Преподобный Дионисий Радонежский – тихий герой Смутного времени

Преподобный Дионисий Радонежский Четыреста одиннадцать лет отделяют нас сейчас от того дня, когда предки наши в далеком XVII веке освободили, при помощи Божией, Москву от польско-литовских захватчиков. Смутное время закончилось. Россия понемногу оживала, хотя еще за несколько месяцев до того ее дальнейшее существование представлялось весьма и весьма сомнительным, если не сказать – почти невероятным. Но «последние люди», как они себя сами называли, русские 1610-х годов, встали на защиту веры и Отечества и, вопреки человеческой логике, милостью Божией (как, наверное, и все в жизни нашей Родины совершается) победили.

В благодарной памяти народной остались имена патриарха Ермогена, Кузьмы Минина, князя Димитрия Пожарского, князя Михаила Скопина-Шуйского и многих, многих других… Но есть одно имя, которое не очень-то часто упоминается, не на слуху; это имя прп. Дионисия Радонежского, архимандрита Троице-Сергиева монастыря в 1610–1633 гг.; между тем, не будь сего кроткого и смиренного подвижника, кто знает, может, и не праздновали бы мы славный день освобождения Москвы.

То, что не под силу оказалось ни военачальникам, ни боярам и князьям, смог совершить кроткий монах – архимандрит Дионисий

Судьба прп. Дионисия довольно необычна: истинный монах по образу мыслей и складу характера, он, верно, был бы рад всю жизнь провести в тихой келии, в трудах и молитве, неведомым миру. Однако Промыслом Божиим прп. Дионисий был поставлен на должности, потребовавшие от него государственного ума, решительности, активной деятельности, в том числе и политической. В то время, когда вся Русь была разорена, в Москве – поляки, на местах – растерянность и смута, везде бродили шайки разбойников и иноземные отряды, царя не было, а патриарх находился в плену и вскоре претерпел мученическую кончину, во всем Отечестве оставалось только одно место, могущее вдохновить народ на спасение своей веры и страны, – Троице-Сергиева обитель. А он, прп. Дионисий, был ее настоятелем. Он один мог, встав у кормила корабля Российского, вывести его из этой смертельной стремнины; тихий инок, исполняя заповедь любви к ближним, принял на себя этот труд. И совершилось чудо: то, что не под силу оказалось ни военачальникам, ни боярам и князьям, то смог совершить подкрепляемый Богом кроткий монах – архимандрит Дионисий. Когда вчитываешься в источники, порой потрясаешься этой картине: как чадолюбивый отец, он буквально выстрадывает и вымаливает каждый шаг освобождения милой своей Родины, просит, умоляет, вдохновляет, мирит, отдает всё, что есть, лишь бы спасти Православную Россию. И, когда славный час пробил, возблагодарив Господа, снова уходит в тень, в келью архимандричью… Рассмотрим же поподробнее эту первую часть жизни преподобного Дионисия, одного из великих героев Смутного времени.

Итак, прп. Дионисий Радонежский (в миру Давид Федорович Зобниновский) родился около 1570 г. в городе Ржеве (Тверская губерния), отчего он иногда именовался, по обычаю того времени, Ржевитином, и был крещен в честь прп. Давида Солунского. Когда ему было пять или шесть лет, родители его (Феодор и Иулиания, впоследствии в монашестве Феодосий и Иулия) переехали в г. Старицу той же губернии, где отец будущего архимандрита был выбран в старосты ямской слободы. Там же, в Старице, отрок Давид был отдан для научения грамоте двум Старицким монахам, один из которых (Герман Тулупов) спустя много лет будет монахом Троице-Сергиева монастыря при архимандритстве своего бывшего ученика.

По свидетельствам знавших его в то время, Давид был прилежен в учении: «страху Божию присно прилежа и учению усердно внимая»^[1], скромен, старался уклоняться от детских игр и шалостей, за что сверстники часто смеялись над ним, обзывали каким-то прозвищем и даже порой били его. Словом, будущий преподобный в детские годы был тем, что в наше время называется «белой вороной», «недостаточно социализированным» ребенком и проч. Однако это послужило только к укреплению характера будущего святого, «он не сделался ни озлобленным, ни запуганным»^[2] вследствие такого давления и впоследствии принес Церкви и Отечеству неоценимую пользу.

