Преподобный Иустин (Попович) и святоотеческое предание

Наше время дошло до небывалой переоценки всех ценностей, и в этом хаосе утеряно и забыто правильное отношение даже к величайшим святыням Православия, в особенности к Священному Преданию. Дело не в том, чтобы кто-то с богословской и научной точки зрения отвергал и отрицал Священное Предание как таковое, но в том, что оно перестало иметь какое бы то ни было значение для нашей практической жизни и работы, что мы, православные, а часто и наши духовные пастыри, в жизни ведем себя так, как будто Священного Предания и не существует вовсе или, по крайней мере, оно утратило для нас всякую жизненную и вечную ценность.

Данная работа имеет целью единственным в своем роде примером преподобного Иустина (Поповича), его отношения к Священному Преданию вернуть нас назад, прочь с опасных и губительных путей, по которым блуждаем мы сознательно или неосознанно.

Но прежде чем говорить о преподобном Иустине в свете святоотеческого предания, сначала необходимо объяснить и упорядочить некоторые понятия, чтобы предупредить возможные недоразумения. И выяснить, прежде всего, кто суть святые отцы и что есть святоотеческое предание, а также как и когда правильно ему следовать. Без соответствующих пояснений и хотя бы неполного обзора воззрений на сей вопрос в истории православной мысли невозможно ни правильно уяснить связь преподобного Иустина с преданием, ни определить наше к нему отношение, что для нас представляется весьма важным.

Слово отец употребляется в Церкви очень часто, однако не всегда и всюду в одном значении. Так, в раннехристианские времена отцами были и назывались духовные вожди и учители, занимавшие важное место в жизни юной Христовой Церкви и потому пользовавшиеся большим авторитетом и уважением. Это показывало, какую великую ценность имеет в христианстве новое духовное рождение. Сами святые апостолы называли своих учеников чада (2 Ин.) или чадца (1 Ин.), «о Хриcте бо Иисусе благовествованием родили их» (1 Кор. 4: 15), по слову апостола Павла. Это определяло положение святых апостолов как духовных отцов, или родителей. Чадами назывались и ученики их преемников и наследников. Совершенно естественно и логично, коль скоро духовно порожденные суть чада, их духовные родители зовутся отцами. Так, скажем, Александр, епископ Иерусалимский, в послании Оригену определенно называет отцами их общих учителей Пантена и Климента, основателей Александрийской катехизической школы[1]. В смысле духовного родителя отцом звался и всякий епископ в своей епархии, а позже и всякий священник. Это видно из «Мученичества святого Поликарпа Смирнского». Когда Поликарп был изведен на суд князю, толпа язычников ругливо вопила: «Это учитель Асии, отец христиан»[2].

В IV веке наименование отец также по праву давалось руководителям монашества, поскольку монашеская жизнь тогда была устроена на основе отношений отца, или аввы, и послушника как его духовного сына. Со временем они стали и на протяжении веков остались до сегодняшнего дня руководителями не только лишь для своих учеников в узком смысле слова, но и для многочисленных мирян, ищущих у них духовной пользы, совета, исповеди грехов и т.д. Отцы пустынники суть отцы всей Церкви, а их поучения «Изречения отцов» весьма широко распространены и укоренены во всей полноте Церкви.

Лишь позднее, вследствие непрерывной борьбы Церкви Божией с ересями, особенно с антитринитарной, сложилось и выделилось именование отец Церкви. С того времени оно служит для обозначения тех, кто письменными трудами или деятельным участием в Великих и Вселенских Соборах формулировали веру и православно учили в Церкви. Их имеет в виду святитель Василий Великий, когда подчеркивает, что нужно держаться того, «чему научены от святых отцов»[3].

По словам же современного греческого богослова, «отцы Церкви суть великие столпы благодати, продолжившие дело святых апостолов. Преданные Христу душою и телом, испытанные многообразно на путях добродетели, они удостоились великого просвещения и право следовали слову истины своим житием, своими проповедями и исполненными Божественной премудрости своими писаниями»[4]. Житие и труды каждого из них являются драгоценнейшей частью духовного наследия Церкви, важнейшей после Священного Писания. Все, что написали отцы, «являет собой величественный путь их углубления в слово Божие, того углубления, что совершалось не умом лишь, но одновременно и всею жизнью. Они исполнили заповеди Божии, от величайших до наименьших, и именно потому имели столь просветленную мысль, столь проникновенное умное восхождение в тайны Божественного откровения. Высота их богословских воспарений, правильность и точность их догматических определений объяснимы единственно тем, что они не только лишь поучались денно и нощно в Священном Писании, но, главным образом, тем, что жили и дышали им»[5].

Среди отцов Церкви явным образом выделяются две основные группы. Первую группу составляют ученые отцы, глубоко познавшие не только христианскую науку, но в разной степени изучившие и всю светскую мудрость. В наследство нам они оставили богатство своих творений – свидетельств о Православии; их авторитет способен укрепить правую веру. К другой, более многочисленной, группе отцов относятся те, кто, не будучи начитанны в мирской премудрости, обилуют сильной и крепкой верой как истинные ученики Божии. Они не оставили после себя сочинений, утверждая и распространяя слово Божие устной проповедью и светлым примером живота; на Соборах они принимали и подписывали соборные постановления.

