За Христа пострадавшие от безбожной власти в СССР и в Болгарии. Часть 2

Часть 1

V

Митрополит Неврокопский Борис (Разумов)

Но это взгляд, чуждый Церкви. Он был бы отчасти справедлив, если бы речь шла о критике тех политических действий власти, которые не имеют отношения к религии. Но ведь новомученики говорили не об этом – они критиковали безбожную идеологию и антирелигиозные мероприятия власти. И тем самым они исполняли свой пастырский долг – точно так же, как и мученики древних времен.

Вот, к примеру, во II веке был арестован и приведен на суд святой мученик Аполлоний. В присутствии множества свидетелей префект Терентий указывал святому на то, что, согласно законам империи и указу императора, нужно «принести жертву богам» и «поклясться Фортуной самодержавного Коммода». А святой на это отвечал, что «великое бесчестие – падать ниц пред ничтожными тварями, и было бы низким раболепством боготворить то, что не стоит того» и что «глупцы были те, которые изобрели их, и еще более неразумны те, которые боготворят и чтят их» (Апология. 16). А когда префект спросил: «Разве ты не знаешь, что, по определению сената, совсем не полагается быть христианам?», мученик ответил: «Определение сената не может отменить определения Бога. Ибо, насколько люди легкомысленно ненавидят и убивают тех, которые делают добро, настолько во многих отношениях люди стоят далеко от Бога» (Апология. 24).

Разве это не критика распоряжений правительства? Разве не прямое неподчинение власти и ее законам? Разве не явное выступление против идеологических основ государственного строя?

А когда другой святой того же века, Аристид, в своей апологии пишет Адриану, императору-язычнику языческой империи, о том, что язычники «допустили смешные, глупые и нечестивые утверждения, называя несуществующих богов согласно своим лукавым вожделениям», и о том, что «язычники заблуждаются и обманывают самих себя, так как, шествуя во мраке, словно пьяные, опрокидывают друг друга», – это что, разве не критика государственной идеологии?

И, опять же, когда святой Иустин Мученик в своей второй апологии пишет римскому сенату, протестуя против гонения на христиан как против того, что «безрассудно делается вашими правителями повсюду», указывает, что «злые демоны, всегда враждующие против нас, настраивают таких правителей, как бы беснующихся, подвергать нас смерти», и называет таких правителей «беззаконными», – это разве не могло быть расценено язычниками как «враждебное отношение к власти и руководителям» и как «противодействие мероприятиям власти»?

Святые подчинялись власти, не устраивали против нее восстаний, платили налоги, исполняли предписанные законы – но они не могли молчать о том, что насаждаемая безбожным государством идеология есть ложь, а проводимое гонение против Церкви – грех и беззаконие. И это делали как древние мученики, жившие среди язычников, так и новомученики, жившие под коммунистическим игом.

Но, конечно, не стоит впадать в другую крайность и отождествлять мученичество с политическим диссидентством. Отношение к политике в целом у мучеников могло быть разным, до известной степени могло варьироваться и отношение к коммунистической власти – от резкого неприятия до спокойного терпения. По понятным причинам не могло быть только искреннего согласия, ибо, как заметил на допросе преподобный Леонтий (Стасевич), «если священник попадет под влияние коммунистов, под влияние материалистических убеждений, он уже не будет священнослужителем»[1].

Мученичество определяется не в зависимости от политических взглядов пострадавшего, а по его верности Христу. Увидеть эту верность можно, посмотрев, как страдальцы проходили все этапы крестного пути и насколько христоподобны были они на каждом из этих этапов.

VI

Некоторые думают, что крестный путь мучеников и исповедников начинается с их ареста, но в действительности – намного раньше. Быть может, так нельзя говорить про все годы, когда у власти были коммунисты, но это справедливо, по крайней мере, для периодов особо сильных гонений.

Уже для того чтобы просто добросовестно служить в то время, когда и государство, и значительная часть общества к тому, что ты делаешь, относится резко негативно и презрительно, когда то и дело приходят известия об арестованных священниках, осужденных, расстрелянных, нужно немалое усилие над собой, чтобы не допустить помыслов о снятии сана или хотя бы о бегстве.