По окончании учебы Давид, достигший к тому времени совершеннолетия, хотел уйти в монастырь – вероятно, по склонности к иноческой жизни и, может быть, ученым занятиям, которые в то время возможны были почти в одних только богатых монастырских библиотеках (а усердие к учебе отрока Давида делает такое предположение вполне вероятным). Однако родители будущего преподобного иначе видели жизненный путь своего сына; Давид, «понуждением родителей своих»^[3], отказался от мысли поступить в монастырь, женился на некоей девице Вассе и в скором времени был рукоположен во священника и поставлен служить в церковь Богоявления Господня в селе Ильинском, одном из владений Старицкого Успенского мужского монастыря. Тут бы можно было вздохнуть, что молодой Давид уж очень податлив был на внешнее влияние, но невольно ведь на память приходят сходные, пусть и не во всем, обстоятельства жизни великого прп. Сергия, тоже примерно в этом возрасте поставившего волю родительскую выше того, что желало его сердце. Конечно, мы знаем и противоположные примеры в житиях святых, однако ж не будем считать и такое поведение недостатком характера: у каждого свой путь. А характер у прп. Дионисия, как мы видели выше и увидим еще ниже, как раз был очень сильный.

Прослужив в звании приходского священника около шести лет, отец Давид овдовел

Прослужив в звании приходского священника около шести лет, отец Давид овдовел; в то же время скончались и оба его сына, Василий и Косьма. Очевидно, что такие обстоятельства не могли не подвигнуть отца Давида к исполнению его давнего желания – принятию монашеского пострига; тем более что по действовавшим тогда правилам (согласно определениям Стоглавого собора) вдовый священник не имел права совершать литургию, и, следовательно, обстоятельства теперь более чем благоприятствовали уходу его в монастырь. Священник Давид оставляет с. Ильинское, уходит в Старицкий Успенский монастырь и вскорости принимает там постриг с именем Дионисий. Это событие предположительно датируется 1601–1602 гг. Однако уже в 1605 г. мы видим, что прп. Дионисий имеет сан архимандрита; до этого же он некоторое время был монастырским казначеем. Столь быстрое возвышение еще довольно молодого иеромонаха можно объяснить его высокими личными качествами и, как отмечает исследователь Д. И. Скворцов, хорошим образованием и начитанностью, которые, по-видимому, были очень быстро замечены монастырскими властями: еще даже до назначения прп. Дионисия казначеем «ему поручают вместе с другими монахами поездку в Москву для церковных треб монастыря; <…> потребы эти касались, между прочим, и церковных книг»^[4]. Во время этой поездки прп. Дионисию пришлось перенести искушение: какой-то человек, увидев статного инока в толпе народа, грубо обругал его; но прп. Дионисий с таким смирением и спокойствием ответил на оскорбление, что поразил не только слышавший это народ, но и самого обидчика, который устыдился и попросил у святого прощения. Эпизод небольшой, но к вопросу о силе смирения весьма достойный упоминания.

Старицкий Успенский монастырь. Рис. из журнала «Нива»

По возвращении из Москвы прп. Дионисий, как уже упоминалось выше, поставлен был казначеем, а вскоре за тем и архимандритом Старицкого Успенского монастыря. Однако эти повышения не предвещали особых перемен в довольно тихой жизни преподобного: монастырь был небольшой, от Москвы удаленный. И такая жизнь, как кажется, была вполне по сердцу описываемому святому и соответствовала его душевному устроению и данным ему талантам: тишина, молитвы, довольно уединенная монашеская жизнь…

События Смуты полностью перевернули судьбу безвестного архимандрита, заставив его быть тем, кем он, надо думать, не очень хотел быть

Однако Бог судил иначе. Над Россией уже поднималось зарево Смуты, и совсем вскоре ее события полностью перевернут судьбу безвестного Старицкого архимандрита, заставив его быть тем, кем он, надо думать, не очень хотел быть и, на взгляд человеческий, неспособен был быть… Но дивны дела Господни, и еще один пример тому – житие прп. Дионисия.

В 1605 году в Москве воцаряется Лжедмитрий I; перед въездом в столицу самозванец потребовал от перешедших на его сторону москвичей истребления всех своих врагов. Зверски были убиты юный и, как говорили, очень добрый и талантливый царь Федор Борисович и его мать, вдова Бориса Годунова, последовали и другие расправы… А еще ведь в число «противников законного царевича» входил – ни много ни мало – сам Патриарх Московский и всея Руси, святитель Иов. Высокий сан первоиерарха избавил его от насильственной смерти, но он был свергнут и отправлен под конвоем в ссылку-заточение в далекий монастырь, где когда-то давно он был пострижен в монахи. Этим монастырем была Успенская Старицкая обитель, в котором как раз недавно принял настоятельство прп. Дионисий. Доставив патриарха в монастырь, посланники самозванца передали архимандриту Дионисию приказание «держать… как можно строже, – “во озлоблении скорбнем”»^[5] опального первоиерарха; прп. Дионисий поступил удивительно взвешенно и мудро: выслушал посланцев, с почетом отпустил их, а к патриарху отнесся с великим почтением, часто спрашивал у него совета и старался всячески успокоить страдальца.

