Антология семинарской жизни.
Из воспоминаний отца Евстафия Баслыка. Часть 2

Литература о духовных семинариях, их учащихся и учащих до сих пор остается мало известной даже в православной читающей аудитории. Между тем художественные произведения, мемуарные записки и публицистически очерки, которые, являясь весьма специфическим историческим свидетельством, посвящены внутреннему и внешнему описанию духовных школ, позволяют узнать много интересного об учебном процессе, досуге, быте, фольклоре семинаристов.

Живые, искренние повествования, авторами которых обычно выступают люди, уже умудренные богатым жизненным опытом – прежде всего религиозным (архиереи, священники, преподаватели, выпускники семинарий и др.) дают уникальную возможность исподволь проследить этапы духовного роста, глубже понять причины, побуждающие к беззаветному, жертвенному служению Христу.

Именно поэтому вниманию читателей нашего сайта впервые предлагается «Антология семинарской жизни», в которой будет представлена – в намерено мозаичном порядке – широкая панорама семинаристского житья-бытья XVIII – начала XXI вв.

Александро-Невская церковь г. Минск

Женитьба

Когда я окончил восемь классов и получил аттестат зрелости, отец отказал мне в дальнейшем и в той незначительной материальной помощи, которую оказывал до того времени. Причина – необходимость учить трех младших сыновей и дочерей. Мне же для завершения образования нужно было еще учиться два года. В течение этих лет я жил очень скудно.

Сестра Надежда, мой ангел-хранитель, вышла замуж и в связи с оплатой долгов мужа и постройкой дома сама была в весьма бедственном материальном положении.

Для меня пришло время решить важный жизненный вопрос: ограничиться полученным образованием, или же кончать богословские классы. С русским аттестатом зрелости в Польше нечего было делать. Можно было только устроиться псаломщиком, но это было, что называется, остановиться на полпути. Значит, напрашивался вывод: во что бы то ни стадо заканчивать Духовную семинарию.

Я был великовозрастным, мне уже было двадцать три года. Сам по себе возник вопрос о женитьбе. Может быть, жена поможет материально.

Я обратился к владыке-ректору епископу Антонию со своими житейскими неувязками, прося совета и помощи. Он, поняв мое положение, исхлопотал мне у митрополита Дионисия – семинария считалась митрополичьей – разрешение на женитьбу и посвящение в сан диакона. Одновременно владыка-ректор разрешил мне приехать на занятия только во втором полугодии, давая время на устройство семейных дел.

Лето я, как обычно, трудился в сельском хозяйстве. В то же время я много размышлял, что предпринять в дальнейшем. Один мой знакомый, Василий Осипович Станкевич, окончивший в 1925 году Виленскую белорусскую гимназию, убеждал меня пойти вместе с ним в Россию, прельщая возможностью получить там высшее образование. У него в России было два брата: один в Пятигорске – врач-дантист, второй в Ташкенте – агроном. Он шел к родным. А у меня родных в России не было. Это и сдержало меня. И, как впоследствии выяснилось, очень хорошо, что я не ушел, ибо в грозные тридцатые годы я погиб бы, как погибли почти все перешедшие из Польши в Россию по обвинению в шпионаже.

Между прочим, погиб в те годы и В. О. Станкевич. Он благополучно в 1925 году перешел границу. Братья выручили его из-под ареста. Он окончил медицинский институт, о чем все время мечтал, живя в Польше. Женился, работал врачом. В 1937 году, во время «ежовщины», был арестован по нелепому, общему для всех выходцев из Польши, обвинению в шпионаже и погиб. Погибли по тому же обвинению и оба его брата.

В 1944 году, когда перестала существовать граница между Западной Белоруссией и Советским Союзом, я встречался с отцом В. О. Станкевича – Осипом Станиславовичем. На мой вопрос, что слышно о Василии и других его сыновьях, старик со слезами сказал, что все три сына погибли, только жены их и дети живут.

Итак, принято решение: оставаться в Польше, жениться, закончить Духовную семинарию.

Вопрос о женитьбе очень сложный. От правильного и удачного решения его зависит успех всей жизни человека вообще. А для священника это сугубо важный вопрос. Для священника хорошая жена, можно сказать, половина успеха в его деятельности. Она является его помощницей, и в зависимости от того, помогает ли она мужу или вредит, обусловлено выполнение пастырем его великих обязанностей.

