|
| Короленко В.Г. За иконой: Повести и рассказы /Сост., предисл. И. Ковыневой. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2008. — 352 с. — (Б-ка духовной прозы). |
Приводим отрывок из книги.
Предисловие
Что знает современный читатель о замечательном русском писателе Владимире Галактионовиче Короленко? К сожалению, очень мало: может быть, вспоминается только школьное произведение писателя «Дети подземелья», которого он на самом деле и не писал. Редакцией было сделано краткое переложение для детей обширной повести «В дурном обществе», и автору оно не понравилось.
В наше время имя талантливого писателя и бесстрашного публициста-миротворца почти забыто, хотя для многих людей того времени В.Г. Короленко был высшим человеческим и литературным авторитетом.
Владимир Галактионович Короленко родился 5 июля 1853 года в губернском городе Житомире в семье уездного судьи. Дед писателя, малоросс, был запорожцем и казацким старшиной, чиновником русской службы, за верную службу получившим дворянство. Семья всегда была бедной, и потому отец Короленко получил самое скудное образование в непривилегированной гимназии. По службе он продвигался с самых низких ступеней канцелярских должностей сначала в Житомире, затем в Дубно и Ровно. В.Г. Короленко вспоминал о своем отце, что в нем всегда была живая искра жажды познания и строгая, бескомпромиссная честность, недоступная пониманию обывательской среды, жившей по правилам канцелярской рутинности и общего взяточничества. Он никогда не позволял себе принимать так называемую благодарность, то есть приношений, после выигранных им в суде дел.
Отец имел глубокую веру в Бога, много молился, ходил в церковь и следил за христианским воспитанием детей: в доме всегда читались молитвы, Священное Писание и патерики. В своих воспоминаниях Владимир Галактионович писал, как, бывало, отец, не имея возможности повлиять на ход событий, стоя на коленях и со слезами горячо молился за им же осужденного на суде человека.
Так, естественно, из-за своего незаурядного характера отец не нажил за всю свою жизнь никакого добра, и после его смерти многодетная семья (мать и пятеро детей) осталась без средств к существованию. Владимир в то время учился в шестом классе Ровенской гимназии.
Мать В.Г.Короленко происходила из семьи польского шляхтича-посессора (землевладельца. — Прим. ред.), католика. Смешанные семьи были типичным явлением для Юго-Западного края. Население тех мест состояло почти в равных частях из малороссов, поляков и евреев. С детства привыкший к естественному общению среди разнородного населения, В.Г. Короленко был абсолютно чужд духа национализма и великодержавного шовинизма.
Мать, выйдя рано замуж, с почитанием относилась к вере мужа и добросовестно воспитывала своих детей, учившихся в православной гимназии и посещавших православную церковь, хотя в трудные минуты она нередко молилась в костеле.
После смерти отца семья получает крошечное казенное пособие. И только благодаря истинно героическим усилиям матери, преодолевая нужду и лишения, все дети оканчивают гимназию.
В 1871 году Владимир поступает Петербургский технологический институт, но через два года бросает учебу из-за голода и невозможности достаточного заработка. Он переводится в Москву, в Петровскую земледельческую и лесную академию. Одаренный юноша с сильным и спокойным характером, чутким к чужому горю и любой несправедливости, попадает в бунтарскую студенческую среду вольнодумства, знакомится с народниками. Однако, еще с детства приученный отцом с большим терпением и неосуждением относиться к человеческим немощам и проступкам, искать мирных и рациональных путей исправления, он органически не принимал никакого проявления насилия, агрессии и противозакония. Но, увлеченный идеями просвещения простого народа и его духовного возрождения, Владимир посещает кружки народников, правда, вскоре он разочаровывается в их взглядах.
За протест против режима, царившего в учебном заведении, и за знакомство, по его словам, с нигилистами без суда и объяснения его высылают в Вологодскую область.