Лжедмитрий I. Портрет из Государственного исторического музея Так прошло около года; меж тем в Москве все снова переменилось: после разгульной свадьбы Лжедмитрия I с полячкой Мариной Мнишек, свита которой учинила в Москве откровенный погром, самозванец был свергнут и убит. Новый царь Василий Шуйский пожелал, посоветовавшись с новым патриархом Ермогеном, пригласить в столицу патриарха Иова с тем, чтобы испросить у него прощения за совершенное против него клятвопреступление и разрешения от этого греха для всего народа (вызвать его снова на первосвятительскую кафедру не было возможности, ведь свт. Иов был уже очень стар и даже ослеп к тому времени). Патриарх Иов отправился в Москву; а архимандрит Дионисий, по всей вероятности, сопровождал его в поездке. Тогда-то, очевидно, во время торжественного обряда, когда первосвятители разрешали народ от совершенных клятвопреступлений, «в покаянной торжественной обстановке Успенского собора произошло знакомство Дионисия с патриархом Гермогеном, который впоследствии так полюбил Старицкого архимандрита и сделал своим помощником»^[6]; деятельный святитель, надо полагать, отметил серьезного и молитвенного настоятеля, потому что вскоре (по некоторым предположениям, с осени 1607 г.) прп. Дионисий жил уже постоянно при патриархе Ермогене в Москве, сослужа ему и во всем помогая. Совершенно разные по характеру, они, адамант православной веры, строгий и решительный патриарх Ермоген и кроткий архимандрит Дионисий, оказались очень близки друг другу по духу, будучи истинными христианами и верными сынами своего Отечества. Московский первосвятитель даже ставил прп. Дионисия в пример прочим священнослужителям за усердие к службе церковной, говоря:

«Зрите… на Старицкого архимандрита, како сподвизается, от соборныя церкви никогда не отлучаетца, такоже и на царских и на всемирных соборех всегда обретается»^[7].

Видим, что прп. Дионисий принимал деятельное участие и в делах государственных; причем, по словам его жизнеописателя Симона Азарьина, на соборах говорил проникновенные речи, «яко мнозем дивитися сладкому его увещанию от Божественного Писания и слезам многим»^[8]. Во время возмущения 1609 г. в Москве, имевшего целью свержение Шуйского, когда толпа ворвалась в Успенский собор, где свт. Ермоген совершал литургию, и грубо, с оскорблениями и едва не побоями повлекла патриарха на Лобное место, чтобы вынудить его признать поставление Шуйского несправедливым, прп. Дионисий также был при нем, принимал равное с ним поругание и, сколько мог, старался утишить оскорблявших святителя бунтарей. Следует отметить, что, по свидетельству того же Симона Азарьина, прп. Дионисий и здесь старался вразумить разбушевавшийся народ словами «от божественных книг»^[9], из чего опять-таки можно видеть начитанность преподобного, умевшего припомнить и привести нужные слова Священного Писания в разных (и отнюдь не простых) случаях, и необыкновенную силу духа, присущую скромному и тихому Старицкому настоятелю.

Совершенно разные по характеру, они, решительный патриарх Ермоген и кроткий архимандрит Дионисий, оказались очень близки друг другу по духу

Такая особенная близость архимандрита Дионисия к патриарху Ермогену имела своим следствием, помимо прочего, и то, что по окончании осады самого знаменитого и славного монастыря Русской земли – Троице-Сергиевой обители, когда престарелый настоятель ее архимандрит Иоасаф пожелал уйти на покой, на место его был назначен именно преподобный Дионисий. Совершилось это в конце зимы – начале весны 1610 года. Сохранились сведения, что прп. Дионисий узнал о своем назначении, возвращаясь из Ярославля, куда ездил он на похороны некоего вельможи. Еще не будучи оповещен о новом назначении, прп. Дионисий сказал спутникам называться именем прп. Сергия Радонежского, говорить, что это «Троицкого… Сергиева монастыря старец из сел едет»^[10], просто потому что в то время на дорогах было неспокойно из-за шаек многочисленных и разнообразных разбойников, а имя «Сергиев» стало поистине чудодейственным в ту эпоху: одно упоминание игумена земли Русской и его обители заставляло этих «воров», памятуя чудесное спасение Сергиевой обители, беспрепятственно пропускать путников. Прп. Дионисий и его спутники благополучно проехали почти весь путь; когда же они были близко от Троице-Сергиева монастыря, им навстречу попался монастырский слуга и спросил, кто едет. Ему отвечали, как и всем; но слуга, разумеется, не поверил (он-то знал всех старцев своего монастыря в лицо!) и спросил снова, говоря, что у него грамота к архимандриту Дионисию – не он ли это? И, получив утвердительный ответ, передал грамоты. Прп. Дионисий, прочитав, что он назначен настоятелем Троицкой обители, дивился Промыслу Божию и, получив благословение от патриарха, принял титул архимандрита Троице-Сергиева монастыря и отбыл во вверенную ему обитель. Напряженная государственная деятельность преподобного, его близость с первоиерархом явились, как увидим, прологом к той исключительной роли, которую Троицкий архимандрит вынужден был принять на себя по заключении патриарха Ермогена, которое, увы, последовало очень скоро.

