Бросок на Приштину

Косовская рана на теле Югославии

Ситуация обострилась к лету 1998 г. Командование Североатлантического блока объявило о проведении на территории, сопредельной с Югославией, крупного военного учения. Незадолго до этого в Брюсселе находился министр обороны РФ Маршал Российской Федерации И. Д. Сергеев. Я хорошо помню (так как входил в состав российской военной делегации), насколько жестко И. Д. Сергеев поставил вопрос о неправомерности такой демонстрации военной силы, высказывался в том духе, что действия НАТО угрожают суверенитету Югославии и нагнетают и без того непростую обстановку на Балканах. Натовские чиновники, в том числе Хавьер Солана, тогдашний генеральный секретарь НАТО, постарались уйти от обсуждения существа вопроса.

Да, ситуацию, складывавшуюся в СРЮ, трудно было назвать нормальной. Там все чаще происходили столкновения на этнической почве. Но что касается причин роста напряженности, мы имели совершенно иную информацию. Министерство обороны РФ располагало данными о том, что из соседних стран в Косово ввозится большое количество вооружения и боеприпасов. На территории Косово и Метохии создаются склады вооружения, формируются лагеря по подготовке террористов, которые выступают инициаторами столкновений с армией и силами безопасности Югославии. Сепаратистские элементы Косово под видом создания спортивных лагерей мобилизуют албанскую молодежь и вообще здоровых крепких мужчин, чтобы готовить их к военным действиям. Одновременно велась интенсивная пропаганда за отделение Косово.

Поэтому 22 декабря 1998 г. я исходя из предоставленных мне полномочий и с согласия министра обороны РФ сделал официальное заявление о том, что Запад ведет дело к вооруженному вмешательству и отделению Косово от Союзной Республики Югославии. Я также заявил, что не существует никаких причин для вторжения НАТО на территорию этого государства.

Первые ракеты и бомбы упали на засыпающие города и села Югославии в ночь с 24 на 25 марта 1999 г. Еще накануне территорию Косово стали покидать международные наблюдатели. Хорошо просматривалась и активная подготовка Североатлантического блока к военным действиям. Х. Солана во всеуслышание заявил о завершении политической фазы кризиса. Элементарная логика, не говорю уже о разведданных, подсказывала: основная ставка теперь сделана на военную силу.

Российские военные высказывали полную солидарность с действиями дружественного нам народа по отражению агрессии. Оказав сопротивление натовским силам, вооруженные силы СРЮ действовали в полном соответствии с 49-й и 51-й статьями Устава ООН о праве на индивидуальную или коллективную оборону и другими нормами международного права. С. Милошевич не верил в возможность натовской агрессии. Мне кажется, он наивно полагал, будто Р. Холбрук и другие американские представители, с которыми он встречался, хотели мирного разрешения кризиса, а к угрозе военной силой прибегали лишь как к средству давления. Но ведь не у одного С. Милошевича не укладывалось в голове: как можно в центре такого густонаселенного континента впервые за последние полвека развязать широкомасштабные военные действия? Жертвой такой наивности стал не только президент СРЮ.

В любом случае сила духа, стойкость и спокойное мужество, с которыми С.Милошевич переносит сегодня испытания, обрушенные на него Гаагским трибуналом, способны вызвать уважение к нему не только друзей, но даже врагов. В этом я убедился лично в ноябре 2004 г., встретившись с ним в камере и наблюдая его спокойствие в зале суда, где вместе с Е. М. Примаковым и Н. И. Рыжковым мне довелось выступать в его защиту.

В группе специального представителя Президента РФ

14 апреля 1999 г. наступил новый этап участия России в разрешении косовской проблемы: В. С. Черномырдин получил назначение специального представителя Президента РФ по урегулированию конфликта в Югославии.

Представителем от Министерства обороны Б. Н. Ельцин определил меня.

Переговоры по косовской проблеме должны были вестись в трехстороннем формате: специальный представитель Президента РФ В. С. Черномырдин, заместитель государственного секретаря США Строуб Тэлботт и президент Финляндии Мартти Ахтисаари, последний в качестве не просто посредника, но специального представителя Генерального секретаря ООН. Каждого из них сопровождали делегации из специалистов, включая военных.

Первая встреча участников переговоров, на которой я присутствовал, состоялась в Москве 27 апреля. Сама строгая, но величественная атмосфера знаменитого мидовского особняка на Малой Дмитровке, казалось, настраивала на серьезный разговор. Однако против моих ожиданий разговор сразу же пошел неспешно и, по сути дела, ни о чем. Единственное, чего достигли мы, военные, так это прощупали позиции американских коллег – генералов Д. Фогльсонга и Дж. Кейси. Сложилось впечатление, в целом оправдавшее себя позднее, что с ними можно вести диалог и достигать соглашений.

Накануне этих переговоров В. С. Черномырдин впервые в качестве спецпредставителя Президента России встречался с С. Милошевичем в Белграде.