С этого времени начинается тяжелый восьмилетний период скитаний по тюрьмам и ссылкам с короткими перерывами, в которые В.Г.Короленко пытается восстановить учебу. По подозрениям в революционных связях и по ложным обвинениям его переводят из одной тюрьмы в другую, из одной ссылки в более тяжкую. Так, в 1881 году после отказа всех заключенных пермской тюрьмыот присяги новому царю Николаю II Короленко отправляют на три года в далекую Сибирь, в Якутскую область. Здесь, невзирая на тяжелейшие бытовые условия и каторжный труд, Владимир Галактионович не падает духом, своим оптимизмом ободряет и поддерживает окружавших его людей. По воспоминаниям одного из его товарищей, он оказался прекрасным работником: пахал, сеял, косил, жал. И топором владел. Был мастер на все руки: и сапожник, и учитель. В этой ссылке он формируется как писатель (еще гимназистом В.Г.Короленко увлекся русской литературой, хорошо знал и любил Тургенева, Гоголя, Некрасова, Писемского, Гончарова и Шевченко и сам имел тягу к писательской деятельности).
Годы ссылок и тюрем дали обширный материал для многочисленных очерков. Неповторимая природа Сибири, тяжкая жизнь поселенцев в Якутии, отчаявшихся бродяг, своеобразная психология бездомных правдоискателей — все это нашло художественное отображение в его рассказах того времени. Здесь рождаются рассказы «Сон Макара», «Старый звонарь» и «В дурном обществе», сразу же ставшие литературным явлением и принесшие известность их автору.
Более всех поразил читающую публику рассказ «Сон Макара» — история о почти потерявшем человеческий облик от невыносимой работы полудикаре — жителе заполярной якутской слободы, официально считавшейся христианской. С необыкновенным талантом в оригинальном сюжете писатель высветляет Божественную искру души этого человека, так что она становится близкой и понятной современному культурному читателю.
С окончанием срока ссылки В.Г.Короленко поселяется в Нижнем Новгороде.
В творчестве писателя волжские впечатления занимают большое место.
Короленко много путешествовал: ездил то на пароходе, то на лодке, совершал длительные походы по ее берегам, иногда с котомкой за плечами. Волга будила в нем самые сильные чувства. Свои впечатления он заносил в дорожную записную книжку, делал зарисовки в альбоме. Дорожные заметки служили ему потом литературным материалом для дальнейших рассказов и очерков.
Так возникает его волжский цикл. В нем Короленко предстает перед читателем как непревзойденный бытописатель русской деревни того времени. Его рассказы житийны, исполнены большой любви и сочувствия к простому русскому народу. Его деревенские герои смиренны, часто благодушны и, несмотря на ужасающее невежество, неожиданно остроумны.
Короленко путешествует по притоку Волги Керженцу. В 1890 году посещает Арзамас, Дивеево и Саров. Писатель совершает паломничество с крестным ходом за чудотворной иконой в монастырь в Оранках (в пятидесяти километрах от Нижнего Новгорода), к озеру Светлояр. Вскоре после этого возникает рассказ «За иконой». Автор описывает, как ежегодно к Святому озеру стягиваются несколько сотен паломников — к невидимому граду Китежу — помолиться о его взыскании.
Сюда приезжают и разного толка раскольники, и правдоискатели — завсегдатаи местных монастырей, и благочестивые православные, разгораются горячие споры о вере. Люди сходятся к святому месту, чтобы провести ночь в молитве о страстно желанной мечте — о чуде явления затонувшего града.
Тесное общение с простым народом приводит Короленко к полному отрицанию идей и методов народников, он понимает всю неорганичность и искусственность «хождений в народ».
Рассказ «На затмении» повествует о поездке Короленко в город Юрьевец Костромской губернии, где немецкими астрономами производилось наблюдение за солнечным затмением из телескопа. Рассказ полон юмора, хотя нельзя без сожаления отнестись к глубокому невежеству русской деревни. Однако оно не вызывает у автора ни язвительности, ни отчаяния, ни скуки. Короленко призывает внимательно изучать духовную жизнь деревни, он глубоко верит в недюжинную силу духа простых людей, верит в возможное просвещение народных масс. И потому концовка рассказа оптимистична.
