Вопрос:

Как следует оценивать христианские мотивы в творчестве Б.Л. Пастернака? Можно ли говорить о его христианском мировоззрении?

Отвечает Иеромонах Иов (Гумеров):

Борис Пастернак

Корнями Борис Пастернак не был связан с христианством. Путь к нему у поэта был долгим. Родители, отец Леонид Осипович (Ицхок-Лейб) (1862–1945) и мать Розалия Исидоровна (Райце Срулевна) (1868–1939), не были крещеными. В мае 1894 г. к Л.О. Пастернаку обратился инспектор Училища живописи, ваяния и зодчества князь А. Е. Львов с приглашением занять место преподавателя училища. Л.О. Пастернак, выражая благодарность, указывал на свое еврейское происхождение. Позже он писал: «Я не был связан с традиционной еврейской обрядностью, но глубоко веря в Бога, никогда не позволил бы себе и думать о крещении в корыстных целях» («Записи разных лет»). Сын же его Борис рано прикоснулся к особому миру православной духовности. «То, что он ходит с няней в церковь, тоже было незаконным и уязвимым. Видимо, она по-своему это преодолела. Окропив его во имя Отца и Сына и Святаго Духа, она уверила его, что нет препятствий к его участию в службе. Детская память жадно впитала в себя напевы и слова, безотчетно создавая глубокое чувство причастности. Далее оно развивалось и менялось по внешним – историческим и собственным – душевным причинам. Тщательно таимое, остающееся предметом жажды, источником вдохновения, а не спокойной привычкой, – это чувство никогда его не оставляло» (Е.Б. Пастернак. Борис Пастернак. Биография. Глава I. Детские годы. 1890–1902). Среди неизгладимых впечатлений детских лет, запечатленных позже в стихотворении «Женщины в детстве» присутствует храм:

Тротуар, мостовую, подвалы,
Церковь слева, ее купола
Тень двойных тополей покрывала
От начала стены до угла.

Речь идет о снесенной в 1935 г. церкви святых Флора и Лавра на Мясницкой улице. Она находилась напротив нынешнего здания Почтамта. Это был ближайший храм. Семья жила на Мясницкой при Училище во флигеле. О своем крещении Борис Пастернак писал в письме от 2 мая 1959 г. к Жаклин де Пруаяр: «Я был крещен в младенчестве моей няней, но вследствие направленных против евреев ограничений и притом в семье, которая от них избавлена и пользовалась в силу художественных заслуг отца некоторой известностью, это вызвало некоторые осложнения и факт этот всегда оставался интимной полутайной, предметом редкого и исключительного вдохновения, а не спокойной привычки. Но я думаю, что здесь источник моего своеобразия. Я жил больше всего в моей жизни в христианском умонастроении в годы 1910–1912, когда вырабатывались корни, самые основы этого своеобразия, моего видения вещей, мира, жизни...» (Борис Пастернак. Стихи и поэмы 1912–1959. Анн Арбор: изд. Мичиганского университета. 1961, стр. XI). Было бы наивно полагать, что сама няня совершила крещение. Речь идет о тех случаях, когда тайно от неверующих родителей кто-то из близких (например, бабушка) ведет в храм, чтобы священник совершил это таинство. В 1959 году Борис Пастернак не мог не знать, что крещение совершается священнослужителями.

Понять происшедшую перемену мировоззрения Бориса Пастернака, когда детскую веру заслонило и даже вытеснило увлечение творчеством, может помочь роман «Доктор Живаго». Внутренняя жизнь главного героя Юрия Андреевича близка автору романа. «Десять лет тому назад, когда хоронили маму, Юра был совсем еще маленький…Это недоступно высокое небо наклонялось низко-низко к ним в детскую макушкой в нянюшкин подол, когда няня рассказывала что-нибудь божественное, и становилось близким и ручным, как верхушки орешника, когда его ветки нагибают в оврагах и обирают орехи. Оно как бы окуналось у них в детской в таз с позолотой и, искупавшись в огне и золоте, превращалось в заутреню или обедню в маленькой переулочной церквушке, куда няня его водила…