Михаил Скотти. «Преподобный Дионисий Зобниновский вручает патриотическую грамоту воину — защитнику осаждённого Троице-Сергиева монастыря» (1851, Сергиево-Посадский государственный историко-художественный музей-заповедник)

Время смутное, все зыбко и переменчиво… Прп. Дионисий стал настоятелем Троице-Сергиева монастыря в конце зимы – начале весны 1610 года, а в середине лета того же года царь Василий Шуйский был свергнут; 17 августа Москва присягнула польскому королевичу Владиславу. Непременным условием воцарения Владислава был его переход из католичества в Православие, однако отец королевича, король польский Сигизмунд III Ваза, совершенно не желавший идти на подобные уступки, тянул время; ведь в его планах было без всяких лишних сложностей просто присоединить Русское царство к своей Речи Посполитой. В Москве появилось множество поляков, чувствовавших себя в столице хозяевами. Напряженность нарастала день ото дня; но особенно важную роль в этой ситуации играла позиция патриарха. Свт. Ермоген был убежден, что без принятия Владиславом Православия воцарение королевича станет узаконенной экспансией католицизма и, таким образом, концом для православной России; оснований для такого мнения было более чем достаточно, поскольку дерзкие поляки не считали нужным скрывать свои настроения. Патриарх обратился к народу с воззванием; были написаны и разосланы по городам грамоты с призывом восстать на защиту Отечества. Вскоре появилось народное ополчение, возглавил его замечательный человек своего времени, Прокопий Ляпунов. 19 марта 1611 года в Москве произошла схватка с поляками, которые устроили резню москвичей в Китай-городе. Те стали обороняться и вскоре даже перешли в наступление. Но захватчики подожгли Белый город, и в Москве начался страшный пожар.

Весть об этих событиях скоро достигла Троице-Сергиевой обители. Прп. Дионисий послал на помощь москвичам довольно большой отряд и отправил гонцов в Переяславль-Залесский просить у воевод помощи Москве.

В.М. Васнецов. Архимандрит Дионисий диктует инокам патриотическую грамоту     

Патриотические грамоты Троице-Сергиева монастыря сыграли очень заметную роль в пробуждении национального сознания

К этому же времени относится составление и рассылка первых патриотических грамот Троице-Сергиева монастыря, столь заметную роль сыгравших в пробуждении национального сознания и спасении Отечества; текст их до нас не дошел, но сам факт существования этих ранних грамот нам передает келарь Сергиевой обители, небезызвестный Авраамий Палицын:

«По сем же разослашя грамоты во вся грады Росийскиа державы к бояром и воеводам, пишуще к ним о много плачевном конечном разорении Московскаго государства…»^[11].

Цель этих грамот была, надо полагать, не создание Первого ополчения, которое и ранее уже начало собираться, а поддержка этого жизненно важного дела в тот момент, когда великий вдохновитель его, патриарх Ермоген, находился уже в утеснении (ведь в Москве поляки, а самый влиятельный человек на Руси им тут рядом руки связывает противными их мечтам речами!) и не мог свободно сноситься с ополченцами. Вдохновителем этих Троицких грамот был прп. Дионисий; они составлялись в его келии им самим и лицами близкими к нему и единомысленными.

Патриарх Ермоген на Памятнике «1000-летие России» в Великом Новгороде Тем временем ополчение подошло к Москве. Однако Ляпунов совершил большую ошибку, соединившись с казаками, которыми командовал атаман Заруцкий, личность, известная беспринципными поступками; кроме того, Заруцкий был связан с Мариной Мнишек и хотел повернуть дело в пользу ее сына (от чего всячески предостерегал народ патриарх; в частности, в одной из грамот он писал: «чтобы… стояли крепко за веру и не принимали Маринкина сына на царство, – я не благословляю»^[12]). Помимо Ляпунова и Заруцкого, во главе ополчения стоял князь Трубецкой, но он не имел настолько сильного характера, чтобы всерьез влиять на ситуацию. А между Ляпуновым и Заруцким противоречий становилось все больше, недовольство казаков, привыкших к вседозволенности, росло.