Главных же отличий отцов Церкви – как ученых, так и неученых – два: во-первых, высокая святость жития и, во-вторых, православная просвещенность учением. Сие второе не всегда подразумевает письменное слово и всего менее в смысле светской литературы. Кто суть отцы Церкви и какими качествами они обладают, лучше всего выразила сама Церковь, установив определенные праздники, посвященные памяти отцов – участников Вселенских Соборов. Так, например, память 318 Никейских отцов празднуется Церковью в седьмое воскресенье по Пасхе, которое называется Неделя святых трех сот осьминадесяти богоносных отец в Никии, или Неделя святых отцев I Вселенского Собора. Все величие этих людей в церковном соборном сознании выражено устами боговдохновенного песнопевца в следующих словах: «Святых отцeв лик, от конeц вселенныя стекшийся, Отца и Сына и Духа Святаго Eдино Существо научиша и eстество, и тайну богословия ясно предаша Церкви. Ихже похваляюще верою ублажим, глаголюще: O Божественный полче, богоглаголивии оружницы ополчения Господня, звезды многосветлыя мысленныя тверди, таинственнаго Сиона необоримии столпи, миродохновеннии цвети райстии, всезлатая уста Слова, никейская похвало, вселенныя украшение, прилежно молитеся о душах наших»[6].

Украшенные таковыми свойствами и добродетелями, святые Отцы испокон веку были широко почитаемы в Церкви Православной. Потому и говорит преподобный Иустин: «Мы не перестаем под­черкивать, что в Церкви лучше всех мыслят свя­тые отцы, ибо они мыслят Духом Святым»[7]. Оттого в Православной Церкви Божией никогда не был принят западный, схоластический подход к святым отцам, не были усвоены те внешние критерии распознавания отеческих качеств. Напротив, на Востоке издавна узнавали отцов по их опыту и единомыслию с предшествующими отцами без подтверждения внешними свидетельствами[8].

Из-за склонности присущего ему рационализма все подводить под известные формулы и образцы, Запад, последовательный в своей схоластической мысли, принялся устанавливать границы времени отцов в Церкви, забывая слово Божие, что «дух, идеже хощет, дышет» (Ин. 3: 8), следовательно, и когда хочет. Некоторые из них ограничивали отеческую эпоху 787 годом, то есть годом VII Вселенского Собора; другие желали бы окончить ее в 451 и даже в 313 году. По мнению современного греческого богослова Панайота Христу, православное церковное сознание, на всякое время усвояющее наименование отцы избранным сосудам благодати, жившим в древности, продолжило отеческую эпоху до конца византийского периода, а в будущем передвинет ее границу и далее. Это, однако, не исключает первенства в самосознании Церкви отцов первых веков христианства, во время коих оформилось ее устройство и, в известной степени, догматическое учение[9]. Между тем по самой сути ошибочно определять и фиксировать какие бы то ни было границы отеческого времени, идет ли речь о принципах западных или отдельных православных богословов. Ибо отцы немыслимы без Церкви, подобно и Церковь без отцов, и во всякое время, также и в наше, существуют люди, по всему равные древним отцам и достойные понести сие возвышенное имя. Это наименование по праву можно было бы приложить к именам святых Нектария Пентапольского, Эгинского чудотворца, Николая, епископа Охридско-Жичского, преподобного Иустина, архимандрита Челийского, отца Георгия Флоровского и других.

Главный и единственный, сказали бы мы, предмет богословия святых отцов есть Богочеловек Иисус Христос и Его дело. Краеугольным камнем каждой их мысли и всех творений является потрясающий факт, что «Слово плоть бысть» (Ин. 1: 14). Вокруг сего вращается во всей своей целокупности отеческое писание, которое, по сути, есть не что иное, как всестороннее рассмотрение и толкование Евангелия Христова. Неисчерпаемый источник этого творчества составляет предание в его общем значении, которое передает, преподает Богочеловека Христа и все, что от Него, в Нем и связано с Ним, последующим поколениям.

Святые апостолы в своих проповедях редко обращались к свидетельствам книг Ветхого Завета, но проповедовали, главным образом, «eже слышахом, eже видехом очима нашима, eже узрехом, и руки наша осязаша» (1 Ин. 1: 1). Подобно поступают и святые отцы в первом веке после апостолов. Они в своих творениях ссылаются не столько на книги Нового Завета, сколько на новозаветные события, ибо «для Церкви был важен сам сотериологический факт воплощения Сына Божия, а не средства и образ его преподания»[10]. Не книги Нового Завета дали силу и авторитет Церкви, но наоборот: Церковь через апостолов передала дух свой книгам Нового Завета, а через отцов поставила печать свою на канон (собрание) их. Без Церкви Новый Завет немыслим, а без отцов Церковь немыслима. Таким образом, книги Нового Завета представляют собой не нечто вне предания согласно схеме различения Писания и предания, но записанную апостолами часть предания[11].