В рассказе «Река играет» писатель встречается с перевозчиком через Волгу, эдаким ленивцем с затуманенным сознанием, стихийным, как бушующая рядом река, но простодушным и исполненным бессознательного юмора. В критический момент он вдруг становится героем, совершает подвиг, проявляет редкую смекалку и умение в почти безвыходном положении.
Этот рассказ вызывал в литературных кругах разноречивые мнения и острую дискуссию, так как автором не был выдержан типичный литературный образ благочестивого русского мужичка, смиренного страстотерпца. Его перевозчик Тюнин, «герой на час», — это всем известный крестьянский тип мужика, измученного трудом, неустроенной жизнью и «заливающего» свои невзгоды. Здесь рядом и бригада рабочих, «убивающихся» за добро хозяина-скареды, посулившего им за спасение имущества две четвертные1, и паломники, ждущие переправы после молебна на Святом озере. Автор чутко и детально описывает природу: шум разливающейся реки, шелест деревьев, он неспешен и созерцателен, образы его героев очень жизненны; финал рассказа примиряюще-бодрый, что является отличительной чертой произведений Короленко-писателя.
В 1887 году писатель получает временное разрешение на жительство в Москве, на следующий год он переезжает в Санкт-Петербург, и через пять лет ему разрешают повсеместное проживание в России. В.Г.Короленко активно сотрудничает в центральных газетах и журналах Москвы и Петербурга.
1892 год — голод на Волге. Короленко бросает все свои силы на организацию столовых для голодающих и на сбор пожертвований. Он становится центром этого движения, легендарной личностью. В селениях губернии распространилось о нем предание как о «Короленке-королевиче», который защитит и накормит обиженных и голодных людей.
В 1894 году В.Г.Короленко едет за границу: в Англию, Америку и Францию. Впечатления от этой поездки писатель запечатлел в цикле рассказов, наиболее яркий из которых, «Без языка», был написан в жанре памфлета.
В 1900 году Короленко избирается в почетные академики отдела изящной словесности при Академии наук. Однако вскоре он отказывается от этого звания из-за необъективности комиссии в оценке творчества ряда талантливых писателей-современников.
В 1900 году В.Г.Короленко переезжает в Полтаву, в которой живет последние 20 лет своей жизни. Он много пишет, широко печатается в журналах. Тесная дружба связывает его с такими писателями, как Бунин, Чуковский, Анненский. Частым гостем в его доме был Репин, писавший портрет писателя. Репин считал Короленко образцом скромности и правды. В Ялте Короленко посещает Чехова, в этом же году он знакомится с Л.Н.Толстым.
С усилением революционных волнений и обострением политической обстановки в России созерцательно-эстетические настроения художественных произведений Короленко все чаще сменяются публицистическими очерками, в которых автор всем своим талантом и со всей искренностью стремился предотвратить конфликт и насилие. Он учил любви и примирению, верил в силу правдивого увещевания, в добрые начала, живущие в каждой человеческой душе.
Гражданская война, интервенция, Февральская революция, а затем Октябрьский государственный переворот окончательно заставили Короленко оставить художественную прозу и перейти к публицистической деятельности.
Короленко не был «партийцем». Хранение мира и законности как жизненное кредо подвигают его на единоборство за восстановление справедливости. Где бы Короленко ни поселялся, он становился в центре активной работы, направленной на облегчение народных нужд и бедствий. Осудят ли невинных людей, учинят ли погром, доведут ли до «бытового явления» смертные казни — Короленко не может уже молчать. Он становится бесстрашным расследователем и аналитиком: собирает материалы, делает газетные вырезки, ездит не по одному разу на места событий, опрашивает потерпевших и свидетелей, изучает полицейские отчеты, протоколы и стенограммы судов. Сотни людей, оправданных и спасенных от виселиц, расстрелов и каторги, познали действенную силу слова В.Г.Короленко.