На гражданской работе в случае неудачной женитьбы у мужа есть выход: разойтись с женой, попытать счастья с другой. Там жена прямо не участвует в деятельности мужа, деятельность его бывает не связана с духовной стороной человеческой жизни, а узко специальная – например, инженер. Здесь же священник может жениться один-единственный раз. И деятельность его абстрактная, деликатная, ему приходится иметь дело с психологией человека во всех ее разнообразных проявлениях.

Прежде всего жена священника должна быть хорошей хозяйкой, умеющей создать домашний уют, тепло, мир, добробыт. Она не должна быть расточительной, должна дружно и согласно делить с мужем пастырский крест. А крест этот тяжелый, полный терниев и горечи. Очень многое зависит от жены в деле создания в доме, в семье духа христианской любви, смирения, терпения. Ведь в домашних условиях создается настроение пастыря, с которым он потом уходит в храм Божий для возношения пред Престолом Всевышнего молитв за порученное его попечению, духовному окормлению стадо и для совершения святейшего и спасительнейшего Таинства пресуществления Святых Даров – Причащения Святого Тела и Крови Христовой.

Если дома у пастыря все хорошо, все благополучно – у него на Душе спокойное, умиротворенное состояние. Тогда и молитва у него горячая, одухотворенная, проникновенная, тогда у него и слово поучения задушевное, убедительное, находящее отзвук в сердцах верующих. И верующие чувствуют такое душевное состояние пастыря, проникаются им и одними устами, одним сердцем молятся вместе с ним, верят ему, уважают его, исполняют наставления его.

В таком именно воздействии пастыря на души верующих и заключается выполнение им обязанностей. И если пастырь достиг этого, вызвал в душе верующих отзвук, резонанс – труд его был не напрасен.

Но случается иногда, что жена пастыря не созвучна ему, не делит тягот пастырского креста. Дома нет уюта, мира, покоя, а наоборот – кромешный ад. Пастырь уходит в храм Божий расстроенным, взволнованным, разгневанным. На сердце у него вместо душевного мира бушует пламя возмущения, ненависти, зла. Горе такому пастырю. В храме у него будет не молитва, а мука. Ведь молитва есть возношение ума и сердца к Богу. А его сердце, его ум полностью поглощены суетой мирской, отравлены ядом ненависти, зла, в плену у ди-авола. И вот в то время как язык его чисто механически, несознательно, бездумно произносит чудесные слова молитв, сердце же его, ум его далеки от Бога.

Святая Церковь запрещает пастырю в таком смятенном, бурном душевном состоянии приступать к совершению литургии (Учительные Известия). Но пастырь служит, ибо, рассуждает он, также грешно оставить без прослушивания службы Божией сотни, а иногда, может быть, и тысячи собравшихся верующих, которые не знают о душевном сумбуре пастыря.

Жена священника часто служит посредницей между ним и верующими. К священнику на дом приходят верующие по разным нуждам. Часто они прежде всего встречаются с ней. И вот здесь многое зависит от нее. С каким настроением уйдет прихожанин, что он унесет в сердце своем: уважение ли к дому сему и насельникам его или же недовольство, презрение, осуждение их как людей нечестных, лукавых, обманщиков, проповедующих одно, а в жизни творящих другое, прямо противоположное?

Прихожанин, имея дело к священнику, чаще всего входит в квартиру его через кухню. Особого, парадного хода часто не бывает. Здесь прихожанина встречает жена священника. Как важно, чтобы встреча эта была культурной, теплой, внимательной, даже сердечной. Вежливая встреча, предложение сесть, немедленное сообщение священнику о посетителе, чтобы он не ждал ни одной лишней минуты, создадут у посетителя хорошее впечатление. Или, например, приехали с ребенком кумовья. Устроить ребенка на топчане, помочь неопытной куме приготовить ребенка ко крещению, а затем спеленать ребенка на дорогу домой, и делать все это с доброжелательством – как все это важно и прямо-таки требуется от жены священника!

Мне приходилось встречать очень хороших пастырей, глубоко верующих, умных и деятельных, но все эти качества умалялись их плохими женами.

