|
| Монахиня Евфимия (Пащенко). Храм неразрушимый: Рассказы. — М. : Изд_во Сретенского монастыря, 2010. — 256 с. — (Серия «Современная православная проза») |
Приводим отрывок из книги.
Храм неразрушимый
Если вы окажетесь в К-ве, то непременно увидите этот полуразрушенный дом, похожий на медленно тонущий корабль. Он стоит на холме, под которым раскинулось село К-во, ныне захудалый лесопункт. Перед домом две старые яблони. Чуть в стороне— кладбище и пустырь. Говорят, что на месте пустыря стояла сгоревшая в начале 1920-х годов деревянная церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. Последним священником, служившим в этой церкви, был отец Георгий Маляревский.
Родом он откуда-то с Харьковщины и на Север попал весьма необычным образом. Кто-то из его бывших приятелей по учительской семинарии перебрался на жительство в наши края и пригласил друга погостить, а заодно посетить известные на всю Россию северные монастыри — Соловецкий, Сийский, Веркольский — и поклониться святыням. Георгий думал, что задержится на Севере месяц-другой, а вышло так, что остался здесь навсегда. Именно здесь нашел он свою первую и единственную любовь в лице дочери к-вского священника, отца Николая Азарьина, Капитолины, которую за малый рост близкие и знакомые звали Капанькой.
В местной церковно-приходской школе для Георгия нашлось место учителя. А поскольку юноша был человеком глубоко верующим, да еще имел замечательные голос и слух, то вскоре он стал незаменимым помощником отца Николая, а значит, и подходящим женихом для отвечавшей ему взаимностью Капаньки.
Прошло года три, и местный епископ рукоположил молодого учителя во диакона. А немного позднее, когда неизлечимо больной отец Николай подал прошение о выходе за штат, — в священники для к-вской церкви (примерно за год до того, как Георгий Маляревский стал диаконом, в том же Казанском храме он был обвенчан со своей ненаглядной Капанькой).
Отец Георгий и его матушка были полной противоположностью друг другу и внешне, и по нраву. Отец Георгий был высокий, полный, по-южному темпераментный, с громким голосом. А худощавенькая матушка Капитолина росточком едва доходила до груди своему супругу и была тиха и немногословна. Отец Георгий был человеком очень смелым. А Капанька боялась темноты, мышей, грозы, резких звуков — в общем, едва ли не всего на свете. Возможно, причиной столь невероятной робости маленькой матушки были либо ранняя смерть ее матери, либо суровый нрав отца. А может, она просто была такой от природы. Впрочем, несмотря на все различия в характерах отца Георгия и матушки Капитолины, оба они были незлобивые и горячо и беззаветно любили друг друга. Об отце Георгии матушка заботилась как о дитяти. Поскольку он был не прочь вкусно поесть, она готовила ему его любимые кушанья, среди которых, разумеется, были украинские галушки и вареники. Матушка следила за тем, чтобы одежда отца Георгия всегда была чистой и аккуратной. Когда он отправлялся в храм, она, привстав на цыпочки, поправляла на его спине сбившуюся набок цепочку от наперсного креста. Капанька сопровождала отца Георгия, когда он шел в гости. И когда по одной ей известным признакам замечала, что батюшка выпил лишнего, незаметно и тихо теребила его за рукав рясы. Отец Георгий, как бы ни хотелось ему еще повеселиться, учтиво прощался с хозяевами и вместе со своей матушкой отправлялся домой. В домике у них царили удивительные мир и покой. Хранительницей этого мира и покоя была матушка Капитолина. Отец Георгий знал, что, придя домой, он всегда найдет там любовь, утешение и радость, которыми щедро одарит его ласковая Капанька.
