Магистраль сержанта Глуханича

Двадцать лет спустя

Старший сержант запаса ВДВ Александр Глуханич

Этот вопрос задал я Александру Глуханичу, председателю Усть-Куломского отделения Союза ветеранов Афганистана.

– В военном отношении, конечно, победили, – не раздумывая ответил ветеран. – Я так чувствовал в январе 89-го, когда демобилизовался. А сейчас и умом это понимаю, глядя, как завязло в Афганистане НАТО. Американцы не могут уйти оттуда, потому что талибы моментально захватят страну и все натовские усилия пойдут прахом. А когда мы ушли, правительство Наджибуллы ещё несколько лет держалось, хотя Горбачёв фактически его бросил один на один с США и Пакистаном.

С Александром мы встретились на крылечке районной администрации в селе Усть-Кулом, что в двухстах километрах от Сыктывкара. Так совпало, что в этот день в администрации на общее заседание собрались ветераны Великой Отечественной, афганской и чеченской войн. Судили-рядили о льготах, о патриотическом воспитании молодёжи и просто говорили «за жизнь».

– За этими разговорами совсем забыл, что у меня сегодня свой, личный юбилей, – вдруг вспомнил, садясь в машину, Саша. – Я ведь из Афгана дембельнулся как раз в этот день, ровно двадцать лет назад.

– Ну, тогда задерживать вас не будем, – удивляюсь ещё одному совпадению. – Поговорим по пути, в машине, потом вы нам храм покажете, и тогда уж отпустим на «дембель», к праздничному столу.

Саша смеётся. Встретиться с ним мы договорились по телефону, и план был такой: из Сыктывкара мы заезжаем в Усть-Кулом, а затем вместе едем в его родное село Помоздино, где он со своим другом Анатолием Уляшовым почти уже закончил строительство церкви. Было интересно, что он, православный человек и старший сержант запаса, десантник, расскажет о той войне в Афганистане. За 70 километров пути (столько от райцентра до Помоздино) успели мы о многом поговорить...

«Там было честнее»

– Я хоть и староста прихода, но считаю, что ещё только начал по-настоящему воцерковляться, – сразу предупредил Александр. – А тогда, в Афганистане, в религии вообще был тёмный. Но чувствовал, что Кто-то невидимый меня словно ведёт по жизни. Как, наверное, все мальчишки, насмотревшиеся фильмов, мечтал в детстве поучаствовать в настоящей войне и непременно в роли десантника. В нашей Помоздинской школе спорт был хорошо поставлен, но секции парашютистов не имелось, а тут мои родители вдруг решили переехать жить в город Сосногорск, и это было подарком. Там сразу же стал заниматься прыжками с парашютом и спортивной борьбой, в общем хорошенько подготовил себя к армии.

Привезли на сборный пункт, ночь была бессонная, и у меня наутро давление поднялось. А тут медкомиссия. Ну, думаю, «пролетел» я с ВДВ, не примут. Одного паренька попросил, и он вклинился между мной и врачом, так что давление измерили ему, а записали мне. Привезли в Прибалтику в учебный центр ВДВ. Подходит ко мне старлей, пальцем в сторону манит: «В спортроту хочешь?» Я, конечно, согласился. Но оказалось, что «спортрота» – это медсанбат, туда набирали спортсменов на уровне 1-го разряда и мастеров спорта, видно для того, чтобы раненых могли таскать на себе. Так неожиданно для себя стал я медиком и сейчас благодарен за это Богу.

В учебке медсанбата имелось три взвода: два «афганских» и обычный. Естественно, попал я к «афганцам». Учили недолго – 5 мая был уже в Кабуле. Там опять распределение. Направили в отдельный артполк ВДВ, санинструктором гаубичной батареи – это четыре орудия, обслуга, охрана, взвод управления, всего сорок бойцов, и я там главный медик. Скоро выяснилось, что 3-я гаубичная, куда попал, – самая боевая батарея, без неё ни одной проводки, ни одной войны не происходило.

– «Проводка» – это сопровождение автомобильной колонны? – перебиваю рассказ ветерана. – Вроде бы колонны положено сопровождать БТРам, а никак не пушкам.

