: когда дело касается выполнения своего боевого долга, то откуда у него чего берется – и смелость, и смекалка, и выносливость… Вот, например, у меня у самого был такой случай: я ведь еще в декабре 1981 года собирался в Афганистан – и не поехал, но часть солдат нужно было туда отправить. Не буду скрывать, как командир, я послал туда не самых лучших солдат. Но самое удивительное, что в январе, спустя два месяца, когда я сам туда приехал, эти солдаты приезжали ко мне, уже с наградами, и говорили: «Товарищ капитан, спасибо, что вы нас так строго учили. Здесь нам это очень пригодилось». На месте, в условиях боя, они все оказались одними из лучших.

– Раз мы начали поднимать такие глобальные вопросы, хотелось бы знать ваше мнение вот по какому поводу: чего же все-таки добивался Советский Союз, вводя свой войска в Афганистан в 1979 году?

– По поводу причин ее начала есть два мнения. Одно из них следующее: в Афганистан первыми очень хотели войти американцы, для того чтобы поставить ракеты средней дальности. Мы вошли раньше, опередив их. Поэтому ввод войск происходил спонтанно и в страшной суматохе. И поэтому о ненужности той войны, на мой взгляд, говорят лишь наши прозападные деятели, руками которых подрывается существование основ нашего государства – как Вооруженных сил, так и Православной Церкви. Мы, солдаты Советской армии, в Афганистане сделали все правильно.

– Кстати, по поводу Советской армии: была ли в Афганистане активна коммунистическая пропаганда среди солдат?

– Интересно было то, что любая шелуха, в том числе и пропаганда, и все, что угодно в этом роде, абсолютно там не действовала. У меня был пропагандистом подполковник Власов, который часто мне говорил пред тем, как идти к солдатам: «Что же мне рассказать бойцам? Расскажу-ка я, Александр Петрович, им про Александра Македонского». «Владимир Васильевич, – отвечал я, – это самое лучшее, что вы можете им рассказать». Самим партработникам лишнего говорить не хотелось: солдаты сами знали, за что воюют и за что умирают.

Наши десантники очень дорожили боевым братством: оно их скрепляло и порой даже заставляло соревноваться друг с другом в боевых показателях. Вообще, как я уже говорил, среди солдат был очень высок боевой дух, обострено чувство ответственности перед командиром, перед своими товарищами. В результате, наша армия показала себя на войне очень достойно и самоотверженно. Я был свидетелем того, как рядовой Михаил Ладейщиков заслонил грудью своего командира. Их взвод выходил к высоте, и совсем неожиданно, где-то всего лишь в пяти метрах от вершины, они были обнаружены противником. Командир взвода это заметил не сразу, и Михаил, сделав шаг, заслонил собой командира, получив вместо него автоматную очередь в грудь. К сожалению, ему не было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, хотя он был этого достоин.

Так вот, я считаю, что наша генетическая память, те христианские традиции, которые заложены в крови, – они и играют свою роль. И в минуту особой ответственности за других все самое лучшее раскрывается в русском человеке. Отсюда и те многочисленные подвиги наших солдат на войне, которые были, но о которых мы, может быть, никогда и не узнаем.

– Из всего сказанного напрашивается вывод: как ни пыталась советская идеология, но не смогла из русского человека вытравить его христианскую основу, полученную от предков. В самой глубине души он остался верующим, а это значит, он остался способным к подвигу, жертве, глубокому состраданию к ближнему.

– Да. Я с вами полностью согласен. Но, ко всему прочему, надо отдать должное: патриотическое воспитание советская страна давала хорошее. Конечно, оно не опиралось на веру, но плод от него был хороший: свою страну мы любили. Мы хорошо знали военную историю и подвиги наших полководцев, которые были не просто военачальниками, но духовными вождями русского народа: Александр Невский, Дмитрий Донской, Александр Суворов, которого, к сожалению, до сих пор не прославили в лике святых. Моя позиция, позиция моих товарищей твердая: Александр Васильевич как молитвенник, как воин, достоин того, чтобы его прославили в лике святых. Пока мы получили отказ Синодальной комиссии по канонизации в его прославлении, но я думаю, придет время, и все препятствия на этом пути будут преодолены, поскольку Александр Васильевич этого достоин.

Нельзя не отметить и значение в воспитании примеров Великой Отечественной войны. Я летел в Афганистан с одной только мыслью – не подвести деда и воевать так, как воевал он.

– Александр Петрович, скажите, трудно ли участнику боевых действий возвращаться к мирной жизни? Так называемый «афганский синдром» – это выдумка или все-таки имеет место в среде ветеранов войны?

– Да, после жизни на войне есть психологическая неадекватность в мирной жизни, поскольку война, это скажет любой офицер, – экзамен для него. Здесь, на войне, ты уже точно знаешь, ошибся ты в выборе профессии или нет. И те экзамены, которые мы сдавали, мы сдавали минимум на «хорошо». Все наносное и поверхностное уходит – человек становится виден, как на ладони. Бой проверяет все. После него нельзя остаться неузнанным: либо ты достойный человек, либо нет. Рано или поздно на войне получаешь справедливую оценку и от подчиненных, и от командования, и от самого себя, в конце концов. Поэтому с войны солдаты приходят полностью состоявшимися людьми, и жизненные принципы, которыми они руководствовались там, если они по-настоящему воевали, эти принципы достойны уважения.