Естественно, в ходе собирания и формирования новозаветного канона не была ни утеряна, ни оставлена без внимания устная часть предания. В течение долгого времени Писание и устное предание существуют вместе как две грани одной и той же реальности – Новозаветного Откровения. Позднее не записанная в священные книги Нового Завета часть предания была внесена в творения отцов и символы Церкви, как и в решения Вселенских Соборов, или воплотилась в литургические структуры Церкви. Однако же вместе с тем устное предание не исчезло, ибо всегда остается некий неопределимый элемент, который действует как сила в обычной смене форм церковной жизни. Непрестанность и непрерывность предания в Церкви возможны благодаря Духу Святому, пребывающему в Церкви с первой Пятидесятницы. Ибо Господь Иисус Христос обещал послать после Своего Вознесения другого Утешителя, Духа Истины, имеющего с того времени руководить учениками. И сей Дух никогда не оставлял Церковь, которая, согласно богомудрым словам Григория Богослова, и есть по преимуществу место Его делания.

Для Православия и для православных искони, а в особенности теперь, вопрос предания – вопрос жизни и смерти, вечной жизни и вечной смерти. Ибо сегодня мы, вольно или невольно, оказались в тупиках различных современных движений, как-то: экуменизма, гуманизма, бесплодных диалогов и других общественных недугов нашего времени, к которому по праву приложимы слова святителя Василия Великого, что в нем «сдвинуты с места все пределы отцов, приведены в колебание все основания и все твердыни догматов»[12].

Под словами Священное Предание мы подразумеваем собрание всех истин веры, вначале от Господа и апостолов переданных устно в Церкви верным, затем неповрежденно передаваемых Церковью в течение столетий и частью сформулированных и подтвержденных авторитетом Вселенских или Поместных Соборов, а частью бытовавших в коллективной вере и совести Церкви и охваченных позднейшими догматически-символическими текстами, творениями отцов и богослужебными церковными книгами. В более широком смысле Священное Предание включает и все остальные церковные преданья, те, что сохранились в культе, жизни, обычаях, и вообще все то, что относится к жизни Церкви и что должно так же почитать со стороны церковной полноты, но при этом и отличать от догматических преданий, относящихся к истинам веры[13]. Не все, таким образом, одинаково ценно в том, что воспринято из прошлого, и не все, что подхватывается у прошлого, непременно правильно. Как уже давно заметил один православный епископ на Карфагенском Соборе 257 года, «Господь изрек: “Аз eсмь Истина” (Ин. 14: 6), а не: “Я есмь преданье или обычай”». Существует различие между Священным Преданием и разными преданьями[14].

Понятие Священного Предания неразрывно связано с понятием Священного Писания, ибо они составляют одну нераздельную двуединую целостность в рассуждении как происхождения и содержания, так и значения обоих. Еще апостол Павел наделял одинаковой ценностью свое и устное, и записанное учение, наставляя: «Темже убо, братие, стойте и держите предания, имже научистеся, или словом, или посланием нашим (2 Фес. 2: 15). Так понимают взаимоотношения Священного Писания и Священного Предания и все отцы Церкви, поскольку, говоря о предметах веры, всегда одновременно упоминают и Священное Писание, и Священное Предание. Так, святитель Василий отмечает: «Из догматов и проповедей, соблюденных в Церкви, иные имеем в учении, изложенном в Писании, а другие, дошедшие до нас от апостольского предания, прияли мы в тайне. Но те и другие имеют одинаковую силу для благочестия»[15]. Важность Священного Предания как равносильного Священному Писанию источника христианской веры очевидна, если принять во внимание, что Священное Писание предварялось преданием в виде живой проповеди Спасителя и апостолов. Таким образом, Писание и является частью предания, записанного по вдохновению Духа Святого апостолами и переданного от них в Церкви верным.

Священное Предание по отношению к Священному Писанию носит известный дополняющий характер, пополняя его в особенности разъяснением того, что в Писании представлено несколько туманно и загадочно. Так, по преимуществу через Священное Предание переданы догмы, определяющие канон Священного Писания, число церковных таинств, приснодевство Пресвятой Богородицы, призывание святых в молитве, почитание их икон, мощей и т.д.

Тайна предания столь же объемна, сколь и тайна богочеловеческого организма Церкви, объемлет собою все, что есть в Церкви, и остается неисследима, подобно самой Церкви. Сие предание есть апостольское наследие Церкви, воспринятое ею от преемников святых апостолов, и тождественно вере, догматам, жизни Церкви и всем тайнам ее. Так, например, святой Ипполит нас учит, что предание тождественно вере, говоря: «Итак, веруем, блаженные братия, по преданию апостолов, что Бог Слово сошел с небес в Пресвятую Деву Марию, дабы, воплотившись от Нея, спасти падшего человека»[16]. Следовательно, и сама вера в воплощение Бога Слова является верой по преданию, есть сие самое предание. Святитель Василий Великий в своем знаменитом сочинении о Святом Духе приводит многочисленные примеры неписаного предания, составляющие, по его толкованию, неотделимую часть самой записанной полноты апостольского предания, как-то: знаменование Честнаго Креста, обращение на восток во время молитвы, слова эпиклезы, благословение воды крещения и елея для помазывания, троекратное погружение и отречение от сатаны во время крещения и проч.[17] Также и по священномученику Иринею (как и вообще по всем святым отцам Церкви), «апостольское предание объемлет целокупную Церковь и все, что в Церкви: пресвитеров и епископов, истинную веру (Православие), дары Святаго Духа, церковный порядок и устройство, истинные церковные собрания, евхаристию, крещение, правую церковную жизнь и все другие составляющие, имеющиеся повсюду в Поместных Церквях и представляющие ипостась Церкви Божией в мире»[18].