Совсем другое дело было теперь. Все эти двенадцать лет школы, средней и высшей, Юра занимался древностью и законом Божьим, преданиями и поэтами, науками о прошлом и о природе, как семейною хроникой родного дома, как своею родословною. Сейчас он ничего не боялся, ни жизни ни смерти, все на свете, все вещи были словами его словаря. Он чувствовал себя стоящим на равной ноге со вселенною и совсем по-другому выстаивал панихиды по Анне Ивановне, чем в былое время по своей маме. Тогда он забывался от боли, робел и молился. А теперь он слушал заупокойную службу как сообщение, непосредственно к нему обращенное и прямо его касающееся. Он вслушивался в эти слова и требовал от них смысла, понятно выраженного, как это требуется от всякого дела, и ничего общего с набожностью не было в его чувстве преемственности по отношению к высшим силам земли и неба…Юра шел один, быстрой ходьбой опережая остальных, изредка останавливаясь и их поджидая. В ответ на опустошение, произведенное смертью в этом медленно шагавшем сзади обществе, ему с непреодолимостью, с какою вода, крутя воронки, устремляется в глубину, хотелось мечтать и думать, трудиться над формами, производить красоту. Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. Большое, истинное искусство, то, которое называется Откровением Иоанна, и то, которое его дописывает» (Часть третья. Елка у Свентицких. 15–17).

От первых опытов (в альманахе «Лирика»; 1913) до «Гамлета», открывающего цикл стихотворений на евангельские темы – путь в полжизни. Поэт прошел увлечение символизмом, умеренным футуризмом (группа «Центрифуга»), временно сблизился с объединением ЛЕФ. Но личность поэта никогда не была до конца в плену у этих идейных программ и ложных концепций. Даже в этот период христианская тема не была ему совершенно чужда. Так, стихотворение «Бальзак» (1927 г.), посвященное изнурительным трудам и тяжким житейским заботам французского писателя, неожиданно заканчивается строфой:

Когда, когда ж, утерши пот
И сушь кофейную отвеяв,
Он оградится от забот
Шестой главою от Матфея?

В 6 главе содержится часть Нагорной проповеди. Господь дает совершенный образец молитвы (Отче наш) и указывает путь к спасению: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам. (Мф. 6:33).

Даже в поэме на революционную тему поэт находит уместной такую реминисценцию:

О государства истукан,
Свободы вечное преддверье!
Из клеток крадутся века,
По колизею бродят звери,
И проповедника рука
Бесстрашно крестит клеть сырую,
Пантеру верой дрессируя,
И вечно делается шаг
От римских цирков к римской церкви,
И мы живем по той же мерке,
Мы, люди катакомб и шахт.

Написано в 1927 году. В Советской России начинался новый период гонений.

Важно даже не это эпизодическое обращение к новозаветной теме, а проникающее все творчество этих десятилетий радостное, порой восторженное, отношение к жизни. Поэтический образ сестра – моя жизнь поставлен в название целого сборника (1923), который Борис Пастернак считал началом своей поэтической жизни. В стихах его нет ни того неутолимого себялюбия, которое можно наблюдать у многих поэтов так называемого «серебряного века». Нет также демонической мрачности и трагической изломанности. Трудно согласится с определением, которое дает мироощущению Б.Л. Пастернака Федор Степун, говоря о его «христианском пантеизме» (Б.Л. Пастернак. – Встречи. М.,1998, с. 227). Эти два понятия совместить невозможно. А.А. Ахматова верно усматривает в его творчестве не убывавшее с годами детское отношение ко всему окружающему и чувство сопричастности во всему, что происходит в жизни:

Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследство,
А он ее со всеми, разделил.

Это не было лишь проявлением его нравственной природы, но составляло важнейшую черту мировоззрения. После просмотра балета С. Прокофьева «Золушка» он писал Галине Улановой 13 декабря 1945 года: «Я особенно рад, что видел Вас в роли, которая наряду со многими другими образами мирового вымысла выражает чудесную и победительную силу детской, покорной обстоятельствам и верной себе чистоты».

Годы жестокого разгрома и террора 30-х годов были для всех людей временем нравственного испытания и выбора. Б. Пастернак обнаружил такое устроение души, которое неизбежно должно было привести его к осознанному принятию христианства.

В 1937 году руководство писательской организации собирало подписи литераторов под петицией с одобрением смертного приговора М. Тухачевскому, И. Якиру и др. военачальникам. Позже Б. Пастернак рассказал Ольге Ивинской: «Меня начали уламывать, я стоял на своем. Тогда руководство Союза писателей приехало в Переделкино, но не ко мне, а на другую дачу, и меня туда вызвали. Ставский [занимал в 1936–1941гг. должность генерального секретаря Союза советских писателей] начал на меня кричать и пустил в ход угрозы. Я ему ответил, что если он не может разговаривать со мной спокойно, то я не обязан его слушать, и ушел домой… В ту ночь мы ожидали ареста. Но, представьте, я лег спать и сразу заснул блаженным сном. Это со мной всегда бывает, когда сделан бесповоротный шаг» (Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени. – М.,1992, с.157). Но 15 июня 1937 года в «Известиях» было обращение писателей «Не дадим житья врагам Советского Союза». Там была подпись Б.Пастернак. 12 марта 1942 года он писал К. Чуковскому: «пять лет назад я отказывал Ставскому в подписи под низостью и был готов пойти за это на смерть, а он мне этим грозил и все-таки дал мою подпись мошеннически и подложно». Узнав об этом, он сразу же поехал к В.П. Ставскому и требовал опровержения, которого не последовало.