Мне довелось участвовать во второй встрече В. С. Черномырдина и С. Милошевича 30 апреля в Белграде. По дороге из аэропорта в резиденцию «Бели двор» запомнились очаги пожаров и разрушений: югославская столица вот уже месяц подвергалась многочисленным бомбардировкам и обстрелам. И это при том, что никто официально Югославии войну не объявлял.

В. С. Черномырдин слушал, но создавалось впечатление, что не слышал своего собеседника. В традиционном для него стиле, известном всем россиянам, говорил много, но невнятно, сбиваясь на очевидные доводы: «Нужно все это кончать», «Слободан, ты что, хочешь, чтобы страну разбомбили?” и т. п. Играя роль «своего парня», пусть простоватого, но справедливого, он ни одну сторону полностью не одобрял. В чем-то стоял на позиции Белграда, а в чем-то хоть и не одобрял действия НАТО, но относился к ним с пониманием.

Тем не менее, переговоры оставили у хозяев впечатление, что Россия стоит на стороне Югославии (сужу по разговорам с генералом Д. Ойданичем и другими высшими военными), и породили у них определенный оптимизм накануне встреч В. С. Черномырдина с западными лидерами.

В опасности такого благодушия югославы убедились очень скоро. 28 мая во время новой поездки в Белград специальный представитель Президента РФ заговорил куда более резко. Вначале он высказался вроде в порядке шутки: ваша армия, мол, защищаясь, провоцирует бомбардировки. Нет, никто под сомнение право на защиту не ставит, уклончиво сказал он, но нельзя бесконечно сопротивляться. В. С. Черномырдин стал настойчиво давить на С. Милошевича: у вас, дескать, страну уничтожают, надо быстрее принимать решение, быстрее договариваться.

Какого решения он ждал от человека, объявленного к тому времени Международным трибуналом по бывшей Югославии военным преступником? Ведь руководитель СРЮ выражал готовность к переговорам, но первое, на чем он настаивал, – прекращение агрессии. Капитуляция перед агрессором была неприемлемой. Поэтому готовность к переговорам оговаривалась немедленным прекращением бомбардировок, сохранением Косово в составе Сербии. Кто-то из югославов говорил даже о том, что НАТО должно возместить нанесенный ущерб.

Во второй половине дня встреча продолжилась в расширенном составе. В памяти ничего яркого не запечатлелось, стороны просто излагали друг другу свои позиции. Это тревожило, ибо после Белграда у российской делегации предстояли нелегкие трехсторонние переговоры в Бонне с М. Ахтисаари и С. Тэлботтом. Как оказалось, именно там дело приобрело наиболее драматичный для югославов оборот.

Я бы слукавил, утверждая, что загодя предчувствовал это. Наоборот, подготовка, которую мы в Минобороны провели перед поездкой, давала немалые надежды на упрочение наших позиций. Опираясь на результаты контактов с югославским руководством, провели совещание с представителями МИДа, в частности с первым заместителем министра иностранных дел А. А. Авдеевым (он показал себя настоящим дипломатом и патриотом), руководителями департаментов, на котором тщательно обсудили ситуацию, взвесили позиции югославской стороны и НАТО. Был подготовлен проект директивы Б. Н. Ельцина, в которой были сформулированы цели предстоящих переговоров – немедленное прекращение бомбардировок, сохранение целостности СРЮ, возвращение беженцев, восстановление переговорного процесса, перевод его в русло политического урегулирования. В решении всех этих задач предусматривалась активная роль России.

Директива не настаивала на прекращении бомбардировок как первоочередном условии, лишь после выполнения которого стороны бы переходили к подписанию договора и выводу югославских войск с территории Косово. Предлагался довольно гибкий вариант, позволявший и натовцам сохранить лицо, и задачу решить: начало политического процесса, достижение договоренностей увязывалось с одновременным прекращением бомбардировок. Президент РФ согласился с нашими предложениями.

Получив подписанный им документ, мы трансформировали его в указание министра обороны для военной части российской делегации. Так что у меня была директива от И. Д. Сергеева, у В. С. Черномырдина – директива Б. Н. Ельцина, они обязывали всю делегацию, начиная с ее руководителя, действовать энергично, твердо, последовательно, отстаивая принципы международного права и ограничивая поползновения НАТО. Уверенности добавляли хорошие позиции, предварительно достигнутые на переговорах с американскими военными – генералами Д. Фогльсонгом и Дж. Кэйси, которые специально прилетели в Москву. Постепенно, не без трудностей нам все же удалось выйти на понимание и согласовать несколько ключевых пунктов.

Сделаю небольшое отступление. В ходе натовской агрессии и в переговорном процессе мы оказывали на противоположную сторону сильное психологическое давление, называя агрессию агрессией, а представителей альянса не иначе, как господа агрессоры. На регулярных пресс-конференциях для российских и иностранных журналистов я вводил в оборот термин «натофашизм», сравнивал агрессоров с гитлеровцами, подчеркивал, что Европа и НАТО беременны нацизмом.