Подобным же образом богословствует о Священном Предании и отец Иустин (Попович), толкуя известное место из апостола Павла: «Темже убо, братие, стойте и держите предания, имже научистеся, или словом, или посланием нашим» (2 Фес. 2: 15). На вопрос: «Что представляют собой предания наши?» он отвечает: «Все, чего Богочеловек Христос Сам и чрез Святаго Духа заповедал нам держаться и в согласии с чем жить; все, что передал Церкви святой, в коей пребывает присно Сам со Святым Духом Своим… Все, что передано апостолами от Христа Спасителя и Святаго Духа, составляет воистину предание, Священное Предание… Одним словом, Божественное и богочеловеческое предание есть преподание сквозь века и поколения Самого Господа Иисуса Христа вкупе со всеми божественными истинами и заповедями, всеми добродетелями и благодатью Его как живого Бога и Спасителя – в Церкви и как Церковь. Поистине и есть Церковь Христова как Богочеловеческое тело Его не что иное, как живое и длящееся во веки веков Священное Предание, вечно живой Богочеловек Христос и все, что Он имеет в Себе и несет с Собой»[19]. Или в другом месте, более сжато: «Личность Богочеловека Господа Иисуса Христа, преображенная в Церковь и в молитвенное, богослужебное безбрежное море благодати, вся присутствует в евхаристии и вся в Церкви – вот предание»[20].

Со всем тем трудно, лучше сказать – невозможно обозначить границу преданию, то есть соответствующим образом определить предание, поскольку предание не просто некая теория или собрание логических заключений, но жизнь, притом жизнь богочеловеческого тела Церкви. И все же нам представляется, что определение преподобного Викентия Леринского «quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est» («во что верили повсюду, во что верили всегда, во что верили все») было и остается наиболее удачным. Толкуя это свое положение, сам святой отец продолжает: «Следовать всеобщности значит признавать истинной ту только веру, которую исповедует вся Церковь по всей земле; следовать древности значит ни в каком случае не отступать от того учения, которого неизменно держались наши святые отцы и предки; следовать, наконец, согласию значит в самой древности принимать те только вероопределения и изъяснения, которых держались все или по крайней мере почти все пастыри и учителя»[21].

О том, что этому принципу следовали все святые отцы, свидетельствуют они сами в своих сочинениях, где часто ссылаются на предание апостолов, на предание Церкви, на согласность с более ранними отцами, подчеркивая всегда и везде единство предания, единство веры, а через это – единство Церкви в качестве носителя и хранителя Православия и истинного предания. Говоря вообще, слова святителя Василия Великого: «Посему, что говорили отцы наши, то говорим и мы»[22], – могут быть усвоены любому святому отцу.

Отсюда происходит и священный обычай Вселенских Соборов все догматические решения и определения начинать классическим: «Cледуя святым отцам…»[23]. Говоря об этом, протоиерей Георгий Флоровский пишет, что «действительно, Церковь всегда подчеркивает неизменность веры с самого начала, из поколения в поколение. Мы веруем в то же, во что и апостолы, – это самый верный признак истинной веры».[24] В единстве Церкви Христовой, которая всегда была, есть и будет «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3: 15). Ей предана от Господа чрез апостолов и их преемников вся сокровищница веры жизни. Хранительницей Священного Предания, равно и Священного Писания, является, таким образом, единственно Церковь в целокупности своей, но не некая Поместная Церковь и еще менее лишь епископ ее, подобно тому как на Западе епископ Рима возвеличен и поставлен высшим хранителем веры. Дабы сохранила доверенное ей благо через крестоносную историю свою, Церковь часто бывала залита кровью своих святых мучеников и исповедников, начиная с первых веков вплоть до сегодняшнего дня, потому к ней можно отнести слова богомудрого святого владыки Николая (Велимировича): «Вся кровию омыта и вся славою увита». Предание, будучи апостольским, отеческим и церковным, живет, сохраняется и может быть сохранено единственно лишь в таковой Церкви.

То, что Церковь воистину является хранительницей Священного Предания во веки веков, боговдохновенно свидетельствует и преподобный Викентий Леринский, толкуя слова апостола: «O Тимофее, предание сохрани» (1 Тим. 6: 20). Кто есть сегодня Тимофей, вопрошает святой отец, если не Кафолическая Церковь вообще или не целокупный Собор предстоятелей в частности? «Что такое предание? – То, что тебе вверено, а не то, что тобою изобретено; то, что ты принял, а не то, что ты выдумал; дело не ума, но учения, не частного обладания, но всенародной передачи; дело, до тебя дошедшее, а не тобою открытое, в отношении к которому ты должен быть не изобретателем, но стражем, не учредителем, но последователем, не вождем, но ведомым. “Храни, – говорит, – преданное”, то есть талант веры вселенской сбереги в целости и неповрежденности. Что тебе вверено, то пусть и остается у тебя, то ты и передавай. Ты получил золото, золотом и отдавай. Не хочу, чтобы ты мне подкидывал вместо одного другое, не хочу, чтобы вместо золота подставлял ты нагло свинец или обманно – медь; не хочу золота по виду, давай его натурой»[25]. Держась этого принципа, Церковь смогла сохранить свое предание неповрежденным сквозь века. Она через святых отцов и Вселенские Соборы, от первого до последнего, в одну лишь всеценность верует, ее исповедует, защищает, благовествует и бдительно хранит: Богочеловека Иисуса Христа, Который и есть главное Предание, Всепредание Православной Церкви.