– Так кто ж на войне смотрит на «положено»? – рассмеялся Александр. – Там что толще и ядрёней, то и к делу. Этими пушечками на БТРах разве от духов отобьёшься? Вот наш крупный калибр как жахнет – скалы вдребезги летят, а иначе с горных склонов не сбить засаду. И ещё преимущество – скорость. Авиация на подмогу долго летит, да и не всегда погода её пускает. А тут заряд уже загнан в ствол, только жди сигнала.

– Так вы что же, из пушек на ходу стреляли?

– Зачем же на ходу. В Афгане наши офицеры придумали много всяких «ноу-хау». Делали так: вместе с колонной отправляли две батареи гаубиц, прицепленных к машинам. Одна батарея развёртывается и прикрывает огнём в радиусе дальности стрельбы, то есть пятнадцати километров. Пока колонна проезжает мимо её, вторая батарея заезжает вперёд и тоже развёртывается на обочине дороги. Тем временем первая свёртывается, обгоняет всех и занимает впереди очередную позицию. Если действовали согласованно, то колонна при этом не останавливалась ни на минуту и была постоянно под прикрытием крупного калибра. Конечно, душманы скоро раскусили эту тактику, пытались подобраться к нашим гаубицам, тогда уж приходилось бить прямой наводкой.

В общем, тягали нашу батарею постоянно. На втором году службы попытался я подвести статистику, получилось так: если складывать по дням, то лишь два месяца из десяти мы находились в расположении полка, остальное время – на проводке или на войне.

– А что, проводка колонны не война, что ли?

– На проводке легче, потому что духи на колонну не всегда нападали. А когда «война», войсковая операция то есть, то тут только держись. Больше всего запомнилась операция «Магистраль». Началась она в конце ноября 1987 года, и мы думали, продлится неделю-две, а пришлось там, в горах, Новый год встречать, вернулись в часть только в середине февраля 88-го. Фактически эта операция предрешила исход войны. Ещё в середине 80-х в провинции Хост, у границы с Пакистаном, душманы устроили перевалочную базу и укрепрайон Джавара, что переводится с афганского как «Волчья яма». Духи считали её неприступной, но наши с минимальными потерями захватили её. Тогда же, кстати, наша десантура разбила элитное подразделение душманов «Чёрный аист», так что один из его командиров, небезызвестный Усама бен Ладен, от злости топтал свою чалму. Ну, освободили наши провинцию и, как водится, ушли, передав её правительственным войскам. Те опять не смогли удержаться – и через год весь округ был захвачен душманами. Только сам город Хост, окружённый со всех сторон, ещё не сдавался – продовольствие и боеприпасы наши сбрасывали туда с самолётов. Ужас был в том, что созданное в Пакистане «правительство в изгнании» собиралось переехать в этот самый Хост и сделать его столицей «свободного Афганистана». В этом случае незаконная власть душманов получала какую-то легитимность на территории страны. И вот началось сражение.

Название операции «Магистраль» в точности отражало нашу задачу. Требовалось всего-то восстановить горную дорогу на Хост. Но это был какой-то мрак... Дорогу отвоёвывали по кусочкам: сначала работала наша артиллерия, затем десантура шла в атаку, защищала участок, ставила блокпосты, потом шли стройбатовцы-дорожники. Сегодня мы стреляем по ближней вершинке, завтра – с этой вершинки стреляем по следующей и так далее. Холодюща страшная, ночью – минус 20, а мы по-осеннему одеты, не думали, что зиму застанем. У меня все запасы воды замёрзли, а мне же раненых обрабатывать. Главный бой был у перевала Сатэ-Кандав. Фильм Бондарчука-младшего «9-я рота» смотрел? Так вот это один из эпизодов того боя.

– Смотрел, – киваю я. – И даже компьютерные игры в магазине видел: одна называется «9-я рота», а другая – «Правда о 9-й роте». Где там правда, где вымысел, не понять.