Не скажу, что нам удалось переубедить своих американских оппонентов, но в чем-то переиграть – вероятно. Главное, мы договорились о том, что не все части югославских вооруженных сил, пограничники и силы безопасности будут выведены с территории Косово. Спор шел о пропорциях: американцы настаивали на том, чтобы не менее 50 процентов, российская сторона – чтобы не более 50. В принципе обе стороны согласились на вывод ровно половины военных, пограничников и силовиков.

Далее мы договорились, что натовские войска, которые будут участвовать в миротворческой операции, располагались бы на югославской территории вдоль македонской и албанской границ в полосе не глубже 50 км.

Разумеется, в первую очередь нас интересовала зона ответственности России. Была подготовлена карта, на которой обозначена полоса для натовских войск, активно участвовавших в бомбардировках, и указаны 6 секторов: в них предусматривалось присутствие России, Украины, Швеции, Финляндии, мусульманских стран, а также тех стран НАТО, которые активно в агрессии не участвовали, например Греции.

Переговоры в Бонне начались 1 июня 1999 г. и продолжались в течение двух дней. В первый день после обеда в замке Кёльн состоялось пленарное заседание, на котором делегации обозначили свои позиции и общую цель, заключавшуюся в достижении политического урегулирования.

Когда подошли к военной составляющей, я предложил отталкиваться от российского проекта. Но В. С. Черномырдин был иного мнения: «Давайте пойдем по натовскому варианту и будем как бы накладывать на него свои предложения». Так что за основу взяли американский проект. Удалось нащупать некоторые подходы и в вопросе, что делать с техникой югославской армии. Наша делегация считала, что если полк, бригада выводятся, то полностью со своей техникой и вооружением, если же продолжают дислоцироваться в Косово, то и их техника и вооружение должны оставаться. Повторюсь, сразу этот вопрос не был решен, но мы подступили к его решению.

Вечером, когда я докладывал В. С. Черномырдину о результатах, он, помнится, бросил представителю МИД РФ В. Е. Ивановскому такую фразу: «Ивановский, смотри, как военные продвигаются. Нужно и нам ускорить процесс политических договоренностей».

Поздно ночью делегации вновь собрались на пленарное заседание, которое позволило проследить, насколько далеко удалось продвинуться в согласовании позиций. Сразу же встал принципиальный вопрос: когда последует прекращение бомбардировок? С. Тэлботт стал настаивать на том, чтобы вначале югославская сторона выполнила достигнутые договоренности, и только затем войска НАТО отказываются от атак с воздуха. Позиция нашей делегации была иной: бомбардировки прекращаются немедленно с момента подписания документа. Заместитель госсекретаря США продолжал настаивать.

Как это сплошь и рядом бывает в дипломатической практике, если чего-то не удается достичь за столом переговоров, дело переносится в кулуары. Поздно ночью я получил информацию, что С. Тэлботт проводит с М. Ахтисаари приватную беседу, а следующим к нему приглашен Черномырдин.

Ближе к 2 часам ночи собрались ехать в отель отдыхать. Черномырдин вдруг говорит:

– Вы поезжайте, а мы тут еще немного поработаем.

На следующее утро мы с генералом В. М. Заварзиным приехали во дворец. В рабочем зале видим: два стола сдвинуты, разложены бумаги, и В. С. Черномырдин со своей командой что-то сосредоточенно обсуждает. Только мы зашли, присутствовавшие стали быстро собирать бумаги. Я, поздоровавшись, бросил реплику:

– Виктор Степанович, что за переполох?

Он ответил:

– Мы тут обсуждаем политические вопросы, они вас не касаются.

Я возразил:

– Не могут не касаться, вопросы политические и военные взаимосвязаны.

Он в ответ поинтересовался:

– Вы завтракали? Нет? Тогда идите, завтракайте, вернемся к этому разговору попозже.

И смотрю – дружно перешли в другое помещение. Не скажу, что это сильно меня встревожило, но что-то кольнуло: всегда неприятно сознавать, что от тебя что-то скрывают. Позавтракав, мы присоединились к коллегам. Я подошел к В.С.Черномырдину, поинтересовался, какова консолидированная позиция у нашей делегации? Он ответил уклончиво:

– Посмотрим…

Я не отступал:

– Нашу, военную, позицию вы поддерживаете?

От прямого ответа он вновь уклонился и предложил:

– Вы давайте с военными еще поработайте, а потом сядем вместе и выработаем окончательную позицию.

Я, может, напрасно не придал такой уклончивости и неопределенности особого значения, отнеся ее на счет сложности и напряженности переговоров. Мы опять уединились с американскими и финскими коллегами и стали продвигаться по уже в принципе согласованным вопросам, сосредоточиваясь на сей раз на технической стороне реализации договоренностей.