В Троице-Сергиевом монастыре хорошо были осведомлены о настроениях в ополчении. Архимандрит Дионисий и его сподвижники чувствовали скорбь и тревогу, видя, в какой опасности оно находится; по решению преподобного в обители усилили молитву за ополчение, под Москву к ратникам был послан келарь Авраамий Палицын со святой водой, который старался увещаниями склонить ополченцев к миру и единению. Но неизвестно, оказала ли эта поездка благотворное влияние на войско…

Говоря о первых годах настоятельства преподобного Дионисия в Троице-Сергиевом монастыре, нельзя не упомянуть и его трудов по восстановлению его и тех дел милосердия, которые совершались им и его соратниками по отношению ко множеству пострадавших в лихолетье людей. Принимая самое деятельное, как видим, участие в судьбе всего государства, прп. Дионисий не меньше сил отдавал простым людям, остро нуждавшемся в помощи в это страшное время.

Новому настоятелю досталась великая, но почти полностью разоренная обитель

Новому настоятелю досталась великая, но почти полностью разоренная обитель. Многие постройки были повреждены или вовсе разрушены, окрестные деревни опустели; после происшедшего 19 марта 1611 года пожара в Москве в обитель стали стекаться толпы потерявших кров и всякие средства к существованию людей, многие из которых были больны, часто смертельно, от ран, холода и прочих бедствий. Прп. Дионисий принял решение отдать остававшиеся в монастыре скудные средства на помощь несчастным и уговорил на то келаря и братию, сказав: «Дом Пресвятыя Троицы и великих чюдотворцев не запустеет, аще станем милости у Бога просити, да и разум нам подаст»^[13]; первыми, по свидетельству Ивана Наседки, отозвались на призыв архимандрита «слуги и простая чадь»^[14], а за ними и остальные в монастыре бывшие. Руководимые прп. Дионисием, они давали пострадавшим кров и пищу; по его приказу для раненых и больных построены были дома в селе Клементьеве и в Служней слободе. Братия, монастырские люди и те из пришедших в обитель, кто был сколько-нибудь в силах, ухаживали за больными, священники напутствовали и хоронили умиравших. Сам прп. Дионисий принимал самое живое участие в этом деле милосердия, лично ходил к больным и вникал во все. То, что было разрушено во время осады, восстанавливалось; монастырь был вновь хорошо укреплен, хотя средств в обители не оставалось уже почти никаких.

Видя всё ухудшающееся положение в стране – неудачи Первого ополчения, общее разорение и притеснение фактически единственного на тот момент легитимного главы Руси (патриарха Ермогена) – прп. Дионисий в июне-июле 1611 года вновь рассылает грамоты по городам; в них, изложив события последнего времени (бедствия Москвы и всей страны от поляков и русских изменников, которые «с Польскими и Литовскими людьми Московское государство выжгли, и людей высекли, и святые Божия церкви и образы до конца разорили и обругали»^[15] и притеснение патриарха Ермогена, которого интервенты и изменники «бесчесне изринуша и в изгнании нужно затвориша»^[16]), преподобный и его сподвижники писали, что, видя такую беду, собралось и пришло к Москве ополчение под руководством князя Трубецкого, думного дворянина и воеводы Прокопия Ляпунова и атамана Заруцкого и заканчивали призывами содействовать силам ополчения, «стати обще заодно против предателей крестьянских (христианских. – Прим. авт.)»^[17].

Всего троицких грамот, призывающих русских людей на помощь ополченцам, было довольно много; переписывался преподобный и со стоявшими под Москвою войсками; Скворцов, ссылаясь на некоторые сохранившиеся отписки воевод, утверждает, что через Троицкого архимандрита пересылались даже некоторые сведения в ополчение. В этой переписке прп. Дионисию, как было уже упомянуто выше, помогали некоторые писцы, из которых иные приближенные иногда и ночи проводили в келии архимандрита, который не давал себе в наиболее напряженное время отдыха ни днем, ни ночью. Словом, тихий Троицкий архимандрит все более и более становился одной из ключевых личностей в стране и, как ни удивительно, справлялся он с этой «несвойственной» его природным качествам должностью с очевидным успехом. «Бог дал, Бог мне и поможет»^[18], как говорил один из подвижников благочестия недавних времен.

Хотелось бы хотя кратко упомянуть главного помощника преподобного Дионисия в деле составления грамот, о. Ивана Наседку – Иоанна Васильевича Шевелева-Наседку (в монашестве Иосифа; ок. 1570 – ок. 1660), священника с. Клементьева, ученика и почитателя прп. Дионисия, впоследствии – видного книжника первой половины XVII века, «богослова, справщика Московского Печатного двора»^[19], писателя и публициста. В эти непростые годы он был для преподобного правой рукой, верным (и, надо сказать, талантливым) помощником.

