Преподобный Григорий Декаполит. (Книжная миниатюра XI-XIIв. Афон)

Информацию о прп. Григории мы знаем из его жития, составленного Игнатием, "диаконом и ризничим Великой Церкви Божией".

Прп. Григорий родился около 780-790 гг. в Иренополисе, одном из десяти городов (deka poleij), которые составляют комплекс Десятиградия Исаврийского во внутренней Сирии. Прп. Григорий оставил дом ради подвигов аскетизма и созерцательной жизни в монастыре. После нескольких лет, которые он провел в монастырях или в уединении как отшельник на Пелопонессе, около 827 г. он почувствовал необходимость отправиться в миссионерское путешествие, защищая иконопочитание и исцеляя людей. Во время своей большой поездки он посетил Эфес, Христополис, Фессалоники, Коринф, Неаполь, Рим, Сиракузы, Отранто и Константинополь. Общественная жизнь Григория совпадала с правлением императора Феофила (829-842), во время которого иконоборчество снова свирепствовало.

Прп. Григорий был знаком с мусульманами. Житие повествует об одном инциденте с участием арабов-мусульман: прп. Григорий, оставив Отранто в Италии, встретился на пути с отрядом солдат-сарацин. Когда один из них поднял руку, чтобы убить преподобного копьем, рука солдата немедленно окостенела. Преподобный исцелил своего обидчика, прикоснувшись к этой руке. Другой пункт соприкосновения прп. Григория с мусульманским миром состоит в том, что его ученик, прп. Иосиф Песнописец, с которым они вместе путешествовали из Фессалоник, по дороге в Рим попал в плен к арабам и провел в мусульманском плену шесть лет.

Житописатель (Игнатий) не упоминает сочинений прп. Григория. Однако этот пробел сам по себе не дает оснований считать, что рассматриваемое нами сочинение не принадлежит прп. Григорию Декаполиту. Житие сообщает твердую дату смерти преподобного: 20 ноября 842 г.

У Migne есть краткая историческая проповедь под длинным названием: "Историческое сказание Григория Декаполита, весьма полезное и сладчайшее для всех, о видении, которое видел сарацин, уверовал [и стал] мучеником за Господа нашего Иисуса Христа".

Ferdinandus Cavallera определил эту проповедь как патристическую и византийскую литературную полемику против ислама (С. 162.169). Однако современные западные исследователи византийской антиисламской литературы обходят ее вниманием.

Так, например, Khoury, следуя за Beck'ом^[2], говорит только, что "слово, приписываемое Декаполиту, помимо того, что оно принадлежит к жанру агиографии и таким образом не относится к текстам, которые интересуют нас здесь, должно еще приблизительно датироваться XIV в."^[3].

На это Sahas справедливо замечает: "хотя этот текст определяется как агиографический, это не означает, что поэтому он не относится к исламо-христианским отношениям. Предположение, что он датируется четырнадцатым веком может легко быть оспорено на основе числа внутренних признаков, как показывает анализ текста"^[4]. Православные исследователи считают необходимым рассмотрение этой проповеди в контексте антиисламской византийской полемики, помимо Sahas'а также Sdrakas включил ее в свою монографию^[5].

На основе анализа повествования Sahas делает слудующие выводы:

• Начальное призывание ("Отче, благослови!") и завершающая молитва ("Молитвами...") выдают текст, который сохранялся как слово, обычно читаемое во время трапезы в трапезных общежительных монастырей в Православном мире. Акцент повествования направлен на чудеса и таинства; элементы, которые лежат в сердце монашеской духовности^[6].
  
  
• Все внешние и внутренние признаки указывают, что текст отражает жизнь в девятом веке больше, нежели во время позднего средневековья. В частности, то, что халиф называется Amir al-mu'minin, древним титулом, введенным Омаром (ум. 644) и сохранявшимся Омеядскими и Аббасидскими халифами. Обозначение "Amir al-mu'minin Сирии" намекает на Омейядского халифа, управляющего из Дамаска. Текст отражает атмосферу сосуществования между двумя религиями, когда христиане существовали как подчиненная и покровительствуемая община (зиммии). Описываемые бесцеремонные действия мусульманского принца - аллюзия на жесткую позицию поздних халифов, сравнимую с ранними Омейядами^[7].
  
  
• Описываемое видение Евхаристии приобретает смысл в контексте истории иконоборчества. Иконоборцы утверждали, что есть лишь одна истинная икона, которую знает Церковь - евхаристия^[8]. Для иконопочитателей же таинство евхаристии не было "иконой", образом, но непосредственно Самим Христом, Его плотью. VII Вселенский Собор 787 г. в Никее, опроверг и этот аргумент, утвердив, что это хлеб и вино Евхаристии есть истинно Плоть и истинно Кровь Христа. Центральный эпизод "Сказания" наглядно утверждает, что Евхаристия не образ, а именно таинство, и хорошо вписывается именно в контекст полемики иконопочитателей с иконоборчеством^[9].
  
  

Таким образом перед нами сочинение автора, жившего в IX веке, монаха, полемизировавшего с иконоборцами, и нет оснований думать, что это не прп. Григорий Декаполит, который соответствует всем перечисленным параметрам, и имя которого стоит в надписании.