– Так и есть. Взять хотя бы эпизод фильма – наш пулемётчик стоит в полный рост, в него пули попадают, а он всё равно стоит и очередями духов поливает. Такой киношный образ. Веришь ему? Нет? Напрасно. Так в точности и было – Бондарчук вставил эпизод по рассказам ребят, которые своими глазами это видели. А вот другой эпизод – закончился неравный бой, почти все наши полегли, только один боец в живых остался. Похоже на правду? Почему-то принято считать, что в Афгане побеждали большой кровью, мол, в этом и был героизм. Враньё! Наши воевали по-умному, и в том знаменитом бою за высоту 3234 погибло всего 6 из 39 десантников 9-й роты. Что, ошарашен? Ещё в фильме показано, что десантники оказались «забыты» на высоте и приняли бой в одиночку, без всяческого командования и поддержки. На самом деле за происходящим с другой высоты следил в бинокль командующий 40-й армией Громов и, конечно, была поддержка. Из-за плохой погоды авиация помочь не могла, миномётчики тоже оказались не у дел – мины туда не долетали, и ракетные установки тоже из-за горного хребта стрелять не могли – слишком высокий угол. Но наши гаубицы работали вовсю, наподобие мортир, навесным огнём. За одну ночь послали туда около 600 снарядов и стреляли очень точно, по наступающим цепям духов. Представь: к позициям они подходили на 50 метров, а радиус рассеивания осколков как раз составляет 50 метров. И при этом наших ни один осколок не задел. Корректировщик, рассчитывая время подлёта снаряда, свистел в свисток – и бойцы бежали в единственное убежище, за скалу у обрыва. Ошибись артиллерист на десяток метров – и все бы наши полегли.

Это я потом узнал. А тогда лишь слышал от офицера, что там, за хребтом, наша десантура отбивается от массы «чёрных аистов», которых поддерживают два танка. И что «аисты» прут напролом с криками «Аллах акбар». Раньше мы с ними не сталкивались, но слышали, что это полные отморозки, бывшие преступники, которые «должны искупить вину перед Аллахом своей кровью». Их готовили как спецназ, а натаскивали американские и пакистанские инструкторы. Потом офицер передал слова связиста: «Вторым выстрелом подбили танк. Точно в башню попали». А ведь били почти вслепую.

– Раненых у вас много было?

– Не очень, мы ведь в штыковую атаку не ходили, ранения в основном были от подрыва на минах и обстрела из «зелёнки»: контузии, переломы рук и ног, осколочные ранения. Кругом-то пострашнее творилось, на моих глазах машины с бойцами подрывали и расстреливали, вертолёт с неба упал. Самое же страшное – видеть это и не иметь возможности помочь.

– Кровь, оторванные ноги – не боязно?

– Это потом осознаётся, а когда видишь страдания... Случай был, парень с нашей батареи сгорел, процентов 70 кожи потерял. Хрипит: «Саня, я жить хочу». Что ж я, буду смотреть, как он умирает? Руки трясутся, а делать надо. Умереть ему не дал, довезли живым до медсанбата в Кабуле, оттуда – самолётом в Ташкент в госпиталь. Умер он только там, через десять дней.

– Помогать-то приходилось не только медицинскими средствами, а и словами?

– Конечно! Раненый – он же не кукла. Ну и промедолом его тоже пичкаешь или более сильным обезболивающим, который приходилось у офицера просить. Срочникам его не давали, даже мне, сержанту-санинструктору, – боялись наркоманства. Дурость, в общем.

И всё равно, сейчас вот вспоминаешь... Может, это самое лучшее воспоминание в жизни. Там было всё честней и порядочней, чем в гражданской жизни.

Под Богом

Мы уже выехали из Усть-Кулома. Дорогу с двух сторон обступили заснеженные ели, словно ратники-великаны в белых маскхалатах. Или это они во врачебных халатах? Вот так послушаешь о войне, и начинает мерещиться. А каково тем, кто прошёл через всё это? Спрашиваю Александра:

– Ты сказал, что Господь «вёл по жизни». В Афганистане это как проявилось?