При этом Церковь не только страж и хранитель Священного Предания, но и единственный орган передачи его человеку. Поскольку вне тела Церкви возможно изучение и восхищение содержанием Священного Предания, как и Священного Писания, но без Божественной благодати, которая в Церкви и через Церковь изливается, невозможно воспринять их спасительного воздействия.

Такие тесные и нерушимые взаимоотношения и единство Церкви и предания ни в коем случае не означают, что предание представляет собою как бы нечто окаменелое, безжизненное и неподвижное, ревниво охраняемое Церковью подобно археологическому музею – вся многовековая действительность и жизнь Церкви являют собой обратное. Православное понимание предания не статично, но динамично; не есть некое мертвящее усвоение прошлого, но опыт Духа Святаго в современности. Ибо «Иисус Хриcтос вчера и днесь, тойже и во веки» (Евр. 13: 8). Предание, как мы уже поняли, это сама Церковь, а Церковь – живой Богочеловеческий организм, развивающийся непрерывно, не изменяя при этом ничего по своей сущности и содержанию. Тот же преподобный Викентий, который, как видим, всем своим существом стоит за предание, одновременно подчеркивает идею живого развития и совершенствования Церкви. Согласно его воззрениям, прогресс позволителен и необходим. «Только преспеяние это должно быть действительно преспеянием, а не переменою веры. Преспеяние состоит в том, когда тот или другой предмет усовершается сам по себе; а перемена в том, когда что-нибудь перестает быть тем, что оно есть, и превращается в другое»[26]. Необходимо с течением времени развиваться и возрастать в зрелости, в познании и мудрости как обществу, так и индивидам, при этом, однако, всегда укорененным в той же мысли, в той же вере, в том же предании Церкви.

Священное Предание, хотя и неизменное в своей сути, все же постоянно воспринимает и приобретает новые облики, дополняющие уже существующее, – дополняющие, но не вытесняющие. Эту идею предания как живой действительности прекрасно выразил отец Георгий Флоровский словами: «Предание есть свидетельство Духа, Его непрерывного откровения и возвещения благой вести … Для того чтобы принять и понять предание, мы должны жить в лоне Церкви, должны сознавать благодатное присутствие в ней Господа; мы должны ощущать в ней дуновение Духа Святого… Традиция есть не только принцип ограждающий, консервативный; она, прежде всего, принцип возрастания и возрождения… Предание – это постоянное пребывание Духа, а не только запоминание слов»[27].

Каким образом возможно христианину на деле осуществить гармонию сохранения предания, с одной стороны, и его развития – с другой, нагляднее всего показывает жизненный путь и дело отца Иустина, божественно мудро и святоотечески верно исполнившего и то, и другое в своей жизни. Для него верность преданию и верность отцам Церкви – одно и то же. Верность преданию и сотворила отцов, отцы же сохранили предание. Одно без другого не мыслится и не существует.

Это отношение к преданию определил и письменно изложил отец Иустин в начале своей «Догматики», поставив эпиграфом слова преподобного Иоанна Дамаскина: «Я не буду ничего говорить от себя, а лишь вкратце изложу то, что изрекли Божии и мудрые человеки».[28] Для преподобного Иоанна Дамаскина этот метод и принцип значил не простое механическое повторение лишь готовых фраз и выражений, а переданную и согласную преданию верность истине, изложенной в сочинениях более ранних отцов Церкви, этих воистину Божиих мудрых людей, однако верность, не означающую словесное повторение, но органический рост и развитие. Также и у отца Иустина верность преданию не состоит только в цитировании из богатой святоотеческой ризницы, в которую он не просто «заглядывал», но, как настоящий ризничий, отлично знал цену ее сокровищам, а, в первую очередь, в органическом духовном сращивании с ними и врастании в этот мистический организм, называющийся Церковью – «столп и утверждение истины» (1 Тим. 3: 15). Отец Иустин жил преданием и в предании и потому по преданию святоотечески и жил, и мыслил, и говорил, и писал.

Коль скоро одним из главных признаков истины является неизменность, ибо она всегда и везде тождественна себе, подобно неизменяемому, равному Самому Себе Богу, так и в отце Иустине есть одна черта, которую нечасто встретишь и среди некоторых великих святых отцов. Она состоит в том, что отец Иустин от младости своей, с первых своих написанных и опубликованных строк и до последней своей записанной мысли, всегда в продолжение всей своей жизни плодовитого писателя и мыслителя оставался верен самому себе, или, лучше сказать, истине, которой преданно и в согласии с преданием служил, о которой мыслил и писал. И стиль, и язык, и неустрашимость, когда дело касается истины и предания Православной Церкви, оставались неизменными на протяжении всей его жизни. В этом смысле он перед кончиной поистине не имел нужды ни в чем раскаиваться и ни от чего отрекаться в своих делах и помыслах, в отличие от многих, часто и великих умов.

Он имел то редкое счастье, или, лучше сказать, милость и Промысл Божий, что с самого начала вступил на правый путь следования за Господом Иисусом Христом через следование святым отцам и Священному Преданию и не уклонялся с него «ни на десно, ни на шуе», в каких бы обстоятельствах и опасностях ни находился. Это то, что особенно восхищает и привлекает в отце Иустине. Он являет нам светлый пример твердого стояния в правоте, благодаря которому Церковь живет и творит.