Так вот, послевоенный синдром заключался в том, что в гражданской жизни эти принципы не всегда принимаются. Обида, невостребованность и непонимание – вот что часто окружает человека после войны. Я знаю, что афганцы особенно тонко чувствуют несправедливость того, что происходило в их гражданской жизни после прихода с войны. Может быть, в этом и заключается синдром. Конечно, не все всегда так мрачно – многие, прошедшие эту войну, востребованы обществом и являются сейчас достойными во всех отношениях людьми.

– Вы рассказали о том положительном, что может вынести человек с войны. Но у нее ведь есть темная сторона, которую принять или к которой привыкнуть, наверное, невозможно. Я имею в виду смерть молодых ребят, даже не успевших понять, зачем они здесь, на этой страшной войне.

– Я расскажу на своем примере. Когда я прилетел в Афганистан, я сразу попросился в район боевых действий, но начальник штаба дивизии мне сказал: «Сначала иди и изучи документы». И вот я трое суток сидел и изучал отчеты командиров по боевым действиям. Наш начальник был мудрый человек – знал, как правильно меня ввести в курс дела. Через три дня такой работы он сказал: «А теперь принимай свой личный состав». Я пошел на аэродром, и мне выгрузили пять убитых солдат моего батальона – того батальона, где я должен был служить. Когда я все это увидел, то сам себе сказал, что мне такая война не нужна. Я хочу, чтобы моих солдат осталось в живых как можно больше. На тот момент командира у этих погибших не было и мне пришлось оформлять все документы, укладывать солдат в цинковые гробы и отправлять с сопровождающим в Союз. Непростая была для меня работа, особенно для первой недели в Афгане.

Конечно, ужасы войны очень сильно влияют на любого человека – командир ты или подчиненный. Как-то мы ехали в одном купе с бывшим командующим 40-й армией генералом Виктором Федоровичем Ермаковым, и у нас было время обменяться впечатлениями. Виктор Федорович меня знал лично, и, кстати, мое представление на Героя Советского Союза прошло как раз через него. Тогда вопрос привыкания и непривыкания к смерти нами был затронут. К смерти, как говорят некоторые поэты «привыкнуть сложно», но если у командира работа такая… Поэтому нет у него сверхпереживаний. Если их себе позволять, то четко и объективно командовать боем просто не получится. Я думаю, вы понимаете, о чем я говорю.

Хочу сказать еще об одной важной вещи. В Афганистане, при проведении боевых операций, мы десантировались в тыл врага, порой, чуть ли не на голову моджахедов. И каждый раз, перед началом боя, я настраивал себя на то, что из боя я живым, возможно, и не вернусь. Не то, что бы безрассудно искал смерти – так поступать может только сумасшедший, а просто был готов сражаться до последнего, и, если надо, – умереть. И солдаты чувствуют твое состояние души. Если ты сам за свою шкуру не трясешься, ровно и спокойно командуешь, себя особо не бережешь – они чувствуют твой настрой, и задача всегда будет выполнена. Но как только подумаешь о том, как бы им выполнить, а мне бы отсидеться где-нибудь, поверьте – будет всегда неудача. Я всегда считал, что надо быть готовым к тому, что случится самое худшее. И так делал не только я один, многие командиры тактического звена были настроены подобным образом. Если сам готов, то даже если что-то неприятное случается рядом, на все смотришь по-другому. Но беречь стараешься больше солдат, поскольку они твои, ты за них отвечаешь, за каждого…

Однажды мне пришлось ночью вызывать вертолет для раненого на высоту 3500 метров. Он все-таки прилетел и забрал раненого, несмотря на то, что наши вертолеты не адаптированы к ночным полетам. Стоило это, конечно, больших нервов – долгие переговоры и убеждения, поскольку приходилось брать на себя ответственность за все происходящее. Слава Богу, солдат остался живым.

У десантников всегда существовало правило – раненых и убитых на поле боя никогда не оставлять. Если кто-то ранен, я всегда оставлял с ним людей для того, чтобы вынести его на площадку и эвакуировать вертолетами. И солдаты мои твердо это знали, что ни один раненый на поле боя не остается.

– На фоне нашего разговора о войне в Афганистане хотелось бы немного остановиться на нынешней войне в Чечне. Не могли бы вы высказать ваше мнение по поводу происходящего там?

– Скажу откровенно – наши солдаты выполняют свой воинский долг в Чечне достойно, но чеченская война – это гражданская война на территории России. Это все и определяет. Война в Чечне – это не война в Афганистане, она другая, но солдата здесь трогать нельзя – он выполняет свою задачу. Еще скажу: раны в душе от этой войны у наших солдат заживают дольше и тяжелее, чем раны от войны в Афганистане… Больше ничего не хочу говорить на эту тему.