Детей им Бог не дал. Всю свою любовь отец Георгий и его матушка дарили друг другу и своему бедному храму, который был для них лучшим храмом на свете. Отец Георгий почти ежедневно совершал богослужения и требы. Причем плату за требы брал самую скромную, а с бедняков и вовсе не взимал ничего. Половину доходов он тратил на милостыню бедным и на украшение храма. На свои средства он позолотил иконостас и заказал на икону Казанской Божией Матери, считавшуюся чудотворной, серебряный венец с красивыми вставками-капельками из цветного хрусталя. Кроме того, умея неплохо рисовать, отец Георгий поновил поврежденные образа и даже сам написал для храма несколько икон. А маленькая матушка вышивала для храма покровы, покровцы, воздухи, подзоры и полотенца. Благодаря заботам отца Георгия и его матушки маленький и бедный Казанский храм внутри выглядел очень уютно, почти по-домашнему. Многочисленные большие и маленькие иконы были убраны вышитыми полотенцами, на амвоне — цветная домотканая дорожка, от печки в углу веяло теплом и уютом. Вся жизнь отца Георгия и матушки Капитолины была связана с их любимым Казанским храмом. Служение в нем было их жизнью.
В свободное время отец Георгий с матушкой занимались хозяйством. У них был небольшой огород, курочки, две ангорские козы, из шерсти которых матушка вязала носки, варежки и телогреечки для знакомых, для бедных и для своего дорогого Юриньки, как она ласково называла отца Георгия, когда они были одни. Отец Георгий очень любил выращивать ягоды. Возле дома у него росли и смородина разных сортов и цветов, и малина, и клубника, и крыжовник. Ягодами и саженцами батюшка охотно делился со всеми желающими. Однажды отец Георгий раздобыл где-то две маленькие яблоньки и посадил их перед своим домом. И как же хороши были те яблони по весне, когда сплошь покрывались благоуханным цветом! Сидя у раскрытого окна, попивая чай из тульского самовара с десятком медалей на блестящем боку, любовались на них счастливые батюшка с матушкой…
В редкие вечера, когда отец Георгий был дома, они с матушкой садились у стола, под керосиновой лампой с розовым абажуром. Матушка рукодельничала— шила, вязала или вышивала что-нибудь либо для храма, либо для бедных, либо для своего Юриньки. А отец Георгий читал вслух жития святых либо что-то из Пушкина или Гоголя. Разумеется, пропуская самые страшные места, чтобы не волновать Капаньку.
Так, тихо и мирно, во всяком благочестии и чистоте, они прожили вместе почти сорок лет. Пережили и революцию, и Гражданскую войну. К счастью, революционные бури почти не коснулись К-ва. Да и батюшка с матушкой были слишком далеки от всего, что совершалось за пределами их храма и мирного домика на холме. Когда стали собирать ценности для голодающих Поволжья, под предлогом этого арестовывать священников и громить храмы, казалось, что беда обойдет стороной Казанскую церковь — никаких ценностей в ней не было. Да и отец Георгий первым в селе отдал «на голодающих» все имевшееся в его доме серебро— несколько ложек, крохотную рюмочку, из которой пил перед обедом рябиновую настойку, и даже родительскую память — серебряные часы-луковицу. А сердобольная матушка упросила Юриньку пожертвовать еще и серебряную ризу с домашней иконы Казанской Божией Матери, которой их благословил при венчании ее отец. И отец Георгий немедленно это выполнил. Жалко им было гибнувших от голода людей. Они искренне верили, что хоть немного, да сумеют им помочь.
Однако вскоре в домик отца Георгия явились незваные гости. «Отрекись от Христа, сними сан, закрой церковь», — потребовали от него. Он отказался. «Пожалеешь, поп», — сказали искусители и ушли. Спустя два дня, поздним вечером, они пожаловали снова, арестовали отца Георгия и увезли в городскую тюрьму. Заодно перевернули все вверх дном в его домике и прихватили с собою то, что им приглянулось. Вместе со священником арестовали всех, кто трудился при Казанском храме. Маленькую матушку не тронули. Когда забирали отца Георгия, перепуганная Капанька, дрожа и всхлипывая, забилась в угол. Когда же на ее глазах один из богоборцев сорвал со стены Казанскую икону Божией Матери — ту самую, ризу с которой они пожертвовали для голодающих, — и со всей силы швырнул ее на пол, так что осколки стекла брызнули во все стороны, матушка слабо вскрикнула и упала замертво. Потом она очнулась, но совсем перестала говорить и почти постоянно беззвучно плакала. Кто-то из дальних родственников забрал ее к себе.