Меж тем грамоты лета 1611 года были благополучно доставлены; к Москве подошли новые силы. Однако раздоры в самом ополчении были слишком сильны, чтобы дело могло кончиться успехом; когда же 22 июля был убит казаками Прокопий Ляпунов, может быть, лучший человек в ополчении, все окончательно посыпалось. Казаки, всегда народ довольно буйный, тут уж совсем почуяли волю; земские же люди, наоборот, потеряли руководителя. Начались беспорядки, казаки грабили и убивали, обрушивались и на прежних союзников, ранее подчинявшихся Прокопию Ляпунову. Те стали расходиться из-под Москвы. Бесчинства казаков были до того массовыми, что полностью компрометировали Первое ополчение в глазах народа. Наступил критический момент: ополчение распадалось, а взывать о помощи было бесполезно – никто не стал бы слушать разбойную шайку, бед от которой было едва не больше, чем от поляков-захватчиков. Меж тем к столице двигались войска под командованием гетмана Ходкевича; Москва вновь могла быть полностью потеряна, и, кто знает, быть может, навсегда. В этих условиях князь Трубецкой (как помним, третий из глав ополчения) предпринял вполне логичный и, по-видимому, единственно возможный шаг для спасения дела: обратился с просьбой написать воззвание к преподобному Дионисию; действительно, в условиях, когда патриарх был фактически изолирован, призыв восстать на защиту Отечества и веры мог прозвучать и быть услышанным, пожалуй, только из Троице-Сергиева монастыря, этой несомненной для всех русских людей твердыни Православия; если кого и могли послушать, то только старцев Сергиевой обители.

Минин на площади Нижнего Новгорода, возле церкви Иоанна Предтечи, призывающий народ к пожертвованиям. К. Е. Маковский (1839—1915)

И Троицкий архимандрит не отказал Трубецкому. Понимая весь риск объединения даже с более здоровой частью Первого ополчения, прп. Дионисий, посоветовавшись с бывшими тогда в обители боярами, дворянами и дьяками, тем не менее решается составить и разослать новые воззвания. Так появляются грамоты от октября 1611 года; содержание их сходно с предшествующими, за исключением описания происходящих событий, которое, разумеется, было дано соответственно историческому моменту. С грамотами в города были оправлены монастырские доверенные лица, в том числе и келарь Авраамий.

Уверенный отеческий голос, прозвучавший из Троице-Сергиевой обители, мог сообщить уверенность будущим ополченцам

Одну из сих грамот получают в Нижнем Новгороде. Современники по-разному описывают то впечатление, которое эта грамота произвела на нижегородцев; следовательно, по-разному оценивается и та роль, которую Троицкая грамота сыграла в собрании Второго ополчения. Не стоит, пожалуй, вполне соглашаться с приведенной Авраамием Палицыным картиной, где именно монастырская грамота побудила нижегородцев собирать ополчение, ибо «Сказание» Троицкого келаря отличается несомненной тенденциозностью; однако и отрицать сильнейшее влияние, которое могло оказать на людей послание великой обители, также не стоит. Вполне вероятно, что тогда, среди множества сомнений и противоречий, когда и впрямь непонятно было, за кем идти, кто не предаст (и остались ли вообще такие), уверенный отеческий голос, прозвучавший из Троице-Сергиевой обители, мог весьма значимо лечь на чашу весов и даже склонить ее; не будучи основной побуждающей причиной, грамота могла воодушевить, сообщить уверенность будущим ополченцам.

Ополчение было собрано и двинулось к Москве; однако в Ярославле, где первоначально князь Д. М. Пожарский, возглавивший войско, не собирался делать длительную остановку, ополченцы задержались надолго. Дело в том, что Ярославле ими было получено известие о присяге войск, стоявших под Москвой, Псковскому вору – Лжедмитрию III. Эта измена побудила Пожарского изменить стратегию на более медлительную, выжидательно-осторожную. Однако это решение вызвало большое беспокойство у Троицкого архимандрита и его окружения, и вскоре они (опять получив просьбу от Трубецкого, который сообщал, что многие из стоявших под Москвой «неволею» целовали крест Лжедмитрию III) отравили в Ярославль посланников с грамотой, в которой убеждали новых ополченцев идти скорее к Москве, объясняли, что присяга «вору» многими приносилась по принуждению, и предостерегали, что промедление может обернуться полным провалом всего дела; сообщали и о том, что «Замосковные городы, Колуга, Серпухов, Резань и все городы, по воровскому заводу креста не целовали, а радеют и ждут потому ж… совету»^[20] от Второго ополчения.