Вскоре после первых лет и даже месяцев революции священники в советской России вполне осознали, в каких условиях они теперь живут и какая угроза над ними висит ежечасно. Многие тогда жили, как священномученик Иаков (Маскаев): он заранее завел себе сумку, в которой было собрано все необходимое на случай ареста. Некоторые загодя отсылали семьи в другие места и жили отдельно, чтобы не повредить им, как поступили священномученик Николай (Лебедев) и священномученик Иоанн (Великов).

Разве такая решимость и такие жертвы, приносимые еще до ареста, не свидетельствуют о великой преданности новомучеников Христу? Может быть, это еще не исповедничество, но, безусловно, первый шаг к нему.

Мученики Русской Православной Церкви первыми испили чашу страданий от безбожной власти, и своими страданиями и смертью они предупредили православных людей и в Болгарии, и в Сербии, и в Румынии, и в Польше, чего следует ожидать в случае прихода к власти коммунистов.

Знали это и болгарские священнослужители, пострадавшие в те годы: митрополит Неврокопский Борис (Разумов) при наступлении коммунистов всем рассказывал о сталинских гонениях на веру, а священник Петр Дивизиев еще в 1940 году опубликовал книгу «СССР без маски», в которой подробно описывал репрессии против духовенства и страдания русских новомучеников[2]. Знали обо всем этом, конечно же, и остальные страдальцы. Тем более что и до прихода к власти болгарские коммунисты уже успели показать себя: священник Николай Грънчаров был убит партизанами в 1943 году – более чем за год до перемены власти[3].

Священнослужители знали, что их ожидает; многие могли убежать, а некоторым это даже настоятельно предлагали друзья и близкие. Священномученика Сергия (Кроткова) заранее предупредили о грозящем аресте, но он невозмутимо продолжал служить в храме, отвергая предложения родственников спастись бегством. «Что же, – сказал он им, – прихожане придут молиться, а я окажусь дезертиром, предавшим Бога и паству?» Так и служил до самого ареста, за которым последовал расстрел. А священномученик Феодор (Недосекин) на такие предложения отвечал: «Хоть день, да мой – и пред престолом Божиим!»

То же мы видим и в Болгарии. Утром того дня, когда был убит священник Борис Вълканов, его дочь Марию предупредили, что отца арестуют. Она сообщила ему об этом, но отец Борис остался невозмутим и не пытался бежать с уготованного ему креста. В то же время священнику Иоанну Тодорову родные, указывая на грозящую опасность, предлагали бежать в Румынию. Но отец Иоанн отказался, сказав, что не может жить без своей паствы и без своей церкви. И остался служить до своего ареста, после которого его избили до полусмерти и живьем закопали в могилу.

Разве не сияет в этих поступках свет христоподобного мужества и самопожертвования? Разве не видно здесь сознательного выбора в пользу верности Церкви Христовой и своему служению, а в этом выборе разве не видно, что для сих страдальцев служение Христу значило больше, чем собственная жизнь? И если мир восхищается даже воинами, которые, несмотря на смертельную опасность, остаются на посту и исполняют свой долг, то как не восхититься подвигом этих воинов Христовых и не воздать ему должное?!

Если требовалось мужество даже просто для того, чтобы в те времена остаться честным и добросовестным пастырем, то насколь больше требовалось мужества для того, чтобы явно возвысить свой голос в защиту веры и Церкви? Разве не понимал митрополит Борис (Разумов), когда писал открытый протест против бесчинств коммунистических властей в Неврокопской епархии, к чему это может привести? Разве не понимал архимандрит Каллистрат (Наков), когда выступал против национализации монастырского имущества, чем ему это грозит? Разве не понимал иеромонах Макарий (Апостолов), когда в 1958 году отправил в редакцию газеты «Правда» обличительное письмо по поводу опубликованной там антихристианской статьи, что за этим последует?

Может быть, для современных людей это уже не так очевидно, но публично сказать или написать слово против действий власти в то время – совсем не то же самое, что сказать или написать сейчас. Особенно если это слово исходит от человека в рясе. Конечно, и владыка Борис, и отцы Каллистрат и Макарий догадывались, что безбожники не оставят их выступлений без последствий.

В качестве параллели можно вспомнить поступок священномученика Димитрия (Овечкина), который согласился идти на публичный диспут с лектором-атеистом, хотя близкие отговаривали его и предупреждали, что после этого его арестуют. Но святой Димитрий пошел и отстаивал христианскую веру, а затем, действительно, был арестован и осужден.