Например, в Вилейке настоятелем Свято-Мариинской церкви был священник Павел Аноп. Он был очень хорошим пастырем, мягким, чутким человеком. Но жена его, Надежда Львовна, своим нетактичным поведением восстанавливала прихожан против батюшки. Она грубо встречала посетителей священника, вмешивалась в их разговор, устанавливала суммы поборов за требы. Бедный о. Павел со слезами просил ее уйти, не вмешиваться в его дела. Но она была неисправима. Как результат нетактичного поведения жены священника – в приходе ширилось сектантство, баптизм.

Или вот другой случай. Настоятелем одной из Воложинских церквей, Константино-Еленинской, был протоиерей Владимир Доломанов. Казалось бы, идеальный батюшка: не пьет, не курит, ведет примерный семейный образ жизни, не корыстолюбив – за требы не вымогает, а берет, сколько дадут. А баптизм в приходе ширится. В чем же дело?

– Нет любви к ближнему, – сказал священник Свято-Иосифов-ской церкви Воложина. И действительно, это так. Придет прихожанин. Его сухо встречают. Не докладывают тотчас священнику. А когда спустя полчаса доложат, батюшка тоже не спешит выйти к посетителю. Тот сидит на кухне полчаса, час, посматривает на часы – он спешит, а батюшка все не выходит.

Впоследствии я сам убедился, как многое в жизнедеятельности священника зависит от его жены.

Придет, бывало, прихожанин ко мне по какому-либо делу. Его встречает моя жена. Она его сердечно приветствует, узнает в чем дело, посадит и немедленно докладывает мне. Если же ее в это время нет на кухне, прислуга делает это. Я без промедления, невзирая иногда на то, что у меня за столом сидят гости, выхожу к посетителю и так или иначе решаю его дело. Такой порядок вошел, как говорят, в мою кровь и плоть, его я придерживаюсь и сегодня.

Вот почему девушка, связывающая свою судьбу с будущим пастырем, должна хорошо знать, какие обязанности ей предстоит нести, и глубоко поразмыслить над тем, сможет ли она выполнить их. И только твердо и бесповоротно решив, что она с любовью понесет свой жизненный крест, она имеет моральное право связать свою судьбу с пастырем.

А будущий пастырь, выбирая себе подругу жизни, должен предупредить ее о тех терниях и горестях, которые, может быть, выпадут на их долю, и не прельщать ее возможными благами – их и без обещаний супруги разделят пополам. И если девушка окажется умной, серьезной, обязательно верующей и даст свое согласие разделить жизнь с будущим пастырем, можно надеяться, что выбор жены был удачен.

Повторяю еще раз, что от хорошей жены священника во многом зависит успех его деятельности, его личное счастье, авторитет, трудоспособность.

Приблизительно такие мысли сверлили мой ум, когда мне вплотную пришлось решать вопрос о женитьбе, о священстве. Мое безрадостное детство, юность вызвали во мне тоску по хорошему другу, который бы создал атмосферу семейного тепла, уюта. Ведь я не помню материнской ласки, так необходимой человеку на первых порах его жизни. Я внимательно наблюдал за жизнью вообще, за жизнью же священников в частности. Всякое наблюдалось в жизни, и хорошее, и плохое. Готовясь к священству, я понял, насколько строже должен быть выбор подруги жизни священнику.

Впереди у меня было полгода, свободных от занятий. Я работал в хозяйстве и одновременно понемногу прорабатывал программу по догматическому богословию, по Священному Писанию. За это время я знакомился со многими девушками, присматривался к ним. Желающих выйти за меня замуж было много, хотя я совсем не был красавцем. По-видимому, некоторых из них прельщала возможная сытая жизнь, которую вели немногие священники в богатых приходах.

Поговоришь с девушкой – вначале внешне как будто ничего. А присмотришься к ней ближе, глубже – начинаешь находить в ней отрицательные черты. Случайно услышанные в разговоре с ней несколько слов вдруг открывают пустоту ее души, легкомысленность ее характера, ее увлечения и «идеалы». Ее интересует забота о своей внешности, одежде, забавах, веселии. На труд она смотрит, как на неизбежное зло. Ее идеалом является достижение сытой, обеспеченной жизни, причем ей даже не важно, каким путем, какой ценой это достигнуто. На религию она смотрит поверхностно: посещает изредка церковь, по-своему празднует праздники, а внутренняя, духовная сторона религии ей неинтересна, недоступна. На дом, на семью у нее мещанские воззрения: накопление материальных ценностей, обеспечение детям сытой жизни.

В результате этих «исследований» бежишь от такого кандидата в подруги жизни.