У Б. Пастернака была редкая добродетель – переживать боль других как свою. В дневнике Лидии Чуковской 20 июня 1960 года сделана запись: «Пастернак с годами научился чувствовать чужую боль» (Записки об Анне Ахматовой, СПб. – Харьков, 1996, т.II, с. 308). Когда Б. Пастернак узнал о трагической смерти поэта Паоло Яшвили, обвиненного в желании «обмануть советский народ», он в письме от 28 августа 1937 года написал вдове поэта: «Тамара Георгиевна, милая, бедная, дорогая моя, что же это такое! Около месяца я жил, как ни в чем не бывало, и ничего не знал. Знаю дней десять, и все время пишу Вам, пишу и уничтожаю. Существование мое обесценено, я сам нуждаюсь в успокоении и не знаю, что сказать Вам такого, что не показалось бы Вам идеалистической водой и возвышенным фарисейством. Когда мне сказали это в первый раз, я не поверил. 17-го в городе мне это подтвердили. Оттенки и полутона отпали. Известие схватило меня за горло, я поступил в его распоряжение и до сих пор принадлежу ему». В конце жизни поэт, пережив много потерь и утрат, написал:

Душа моя, печальница
О всех в кругу моем!
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.

Душа. 1956.

В своих Записках Лидия Чуковская приводит слова А.А. Ахматовой: «Борис Леонидович человек благородный, добрый; помогает многим ссыльным и не ссыльным» (запись 14 мая 1953 года).

Военные годы окончательно определили и сформировали христианское мировоззрение Б. Пастернака. Евангельской мыслью проникнуто стихотворение Смерть сапера. Поэт говорит о бессмертии подвига воина, который жертвует своей жизнью ради других. Это не иллюзорное и риторическое бессмертие, о котором любят говорить атеисты, а реальное бессмертие: исполнивший Божественную заповедь становится наследником вечной жизни:

Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья, -
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.

………………………

Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.

В другом стихотворении (Разведчики) говорится о трех бесстрашных воинах, которых хранит молитва:

Их было трое, откровенно
Отчаянных до молодечества,
Избавленных от пуль и плена
Молитвами в глуби отечества.

В стихотворении Ожившая фреска при описании боя смело используются реалии церковной жизни:

Земля гудела, как молебен
Об отвращеньи бомбы воющей,
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища.

Воин между боями вспоминает фреску на стенах часовни, куда водила его мать, и в воображении его встает образ святого Георгия, как бы сошедшего с нее и поражающего врага:

О, как он вспомнил те полянки
Теперь, когда своей погонею
Он топчет вражеские танки
С их грозной чешуей драконьею!

Он перешел земли границы,
И будущность, как ширь небесная,
Уже бушует, а не снится,
Приблизившаяся, чудесная.

В стихотворении Неоглядность, в котором поэт пишет о доблестных русских моряках (Нахимов в звездном ореоле И в медальоне – Ушаков), поэт использует церковный язык:

Непобедимым многолетье,
Прославившимся исполать!
Раздолье жить на белом свете,
И без конца морская гладь.

Исполать – сокращение от: Испола эти деспота (греч. eis polla ete despota – на многие годы, владыка).