В 11 часов началось пленарное заседание. Естественным было отталкиваться от того, чего участники переговоров достигли накануне, и идти дальше. И вдруг С. Тэлботт предлагает новый вариант документа, Черномырдин же молчит. Я сразу же попросил слова для возражения:

– Уважаемые господа, о чем идет речь? Если мы вчера согласовали позиции, зачем же сегодня начинать с нуля?

Смотрю на главу нашей делегации, но активной поддержки В. С. Черномырдина не вижу. Более того, он обращается к С. Тэлботту с, мягко говоря, странным вопросом:

– А что, Строуб, вы хорошо поработали?

Тот отвечает:

– Да, да, хорошо.

– Ну, тогда давайте обсуждать.

Я потребовал короткого перерыва для консультации и прямо спросил главу делегации, о чем идет речь? Попытался воззвать к элементарной логике:

– Виктор Степанович, вчера с таким трудом был согласован ряд принципиальных позиций. Сегодня мы, военные, вышли еще на несколько позитивных решений. Учтем их и пойдем дальше. Возвращаться к первоначальному, пусть и несколько обновленному варианту, представленному американцами, нет никакого резона.

В ответ слышу:

– Они же тоже ночь работали, давай послушаем, что они хотят.

– В таком случае, – возражаю я, – нельзя обсуждать с голоса. Они должны раздать этот документ всем участникам переговоров, а мы возьмем его для изучения и тогда уже выскажем своё мнение.

Черномырдин сказал, что решить, как действовать, можно по ходу обсуждения. Я счел необходимым довести до его сведения, что обо всех договоренностях, достигнутых накануне, мною уже доложено в Москву.

– А почему ты через голову докладываешь? – повысил тон мой собеседник.

Я ответил, что поскольку подчиняюсь министру обороны, то обязан шифротелеграммой информировать И. Д. Сергеева о результатах каждого дня переговоров. В. С. Черномырдин не отступал:

– Давай через голову не прыгай, я – глава делегации, и я принимаю решения. Сейчас будем слушать американский документ.

Я вновь возразил:

– Раз у нас нет единства во взглядах, нам надо прервать переговоры и лететь в Москву на консультации.

Своему ответу В. С. Черномырдин, как мне тогда показалось, придал нотки примирения:

– Давай все же послушаем, что Тэлботт скажет, а уже тогда соберемся и определим, куда лететь: в Белград или в Москву.

Я понимал, что наши разногласия, стань этот факт известен американцам, ослабят позиции России на переговорах, и до поры до времени не стал выносить их за пределы делегации.

В то же время для меня все более явственным становился отход специального представителя Президента РФ даже от ранее достигнутых с американской и финской делегациями договоренностей, не говоря уже о дальнейшем последовательном продвижении к итоговому документу, в котором были бы отражены и интересы России, и интересы Югославии. Тревожило и то, что он стал избегать нас, военных.

Вернулись в зал для продолжения переговоров. Я не мог понять, что заставляло В. С. Черномырдина полностью принять сторону С. Тэлботта. Сдача им всех позиций была для меня очевидной. Между тем американский дипломат продолжал читать свой текст, глава российской делегации что-то переспрашивал, время от времени возражая по мелочам. Но это лишь подтверждало крепнувшее во мне убеждение, что рассматривавшийся документ был согласован руководителями делегаций между собой еще до начала пленарного заседания.

Своего места на этих переговорах я уже не видел. Выход оставался один: постараться переубедить В. С. Черномырдина, доложить в Москву, обратиться к прессе, словом, не допустить подписания капитулянтского документа. Еще по ходу дела я попросил В. М. Заварзина выйти в кулуары и проинформировать представителей посольства РФ в Бонне лично и министра обороны по телефону: И. Д. Сергеев в первую очередь должен был знать, что В.С.Черномырдин сдает позиции.

Поскольку решение о поддержке американского проекта было принято Черномырдиным единолично, не только без консультации с Москвой, но и со своей делегацией, мне оставалось только резко заявить о своем полном несогласии с принятым ультиматумом, после чего покинуть зал переговоров и доложить министру обороны РФ о предательстве спецпредставителя.

2 июня мы были уже в югославской столице. Встреча с югославским руководством уже началась, когда ко мне подошел российский посол Ю. М. Котов и показал телеграмму от Б. Н. Ельцина главе делегации. Она была следующего содержания: «Строго соблюдайте мои указания». Мы подошли к Черномырдину вместе, посол передал телеграмму, а я спросил:

– Ну, что, Виктор Степанович?

Тот, как мне показалось, отреагировал несколько нервно:

– А что? Мы вот и делаем, мы добиваемся прекращения бомбардировок.

Потом он приободрился и продолжал гнуть свою линию. В Белграде это проявилось в полной мере. Президент Финляндии М. Ахтисаари вел себя сдержанно, если не сказать пассивно, он, кстати, и в ходе переговоров особой активности не проявлял, чаще всего высказывал нейтральное мнение. Американцев не было. Так что основную роль в том, чтобы добиться капитуляции Югославии, взял на себя, как ни прискорбно, российский представитель.

