«В поисках вечности»
Беседа с преподавателем шведского языка Иоанной Ханссон

Те, кто испытывает потребность в духовном. И вот они никогда не найдут покоя в комфорте западного рационализма и материализма, но всегда будут искать вечное, всегда будут искать истину.

Шведский режиссёр Ингмар Бергман был одним из первых, кто меня заставил серьёзно задуматься о Боге. В школе я пересматривала его фильмы по много раз. Поэтому сегодня мне особенно приятно беседовать с гостьей из Швеции. Её путь к Богу, напротив, лежал через Россию. О своем пути к православию рассказывает выпускница русского отделения филологического факультета МГУ, сотрудница представительства шведской компании «ИКЕА» в Москве, преподаватель шведского языка, переводчица Иоанна Ханссон.

– Я думаю, у каждого – свой путь к православию, сугубо индивидуальный. Но я заметила, что многие из наиболее серьёзно относящихся к своей вере лютеран рано или поздно приходят к православию. Они интуитивно чувствуют, что эта вера более глубокая, более древняя, более истинная. И те из них, у кого хватает мужества перешагнуть через барьеры культуры, традиции, личного прошлого, принимают православную веру.

Всё началось ещё в детстве. Я выросла в посёлке в центре Швеции, в очень красивом месте, там есть леса, горы, озёра. Посёлок называется Шилафош, он находится в трёх часах езды от Стокгольма на север. Я помню, что когда была маленькой, то смотрела на взрослых и задумывалась – ради чего они живут? Конечно, они жили вполне благополучно, спокойно и комфортно. Место замечательное, природа чудесная, но я не видела смысла во всём этом. Церковь воспринималась как некий клуб по интересам, туда по привычке приходили в воскресные дни: пели хоралы, разговаривали друг с другом и расходились по домам. Настоящего общения с Богом не происходило.

– Значит, вера присутствовала в твоей жизни с самого детства?

– Меня крестили в младенчестве, потом я ходила в воскресную школу, но при этом нельзя сказать, что мои родители были верующими. Скорее они никак не относились к вере – ни отрицательно, ни положительно. Они просто поступали в соответствии с традицией, все делали так – и они тоже. Мой личный путь к вере всё-таки был немножко другим. Я помню, как в детстве думала – правда ли то, что говорят о Христе? Или это ещё одна прекрасная и выдуманная древняя сказка среди множества других сказок, которые рассказывают детям? Я думала над этим и не могла найти ответа.

И вот однажды летним утром, мне было лет 13, я проснулась, солнце светило за окном, птицы пели, а я почувствовала, что во мне что-то изменилось: Господь вложил в моё сердце веру совершенно незаслуженно и неожиданно. И я поняла, что Бог действительно создал мир и что Иисус Христос – Его Сын. Это было так же естественно и неоспоримо, как и то, что солнце взойдёт утром. Помню, я смотрела на цветы, птичек, траву и думала, что всё это – творение Бога. Какое это было прекрасное ощущение! И после этого я уже по своей инициативе стала ходить на воскресные богослужения в лютеранскую Церковь. Родители меня не понимали, думали: «Что же случилось с нашим ребёнком? Наверное, мы сделали что-то не то, воспитывая её, раз она стала верующей». Им это показалось странным, но препятствовать мне они не стали.

– А друзья поняли тебя? Был рядом кто-нибудь близкий тебе по духу?

– Только одна женщина средних лет, с которой мы общались и были духовно близки. Но чувство одиночества все-таки присутствовало, из сверстников не с кем было делиться мыслями о вере и своих поисках. Чуть позже, лет в 14, я начала чувствовать необъяснимую тягу к России, ко всему русскому.

– А ты что-то знала тогда о России? В шведских школах вам рассказывают о России?

– То, что мы знали о России тогда, во времена Советского Союза, во времена строительства коммунизма, – это расхожие трафареты. Всё представлялось строгим, суровым. Россия казалась недружелюбной, но вместе с тем интересной страной. Ведь недоступное всегда интересно! Разумеется, кое-что мы знали из истории. Помню, я читала книги об Иване Грозном, о Петре Первом, о Екатерине Великой. Эти книги были написаны для детей, но все же что-то из них я почерпнула. И, наверное, интуитивно почувствовала, что в России есть что-то главное, чего нет в Швеции и то, что могло бы мне помочь ответить на мучивший меня ещё с детства вопрос о смысле жизни. Ни шведская реальность, ни лютеранство ответа на него не давали.