Я давно убедился, что городские девушки, даже так называемые представительницы интеллигенции, – более развязны, морально неуравновешенны, менее подготовлены к серьезной и строгой семейной жизни (да к тому же где-либо в селе) какую предстоит вести пастырю, чем, скажем, жительницы деревни того времени. Жители деревни в своем большинстве, если так можно выразиться, ближе к Богy, чище морально, чем горожане. Сам уклад деревенской жизни, постоянный труд на лоне природы, постоянное общение с природой, зависимость от сил природы оказывают большое влияние на мировоззрение жителей деревни, на их религиозные убеждения.

В городе было много соблазнов, свободомыслия, духа растления, приводящих к падению нравственности. Поэтому понятно, что я, сам выходец из деревни, душою своею тянулся к деревне и в деревне надеялся найти то, что ближе всего соответствовало моему «идеалу», моим желаниям. Мне хотелось встретить умного, простого, серьезного человека, родного мне душою, с которым бы я потом в жизни делил и горести и радости, выпавшие на нашу долю. Радости, конечно, легко делить, а вот помочь в горести не всякий способен. Я же готовился к худшему. Ничего хорошего я не ждал от польского католического государства. С другой же стороны, религии вообще, православию в частности, грозил воинствующий атеизм востока, поставленный во главу угла государства. Поэтому выбор мой был строгий.

В выборе невесты у меня получились расхождения с отцом. Он смотрел на брак со старых позиций. Преобладающую роль у него играла зажиточность невесты, приданое. При этом он строил планы приданым невестки укрепить свое хозяйство. Но из прежней жизни я знал, что здесь устами отца говорит мачеха, которая печется только о своих детях, об их обеспечении за наш пасынковс-кий «горб». Впоследствии все мы, дети первой жены отца, неоднократно убеждались в этом.

Я, конечно, строго держался своих взглядов: мне нужен хороший человек, друг, независимо от его материальных средств. Средства – дело нажитое и проходящее. Я уже остановил свой выбор на своей будущей жене. Но отец и мачеха все время нервировали меня, предлагая то одну, то другую девушку знакомых им зажиточных людей. В частности, мне прожужжали уши про дочь одного мельника: мол, и красивая, и богатая, и хозяйственная, и т. п. Я кое-что слышал о ней. Чтобы доказать отцу ошибочность его взглядов, я согласился вместе с ним поехать к этому мельнику.

В один прекрасный день на святках мы позавтракали и направились в «огляды», как говорят в деревне в таких случаях. Приехали. Остановились у хорошо знакомого отцу соседа мельника. Отец остался гостить у соседа, а я один пошел знакомиться с девушкой. Договорились с отцом, что в часа три он придет к мельнику «выручать» меня. Если же девушки не будет дома, то я скоро вернусь к соседу.

Мне повезло. Объект моей заинтересованности был дома. И сразу же разочарование: на стук в дверь девичий голос говорит: «Проше». И далее, на мое русское «здравствуйте», ответ опять по-польски: «Дзень добры». Но я не спешил делать выводы, – может быть, это еще ничего не говорящий факт.

Осматриваюсь кругом. Новый добротный, еще не оконченный деревянный дом. Кухня. Девушка стирает белье. По приметам она и есть рекомендуемая мне невеста. Девушка как девушка – среднего роста, стройная фигура, по-будничному одета. Только выражение глаз неясное – какие-то неспокойные, ничего на первых порах не говорящие. Продолжает работу.

Предлагаю оставить работу. Она догадалась, в чем дело, пригласила меня в комнату, переоделась. И вот началась беседа, затянувшаяся на несколько часов. О чем мы только не говорили! Я, что называется, был в ударе. Меня смешила моя роль. Первое впечатление было определенно отрицательное. Но ведь нужно было до конца произвести «исследование». Я и шутил, и говорил о серьезных вещах, выпытывал взгляды на жизнь, на вещи. И в то же время в уме делал сравнения с моей избранницей. Сравнение это было во всех отношениях в пользу избранницы. Прежде всего, меня весьма неприятно поразило то, что девушка очень часто без нужды пересыпала свою речь польскими выражениями, хотя я говорил только по-русски, иногда допуская белорусские выражения. Что это? Показ своей культуры? Но эта ее польская культура была несовершенной. Польский язык ее можно назвать «тутэйшим». Он был пересыпан польскими словами в белорусском произношении, как, впрочем, в то время говорило большинство простых местных жителей.