В начале встречи с югославами Черномырдин много говорил о тяжелейшей, как он выразился, работе, которая была проведена в Бонне, о том, что документ «получился хороший» и югославское руководство обязано его принять.

Президент СРЮ сказал, что документ не вполне приемлем для югославов, и они хотели бы в ходе обсуждения внести коррективы. На это Черномырдин отреагировал мгновенно:

– Никаких поправок! Вы должны сказать: да или нет. Если да, то для вас наступает мир, сохраняется целостность. Если нет, то будут продолжаться бомбардировки, – и он стал живописать тяжелейшие последствия.

Югославское руководство, к его чести, устояло перед таким напором и заявило, что будет продолжать работать над документом, если потребуется, всю ночь. Черномырдин вынужден был согласиться с ночевкой во фронтовом Белграде. М. Ахтисаари, опасаясь бомбардировок, улетел в соседнюю Венгрию.

Вечером С.Милошевич и наиболее высокопоставленные члены югославского руководства встретились с российской делегацией за чашкой кофе. Продолжили обмен мнениями по главной проблеме. В. С. Черномырдин заметно изменил тональность разговора:

– Слободан, ты извини, я, может, резковато говорил, но обстановка требует.

На это президент СРЮ возразил, что суть дела не в резкости выражений, а в кардинальной смене российской позиции. В такой, совершенно иной ситуации им не просто принять решение. И опять повторил, что документ носит характер ультиматума.

– А в чем ты видишь ультиматум? – спросил В. С. Черномырдин. – Посмотри, бомбардировки прекращаются – разве это плохо? Хорошо. Гарантируется целостность Союзной Республики Югославии – разве это плохо? Косово возвращается – тоже хорошо. Что тебе еще нужно?

На этот горячий монолог один из присутствовавших, по-моему, это был президент Сербии М. Милутинович, отреагировал вопросом:

– Виктор Степанович, когда все обещанное наступит?

Спецпредставитель насупился:

– Что вы хотите: чтобы сегодня подписали, а завтра наступило? Так не будет. Потребуется месяца три, полгода.

В этот момент М. Милутинович повернулся в мою сторону:

– Хотелось бы знать мнение генерала Ивашова.

Я ответил, что, если югославы примут этот документ, обещанное господином Черномырдиным не сбудется никогда. Югославия потеряет статус суверенного государства, будет расчленена и разгромлена, Косово уже никогда не вернется в состав СРЮ. На это В. С. Черномырдин отреагировал по-своему:

– Что вы слушаете Ивашова? Его даже в НАТО ястребом называют.

Утром, явно измученные бессонницей и напряженной работой, подавленные (это было видно), прибыли руководители СРЮ. Милошевич без обиняков заявил, что, поскольку югославы остались одни, без союзников, они, обсуждая всю ночь сложившуюся ситуацию, приняли решение принять то, что от них требуют. Явно обрадованный, Черномырдин стал заверять, что Россия сделает все, чтобы прекратились бомбардировки, чтобы была сохранена целостность Югославии, но это, на мой взгляд, уже не имело никакого принципиального значения. С поникшей головой возвращались мы в Москву. Братья-сербы со скупыми улыбками прощались с нами, а мы отводили взгляд.

Российский десант – в Приштине

С коллегами из МИДа мы стали готовить доклад министра обороны И. Д. Сергеева Б. Н. Ельцину о том, что нас пытаются исключить из балканского процесса, во избежание чего следует предусмотреть ряд мер. Одной из них мог бы стать одновременный с натовцами ввод в Косово наших миротворческих подразделений.

Суть доклада сводилась к всесторонней оценке ситуации и предложению – предусмотреть одновременный с натовцами ввод российского миротворческого контингента, чтобы вернуть Россию в процесс урегулирования на Балканах на равноправной основе, восстановить ее международный престиж.

Хотя, надо признать, и в МИДе, и в Генштабе были лица, которые рассуждали так: чего нам на рожон лезть, осложнять отношения с Америкой, главное – восстанавливать пошатнувшееся сотрудничество с НАТО.

Проект документа доложили министру иностранных дел И. С. Иванову. Он внимательно прочитал его, внес несколько поправок и завизировал. Позднее шли разговоры, что министр был якобы не в курсе дела, что его чуть ли не «подставили». Это, как видим, не так. И. С. Иванов, возможно, не знал деталей, но они ему и не требовались. Детали – дело военных.

Суть документа доложили маршалу Сергееву. Он, осознавая величину ответственности, провел совещание с должностными лицами Министерства обороны и Генерального штаба. Замысел был поддержан. Лишь после этого министр обороны поставил свою подпись и направился на доклад к Б. Н. Ельцину. Вернулся он из Кремля довольный: Президент дал санкцию на синхронный с натовцами ввод российского контингента на территорию Косово.