В упомянутых примерах мы видим то, что можно видеть у всех православных мучеников всех времен – ревность о вере и отсутствие страха перед людьми. Они показывают, что для этих страдальцев любовь к правде Божией была дороже своей жизни. Это – исповедничество еще до ареста.

VII

Следующий этап крестного пути – арест и следствие. Для неподготовленного человека даже обычное психологическое давление при допросах – немалое испытание, но в коммунистическом делопроизводстве психологическим давлением дело не ограничивалось и в ход шли откровенные издевательства, избиения и пытки.

Как в Советском Союзе, так и в Болгарии следователи, скрывая подлинные причины ареста, находили ложных свидетелей, фабриковали улики, но самое главное – пытались заставить подсудимых признаться в вымышленных преступлениях против государственной власти.

Архимандрита Каллистрата (Накова) во время следствия подвергали «конвейеру» – непрерывным многосуточным допросам – и морили голодом. Священника Цветана Диковски несколько дней избивали, пытаясь выбить признания в антикоммунистических действиях, которых он в действительности не совершал; мучители даже залезали на лестницу и с нее прыгали ему на грудь. Священника Ангела Хубанчева за время следствия шесть раз избивали до полусмерти, с позором возили через город в телеге, повесив на грудь табличку «Иуда». Священника Григория Попалександрова пытали током. Священника Александра Дянкова многократно били, выдергивали ему бороду.

И, несмотря на все это, они остались непреклонны. В этих страданиях они уподобились Христу, терпевшему побои и издевательства во дворе первосвященника – после того, как Его арестовали, но до того, как привели на суд к Пилату.

По словам игумена Дамаскина (Орловского), одного из главных тружеников Синодальной комиссии по канонизации Русской Православной Церкви, при рассмотрении вопроса о причислении того или иного страдальца к лику святых внимательно изучается его дело на предмет того, как он вел себя во время следствия. Важным и даже одним из ключевых критериев является то, сохранил ли страдалец твердость, не поддался ли он давлению и не признал ли возводимую на него ложь, а также не давал ли показаний против других страдальцев.

Многих в то время арестовывала и пытала коммунистическая власть, но мучениками и исповедниками мы считаем не всех, а только тех, кто принимал эти страдания из-за искренней веры, принадлежности Церкви, служения Богу и исповедания правды Его и кто не испугался, не сдался, остался тверд. Слава Богу, таких было немало и в России, и в Болгарии.

VIII

Есть еще один признак внутреннего христоуподобления страдальцев во время их крестного пути. Действительно, много сил нужно, чтобы не поддаться пыткам, но людям, выдержавшим мучения, крайне сложно избежать чувства сильного гнева и даже ненависти к обидчикам. Трудно не сломиться, но еще труднее не озлобиться.

И наши новомученики, избегая этого искушения, подражали Христу, молившемуся за палачей: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23: 34). Многие прямо повторяли эти слова Спасителя. Так, например, женщины, подсмотревшие расстрел священномученика Николая (Любомудрова), рассказали, что он, стоя перед палачами, перекрестился и со словами: «Господи, прими дух мой. Прости им, ибо не ведают, что творят», – поднял руку и благословил их. И после этого был убит[4]. Те же слова сказал и священномученик Макарий (Гневушев), и даже ободрил одного из своих палачей, смутившегося тем, что ему придется стрелять в духовное лицо[5]. Эти слова Христовы повторяли перед казнью и священномученик Сергий (Шеин), и священномученик Михаил (Каргополов).

Но и не дожидаясь казни, мученики христоподобно прощали всех тех, кто их предал, кто доносил на них, свидетельствовал против них, кто мучил их в тюрьмах. Священномученик Онуфрий (Гагалюк) писал: «Меня возили с позором под конвоем много раз по улицам. Я сидел в тюрьме среди воров, убийц и насильников… Оглядываясь на жизнь в ссылке, я вижу лишь светлые картины. Все темное, мрачное позабыто. А между тем я перенес от людей много злобного, всякого презрения, насмешки, печатную клевету, видел явное предательство со стороны близких, был ранен, испытывал нервные страдания и большие страхи. И от всего этого нет следа… Да будет воля Божия. Везде Господь с нами, лишь бы мы только не отходили от Него. Он поддерживает душу мою, направляя ее на стези правды»[6].