– Все знают, в каком бедственном положении находится сейчас российская армия: в плане моральном и в плане физическом. От нее отвернулись практически все, но не отвернулась Русская Православная Церковь. Как вы считаете, Александр Петрович, способны ли православные священники что-то поменять в ней в лучшую сторону, оживить ее, дать ей приток новых духовных сил взамен утраченных?

– С нашей русской армией велась серьезнейшая война, особенно после Афганистана. Афганистан показал, что наша армия – самая сильная армия в мире. Говорю не голословно, поскольку имею свидетельства о том, что в Афганистане воевали против нас и американцы, и французы, и представители тех стран, которые сейчас с нами дружественны. Против нас воевал весь Запад. Сами афганцы не хотели воевать. Это свидетельство того же генерала Шпунера. Запад прекрасно понимал, что мы из себя представляем, и старательно препятствовал усилению нашей мощи. Все усилия в «холодной войне» были направлены против России. Война против России не прекращалась ни на минуту после 1945 года. И знаменитая «фултоновская» речь Черчилля, временного нашего союзника, об этом говорит.

Кто бы что ни говорил, но Сталин заботился об укреплении мощи нашей страны. Пример тому – в свое время он открыл храмы, вернул армии ее боевые традиции. Мы знаем, к сожалению, только о его репрессиях, но не знаем или не хотим знать его великих делах. К 1953 году, за каких-то восемь послевоенных лет, Советская Россия стала самой могучей державой мира, обладающей мощнейшим вооружением и необычайной моральной мощью. Говорю сугубо свое мнение, но оно абсолютно твердое: Сталин был великим правителем XX века. После него пришел человек, который, будучи совсем недалеким, начал еще и разрушать важнейшие устои государства, которые воссоздавал Сталин – веру и армию. Прежде всего, Хрущев сократил армию, а потом обещал показать по телевидению «последнего попа».

По армии в информационном плане нанесено столько ударов, что она сейчас еле-еле держится. И поэтому для русского воина сейчас главным оружием становится духовное оружие. Без духовного оружия мы не сможем победить ни в одной современной войне. Поэтому священники в армии просто необходимы. Я считаю, что в этом прежде всего должны быть заинтересованы политработники, по-современному изъясняясь, воспитатели. Священнослужитель, даже не находясь в штате, выполняет очень сложную задачу, поэтому ему нужны помощники в лице самого командования. И если появится институт священнослужителей в армии, и если ему будет оказана поддержка и со стороны Вооруженных Сил, и со стороны государства – армия наша станет сильной как никогда. Священник в армии просто необходим, особенно сейчас, в это непростое время

– Вы сами понимаете, что если не будет желания у самих командиров взаимодействовать с батюшкой, вряд ли что-то получится. Исходя из вашего опыта, Александр Петрович, что вы можете сказать: много ли среди армейского командования людей, желающих сближения с Церковью?

– Очень многие мои друзья-командиры хотят, чтобы в их части был священник. Командир несет тяжелейший груз, потому что солдат приходит сейчас полностью неподготовленным. Причину этого отчасти вижу в действии западной пропаганды, которая разложила наше общество. И в каком состоянии приходит наш солдат, в начале XXI века, нельзя сравнить с тем, что было в восьмидесятые годы. И если бы мы восстановили замечательную практику всесторонней подготовки будущих солдат к армейской службе, думаю, это очень здорово отразилось бы на всем – и на духовном состоянии армии, и на физическом, что тоже немаловажно. У нас в десантных войсках есть такие клубы, например в Кирове есть прекрасный клуб «Альбатрос», который уже двадцать лет готовит будущих солдат. Они все верующие, они все идут через православный храм, параллельно получают через тренеров хорошую физическую подготовку.

Ну и, конечно, офицерам не помешает хотя бы раз в неделю бывать в храме вместе с солдатами. Вы посмотрите, когда такое происходит, как сильно это влияет на внутреннюю ситуацию в полку, а порой даже в целой дивизии.

Институт военных священников безусловно необходим армии.

– Александр Петрович, несколько необычный вопрос, но все же: есть ли у вас мечта, которую вам очень хотелось бы осуществить в своей жизни?

– Вы знаете, мечта – это все-таки звучит громко. Я сегодня сказал о том негативе, который есть в нашей жизни, в армии. Естественно, мой пожелания просты: хочу, чтобы его было поменьше. А в отношении себя могу сказать одно: не знаю, когда смогу отработать ту милость Божию, которая оказана мне и на войне и после нее. Столько мне было свидетельств, столько милостей Божьих оказано, что даже думаю иногда: сколько же надо работать, чтобы отблагодарить Бога за то, что Он для меня сделал?! Поэтому одна у меня есть мечта: к концу земного пути заслужить звание православного воина, православного христианина.

В нашей жизни столько свидетельств не только о существовании Господа Бога, но и о том, что Он влияет на нашу жизнь каждую секунду. Надо только внимательнее вглядеться в свою собственную жизнь. Стать настоящим христианином – вот главная задача, вот наш главный труд, вот то, ради чего мы живем.

Смотри также:

• «Армия повернула мою жизнь…»

• Армия и Церковь

версия для печати