Для выполнения этой задачи Генеральный штаб определил батальон Воздушно-десантных войск из состава российской бригады, входившей в многонациональные миротворческие силы, которые были сведены в дивизию «Север» под командованием американского генерала и дислоцировались на территории Боснии. Российским воинам предстояло совершить марш из Углевика (БиГ – Босния и Герцеговина) до Приштины (Косово) протяженностью более 600 км, пересечь две границы. Одновременно планировалось десантировать два батальона с территории России.

О нормативах подразделений НАТО – сколько им потребуется времени на развертывание и выдвижение – наша военная разведка проинформировала точно и своевременно. Специалисты произвели расчеты, когда нашему батальону следовало начать выдвижение и какое количество времени он мог максимально затратить на выполнение марша. Был разработан оптимальный маршрут, предусмотрен порядок поддержания связи с министром обороны и Генеральным штабом, определены меры по соблюдению скрытности и дезинформации натовского командования.

На последнем остановлюсь особо. В группе, которая работала над планом, отдавали себе отчет в том, что в условиях боевых действий в регионе наша бригада в Углевике не могла не находиться «под колпаком» американцев. Поэтому сделать попытку покинуть место постоянной дислокации тайно от командования дивизии «Север» – означало бы наверняка провалить замысел. Дело не в том, что командир бригады проявил бы некое своеволие: нет, он и не подчинялся командованию дивизии, а, согласно установленному порядку, лишь информировал штаб дивизии о тех или иных своих действиях. Но любые, не оговоренные заранее перемещения неизбежно вызвали бы подозрения и доклад в штаб-квартиру НАТО по линии разведки. А если задействована разведка, то такие доклады – нам было хорошо известно – быстро идут на самый верх. В этом случае наш замысел рисковал рухнуть в первый же час своего воплощения в результате мощного политического давления на Б. Н. Ельцина из Вашингтона и Брюсселя, которое последовало бы незамедлительно.

И вот в установленный час в череду таких обыденных докладов командование бригады по указанию из Москвы ввело информацию о том, что наш батальон получил приказ на выдвижение на территорию Союзной Республики Югославии. При этом специально был выбран момент доклада – в послеобеденное время, когда тянет вздремнуть и восприятие имеет обыкновение притупляться. Командир дивизии воспринял эту информацию более чем спокойно. Лишь поинтересовался, не нужна ли какая помощь для выполнения той самой «частной задачи». «Помощи не требуется», – услышал в ответ и пожелал русским успеха.

Тонкий учет психологии командования дивизии «Север» сыграл свою роль. Представив начало марша как рутинный выход, мы добились главного – не пошли доклады «наверх» по линии натовской военной разведки и ЦРУ. Сам же штаб дивизии «Север» – это достаточно автономная структура, выше него находился лишь штаб многонациональных сил, в худшем для нас случае командир дивизии доложил бы туда, да и то, вероятно, лишь в рамках итогового доклада за день.

Колонна состояла из 15 БТРов и 35 бортовых автомобилей с личным составом. На стороне наших двухсот парней был один, но исключительный фактор: большая часть марша проходила по территории дружественной Сербии, и с первых часов стало ясно, что наш расчет на горячие симпатии сербов к воинам под российским триколором оправдался с лихвой. Эффективную помощь в продвижении батальона оказал генерал-лейтенант Е. Н. Бармянцев, наш военный атташе в Югославии.

Когда почти через сутки батальон вышел к границе с Косово, он, как и было предусмотрено, притормозил. Российская сторона не ставила цель нарушать договоренности, достигнутые в рамках «восьмерки», и первой вводить свой контингент на территорию автономного края, но и отставать от НАТО не собиралась. Первый заместитель начальника ГРУ постоянно докладывал министру обороны о местоположении натовских войск, и как только спецподразделения альянса (разведки, связи и другие) пересекли границу Македонии с Косово, генералу В. М. Заварзину была дана команда: «Вперед!” Ночью 12 июня наш батальон в соответствии с планом пересек административную границу Сербии с Косово и двинулся на Приштину.

К этому времени о выдвижении российских десантников в Брюсселе уже знали. Мы ощутили это по резко возросшему дипломатическому давлению со стороны США.

Американская делегация во главе с Тэлботтом была на пути в Вашингтон, когда во время полета над Европой на борт поступила команда возвратиться в Москву. Задача, как потом стало ясно, состояла в том, чтобы сковать военно-политическое руководство России видимостью переговоров и обеспечить упреждающий ввод натовских войск в Косово.

Министр иностранных дел И. С. Иванов поздно вечером привез всю команду С. Тэлботта в Министерство обороны. Последний назвал себя специальным представителем президента США и потребовал (именно так!), чтобы переговоры с ним вели министр иностранных дел, министр обороны, начальник Генштаба и другие высокопоставленные военные. И. С. Иванов почему-то согласился удовлетворить это требование. В зале для заседаний коллегии сели за стол. Никаких переговоров на самом деле не было. Украдкой поглядывая на часы, заокеанский визитер вел неспешный светский разговор.