А преподобноисповедник Рафаил (Шейченко) так писал из лагеря о тех, из-за кого он там оказался: «Дорогое дитя мое, прошу: и за меня, и за себя не сердись ни на кого… как не сержусь ни на кого я, и всем, всем простил в самый час скорби моей еще 11 июля, и сейчас, как и до самой смерти, буду о них молиться не яко за врагов и обидчиков своих, а яко о благодетелях спасения моего – да помилует и спасет их Господь»[7].

То же подлинно христианское благородство мы видим и в подвиге священников, пострадавших в Болгарии. Священник Иоанн Кириллов простил женщину, которая доносила и свидетельствовала против него, и в трудное для нее время – во время ее болезни – заботился о ней, чем привел ее к искреннему покаянию[8]. Священник Александр Дянков своим беззлобием прямо во время суда привел к раскаянию девушку, которая ложно свидетельствовала против него. А когда священника Ангела Хубанчева везли на казнь в грузовике по городу и рядом шли группы пропагандистов, скандировавших: «Смерть! Смерть!», отец Ангел молча благословлял их.

И смерть мученики встречали христоподобно – не сдавшись, без страха и озлобленности.

Священномученика Макария (Гневушева) казнили в группе из 14 человек. Расстреливали по очереди. Владыка был последним, при этом он молился с четками в руках и благословлял каждого: «С миром отыди». Так же и в Болгарии священника Петра Дивизиева включили в группу из 39 человек, которых всех – по очереди – забили кирками и мотыгами, чтобы не тратить патронов. Последним убили отца Петра, которому дали время, чтобы прочитать отходную молитву о тех, кого убили прежде него. Какое присутствие духа нужно сохранять, чтобы при виде ужасных убийств, осознавая, что это последние минуты твоей жизни, продолжать исполнять свой пастырский долг, напутствуя умирающих!

IX

Согласно распространенному стереотипу, от мучеников гонители непременно должны потребовать отречения от Христа в обмен на жизнь и свободу. Такой эпизод, действительно, встречается в житиях многих древних святых. Бывало так и в коммунистическое время. В Советском Союзе большинство священников еще на свободе в приватных беседах с представителями власти слышали призывы отречься от веры и публично снять с себя сан – и обещания значительных карьерных перспектив в таком случае, равно как и угрозы в случае неповиновения. А после ареста и во время следствия некоторым – хотя далеко не всем – следователи предлагали прекращение уголовного дела в обмен на публичное отречение от Бога. В редких случаях бывало, что даже прямо перед казнью такой выбор ставился перед христианином. Например, священномученика Тихона (Архангельского) перед расстрелом сотрудник НКВД спросил: «Не отречешься?» «Нет, не отрекусь!» – ответил священник и принял смерть за Христа[9].

Имело место подобное и в Болгарии. Так, священника Иоанна Русинова коммунисты, по свидетельству очевидца, «принуждали отречься от Господа, но он не отрекся», после чего безбожники выкололи священнику глаза и забили до смерти[10].

Конечно, ситуация устно проговариваемого выбора наилучшим образом подчеркивает высоту и красоту мученического подвига, но все же это не то, что делает мученичество мученичеством. Не только в житиях новомучеников, но и в некоторых житиях древних мучеников мы не увидим такой ситуации, чтобы непременно им предлагали отречься от веры в обмен на жизнь.

Не предлагали этого выбора священномученику Феогену, епископу Парийскому, которого арестовали при Ликинии за то, что отказывался служить на военной службе у языческого правителя. Его подвергли избиению, а затем по приказу Ликиния утопили в море. Не предлагали этого святым Азийским мученицам Марфе, Марии и брату их Ликариону; их сразу же приказали казнить после того, как они сказали, что являются христианами. Также и святого мученика Никифора Антиохийского казнили просто по факту исповедания Христа, без угроз и уговоров.