Содержательная сторона полемики мало интересует автора. Четко обозначены основные расхождения между христианством и исламом: Богочеловечество Христа, Триединство Бога, распятие, "лжепророк Магомет" - но дальнейшего развития эти пункты не получают, Магомет и вера его лишь многократно проклинаются. Основная содержательная мысль полемики сводится не к интеллектуальным дебатам, а к четкому разграничению вектора религиозной направленности: христианство изображается как вера, направленная на небесное, высшее, духовное, ислам - как вера, направленная на земное, низшее, материальное. Пахомий призывает халифа "отложить скипетр временного правления, чтобы получить скипетр вечной жизни, и не уповать на настоящее, но на грядущее". Халиф же, напротив, убеждает: "наслаждайся и радуйся о своем царстве. Не пренебрегай своею жизнью и своею молодостью столь цветущей". Склонить к выбору первого, столь очевидно невыгодному с практической точки зрения, может только твердое основание личного переживания, и в этом выражается вторая мысль "Сказания" - идея соприкосновения мусульманского мира не только с христианской ученостью, но и с христианским духовным опытом. И одно это свидетельство опыта оказывается достаточным не только для обращения самого арабского принца, но и, по его кончине, многих мусульман-очевидцев.

Не отрицая указанных Sahas'ом параллелей описания евхаристического видения с православной полемикой против иконоборцев, следует, на наш взгляд отметить, что "Сказание" более непосредственно касается таинства Евхаристии как одного из традиционных пунктов христиано-мусульманской полемики.

В богословском диалоге этот вопрос затрагивается уже автором "Диспута против арабов", монахом Авраамом из монастыря Бет Хале (ок. 725)^[10], и, более подробно, Феодором бар Коно (†792). Из грекоязычных авторов ему посвящает отдельное сочинение (22) Феодор Абу Курра - старший современник прп. Григория. И в "Сказании" также присутствует тема свидетельства мусульманам истинности таинства Евхаристии.

В соответствии с законами агиографического жанра, творение прп. Григория выражает идею свидетельства истинности таинства перед лицом мусульман со стороны самого Бога, посредством чуда. Это очень важное дополнение к интеллектуальной полемике, которая не могла себе такого позволить, но что вполне было возможно в рамках исторического повествования. Уместно здесь провести параллель со сказанием о I Вселенском Соборе, когда, как повествует традиция, свт. Спиродон Тримифунтский посредством чуда убедил упорствующего философа-арианина, на которого логические доводы прочих Отцов Собора не производили никакого действия, и он продолжал выдвигать всё новые контраргументы.

Для христианского читателя эта тема не перестанет быть актуальной и подобные сюжеты будут еще возникать в Византийской литературе. Так, например, подобную историю про другого мусульманина, обратившегося в христианство, - св. Варвара, составит Константин Акрополит (†1324). Указать генеалогическое родство, установить влияние или заимствование этих сюжетов от "Сказания" прп. Григория вряд ли возможно, но его проповедь является первой в этом ряду.

В сказании описывается, как в городе ал-Курум в стоящую на окраине церковь св. Георгия зашел передохнуть проезжавший мимо с караваном племянник халифа и приказал ввести в храм своих верблюдов. Священники, которые готовились служить Литургию, просили его не делать этого, но он остался непреклонен. И тогда случилось чудо: как только ввели верблюдов в храм, они все упали замертво. Удивленный племянник эмира приказал выбросить трупы, а сам остался смотреть, что же будет в церкви. Испуганные священники все же начали службу (так как был праздник) и во время ее "сарацин увидeл, будто священник взял в свои руки младенца, и закалав его, наполнял его кровью чашу, и тельце его разрезая [на части], клал их на дискос! Видя всё это, сарацин пришел в гнев и исполнился яростью на священника, желая убить его". Наконец, когда уже после литургии мусульманин убедился, что на самом деле все остальные видели это под видом хлеба и вина, и узнав значение таинства, он изъявляет желание креститься. Однако священник отказывается из страха перед наказанием и советует пойти на Синай. Так племянник халифа и поступает, ночью он убегает из дворца, меняет в церкви одежду и, добравшись до Синая, сподобляется крещения от епископа, принимает постриг с именем Пахомий и три года подвизается. По прошествии этого времени он обращается к епископу, спрашивая, что ему нужно сделать, чтобы "увидеть Христа". Епископ советует продолжать подвиги. Но бывший мусульманин выпрашивает у него благословения вернуться в церковь, где он видел чудо и от священника той церкви, что научил его христианству, он узнаёт, что кратчайший способ увидеть Христа - пойти во дворец к своему дяде, проклять Магомета и прилюдно исповедовать Христа Богом. Монах так и поступает. Халиф тепло его принимает, убеждает вернуться в ислам, прельщая материальными благами, дает ему три дня на размышление. Пахомий, в свою очередь, призывает дядю последовать его примеру и обратиться в христианство. Оба они не преуспевают в своих убеждениях, и халиф нехотя позволяет убить племянника, хулящего "великого пророка". После мученической кончины монаха над местом его убиения ночью является звезда и, видя ее, многие сарацины уверовали.