Для многих такая позиция отца Иустина отдавала упрямством, непокорностью, сепаратизмом и неуважением к общепринятым манерам и нормам того времени. Много от этого пострадав и будучи гоним недругами, он, однако, не мог отречься своего пути, ибо путь этот был не его, но Христов, как он сам где-то написал. Из-за этого многие его осуждали и осуждают, ведь его правая евангельская, согласная апостольско-святоотеческому преданию позиция жгла их, подобно горящим угольям, свидетельствуя, хоть и не всегда словесно, что они не на правом пути, от которого не желают отказаться как приятного им и удобного. Отец Иустин заботился единственно о том, «чтобы Богу угодить и истине Его не изменить». Что люди подумают о его взглядах и поступках, мало его беспокоило, коль скоро он был готов за истину Божию претерпеть и тысячи смертей (его собственное выражение), если б только это было возможно. Поэтому у многих современников и знавших отца Иустина сложилось мнение, и некоторые открыто его высказывают, что отец Иустин был и остается совестью Сербской Церкви, а мы бы добавили: и не только Сербской. Ибо отец Иустин возрастал, жил и творил в среде евангельской богочеловеческой действительности, а через то и в среде целокупного апостольско-святоотеческого предания Церкви Христовой Православной. Потому он и принадлежит полноте Вселенско-Кафолической Церкви, как, впрочем, и все святые отцы и вообще святые Божии. Ни один святой не остается замкнут в узкие границы одного народа или какой-либо Поместной Церкви: поскольку он и спасается в Церкви, соборно «со всеми святыми», всем же и принадлежит.

Отец Иустин является сложной и многогранной личностью, что делает его близким и своим для всех групп и категорий, в которые можно было бы объединить святых отцов по тому или иному признаку.

По интересу к вопросам мировой литературы и философии отец Иустин был подобен и близок роду ученых отцов Церкви, в особенности святому мученику Иустину Философу, чье имя и принял в монашестве, как и великим каппадокийцам – святителям Василию Великому и Григорию Богослову[29]. Ибо как они, благодаря глубокому и основательному знанию и изучению греческой литературы и философии, ощутили невозможность человеческой мысли самой решить извечные вопросы человеческого бытия и всею душой, всем сердцем и всем разумом предались и прилепились Христу, так и отец Иустин в молодых летах увлекался светской мудростью и «философиею по преданию человеческому» (Кол. 2: 8), но скоро увидел, что это лишь горше и глубже уводит в мрачные лабиринты мира сего, откуда нет выхода, и обратился и всем своим существом предался единственной подлинной и непреходящей Мудрости – Богочеловеку Христу. На пути же сей «философии по Хриcте» у отца Иустина были незаменимые учители и блистательные образцы для подражания в лице святых отцов Церкви Православной, и особенно святителя Иоанна Златоуста, преподобного Макария Египетского, святителей Афанасия и Василия, преподобных Исаака Сирина и Симеона Нового Богослова и многих других. Из личного опыта узнав, что тайна любого святого – Господь Иисус, Который есть все и вся в его душе, в его совести, в его сердце, в его жизни и его деле, отец Иустин богомудро заключает, что «и современный христианин может быть истинным христианином только если будет руководим святыми изо дня в день»[30].

Наряду с этим подобием и родством с учеными отцами и богословами святой Церкви, отец Иустин не менее близок и сходен с группой в мирском смысле «неученых» отцов, таких как святители Николай Мирликийский, Спиридон Тримифунтский и многие другие. Подобно этим святым отцам, он отличался по-детски чистой и искренней верой в Господа Иисуса Христа, кристаллизуя эту веру в сверхчеловеческие молитвенно-аскетические подвиги, в которых весь сгорал, не щадя себя. Его подвижническая жизнь и непрестанные молитвы, сопровождаемые обильными слезами и внутренними воплями души, и против его воли не могли остаться в тайне, привлекали и изумляли не только богобоязненные православные души, но также некоторых иноверцев, имевших возможность ближе познакомиться с отцом Иустином. Для него в течение всей жизни был руководством девиз святителя Григория Богослова: «Нужно прежде себя очистить, а затем других учить чистоте; нужно прежде себя умудрить, а затем других учить мудрости; нужно прежде самому стать светом, а затем других просвещать; нужно пре­жде самому приблизиться к Богу, а затем других приводить к Нему; нужно прежде самому стать святым, а затем других освящать»[31]. Применяя это святоотеческое правило, отец Иустин самоотверженными подвигами (особенно поста, молитвы и слез) беспощадно перерабатывал себя в великого подвижника нашего времени и потому действительно оказался во всем подобен святым отцам – подвижникам и подлинным Христовым богословам[32].

Из такой вот жизненной близости, верности и схожести отца Иустина со святыми отцами естественным образом возникает и возрастает богословская верность и следование отеческому преданию, о котором было сказано выше. Действительно, как его подвижнически добродетельное житие не было простым слепком ранее прожитой жизни того или иного святого отца, а самобытной личной и неповторимой жизнью «со всеми святыми», так и его богословие не механическое лишь словесное повторение богословия святых отцов, но органическое возрастание и вырастание из него. Это не что иное, как богословским языком описанная и выраженная, собственным опытом познанная тайна воплощения Богочеловека Христа в личной жизни всякого истинно верующего. Об этом нам свидетельствуют все его творения, начиная с сохранившихся записей и тетрадей ученических и студенческих до последних изданных или еще не изданных его произведений.