Писатель не разделял идей большевиков и принципов пролетарской диктатуры и считал их демагогической упрощенностью. Он призывал ставить интересы всего населения выше партийной борьбы. 2 ноября 1917 года он обращается с воззванием «Гражданам членам совета рабочих и солдатских депутатов», в котором писал: «Я заявляю, что не признаю вашей власти, и обращаюсь к вам с братским призывом: остановитесь!.. Не обманывайте же граждан, солдат и народ. Никто, кроме вас, не покушается на свободу в нашем крае. Откажитесь от междоусобия и распада…»
Во время Гражданской войны, живя в Полтаве, он выступал против «красного» и «белого» террора: шел к деникинцам и красноармейцам, шел на площади во время еврейских погромов и грабежей, шел к голодающим крестьянам, ходатайствуя перед любыми властями о спасении жизни людей.
В статье «Торжество победителей» В.Г.Короленко обращается к Луначарскому: «Вы торжествуете победу, но эта победа гибельна для победившей с вами части народа, гибельна и для всего русского народа в целом…», поскольку «власть, основанная на ложной идее, обречена на гибель от собственного произвола» (Русские ведомости, 1917, 3 декабря).
Раскулачивание и продразверстку он считал безнравственным и безумным окончанием нормальных экономических отношений.
В последние годы жизни Владимир Галактионович не имел возможности печататься, но продолжал дело своей жизни — служение людям и добру: он основывал колонии для сирот и беспризорных, участвовал в помощи голодающим.
«История моего современника» — последнее произведение писателя — автобиографические хроники в четырех томах. Их героя автор называет «своим современником». В духе классического реализма, с высокой художественной убедительностью В.Г.Короленко показывает становление характера молодого человека с раннего детства до зрелости, интеллигента, главные черты характера которого — это страстные поиски правды жизни, нравственная красота и сила, воля и активность, любовь к народу. С удивительной психологической точностью писатель выразил раннюю пору своего молодого героя, проходившую под влиянием природы, музыки, народного искусства и веры в Бога.
В.Г.Короленко скончался 25 декабря 1921 года в Полтаве от воспаления легких. Провожал его в последний путь почти весь город.
Владимир Галактионович Короленко прожил сложную, творчески напряженную, самого высокого нравственного уровня жизнь. Талантливый писатель-беллетрист, бесстрашный ходатай за обездоленных, положивший «жизнь за други своя», на все времена останется образцом гражданственности и жизненного подвига, огромной любви к людям, черпавшим эту любовь из хранимого с детских лет в тайне сердца постоянного живого предстояния пред Богом.
И. Е. Ковынева
ТАЛАНТ
Да, что такое в самом деле талант? И может ли глупец быть талантливым человеком?
Несомненно, может. Талант, по чьему-то (может быть, и моему собственному) выражению, часто похож на драгоценный груз, который судьба возложила на спину осла.
Есть всякие таланты, — не только в литературе и искусстве. Человек скачет стоя на спине лошади, между пятками он держит шар от бильбоке, а стерженек приделан у него к носу. На всем скаку он поддает шар пятками — высоко кверху, и своим отверстием шар попадает ему на нос. Это несомненный талант, почти гениальность мускулов и двигательных нервов. Она накоплялась предками жонглера в течение поколений, как предками Ньютона накоплялась для него способность наблюдения и обобщений...
Я знаю даму сорока шести лет, которая имеет вид семнадцатилетней: тот же цвет лица, тот же взгляд, недоумевающий и невинный, та же манера держать себя, та же наивность... — нет, наивность значительно больше. Говорят, это стоит ей многих усилий — скульптурных, артистических и всяких иных. Многие знакомые полагают, что этого объяснения достаточно: «Старая дура, дескать, которая подкрашивается каждое утро...» Позвольте, однако. Дело не так просто. Мы видим много «старых дур», оскорбляющих зрение грубыми приемами поддельной молодости. Более умелая имитация?