Разумеется, арестованного священника не могло ожидать ничего хорошего. Хотя было очевидно, что он ни в чем не виновен, его могли объявить контрреволюционером за один лишь отказ отречься от веры. В лучшем случае его ожидало несколько лет лагерей. В худшем и более вероятном — расстрел. Случилось иначе. Через три месяца отца Георгия выпустили. Но в К-во вернулся не здоровый, энергичный человек, а изможденный старик, волочивший правую ногу. Правая рука его безжизненно висела. Говорил он медленно, с трудом и почти утратил память. Можно было лишь догадываться, что пережил он за те три месяца, что провел в тюрьме. Очевидно было одно — служить он больше не сможет.
Впрочем, отец Георгий надеялся, что будет хотя бы ходить молиться в свой храм. Если даже сам не дойдет, то его отведет туда верная Капанька. Но то, что он увидел и узнал, возвратясь в К-во, окончательно сломило его. На месте Казанского храма зловеще чернело пепелище. Храм сгорел спустя месяц после его ареста. Пожар начался ночью, причем храм загорелся сразу со всех сторон: видимо, его подожгли. Пока люди сбежались к храму, весь он уже был объят пламенем. Вокруг суетились местные безбожники-активисты, делавшие вид, что пытаются тушить огонь, а на самом деле мешавшие людям войти внутрь, чтобы спасти иконы.
Вдруг послышался отчаянный женский крик: «Матушка! Владычица! Господи, помоги!» — и внутрь горящей церкви, осенив себя крестным знамением, бросилась женщина. Сначала никто не понял, кто это. А когда поняли, ужаснулись и устыдились собственной трусости. Женщиной, бесстрашно бросившейся в пламя спасать чудотворную Казанскую икону, была матушка Капитолина, тихая, робкая старушка, боявшаяся едва ли не всего на свете. Проходили секунды, казавшиеся вечностью. Многие тогда отчаянно молились, чтобы Господь сотворил чудо, извел из огня маленькую матушку целой и невредимой. Но вокруг бушевало пламя… и вдруг с грохотом, взметнув снопы искр, рухнула крыша… Вот и все, что узнал отец Георгий о гибели своего храма и своей Капаньки…
Осиротевший батюшка водворился в своем осиротевшем домике. Попытался было копаться в огороде, но одной левой рукой не смог возделать и маленькой грядки. Оставалось одно — просить помощи у бывших прихожан. Мало кто согласился помочь своему пастырю: кто поспешил отречься от Бога, кто испугался, что, помогая «попу», пострадает сам. Нашлись и такие, кто решил, что если церковь сгорела, а священник-чужак больше не сможет служить, то в нем больше нет никакой надобности. Не многие, кто не забыл доброту и щедрость отца Георгия, подавали ему милостыню: кто — хлебом, кто — картошкой.
Настала весна, и под окном отца Георгия зацвели яблони. Тяжело было ему встречать весну в опустевшем доме, за окном которого, сквозь ветви цветущих яблонь, виднелось пепелище — могила его Капаньки. Вспоминая безвозвратно минувшие счастливые годы, безутешно плакал отец Георгий.