Вопросы же И. С. Иванова и И. Д. Сергеева о сроках введения войск НАТО в Коcово С. Тэлботт переадресовывал военным. Генерал Д. Фогльсонг то ли изображал, то ли действительно звонил в Пентагон и заявил: только через сутки. Наша же разведка и сербские источники докладывали о каждом шаге натовцев, мы видели, что они движутся, и раз эта машина тронулась, ее уже не остановишь.

Пустое времяпрепровождение становилось все более очевидным. Я предложил: пусть министры и начальник Генштаба идут заниматься своими делами, а «переговорщиками», если угодно, будем мы. Если нет конкретной темы, военные могли бы приступить к согласованию вопросов технического плана – об организации взаимодействия и прочем. С. Тэлботт категорически возразил, заявив, что он против отдельных переговоров военных. И действительно, ему нужно было отвлечь от дела не нас, а первых лиц Минобороны и Министерства иностранных дел.

Наконец, у И. Д. Сергеева и И. С. Иванова терпение лопнуло, и они ушли в кабинет министра обороны. Спустя некоторое время я последовал за ними, оставив С. Тэлботта и его команду в зале на попечении одного из генералов. В кабинете И. Д. Сергеева царила, конечно, не идиллия, но и того, о чем пишет в своих мемуарах С. Тэлботт, тоже не было. И. С. Иванова больше всего страшила перспектива возможного боестолкновения с натовцами. Он настаивал: батальон вводить нельзя, давайте его вернем, задержим, посмотрим, как будет развиваться обстановка. Однако самое худшее в военном деле, когда несколько раз меняешь подчиненным задачу. Они, видя нерешительность командира, и сами начинают действовать с оглядкой.

По вопросам и репликам И. Д. Сергеева я видел, что маршал тоже опасался неспровоцированного открытия огня против нашего контингента. Но, в отличие от своего коллеги, склонность к импульсивным решениям не демонстрировал, а побуждал нас к более углубленному и всестороннему анализу ситуации. Вопрос о возможности вооруженного столкновения с натовцами мы отрабатывали еще на стадии принятия решения о броске в Косово. Опираясь на данные разведки и на практику принятия решений в НАТО, приводили аргументы в пользу того, что без решения Совета НАТО американцы удар не нанесут, а другие западные страны тем более. А чтобы такое решение не состоялось, нужно было работать с отдельными членами альянса. И даже если решение о вооруженной конфронтации примут, у нас оставалось время для реагирования, поскольку это могло случиться лишь после неоднократного со стороны США «выкручивания рук» своим союзникам. Но и при этом на конфликт с Россией решились бы немногие. Так что перспективы консенсуса в НАТО по вопросу о вооруженном столкновении с Россией были весьма призрачными. Скажу откровенно: европейцы да и американцы разучились воевать в открытом бою, они исповедуют бесконтактную войну, а в Косово мы входили в непосредственное соприкосновение.

Нам было также известно, что одной из причин отказа НАТО от наземной операции стало категорическое возражение всех европейских членов альянса против действий в первом эшелоне.

Был и еще один вариант, запасной: лететь в Белград и в случае угрозы боестолкновения с натовцами провести блицпереговоры о совместном с сербами противодействии угрозе нашим миротворцам. Мы хорошо знали настроения сербских военных: они были готовы развернуть войска в южном направлении и войти в Косово. В этом случае натовцы оказались бы перед перспективой наземной операции, которую они страшно боялись. Тем более что армия СРЮ с удовольствием отомстила бы агрессорам и за жертвы, и за поруганную честь. Да еще в братском союзе с русскими.

Этот аргумент стал решающим. Но можно лишь представить, какой груз ответственности брал на себя министр обороны.

Как стало известно почти сразу же, к давлению на него добавлялись и самочинные действия некоторых должностных лиц. Я находился в кабинете министра обороны, когда его адъютант сообщил мне о звонке В. М. Заварзина по мобильному телефону. Он сообщал: только что по командно-штабной связи боснийской бригады получен приказ начальника Генерального штаба А. В. Квашнина развернуть батальон в обратном направлении (колонна к этому моменту уже пересекла границу и двигалась по территории Косово, правда, об этом из числа присутствующих в кабинете министра обороны знали лишь единицы).

Пришлось напомнить В. М. Заварзину, что решение на ввод батальона принял Верховный главнокомандующий – Президент России, а приказ о нем отдал министр обороны. Следовательно, никаких разворотов и остановок – только вперед. А чтобы уберечь В. М. Заварзина от новых, не санкционированных министром обороны приказов, я предложил ему на некоторое время выключить мобильный телефон. Потом, правда, была еще одна попытка А. В. Квашнина – опять же через штаб бригады (в колонне шла командно-штабная машина со своей аппаратурой связи) – передать приказ на остановку батальона. Виктор Михайлович, помня о нашем разговоре, действовал четко и жестко, взяв на себя ответственность за выполнение поставленной задачи.