– Во-первых, мне повезло, что не пришлось убивать. Стрелял из автомата, конечно, но вот чтобы в упор, глаза в глаза – от этого Господь уберёг. И по мне тоже ни разу не попали, хотя всякие переделки случались. Под конец службы, когда рядом продолжали гибнуть ребята, я попал на спокойную, сравнительно безопасную 6-ю заставу. Случилось это неожиданно, словно Кто-то резко выдернул меня из боёв. Вернулись мы с «войны» из Кандагара, моемся в бане, и тут – хлоп! – я падаю в обморок. Видимо, из-за полученного внутри БМП обезвоживания организма. Смешно так – меня, санинструктора, откачивают мои же пациенты. Пока я лежал в лазарете, батарею срочно вызвали на сопровождение колонны. И тут офицер приехал с заставы, где санинструктор уходил на дембель, – и к себе забрал. На заставе тоже, конечно, не курорт был – из-за начавшегося вывода войск духи совсем обнаглели. Только садишься есть, из «зелёнки» реактивные снаряды начинают сыпаться, тьфу, словно специально подгадывают. Однажды после обеда разминался я на спортплощадке, и тут несколько запоздало обстрел начался. Один «эрэс» падает в трёхстах метрах, другой, а мне не хочется уходить, думаю: «Какой им смысл спортивную площадку бомбить?» Вдруг что-то толкнуло: «Беги». Только добежал до укрытия, дверь открываю – и там, где разминался, гремит взрыв, осколки визжат. Что это было? Голос Ангела-хранителя? И такое не раз случалось.

Домой тоже чудесно вернулся. В конце января привезли в Ташкент, выстроили на таможне, протрясли вещмешки и чемоданы, дали чеки на билеты – всё, Афган окончен. Лететь предстояло через Свердловск до Сыктывкара и далее в Ухту. В Свердловске глухо – народу возле кассы темным-темно, у студентов каникулы закончились, все билеты скупают, так что сидеть тут не одни сутки. Я не выдержал и возопил: «Товарищи, ну, дайте домой вернуться!» Люди смотрят на мою форму и глаза отворачивают – самим бы улететь. Тут подходит какой-то парень: «Тебе куда добираться?» Отвечаю, мол, в Сыктывкар. Он протягивает свой билет: «Бери, раз дома ждут. Мне-то не к спеху». Оказалось, он тоже в Афгане служил, ветеран. И через несколько часов я был дома. То есть в девять утра я сел на самолёт в Ташкенте, а в пять вечера уже обнимал родных в Ухте. Словно на ковре-самолёте долетел. Как же тут не быть благодарным Богу?

Что ещё осталось светлого... Через меня прошли люди, которых я старался не только сберечь, но и чему-то научить, чтобы и за собой следили, и товарищам могли оказать помощь. Когда мы, четыре дембеля, с заставы уезжали в Союз, все «молодые» сначала подошли ко мне, сказали спасибо. Хотя для них я был самый страшный «фазан», поскольку взыскивал за каждую мелочь – непомытые котелки, грязные ноги и руки, чистку зубов и так далее. Ребята поняли, что им же блага желал, ведь там, в афганской жаре, болезни косили людей – гепатит, тиф, дизентерия. И начмед на прощание тоже сказал: «Тебе, Пенц, можно было бойцов доверить».

– Пенц?

– От слова «пинцет», меня так в шутку титуловали. В других подразделениях санинструкторов прозывали Таблеткой, Шприцем и так далее. Я, конечно, не обижался.

– Считается, что из Афганистана многие вернулись не только инвалидами, но и психически надорванными. Это верно?

– Сразу после Афгана такое наблюдалось, какой-то надрыв. Но это по молодости лет, сейчас-то такого нет. Понимаешь, 20 лет спустя человек или успокаивается, или просто не доживает. У нас в Усть-Куломском районе за эти годы по разным причинам умерло 23 «афганца», осталось – 82. То есть четвёртая часть не прижилась на гражданке. Но в то же время и много успешных людей, например председатель райсовета – наш, «афганец».

То же самое происходит с «чеченцами». Вот сегодня женщина на Совете ветеранов прочитала стихи, там примерно такие слова: «Детские слёзы быстро забываются, а слёзы пенсионера-ветерана – это как гвоздь в сердце». А кто знает, какой гвоздь в сердцах у этих молодых ребят? Я думаю, им труднее, чем нам. Мы всё-таки выполняли «интернациональный долг», была какая-то идея. А в Чечне идеи не было, там олигархи между собой что-то делили. Когда первая чеченская кампания началась, я смотрел по телевизору и плакал – ну нельзя так воевать, людей просто на убой бросили!..

Не знаю, что дальше с нашим ветеранским движением будет. У меня в Помоздино осталось три ветерана Великой Отечественной – умрут они, останемся только мы с «чеченцами». Мы, «афганцы», ещё худо-бедно поддерживаем патриотическое воспитание, а что потом... Вот эта «перестройка», будь она неладна, что-то поломала в мозгах людей, бездушие какое-то появилось – новым поколениям всё трын-трава. Я так думаю: бездушие только верой лечится...