Вот уже и талант. Художественная скульптура, художественная окраска, потом художественная игра молодости — все это таланты, но таланты только служебные: они все служат одному господствующему таланту — таланту живучей женственности и юности женского чувства...
— ?
— Конечно. Посмотрите на глаза: ведь их можно только подрисовать, но не осветить, не заставить сверкать и темнеть, манить, обещать, отталкивать... Пока у женщины такие глаза, — она молода, а цвет лица или морщинки — только случайные недочеты, которые она вправе исправить, как фотограф ретуширует портрет, не устраняя сходства... Попробуйте изо дня в день, недели, месяцы, годы, играть не свойственную вам роль — вы увидите, что это вам не под силу. Но когда женщина, все равно во сколько лет, все еще чувствует в себе эту силу производить иллюзию, когда она готова к ней каждую минуту... нет, это сама натура, и не говорите мне, что она красит волосы... Если это и глупо, то разве потому, что, вероятно, с седыми волосами она была бы еще красивее и привлекательнее, но у нее есть свой женский талант, и она будет молода до тех пор, пока ей не изменит сила — желать этого...
В одном приволжском городе я знал исправника. Это был человек самого ординарного полицейского вида, и все его считали феноменально глупым. Пожалуй, это была правда: трудно было представить себе человека глупее в обычных сношениях уездно-городского обихода. Пока он являлся в клубе, за бильярдом, во время разговоров за буфетом или за чайным столом в гостях, — перед вами был самый банальный дурак, некоторые речения которого давали пищу уездному остроумию. Но... все это только до тех пор, пока... «не требовал поэта к священной жертве Аполлон»... Его священная жертва была служба, то есть «сбор податей» и «водворение порядка» в крестьянской массе. Тут его таланты просыпались внезапно — именно, «как пробудившийся орел». Начать с того, что он весь преображался. В «нашем» обществе он обладал походкой военного и отчасти светского человека — гибкой в носках и с грациозными движениями стана. Но вот он кончил с вами беседу а parte1 в отдельной комнате. Перед крыльцом позвякивает колокольчик, и бравый урядник пришел доложить, что все готово. Последнее пожатие вашей руки — и знакомый вам образ куда-то испаряется. Грациозность походки, гибкость носка, волнистые движения стана исчезли. Иван Спиридонович внезапно окаменел, превратился как бы в паралитика. Зрелище до того внушительно и отчасти трагично, что сотский, подающий шубу, уже дрожит, и даже у урядника, обматывающего шею его высокоблагородия теплым шарфом, слегка вздрагивают руки. Старшина с урядником подхватывают его под руки, сотские и десятские распахивают двери, общее трепетное благоговение начиная от порога комнаты так и веет до самых саней. Боже мой, как трудно Ивану Спиридоновичу сесть в эти сани. Его бережно подсаживают, подымают, вносят, сажают, точно причудливый драгоценный тюк, на котором написано: «осторожно» и «верх». И у всех в это время на лицах выражение необыкновенного участия и испуга. Даже не участвующий в процессе волостной рассылка являет на своем лице такую смену выражений, точно вот-вот сейчас Ивана Спиридоновича уронят и он расшибется вдребезги, как хрупкое стекло.
А вслед за этим произойдет взрыв, от которого неминуемо погибнет вселенная... Зато — какой вздох облегчения, когда все обошлось благополучно, и — какой трепет у следующего волостного правления.