Демидов В.К. Освобождение Москвы князем Пожарским и гражданином Мининым. Из коллекции Музеев Московского Кремля

Успеха это посольство не имело – слишком велико было впечатление, произведенное изменой стоявших под Москвой, доверие к которым и без того было почти потеряно, тем более что новым ополченцам «не раз приходилось вступать в бой с казаками из деградировавшего Первого ополчения, которые занимались разбоем неподалеку от Ярославля»^[21]. Архимандрит Дионисий послал следующее послание; оно не дошло до нас, но содержание его передает Авраамий Палицын. В этой грамоте ополченцы уже прямо упрекаются в промедлении, в увлечении спокойной жизнью в Ярославле и забвением самого дела. Однако и эта грамота не имела успеха, и тогда, получив благословение от архимандрита Дионисия, в Ярославль отправился сам Авраамий Палицын. Там он нашел многое неисправным, увидел и мятежников и «трапезолюбителей», старавшихся войти в доверие к князю Пожарскому и порой даже преуспевавших в этом; среди них были, по свидетельству летописи, даже агенты Заруцкого, который, конечно, был очень заинтересован в задержке Второго ополчения и хотел через своих людей, распространявших преувеличенные слухи, «запугать ополчение и тем расстроить его»^[22]. Увидев это, Авраамий постарался переубедить князя, объяснить ему свои опасения, и наконец преуспел в этом.

В конце июня Второе ополчение вышло из Ярославля, а 14 августа его принимали в Троице-Сергиевой обители. Там ополченцы пробыли всего несколько дней; остановка была сделана для того, чтобы прежде встречи войск Второго ополчения и остатков Первого договориться о взаимодействии, т.к., несмотря на все доводы Троицких властей, у Пожарского и шедших с ним по-прежнему было очень недоверчивое отношение к казакам, составлявшим существенную часть Первого ополчения. Но, получив известие, что к Москве подходит отряд Ходкевича с припасами, предназначавшимися для осажденных в Кремле поляков, Пожарский принял решение идти к Москве незамедлительно. Преподобный Дионисий и многие из Троицкой братии провожали войско до горы Волкуши, где преподобный благословил каждого воина, а священники кропили святой водою; дул сильный встречный ветер, и это смущало людей. Архимандрит Дионисий со слезами призвал на помощь Пресвятую Богородицу и святых и уже вслед благословил еще раз войско; и тут ветер внезапно переменился на попутный. Это сильно ободрило ратников.

Вечером 19 августа войска Второго ополчения подошли к р. Яузе. Князь Трубецкой, несмотря на то, что рангом был гораздо выше князя Пожарского, отправил к нему гонцов, предлагая соединиться. Пожарский не согласился, по-прежнему не доверяя Трубецкому и его людям; Трубецкой, немного подождав, повторил свое предложение и, вновь получив отказ, оскорбился, а вместе с ним стали недолюбливать войско Пожарского и Кузьмы Минина и другие члены Первого ополчения. Однако в битвах с Ходкевичем 22 и особенно 24 августа казаки участвовали и во второй раз весьма помогли делу (нужно отметить, что на казаков сильно подействовал Палицын, который умело «затронул… их военное самолюбие и страсть к наживе»^[23], сказав лестные слова и пообещав в случае победы награду из монастырской казны (хотя и без того, по словам Карташева, «патриотические ополчения 1612 года содержались имуществами и запасами лавры наряду с тощими остатками государственной казны»^[24]). По свидетельству Симона Азарьина, прп. Дионисий также был там и вместе со своим келарем увещевал казаков, хотя этот последний факт, нужно отметить, не является совершенно достоверным.

Распри в ополчении очень сильно огорчали и беспокоили архимандрита Дионисия и его соратников

Ходкевич был отогнан, но распри между главами ополчений не прекратились. И вот появляется «Послание двема князем Димитрием о соединении и любви». Авторы его не называют себя, но большинство исследователей сходятся на том, что написали его архимандрит Дионисий и, может быть, Авраамий Палицын, т.к. речь ведется от нескольких лиц и встречаются выражения и обороты речи, сходные с выражениями его «Сказания»; впрочем, обороты эти довольно характерны для своей эпохи и не могут считаться весомым аргументом. Тем не менее то, что послание было отправлено из Троицкого монастыря, действительно более чем вероятно. Распри в ополчении очень сильно огорчали и беспокоили архимандрита Дионисия и его соратников; потом, кто мог сказать князьям Пожарскому и Трубецкому «слово назидания», как не «Троицкие власти, стоявшие к князьям в близких отношениях»^[25], и особенно сам архимандрит. Кроме этого, найдено «Послание» было в архивах Троице-Сергиева монастыря, что также делает вероятным, что оно оттуда и происходило.

Послание это – трогательное увещание к миру и единению, проповедующее, со ссылками на Священное Писание, заповедь любви, особенно к врагам. Авторы послания предостерегают князей, чтобы сами они и их воины не прогневляли Бога пирушками, «лихоимством всяческим и пиянством»^[26] и прочими грехами. В заключение звучит призыв к покаянию. Вообще, послание преизобилует цитатами из Ветхого и Нового Заветов, что также может быть свидетельством авторства прп. Дионисия, много времени посвящавшего чтению Писания.