Сия верность святоотеческому преданию и вместе с тем своеобразие построения и выражений отца Иустина яснее всего отражаются в «Догматике», или «православной философии истины», как он называл это свое сочинение, особенно во 2-м и 3-м томах, где он единственным в своем роде и со святых отцов до настоящего времени неповторимым образом излагает всесвятую истину Православия: о Богочеловеке и Его деле («Христология и сотериология», «Экклесиология, пневматология и эсхатология»).

Все богословские творения отца Иустина, и в первую очередь «Догматика», ясно и неопровержимо удостоверяют, что для него были и значили святые отцы и их догматическое богословие. О том он сам смиренномудро и по-святоотечески серьезно свидетельствует: «Православие – это пра­вославие святостью. Святость – это жизнь в Духе Святом и Духом Святым. Нет Православия вне святости, вне стяжания Духа Святого. В мире челове­ческой вещественности святость – это мерило Православия. Православно только то, что от духоносных святых угодников Божиих, от святых отцов Церкви. Православ­ное богословие – это единственное евангельское бо­гословие, ибо оно от Духа Святого, ибо оно от духоносных апостолов и святых отцов – Святым Духом богословие… Да, истинное, евангельское богословие бывает только Духом Святым, приобретается только Им и создается только Им. Поэтому для нас православные духоносные отцы Церкви – единственные истинные богословы, единственные хранители тайны богословия, единственные учители вечной истины о Трисолнечном Боге. Они – наши вожди, они – Пра­вославия наставники, они – трубы Духа Святого, они – тайники Святой Троицы, они – очи Христо­вы. По всему этому они – и мерило и критерий всего православного, всего евангельского. То, что не от них, что не в их духе, то неправославно. Только то, что можно проверить их духом, согласовать с их учением, только то – православное, евангельское, вечное. Сле­довательно, изучение святых отцов – это первое дело православного богослова. Здесь мысль крещается в живой воде и вся истекает в жизнь вечную. Душа омолаживается, чувства становятся бессмертными, мысль окрыляется и, подобно орлу, парит по чистым высотам. И возрастает в Божественной бесконечнос­ти, побуждаемая своим богоустремленным богоподобием»[33]. Таковая исчерпывающая, глубокая и истинная похвала и оценка святых отцов никогда, нигде и никем не была высказана. Говоря о святых отцах, отец Иустин одновременно выражает и свое отношение к современному увлечению модой во всем, даже и в богословии. «Мы не перестаем подчеркивать, – говорит он, – что в Церкви лучше всех мыслят свя­тые отцы, ибо они мыслят Духом Святым… Есть и такие, которые призывают к реформам в Церк­ви, не чувствуя того, что все реформы в духе време­ни губительны для Православной Церкви… Отступив от наших незаменимых святых отцов и подвижников, заразились мы поверхностным за­падным реформизмом, забыли заповедь: “Не сообразуйтеся веку сему, но преобразуйтеся обновле­нием ума вашего, во eже искушати вам, что eсть воля Божия, благая, и угодная, и совершенная” (Рим. 12: 2)»[34]. Потому отец Иустин наставляет: «Молитвою и благочестием охраняется Святое Предание от всякого человеческого демонизма и диавольского гуманизма, и в нем весь Господь Иисус Христос, Который и есть вечное Священное Предание Церкви»[35].

Последовательный и верный святым отцам в позитивном учении и изложении православных истин веры, отец Иустин следует им также и в отношении ко всякого рода еретикам. Он часто, и особенно в последние годы, предостерегал от опасности как римской униатской пропаганды и неприемлемого для православного человека папизма и протестантизма, так и современной всеереси экуменизма, против неевангельского отношения к нему отдельных православных представителей. Еще в 1927 году, касаясь одного тогдашнего римо-католического призыва к православным прийти и подчиниться Римской Церкви и папе, отец Иустин писал: «Мал человек, слишком мал, будь он и папой, чтобы можно было оставить Богочеловека и прийти к человеку… Папопоклонство – человекопоклонство – вызывает грустную улыбку в жалостливой душе православной, и она “денно и нощно” молится Иисусу Сладчайшему, да направит всех человекопоклонников путем богочеловеческой истины в жизнь богочеловеческую»[36].

Известно классическое утверждение отца Иустина о том, что в истории рода человеческого произошло три главных падения: Адама, Иуды, папы. Адамово падение – отпадение от Бога; Иудино падение – продажа Бога; папское падение – желание заменить Богочеловека человеком, потому и наизлейшее. Догмат Римо-Католической Церкви о непогрешимости папы-человека, согласно отцу Иустину, всего лишь возрождение язычества и многобожия[37]. Потому папизм – это первый протестантизм, по словам истиновидца А.С. Хомякова[38].