Роман «Доктор Живаго», начатый в конце 1945 г. и завершенный 10 декабря 1955 года, явился итогом не только долгого творческого пути, но и попыткой в свете нового христианского мировоззрения осмыслить прожитую жизнь. В письме к своей двоюродной сестре Ольге Фрейденберг (13 октября 1946 г.) писал: «Собственно, это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного, как, в идеале, у Диккенса и Достоевского, – эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое. Роман пока называется «Мальчики и девочки». Я в нем свожу счеты с еврейством, со всеми видами национализма (и в интернационализме), со всеми оттенками антихристианства и его допущениями, будто существуют еще после падения Римской империи какие-то народы и есть возможность строить культуру на их сырой национальной сущности. Атмосфера вещи – мое христианство». Еврейство упомянуто не случайно. Для человека, родившегося в традиционной еврейской семье, национальная идея становится своеобразной религией, являясь причиной отвердевшей веками невосприимчивости к новозаветной истине. В романе «Доктор Живаго» принявший Православие Михаил Гордон выражает мысли самого Б. Пастернака: «Национальной мыслью возложена на него мертвящая необходимость быть и оставаться народом и только народом в течение веков, в которые силою, вышедшей некогда из его рядов, весь мир избавлен от этой принижающей задачи. Как это поразительно! Как это могло случиться? Этот праздник… этот взлет над скудоумием будней, все это родилось на их земле, говорило на их языке и принадлежало к их племени. И они видели и слышали это и это упустили? Как могли они дать уйти из себя душе такой поглощающей красоты и силы, как могли думать, что рядом с ее торжеством и воцарением они останутся в виде пустой оболочки этого чуда…» (Доктор Живаго. Часть четвертая. Назревшие неизбежности). Упомянутое в письме Ольге Фрейденберг антихристианство, составляло основную стихию того общества, в котором последние 40 лет жил писатель. Воинствующий атеизм соеобразно соединялся с неоязычеством (культ партийных вождей и многочисленные памятники-идолы).

Люди, далекие от веры, по вполне понятным причинам пытаются умалить христианское мировоззрение Б.Пастернака, изобразить его мечтательным и неглубоким. Позиция эта предвзятая. Автор хорошо знает православную традицию. Он с любовью и духовной чуткостью обращается к различным сторонам церковной жизни. «В час седьмый по церковному, а по общему часоисчислению в час ночи, от самого грузного, чуть шевельнувшегося колокола у Воздвиженья отделилась и поплыла, смешиваясь с темною влагой дождя, волна тихого, темного и сладкого гудения. Она оттолкнулась от колокола, как отрывается от берега и тонет, и растворяется в реке отмытая половодьем земляная глыба. Это была ночь на Великий четверг, день Двенадцати евангелий. В глубине за сетчатою пеленою дождя двинулись и поплыли еле различимые огоньки и озаренные ими лбы, носы, лица. Говеющие прошли к утрене» (Доктор Живаго. Часть десятая. На большой дороге). Сын поэта Евгений Пастернак пишет: «20 октября его увезли в Боткинскую больницу с обширным инфарктом миокарда. Он пробыл там до 6 января 1953 года… В разных письмах и стихах Пастернак старался передать пережитое им в больнице чувство близости смерти. Он подробно записал, как остро ощутил он в эти минуты реальное присутствие Бога, горячее желание славить и благодарить его. Он рассказывал, что больничная няня, сидевшая неподалеку, припоминала вместе с ним слова различных церковных служб, удивляясь тому, как многое он знал. Кроме запомненных с детства молитв, в бумагах Пастернака сохранились стертые на сгибах листки с выписками из служебных текстов, которые он носил с собою в церковь и постепенно учил. Он любил тихонько подпевать вместе с хором». В стихотворении, написанном за четыре года до смерти, поэт созерцает красоту окружающей его природы и вспоминает сладость и счастье пережитой им радости во время церковной молитвы:

B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.

Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.

Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.

Как разгуляется. 1956.

Работу над романом Б.Пастернак воспринимал как свой христианский долг и видел в этом Божественную волю. Во время, когда готовилась над писателем расправа за публикацию романа заграницей, Б. Пастернак написал письмо заведующему Отделом культуры ЦК КПСС Д.А. Поликарпову: «Люди, нравственно разборчивые, никогда не бывают довольны собой, о многом сожалеют, во многом раскаиваются. Единственный повод, по которому мне не в чем раскаиваться в жизни, это роман. Я написал то, что думаю, и по сей день остаюсь при этих мыслях. Может быть, ошибка, что я не утаил его от других. Уверяю Вас, я бы его скрыл, если бы он был написан слабее. Но он-то оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое».

Роман «Доктор Живаго» как по композиции, так и по идейному содержанию, произведение многоплановое. С религиозной точки зрения самая главная тема в книге – тема жизни, смерти и Воскресения. Первое название романа в рукописи 1946 года – Смерти не будет. Писатель взял эти слова из Апокалипсиса св. апостола Иоанна Богослова: И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло (Откр. 21: 4). Фамилия главного героя романа – Живаго (церковно-славянская форма родительного падежа слова живой) – также указывает на основную мысль. Роман начинается со смерти (похороны матери Юрия) и кончается смертью главного героя. Однако в самом конце книжного корпуса стоит стихотворение Гефсиманский сад, которое говорит о великой победе над смертью.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.

26 ноября 2007 г.