Неизвестно, насколько сильное значение имела именно эта грамота в ряде причин, приведших в конце концов к соединению «князей Димитриев», однако можно предположить, что воззвание от столь почитаемого архимандрита великого Троицкого Сергиева монастыря, в значительной мере стараниями которого дело Второго ополчения продвинулось до того положения, которое оно занимало на момент получения послания, не могло не подействовать на князей Трубецкого и Пожарского. Они не могли не сознавать, что прп. Дионисий имеет право обратиться к ним с этой просьбой-повелением, ведь дело освобождения Москвы и всего государства было в не меньшей степени его делом, чем их.

И вот, наконец, в конце октября 1612 года Москва была освобождена: 22-го числа был взят приступом Китай-город, а 26-го поляки сдали Кремль. Нужно было устраивать всё заново, расчищать, отстраивать, налаживать, а главное – восстановить государственное управление, избрать царя. Конечно, прп. Дионисий и здесь не мог остаться в стороне от общих трудов.

В первый же воскресный день по взятии Кремля был отслужен благодарственный молебен; это истинно христианское празднование победы проходило со всей возможной торжественностью: ополчения Трубецкого и Пожарского сошлись в церкви Казанской иконы Богородицы за Покровскими воротами, а затем в церкви св. Иоанна Милостивого на Арбате, после чего в сопровождении духовных лиц, взяв кресты и чудотворные иконы, воспевая «благодарственныя и победныя песни Господеви»^[27], направились все в Китай-город, где на Лобном месте духовенство во главе с Троицким архимандритом Дионисием отслужило молебен. Такой исключительный почет, надо думать, был оказан преподобному не только ввиду занимаемой им важной должности, но и оттого, что «ему, как человеку, более других принимавшему живое участие в событиях Смутного времени, должны были охотно уступить это место все другие духовные чины»^[28]. Навстречу собравшимся вышли из кремля архиепископ Арсений Элассонский со всем освященным собором, неся чудотворную Владимирскую икону Божией Матери и другие иконы и святыни. Увидев Владимирскую икону, воинство пришло в великую радость, поскольку все уже не надеялись увидеть ее.

По окончании молебна народ пошел в Кремль; там их глазам предстало печальное зрелище: всё было поругано и осквернено, лежали непогребенные тела; голодавшие поляки дошли даже до каннибализма, и свидетельства этого тоже увидели пришедшие. Однако всё равно радость об окончании бедствия была велика, и «внидошя… вси православнии народ всех чинов во град Кремль во мнозе радости и веселии, исповедающеся Господеви»^[29].

Портрет царя Михаила Фёдоровича кисти Иоганна Генриха Ведекинда Но надобно было еще избрать и поставить царя; и здесь мы снова видим, что в такой судьбоносный для Отечества момент прп. Дионисий не остается в стороне. Когда юный Михаил Романов направлялся в Москву, чтобы венчаться на царство, он останавливался на неделю время в Троицкой обители. Авраамий Палицын кратко описывает прием, который оказал нареченному царю архимандрит Дионисий: вместе с келарем и со всей братией в полном облачении встретили Михаила Федоровича и его мать, инокиню Марфу, «с честным крестом за Святыми вороты»^[30]. Затем в Троицком соборе был совершено молебное пение о здравии и многолетии новоизбранного царя; Михаил Федорович и инокиня Марфа Ивановна приложились к иконе Троицы и к мощам прпп. Сергия и Никона и, прожив в обители семь дней, отправились в Москву.

Принимал участие прп. Дионисий и в самом венчании Михаила Федоровича на царство. В «Чине венчания на Всероссийское Царство Царя и Великого князя Михаила Феодоровича» находим, что венчавший царя митрополит Казанский Ефрем, окончив свою речь к венчаемому царю, послал принести «крест животворящаго древа на златом блюде»^[31] архимандриту Троицкому Дионисию и еще трем игуменам; причем прп. Дионисий означен первым. И по возложении на царя упомянутого креста и барм митрополит послал «всех архимаритов и игуменов по Царский венец»^[32]; в числе посланных был, таким образом, и Троицкий настоятель.

Заслуги прп. Дионисия безоговорочно признавались современниками

Из вышесказанного можно сделать вывод, что заслуги прп. Дионисия современниками признавались безоговорочно; ему порой оказывалась честь даже большая, чем некоторым архиепископам. И, несмотря на это, он оставался тем, кем был с самого детства – тихим, кротким, смеренным подвижником. Он никогда не искал почестей и славы; но, когда явилась необходимость принять на себя обязанности, по сути, одного из глав Русского государства, прп. Дионисий, не раздумывая, пошел на это, уповая на Всесильного Бога, всегда немощная Врачующего. Но кончилось тяжкое время безначалия – и вот опять Троицкий архимандрит удаляется в свою обитель, и мы не видим его среди политиков и вершителей судеб. Однако впереди у прп. Дионисия еще много трудов на благо Церкви и Отечества; но об этом в другой раз…