Не предлагали отречения и священномученику Панкратию Тавроменийскому: несколько обозленных на него язычников, выбрав подходящее время, тайно напали на него и убили. Не предлагали и преподобномученице Евдокии Илиопольской: после смерти прежнего наместника-христианина новый наместник-язычник, зная о Евдокии как о выдающейся христианке, без всякого суда и следствия послал воинов отсечь ей голову. Не давали никакого выбора и священномученику Протерию, патриарху Александрийскому, которого убийцы-монофизиты долго искали, а когда нашли, сразу же умертвили.

Наконец, не предлагали такого выбора и преподобномученикам Синайским и Раифским, которые были убиты при грабительском набеге на монастыри, однако же монахи, погибшие при этом нападении, называются Церковью «пострадавшими и умершими за Христа».

Выбор «отречься или не отречься» стоит перед каждым мучеником независимо от того, произносят ли эти слова люди, которые его допрашивают, судят, пытают или убивают. Этот выбор ставят бесы в духовной брани, которую испытывает каждый мученик, когда идет на страдания. Доказательством этому служат те несчастные, которые, будучи призваны на исповеднический подвиг, оказались падшими.

Так, документально зафиксирован случай священника Василия К. Арестованный в 1929 году, он во время следствия признал свою вину, каялся перед безбожниками, обещал: «По выходе из-под ареста священником больше служить не буду, так как осознал, что религия является дурманом для народа». Но это не спасло его, и он получил столько же, сколько в тот период обычно получали священники, – три года концлагерей, где работал на рудниках, получил туберкулез и ревматизм ног, а через год после освобождения скончался[11].

Похожий случай был десятью годами раньше, когда в одну ночь арестовали священномученика епископа Митрофана (Краснопольского) и его викария епископа Леонтия. На следствии святой Митрофан держался мужественно, Леонтий же давал показания против него, а себя называл «единственным епископом земли русской… выражавшим полное сочувствие советской власти», говорил о готовности проповедовать коммунизм в Церкви и всячески заискивал перед следователем. Но это не помогло Леонтию сохранить свою жизнь, и он был расстрелян в один день с епископом Митрофаном[12].

Чем объяснить поведение епископа Леонтия и священника Василия? Сами коммунисты этим людям не предлагали отречься от Христа, от веры, от Церкви и не обещали спасение или свободу за это. Но предлагали бесы, внушая им такие малодушные помыслы. И эти падения показывают, какая внутренняя брань была у всех мучеников. Ибо и они могли поступить так же, как поступили павшие, а эти, в свою очередь, могли бы не сдаться, как и святые. Такова реальность выбора, стоявшего перед мучениками.

И даже те мученики, у которых в распоряжении были лишь считанные минуты после того, как они увидели убийц, внезапно пришедших за ними, тоже имели возможность смалодушествовать и начать умолять их о пощаде. Убийцы вовсе не обязаны были бы удовлетворить эти мольбы, но такой выбор существовал. И, конечно, те, кто так поступил, кто струсил, умолял о пощаде, мучениками не стали, даже если их все равно убили. А те, кто сохранил христоподобное мужество и до конца остался невозмутим, стали мучениками, точно так же как и те, кого безуспешно принуждали к отречению, потому что в душе своей они сделали такой же выбор, и если даже они не произносили слов: «Не отрекусь», то делом показали, что имели равное настроение и равную решимость с теми, кому Господь дал возможность публично произнести эти слова.

Стоит привести характерные слова об отцах, пострадавших в Фаране: «Они приняли смерть без страха и скорби, радуясь и благодаря Бога за свою участь. Мысли их были обращены к своему Владыке. Чрез праведную жизнь они сделали себя храмами для Святого Духа. Презрев прелесть и суету мирскую, они последовали одному Богу и наконец умерли за имя Его среди разного рода мучений»[13].

В этих словах есть указание на еще одно важное обстоятельство для определения мученического подвига: «Умерли за имя Его». По имени Христа называются все последователи Его – христиане. И потому всякий, кого убивают именно как христианина, умирает за имя Его и есть мученик – если, конечно, он не пытался убежать от креста, не смалодушествовал, но был тверд до конца.

X

В своем «Увещании к мученичеству» святой Киприан Карфагенский представляет мученичество как духовную борьбу мучеников с диаволом и победу над ним, и в этой борьбе гонители со всеми их пытками и казнями являются лишь орудиями диавола. Притом сами гонители могут и не осознавать той роли, которая им отведена, – как разбойники, напавшие на монастыри в Синае и Раифе. Но для определения факта мученичества значение имеет вовсе не то, что думали убийцы и как они оправдывали свои злодеяния, а то, что думали мученики и как они встречали свои страдания и смерть.