Потом сложилось так, что в 17 лет мне удалось впервые приехать в Россию. Я занималась музыкой, играла на контрабасе, мечтала поступить и поступила в Московскую консерваторию.

– А какое первое впечатление произвела на тебя Россия: оправдала твои ожидания или разочаровала тебя?

Два года я проучилась в консерватории и переиграла руки: мне очень хотелось стать оркестровым музыкантом, а потому слишком много занималась. Продолжать занятия музыкой я больше не могла, а уезжать из России не хотела. И решила поступить в МГУ на филологический факультет, чтобы продолжить изучение русского языка и русской литературы. Окончив университет, начала работать преподавателем шведского языка: и частные ученики у меня есть, и языковые группы в шведских компаниях.

Надо сказать, что к православию я пришла не сразу. Лишь спустя 6 лет после моего приезда в Россию я набралась мужества переступить порог православного храма. Думаю, это связано с тем, что лютеранство было частью моего детства и неотъемлемой частью меня самой. Поэтому мне казалось, что православие – это что-то красивое, но чужое и недоступное мне, выросшей в иной культуре. Но когда я переступила порог православного храма, всё сразу встало на свои места.

– Ты помнишь этот день, этот храм?

– Это случилось на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы в храме святителя Николая в Пыжах на Большой Ордынке. Когда я пришла, служба уже закончилась. Первое, что я увидела – девушка прикладывалась к иконе. И на её лице читалась такая любовь, такое благоговение, что мне стало ясно – она обрела истину. А раз она её обрела, значит, истина в Православии. Нет, это не было каким-то отвлечённым рассуждением, но мгновенным ощущением сердца – истина здесь! В этом храме я и осталась и уже через два месяца, перед Рождеством, приняла Православие.

– Знаешь, Иоанна, многие русские люди говорят, что им трудно понимать язык богослужения. Для многих это даже становится непреодолимым препятствием в том, чтобы переступить порог храма…

– Ну, отчасти мне помогло то, что я училась на русском отделении МГУ. Мы три года изучали старославянский язык, потом грамматику древнерусского языка, и большинство из синтаксических оборотов и лексика были мне уже знакомы. Другое дело, что не сразу получалось воспринимать их на слух, но мне подарили книжку с текстом службы, и первые месяцы я стояла с этой книжкой. Надо сказать, что мне доставило большую радость знакомство с церковнославянским языком, он сразу показался мне красивым и точным. Поэтому я немножко не понимаю тех русских людей, которые говорят, что церковнославянский язык для них слишком сложный. Все дело в желании! Да и лексика на самом деле не так уж сильно отличается. Выучив 30-40 новых слов, можно понимать на службе практически всё! Может быть, это просто отговорки тех, кто не хочет ходить в храм и придумывает себе оправдание?

– Иоанна, ты сказала, что окончила русское отделение филологического факультета МГУ, где подробно изучается русская литература. Кто из русских писателей стал для тебя наиболее близким?

– Когда я училась в университете, очень любила Пушкина. Такой у него язык – изящный, лёгкий, светлый. Он мне напоминает Моцарта. Когда пришла к православию, то полюбила Шмелёва, его яркие и образные описания дореволюционной России и ее традиций!

– Ты много путешествовала по России, какие места в России тебе полюбились особо?

Братия Спасо-Преображенского Валаамского монастыря старается восстанавливать древние монашеские традиции. В нижнем храме службы проходят при свечах, электричество почти не используется, знаменный распев, долгие уставные службы. И такое ощущение, что время перестаёт существовать! Ты погружаешься в атмосферу вневременности и молитвы. В июне на Валааме белые ночи. Помню, мы вышли из храма после всенощной: закатное солнце блестело на крестах собора, и мы подумали, что где-то восемь-полдевятого, а оказалось уже полдвенадцатого ночи!

Продолжение следует…