Как-то поздним вечером, накануне воскресного дня, брел он домой из К-ва с мешочком прошлогодней проросшей картошки, которой дала ему бывшая прихожанка. До дома оставалось всего ничего, когда отец Георгий увидел, что с кладбища навстречу ему, хохоча и горланя революционные песни, идет ватага изрядно подвыпивших деревенских парней. У некоторых в руках были палки. Встречи с парнями отец Георгий не боялся— всех их он когда-то крестил, исповедовал и причащал, учил Закону Божию и угощал ягодами. А его матушка одаривала их рубашонками, носочками и варежками, кормила пряниками и орехами. Впрочем, эти ребята давно отреклись от Бога и поснимали крестильные крестики. Теперь они гордо величали себя комсомольцами, горели желанием «раздуть мировой пожар» и поскорее «разрушить до основанья» весь существовавший прежде мир. Пока же эти юные рушители мира упивались самогонкой да ради забавы сбрасывали со старых могил кресты.
Парни быстро поравнялись с отцом Георгием.
— Гляди, ребята, поп идет, — закричал один, Иван, подскочил к отцу Георгию, дыша ему в лицо перегаром, сорвал с него нательный крест и втоптал его в грязь. — Ну что, опиум, где теперь твой Бог?
— Ваня, Миша, Саша, что вы делаете? — ужаснулся отец Георгий. — Ведь вы же крещеные… Побойтесь Бога!
— А мы Его не боимся! — глумливо захохотала пьяная ватага. — Нет никакого Бога! Вот мы влезем на небо и всех этих богов разгоним и перебьем! Бей попа, ребята! Посмотрим, придет ли Бог его спасать?
И они принялись избивать отца Георгия — кулаками, ногами, палками. Так, как били в тюрьме, когда следователь тщетно пытался заставить его признаться в «контрреволюционной деятельности» и стать доносчиком. Когда же парням надоело бить отца Георгия, они увидели, что священник не подает признаков жизни. Тогда, чтобы скрыть следы убийства, они затащили его в дальний угол кладбища и бросили в канаву. А сами поспешно убрались восвояси.
Но отец Георгий был еще жив. Он очнулся от пронизывающего холода и такой резкой боли в голове, что хотелось кричать. Попробовал разлепить веки, но вокруг все поплыло, закружилось. Попытался поднять здоровую левую руку, чтобы перекреститься, но она не слушалась. Он попытался молиться, но из-за сильнейшей головной боли молитва не шла на ум. Вспомнилось только одно — слова, которые возгласил в смертной муке на Кресте Христос Спаситель: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф 27, 46)
— Христос Воскресе, Юринька, — вдруг услышал отец Георгий. Превозмогая боль, он открыл глаза. Перед ним стояла его Капанька, светлая и радостная, как в день их свадьбы. С ее приходом отец Георгий перестал ощущать боль и холод.
— Капанька? — удивился отец Георгий. — Ты жива? А мне сказали, что ты…
— Что ты, что ты, Юринька, — улыбнулась ему маленькая матушка. — У Бога нет мертвых — у Него все живы. И мы с тобой тоже живы, Юринька. Вставай, пойдем скорее в наш храм. Ждут тебя. Пора литургию служить.
— Нет, Капанька, — вздохнул отец Георгий, — не служить мне больше. Да и храма нашего нет. Одно пепелище.
— Нет, Юринька, — твердо и уверенно возразила ему матушка. — Храм наш стоит, как прежде. Слышишь, как звонят колокола? И никому никогда не разрушить его, как никому и никогда не удастся сокрушить нашу православную веру. Ведь с нами Бог, Юринька. Если Бог за нас, кто против нас? (Рим 8, 31)
И тут воспрянувший духом отец Георгий услышал громкий и призывный колокольный звон. Он поднял голову и увидел свой храм, такой же, как и прежде. Нет, еще более прекрасный и величественный. И увидел множество народа, спешащего в него на воскресную литургию.
Он поднялся с земли, пройдя сквозь свое остывающее тело, и, взяв матушку за руку, поспешил в храм, где сонм новомучеников земли Российской совершал пасхальную литургию и звучала победная песнь: «Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало…»