Чтобы узнать это, достаточно прочесть слова, которые мученики говорили на допросах и которые сохранились в их «делах», записанные рукою безбожника-следователя. Мученица Татиана (Егорова): «Иисус терпел, и я тоже стану терпеть и переносить; на все готова»[14]. Преподобномученица Агафия (Крапивникова): «В Бога я верую… пусть стреляют, от Бога не откажусь»[15]. Преподобномученик Петр (Тупицын): «Я человек верующий и готов пострадать за веру, на которую сейчас идет гонение. Это гонение не новость»[16]. Мученик Никита (Сухарев): «Еще во времена Римской империи были гонения на христиан, и такое же гонение переживают христиане сейчас, при советской власти. Но как кончилась Римская империя и восторжествовало христианство, так кончится и теперешнее гонение на христиан»[17]. Преподобномученик Евфимий (Любовичев): «Что я отсидел в тюрьме… я очень доволен, ибо страдаю за веру»[18].

Священномученик Георгий (Степанюк) накануне расстрела писал в письме: «Чувствую, что страдаю за веру». То же свидетельство мы видим и в Болгарии: священник Ангел Хубавичев при последнем свидании с родственниками сказал: «Я умираю невиновным, не печальтесь обо мне! Умираю во имя Христа!»

Для решения вопроса о факте мученичества именно это свидетельство имеет решающее значение – свидетельство мучеников, а не свидетельство палачей. Разумеется, свидетельство, выраженное не только словами, но, прежде всего, делами. Преподобный Ефрем Сирин в своем «Похвальном слове славным мученикам, во всем мире пострадавшим»[19] указывает следующие признаки мученика: преданность Богу, мужество, незлобие к мучителям, готовность отвергнуться себя самого и всего своего ради Христа. Поскольку все эти признаки видны в случае христиан, пострадавших от рук коммунистов в России, Грузии, Сербии, Польше, то и состоялось их прославление Русской, Грузинской, Сербской и Польской Поместными Церквями. Ожидают своего прославления священнослужители, монахи и миряне, пострадавшие за Христа в Румынии, Албании, Греции, Китае и, конечно же, в Болгарии.

Даже по такому краткому обзору, как наш, можно видеть, что в страданиях и смерти болгарских священнослужителей сияет тот же свет христоподобного мужества, какой сияет в страданиях российских новомучеников и прочих, прославленных Церковью. Если бы не было этого в жизнеописании репрессированных, то не было бы смысла говорить об их канонизации, но поскольку все это есть: и самопожертвование, и мужество, и незлобие, и кровь, пролитая во имя Христа, – общецерковное прославление их становится общим долгом.

И в этом деле может оказаться полезным опыт Русской Православной Церкви. Например, при Синоде Болгарской Церкви может быть сформирована специальная комиссия по канонизации, в которую вошли бы благочестивые православные христиане и компетентные специалисты. В их задачу входила бы выработка критериев определения кандидатов для канонизации, изучение их жизни, а наипаче обстоятельств мученического или исповеднического подвига, предоставление подготовленных материалов на рассмотрение Синода. Такая комиссия также могла бы консультироваться с Синодальной комиссией по канонизации в Русской Церкви, а также с агиографами, готовившими материалы для канонизации новомучеников в других Поместных Церквях.

Нам представляется, что прославление новомучеников преобразит и улучшит духовное состояние болгарского народа. Это будет и актом покаяния перед Богом за грехи того периода, и актом христианского осмысления собственной истории, и актом благодарности к тем сынам Болгарской Церкви, которые своей жизнью и смертью оставили нам прекрасный и величественный пример верности Христу. Через это вновь просияют для болгарского общества непреложные ценности Православия, и мы обретем духовную помощь сонма святых заступников, ходатайствующих о нас пред престолом Божиим. Как после исповеди душа христианина чувствует в себе утешение, благодать Божию и радость духовную, так и прославление новомучеников будет иметь благие плоды для верных чад Болгарской Церкви, и оно же станет приношением и даром от болгарского народа всей Вселенской Православной Церкви.