Знаю, вы опять скажете — глупость. Но ведь я и не отрицаю этого. Посмотрите, однако, что за талант! Подите, каменейте этак всякий раз при данных обстоятельствах. Не выдержите и полугода, попроситесь в отставку. А Иван Спиридонович выдерживает всю карьеру. Почему? Потому что это талант, мастер, художник! «Художественное творчество — беструдно», — говорит, если не ошибаюсь, Шиллер. Это именно так. Талантливая красавица сорока пяти лет потому именно находит силы для своей роли, что она ей «беструдна». Она делает это wie der Vogel singt1. Я часто наблюдал Ивана Спиридоновича в процессе окаменения и пришел к заключению, что он каменеет действительно, искренне, настояще, не токмо за страх, но и за совесть. Сразу же, при входе урядника и при звуке почтительного доклада: «готово-с», — какое-то нервное вещество разливается по его существу, проникает до тончайших исправницких фибр. И по мере того как он шествует среди двух рядов своих подчиненных, объятых трепетом, его собственное окаменение возрастает. Ученые, кажется, называют это контактом. Иван Спиридонович воздействует на среду — среда возвращает ему отраженное воздействие... Чем более они трепещут, тем более он каменеет. И вот почему, дойдя до саней, он уже превращается во что-то, подобное стеклянному сосуду.
— Но зачем же все это?
— А-а, как вы не понимаете; разумеется, для пользы службы...
— Позвольте, однако... какая же польза от стеклянного исправника... То и гляди расшибется.
— Ну, нет-с. Это вы так говорите только потому, что я описал вам лишь отъезд талантливого человека из города. Это ведь только первый акт, даже вернее: только поднятие занавеса. Теперь представьте себе дальнейшее: приезд в деревню. Вообразите глухое село земледельческого уезда, запустившее недоимки. Занесенные снегом крыши, большое дерево с старыми грачиными гнездами посредине улицы, лениво вьющийся дымок, ну и все остальное... И вдруг вдали... колокольчик... Ближе, ближе... К крыльцу подкатывает взмыленная тройка. От лошадей валит пар, у ямщика на лице тупое отчаяние, только седок имеет вид грузной сидящей статуи — вроде фараона Аменофиса, — только, конечно, одетого в шубы, соответственно климату, и фуражку, соответственную современно-полицейскому званию. Процедура высаживания — опять с теми же подробностями и теми же опасениями. Его члены неподвижны. Он ничем не облегчает как будто процесса высаживания, который весь, так сказать, возлагается на ответственность подчиненных. И ведь подумайте: танцор — а тут совсем паралитик. На лицах высаживающих: благоговение, напряжение, ужас. Храни Господи — уронят. Расшибется и — взрыв Вселенной... Наконец он водворен на въезжей, шубы сняты, подан самовар, а уж в это время по занесенным снегом проселкам бегут посыльные, собирать сотских, десятских, просто стариков к приехавшему начальству... И все, заметьте, уже видели приезды и отъезды, уже испытали «контакт», уже предрасположены известным образом. В передней избе, за дверью которой в горнице происходит таинственный процесс насыщения грозной особы, уже столпились «подчиненные». Не дышат, не заговорят, не смеют кашлянуть... Тишина волшебная... «Не шелохнет, не прогремит» — как это сказано у Гоголя. Именно — не прогремит: попробуй какая-нибудь сошка кашлянуть, ведь это была бы потрясающая дерзость — гром, да и только, за коим последует уже с другой стороны испепеляющая молния. Вот у какого-то старика на тусклом лице, обрамленном лохматой рыжей бородкой, появляется выражение предсмертной тоски... Это ему хочется кашлянуть или он почувствовал резь и урчание в животе... Другой тихонько, на цыпочках выходит в коридор, чтобы высморкать нос. И все провожают смельчака неодобрительными взглядами. Вдруг дверь отворится, и он будет застигнут на середине комнаты...
Может быть, исправник ляжет еще отдыхать. Нельзя быть уверенным, что ему этого хочется, — это будет опять по долгу службы. Результат таинственного «контакта».