В духе преподобного Максима отец Иустин беспощаден и к современному экуменизму. «Экуменизм, по отцу Иустину, есть имя для всех видов псевдохристианства, для всех псевдоцерквей Западной Европы. Они же суть не что иное, как ересь на ереси. Для всех для них общее название – всеересь. Почему? Потому что на протяжении истории разные ереси отрицали или извращали отдельные свойства Богочеловека Христа, а эти европейские ереси отвергают всего Богочеловека и на Его место ставят еврочеловека. Тут нет существенного различия между папизмом, протестантизмом, экуменизмом и другими сектами, имя коим легион»[39]. Из такового состояния дел по-святоотечески логично заключение отца Иустина, что «без покаяния и вступления в истинную Церковь Христову неестественно и бессмысленно говорить о некоем объединении “церквей”, о диалоге любви, об intercommunio»[40].

Такое отношение отца Иустина к еретикам ни в коем случае не означает ненависти, но является воплем взыскующей Христа души ради заблуждений и погибели тех, за кого Христос умер на Кресте. Здесь выражение верного следования святым отцам и богочеловеческой истине Церкви Православной. Он, несомненно, лишь воплощает в своей жизни то, что боговдохновенно высказал преподобный Максим Исповедник словами: «Я не желаю, чтобы еретики мучались, и не радуюсь их злу – Боже, сохрани! – но сугубо радуюсь их обращению. Ибо что верным может быть милей, нежели видеть рассеянных чад Божиих, собранных воедино. Я не потерял рассудок, чтобы советовать ценить немилосердие выше человеколюбия. Напротив, я советую со вниманием и усердием творить добро всем людям и всем верным быть всем для нуждающихся. Но при этом я говорю: нельзя помогать еретикам в утверждении их безумных верований, здесь нужно быть резким и непримиримым. Ибо я не называю любовью, но человеконенавистничеством и отпадением от Божественной любви то, когда кто-либо утверждает еретиков в их заблуждении на неминуемую погибель этих людей»[41].

Отец Иустин, обобщая мнение и учение всех святых отцов о еретиках, пишет: «Вот учение Православной Богочеловеческой Церкви Христовой, по святым апостолам, по святым отцам, согласно святым Соборам, о еретиках: ереси – не Церковь и не могут быть ею. Потому у еретиков не может быть святых таинств, во всяком случае святой евхаристии – этого таинства над таинствами, ибо святая евхаристия есть все и вся в Церкви: и Сам Богочеловек Иисус Христос, и сама Церковь как Его Тело, и вообще все Богочеловеческое. Intercommunio – общение с еретиками в святых таинствах, особенно в святой евхаристии – это самое бесстыдное предательство Господа Иисуса Христа, предательство Иудино, а также предательство всецелой Церкви Христовой, Церкви Богочеловеческой, Церкви апостольской, Церкви святоотеческой, Церкви Священного Предания, единой Церкви»[42].

После всего этого совершенно понятны сетования и негодование отца Иустина против позиции некоторых православных представителей, с легкостью перескакивающих через таковую согласную преданию точку зрения на еретиков отцов, Соборов, Церкви, становящихся и сами членами, и вовлекающих свои Церкви в так называемый «Экуменический совет церквей», представляющий, по отцу Иустину, не что иное, как собрание всех возможных ересей. Можно ли с еретиками совместно молиться, от них таинства принимать и им святые таинства православные преподавать – и оставаться православным? Ясно и для комариной совести, что это нечто невозможное и немыслимое. Все попытки подобные позиции защищать или оправдывать «любовью» к еретикам, «диалогом любви», «желанием единства» и т.п. суть лишь инъекции наркотика для убаюкивания и умерщвления церковной совести православных верующих. Не стоит обманываться: «Сущность любви есть истина, и любовь живет, пребывая в истине». Потому нет общения в любви без общения в истине. Иначе такое общение неестественно и лживо. Отсюда и заповедь христоносного апостола: «Любы нелицемерна» (Рим. 12: 9). Разделение любви и истины означает только недостаток богочеловеческой веры и потерянного духовного богочеловеческого равновесия и здравомыслия. Во всяком случае, заключает отец Иустин, этот путь никогда не был путем святых отцов[43].

Во всем следуя Священному Преданию и отцам Церкви, отец Иустин богомудро предлагает единственно возможный выход из всех безвыходных положений. Это апостольская богочеловеческая вера – всеобъемлющее возвращение на богочеловеческий путь святых апостолов и святых отцов[44]. Только так можно спастись и освободиться от рабства гуманистического человекоугодия и человекослужения и стереть все грехи[45].

Говоря вообще, отец Иустин и своей жизнью, и своим устным и письменным словом, только ему свойственным образом благовествования передает и в завещание нам оставляет то, что отцы святых семи Вселенских Соборов указали и подтвердили как единственный православный путь, путь богочеловеческий, коим необходимо бесстрашно следовать сквозь мрак и тьму сего века и света. И он может с полным правом в лике святых отцов исповедать пред всеми ангелами и людьми:

«Пророцы яко видеша, апоcтоли яко научиша, Церковь якоже прият, учителие якоже богословиша, вселенная якоже мудрствова, благодать якоже просия, истина якоже показася, лжа якоже отгнана бысть, премудрость якоже дерзну, Хриcтос якоже настави: тако мудрствуем, тако глаголем, тако проповедуем Хриcта истиннаго Бога нашего[46]. Сия вера апостольская, сия вера отеческая, сия вера православная, сия вера вселенную утверди!»[47].