Между тем в кабинете И. Д. Сергеева обстановка явно стала уравновешеннее: батальон, если судить по докладу А. В. Квашнина, двигался в обратном направлении, и И. С. Иванов успокоился. Неожиданно в кабинет вошел генерал-лейтенант А. И. Мазуркевич, присматривавший за американской группой, и сообщил, что CNN ведет прямой репортаж о вхождении в Приштину российского батальона. А господин С. Тэлботт срочно желает видеть министра иностранных дел.

Для И. С. Иванова это было подобно грому с ясного неба. Он полагался на заверения А. В. Квашнина (начальник Генштаба и сам был уверен, что его команда о возвращении батальона дошла до исполнителей и действует), а тут… И. С. Иванов в сердцах обругал нас: мол, с вами, военными, как свяжешься, так обязательно попадешь в неприятность. Вышел к американцам и попытался объяснить им, что допущена техническая ошибка, которая будет оперативно исправлена. И уехал к себе. Вслед за ним здание нашего Министерства обороны покинули и С. Тэлботт с командой.

Через непродолжительное время по основным телеканалам прошел сюжет, в котором И. С. Иванов публично повторил сказанное американцам и добавил, что российский батальон будет возвращен на место постоянной дислокации. Но десантников уже с ликованием встречало сербское население Приштины, а мировые СМИ трубили об этом, как о триумфе России. Затем наш батальон вышел на аэродром «Слатина» и, как положено, занял круговую оборону.

Но, прямо скажу, одно напряжение сменилось в Минобороны другим. Назавтра в 11 часов утра И. Д. Сергееву предстоял доклад Президенту страны, и он, естественно, волновался в ожидании, как отреагируют натовцы. Не спровоцируют ли какой обстрел, столкновение. В тот же район шла английская бригада. Пытались мы предвосхитить и возможную реакцию Б. Н. Ельцина.

Со слов очевидца знаю, что когда И. Д. Сергеев появился в зале, где должно было состояться совещание, присутствующие смотрели на него настороженно, и никто особенно не стремился поприветствовать его, обменяться рукопожатием. Вошел Б. Н. Ельцин, попросил доложить об обстоятельствах ввода российского контингента. Маршал не стал ссылаться на кого-то из подчиненных, хотя и знал, что реакция Президента – Верховного главнокомандующего обычно плохо предсказуема. Вполне можно было сойти с трибуны уже и не министром обороны, как случилось с его предшественником. Но взял всю ответственность на себя и доложил: «В сложившейся ситуации, выполняя ваше указание об одновременном вводе, принял решение выдвинуть батальон, взять под контроль стратегически важные объекты. Задача выполнена успешно. Воины-десантники под командованием генерала Заварзина действовали решительно и смело».

После доклада в зале наступила тишина. Паузу прервала фраза, произнесенная со всем известной ельцинской интонацией: «Ну, наконец, я щелкнул по носу…” (здесь Президент назвал некоторых руководителей стран НАТО). Тут же из зала донеслось подобострастное: «Вы, Борис Николаевич, не щелкнули – вы врезали по физиономии». Б. Н. Ельцин поднялся и обнял И. Д. Сергеева, поблагодарив за подвиг российских ребят. К маршалу тут же выстроилась очередь с поздравлениями.

Добавлю, что на следующий день Б. Н. Ельцин подписал указ о присвоении В. М. Заварзину очередного воинского звания – генерал-полковник, с чем И. Д. Сергеев и мы, члены его команды, искренне поздравили старшего воинского начальника вновь образованного приштинского гарнизона.

Правда, и в этой ситуации не обошлось без маленькой интриги со стороны антироссийских (не побоюсь этого слова) сил. Нам стало известно, что лейтмотивом готовившейся на НТВ программы «Итоги» небезызвестный Е. Киселев намечал сделать утверждение, будто военные пошли на ввод батальона в Приштину самочинно, вопреки воле Президента. Намекалось на своеволие военачальников и чуть ли не на возможность военного переворота.

Пришлось пойти на упреждающие меры. Дело в том, что В. М. Заварзина я представил к очередному воинскому званию еще в феврале 1998 г., и он попал в общий «генеральский» указ. Как только указ о присвоении Заварзину воинского звания генерал-полковника был подписан, мы позаботились о скорейшем распространении этого известия по каналам оперативной информации. Теперь уже ни у кого не возникало сомнений, что военачальник отмечен Президентом именно за успешный рейд батальона. Столкнуть военных с Верховным не удалось, и Е. Киселеву оставалось лишь пробормотать нечто невразумительное: мол, если за командование батальоном давать генеральские звезды, то сколько же будет в России генералов.