Напряжение передней горницы так и рвется сквозь запертую дверь, производя обратное воздействие. Исправник отлично понимает это напряжение (сам ожидал губернатора) и бессознательно взвешивает его силу. Мало, недостаточно!.. Как капельмейстер-художник неслышными движениями своей палочки в воздухе взбивает все выше волны fortissimo и сам плавает в этих волнах, так Иван Спиридонович невидимым своим присутствием за дверью напрягает трепетное ожидание и рабьи чувства... Недостаточно!.. И он стучит, и ему приносят подушку, и он ложится... И он спит именно сколько надо...
Просыпается... На столе стоит остывший самовар, по стенам висят портреты и картины патриотического содержания... Все то же, но Иван Спиридонович чувствует, что в атмосфере произошла значительная перемена. Все тихо до невероятности. Тихо не только в горнице, в передней, — тихо на дворе, на улице, во Вселенной... О том, что исправник спит, а «мужики» (отцы, дети, мужья, братья) дожидаются на въезжей, знает уже село, знают ближние деревни и поселки... Напряжение ожидания разлилось из избы, пронеслось над занесенными снегом крышами, пробежало по сумеречной дорожке от перелеска к перелеску, остановилось у колодца с неясно видными бабами, стукнуло в подслеповатые оконца и — летит обратно, волшебно обрастая недоумением, ожиданием, страхом, и Иван Спиридонович уже его чувствует... Душа проснувшегося Ивана Спиридоновича играет какую-то симфонию, ликующую, торжественную и... мрачную... Он подымается... Подымается не просто, не банально встает с дивана, как у себя дома: он чувствует себя, как Атлант, вздремнувший под ношей Земли и подымающий ее вместе с собою... И вы скажете, что он не психолог?.. Не талант, не административный артист, играющий торжественную симфонию власти в безответной стране? Он тут еще один, но он фокус всего этого коллективного настроения, он дирижер, о эта трепетная деревня — его инструмент... Он уже настроен, он ждет прикосновения руки артиста...
И вот отворяется дверь, он выходит, он оглядывает присутствующих и подходит...
— Господи, Царице Небесная, кажись, ко мне...
Я прошу вас поверить, что Иван Спиридонович никогда не читал истории и об Иоанне Грозном кроме того, что он был грозный, ничего не знает. Это я говорю к тому, чтобы уверить вас, что он вполне самостоятелен. Выйдя из дверей, он направляется (всегда по вдохновению) к любому из трепещущих субъектов и слегка наступает ему лощеным носком сапога на лапоть. И ведь удивительно: вы знаете, что такое лапоть: кора, потом два вершка портянки. Между тем многие мужики вам скажут, что лапоть в это время болит, как мозоль, болит как-то особенно, — от поверхности своего лыка до самой глубины мужицкого мозга. А Иван Спиридонович, стеклянный исправник, которого недавно («осторожно», «верх»!) высаживали из саней, — стоит рядом и смотрит, неподвижно смотрит в лицо... Близко... И плечо с погоном вздрагивает.
«Господи! Хошь бы уж ударил», — думает в тоске бородатый старик; но Иван Спиридонович ударяет редко. Он только смотрит, и рука его (ей-Богу, сама, непроизвольно, искренно) вздрагивает и стремится ударить. Но что-то ее держит — и опять это что-то не банальное «сознание», а какой-то таинственный рефлекс, бессознательное чувство меры истинного мастера-психолога...
На лице мужика, на лбу и даже на носу появляется холодный пот — внезапный, быстрый, проникающий из самого нутра. И капли тихо сплывают вниз. Это мгновение самое удобное для начала разговора.
И он начинает... Как именно, — это уже все равно. Надо правду сказать: Иван Спиридонович — человек далеко не красноречивый. Три фразы он связывает с трудом, но разве дело в этом? Дело в том, что тут даже нечленораздельное мычание производит впечатление могучей симфонии пробуждения льва в безмолвной пустыне...
Над занесенным снегом селом несутся тучи, грачи летают, каркают вороны... В домах со вздохами добывают «лишнее имущество». Недоимка, поверьте, будет собрана в размерах, которые удивят губернию... И это не талант?
— Да, это... это сам «механизм управления»...
1899