Беспрерывная многочасовая беседа и развлекла меня, и в то же время утомила. Развлекла, ибо я видел пред собою простую, не умеющую притворяться девушку, которая старалась блеснуть предо мною, как ей казалось, своими культурными достоинствами и материальными возможностями. Она была стопроцентной представительницей типичного деревенского кулачества, для которого весь смысл жизни заключался в одном только накоплении материальных благ и самодовольном любовании ими. Утомила меня эта беседа потому, что я сознавал ее бесцельность. С первой минуты, с первых слов я почувствовал антипатию к этой девушке, которая в течение разговора увеличивалась. Но продолжал болтать, ожидая прихода отца, ради которого, собственно, и игралась эта комедия. Нужно было доказать отцу, убедить его в ошибочности его устаревших воззрений.

Уже стемнело, а отец все еще не приходил. Оказывается, они с соседом уже успели плотно закусить и выпить, что ясно отражалось на их лицах и поведении, когда они пришли. Я же был голоден, ведь после завтрака прошло много времени. Хозяева даже не догадались угостить желанного, как потом выяснилось, кандидата в зятья обедом.

Наконец пришли отец с соседом мельника. Видя мой хмурый вид голодного и утомленного бесцельной беседой человека, думающего только о том, как бы скорее убраться домой, отец знаками спросил у меня, ел ли я. Ответ отрицательный. Похмурнел и отец. Как выяснилось после, сосед мельника за чаркой водки кое-что рассказал отцу о девушке и семье – явно не похвальное. Но нужно было комедию доиграть до конца. Хозяева собрались нас угощать – с кухни доносились запахи приготовленной пищи. Ведь старики были знакомы, и мельник не хотел отпустить без угощения.

Когда пришел отец с соседом, мне стало легче. Я отдыхал и молча слушал болтовню стариков. Я чувствовал недовольство отца, проскальзывавшее в его речи. Но когда пригласили к столу, оказалось, что собравшейся компании нечего есть. На семь человек одна колбаска и немного поджаренного сала. Отец мой любил плотно поесть и у нас в семье питание было обильное, сытное. Увидев скудно накрытый стол, отец с укоризной посмотрел на хозяина, потом сочувственно на меня. Но нужно «огляды» довести до конца. Отца, привыкшего всякое в жизни встречать, поразила присущая многим кулакам скупость. Ведь богат был хозяин, хвалился мельницей, хозяйством, деньгами. И, как выяснилось, жалел поесть. Что ж хорошего ждать от отпрыска, прошедшего такую школу?

Кое-как окончили трапезу. Распрощались с «хлебосольными» хозяевами, поблагодарив за знакомство, за угощение. Пошли к соседу – ведь там была наша лошадь.

В хате у соседа меня спросили, каковы мои впечатления. Что я должен был сказать? Скорее бы, отряхнув прах с ног моих, уехать и забыть про богатого мельника и его дочь!.. Здесь прорвало и отца. Он был оскорблен таким приемом и осуждал хозяина. По дороге домой все время возмущался мельником, ругал своего кума, шляхтича-поляка, рекомендовавшего «невесту», и подтвердил правильность моего решения. После этого ни отец, ни мачеха не навязывали мне своих кандидаток, предоставив самому решать сложный вопрос женитьбы.

Сегодня, а впрочем, не только сегодня, – и тогда эта история выглядела смешно. Но она поучительна в смысле познания людей, их невежества, чванства, скряжничества, глупости, устарелых понятий, поучительна в смысле познания той эпохи.

Кто же такая была избранная мною невеста, моя будущая жена? Простая крестьянская девушка – Александра Варфоломеевна Ива-шевич, окончившая народную школу. В то время это считалось для Деревни вполне достаточным, лишь очень немногие учились дальше. Скромная, миловидная, умная, глубоко верующая, трудолюбивая, хорошая хозяйка дома, хорошая мать детей, верная подруга пастыря, готовая разделить с ним не только пополам, но даже взять большую часть жизненного креста, выпавшего на нашу долю, – такой она предвиделась мне и такой оказалась в жизни.

Познакомился я с ней случайно. Затем встречи наши стали частыми. И чем более мы узнавали друг друга, тем больше она мне нравилась. Нравилось в ней все: простота обращения, отсутствие всякой рисовки, хвастовства, серьезные взгляды на жизнь, на труд, на семью, глубокая вера в Бога, в Промысел Божий, сердечная доброта и прочее. Чувствовалось глубокое сродство душ, взаимная симпатия.