Большое небо

– Вон в том домишке, кажется, – показываю за окно, – один парень затворником жил. Все перегородки в доме сломал, превратил его в ангар и самолёты конструировал. Зимой их строил, а весной вытаскивал из дома, садился в очередной летательный аппарат и пытался в небо взлететь. Бывало, что его конструкция на целых пять метров от земли отрывалась...

– Да, Костю-лётчика вся округа знала, – кивает Александр. – Вообще, народ у нас талантливый, и у каждой деревни свой характер. Скородум, например, по-коми зовётся «ск\р д\м», то есть «злой дом» – люди здесь отличались кулацкой хваткой. А в Помоздино совсем уже другой люд – интеллигентный, беззлобный, приди чужой человек на дискотеку, никто к тебе не пристанет. Из Помоздино вышло много известных в республике людей, в том числе лучший, считаю, коми писатель Вениамин Тимофеевич Чисталёв. Мне кажется, у нас, в отличие от города, общинный дух есть и жизнь веселее.

– А в городе разве не веселее было? – спрашиваю Александра. – После армии мог же остаться в Сосногорске?

Новый и старый храмы. Между ними будет посажен парк

– А с храмом как получилось? Как я понял, строить его тоже на свои средства начал?

– Знаешь, я к этому долго шёл. Но 20 лет достаточный срок, чтобы что-то понять. Вот есть у меня хороший дом, семья, дети, не бедствуем. А что дальше? Зачем живём-то? Ну, была у меня заветная мечта: сделать в Помоздино настоящий – мягкий – борцовский зал. Слава Богу, она осуществилась. Я получаю удовольствие, что дети там занимаются. А дальше что? Понимаешь... вот храм будет, помру – отпоют меня в этом храме, и нормально. Почему нет? Нормально же...

Саша, сказав «помру», смущённо смеётся, – действительно, такого здорового мужика ещё полвека хвори не одолеют, спаси Господи.

Наконец-то показалось Помоздино – и сразу же на въезде, на горушке, предстала деревянная церковь со снежной шапкой на шатре. Как объяснил Александр, такой высокий шатёр он надстроил, чтобы внутри храма «было большое небо». Выбираемся из машины на морозный воздух. Мой порыв забраться на горушку к храму «афганец» пригасил:

Молитвенный дом в Помоздино. Перед иконой св. Димитрия – аналой с акафистом ему

– Сельчане строить помогают?

– По возможности. Но в основном мы с Толей Уляшовым работаем – это товарищ мой, он, кстати, в религии более подкован, чем я. Прихожан у нас пока мало, на праздники в молитвенный дом приходит человек 20-25. Каждую субботу женщины вычитывают обедницу, читают акафист священномученику Димитрию Спасскому, в честь которого мы храм и строим. Слышали про него? Его в 1918 году комиссар Мандельбаум пытал, а потом в лесу расстрелял. Позже тело священника в нашем селе захоронили.

– Да, мы много писали о первом мученике в Коми, – отвечаю, притоптывая у машины от холода. – А молельный дом ваш далеко?

– Да вот же, рядом стоим.

«Здесь под спудом покоятся мощи священномученика Димитрия Спасского...»

Перекрестившись на его икону, пошли мы дальше по селу, к школе, под стенами которой лежит в земле мученик за веру. Уже начало вечереть, и улицу запрудили школьники, возвращавшиеся с занятий. Окружил нас звонкий коми говор, смех, откуда-то полетели снежки.

– Слава Богу, рождаемость у нас наладилась. А это значит, что не опустеет наша Помоздинская школа, – пояснил «афганец». – Ну, вот и пришли...

Простились мы у поминального креста. «Сейчас спортивная секция начнётся, пойду я», – пожал он нам руки. Позже, отправившись в обратный путь, мы вдруг вспомнили: у Саши ведь сегодня личный «день десантника», 20-летний юбилей. Нет бы надеть тельняшку и... А он на работу пошёл, детей тренировать.

Такой вот «афганский дембель».

М. СИЗОВ
Фото И. Иванова