Когда был поднят вопрос о возможности нашего брака, ее родные вначале высказали даже нежелание и пытались убедить ее отказаться. Мои же родные после описанных мною выше «огляд» предоставили мне полную свободу действий.

В конце января 1926 года мы обвенчались, была сыграна, как говорят, наша свадьба. Спустя 3 – 4 дня я уехал в семинарию наверстывать пропущенное учебное полугодие.

Окончание семинарии и начало пастырского служения.

Свято-Троицкий храм монастыря

Занятия, затем переходные экзамены с 1-го по 2-й богословский класс и выпускные прошли для меня вполне успешно. Невзирая на то, что я уже был священником и «разжалованию» не подлежал, я продолжал серьезно заниматься. Для меня важным было не только приобретение знаний. Потому, когда я в последующем встречался с академиками даже советской генерации, то чувствовал себя в общении с ними в полном смысле слова, как говорят, в своей тарелке.

Помнится мне задушевное, я бы сказал, прощание с о. ректором Николаем Тучемским. После традиционного выпускного вечера с традиционными речами и после чашки чаю у классного наставника нашего, всеми нами глубоко уважаемого Аполлона Иосифовича Сморжевского, я зашел к о. ректору проститься. Я сказал ему, что в связи с успешным окончанием выпускных экзаменов и получением аттестата я теперь уже обращаюсь к о. ректору, как первоприсутствующему члену Виленской Духовной Консистории, с просьбой помочь мне, своему воспитаннику, получить приход. Не ответив прямо на мою просьбу, о. ректор вдруг разразился тирадой: «Вот вы только сегодня пришли ко мне просить приход. А о. Платон Слиж еще пред Св. Пасхой начал ходить каждую неде-лю и все клянчит приход. Скажите, что вы плохого сделали ему, что он всегда вас обливает грязью?»

Я был поражен этим признанием о. ректора и ответил ему, что приходить раньше и просить приход считал преждевременным. Теперь же, когда экзамены успешно завершены, я счел своевременным просить содействия в трудоустройстве. Что же касается инсинуаций о. П. Слижа, то это является для меня полной неожиданностью. Я не знаю в данный момент, что и подумать об этом...

Действительно, я был ошарашен этим признанием. Не верить о. ректору у меня не было оснований. Так чем же объяснить такое двурушничество по отношению ко мне о. П. Слижа? В глаза он прикидывается как бы другом, а вот за глаза клевещет на меня. Искренними, сердечными друзьями мы, конечно, не были – что-то внутреннее, глубокое, неуловимое претило мне в нем. А причины для дружбы у нас как будто бы были. В течение шести лет мы с ним на одной лавке сидели, вместе диаконствовали, священствовали, последний год в одной комнате жили. И отношения наши были как будто доброжелательными. Разница между нами была немалая, конечно. Я был гораздо способнее его, помогал ему в писании сочинений, подсказывал ему на уроках. Я учился в первом разряде, он – во втором. Он был гораздо богаче меня, один в семье учился и не терпел такой нужды, как я. У него был лучше голос, он рисовался своим голосом. У меня же голос был хуже, но я лучше владел им, знал хорошо пение, был регентом хора, хорошо знал устав, службу.

Так в чем же дело? Единственное объяснение предательского отношения ко мне П. Слижа – зависть, карьеризм. Он завидовал мне и боялся, что я получу лучший приход. Здесь проявилась в нем та скрытая отрицательная черта его характера, которую я интуитивно чувствовал и которая удерживала меня от глубокой дружбы. Поэтому он и обливал меня грязью в глазах о. ректора Николая Тучемского с целью забежать мне вперед. Но протоиерей Николай Тучемский, при некоторых его странностях, был весьма порядочным человеком.

Впоследствии в жизни наши дороги – П. Слижа и мои – неоднократно скрещивались. Он стремился к карьере, к власти любою ценою. Меня он ненавидел всеми фибрами души. Стараясь меня стереть с лица земли, он клеветал на меня гражданским властям польского католического государства, которым продался душою и телом. Но об этом – в свое время.

Итак, Духовная семинария окончена. Впереди меня ждала жизнь со всеми ее превратностями.

Материал подготовил Сергей Никитин
студент 2-го курса