«Сказка»

А мне иногда свеча напоминает человеческую жизнь. Вот свечка ещё только ставится на подсвечник, это всё равно, что молодой человек, только – только вступающий в самостоятельную взрослую жизнь. Вот свеча прогорела на треть, а человек успел создать семью, родить детей. Свеча уменьшилась на половину, и дети уже подросли, сами начинают оперяться и потихоньку покидать родительское гнездо. Свеча горит, и рождаются внуки, человек завершает своё рабочее дело и выходит на пенсию. Свеча догорает, а человек подводит итоги своей жизни. Рядом с его свечой догорают и гаснут другие свечи, уходят из земной жизни те, кого он знал, кого любил. Наступает время потерь, и через потери дорогих твоему сердцу людей, ты сам смиряешься с мыслью, что настаёт и твой черёд. Но подспудно ты поминаешь, что твой маленький оставшийся огарочек, где-то там, куда ты должен придти, подобно соединяющимся сосудам не уменьшается, а напротив, растёт. И твой конец здесь есть только начало горению иной, таинственной свечи, там, где они горят, уже не сгорая.

Вдруг слышу просящий мужской голос, скорее шёпот: «Батюшка, можно поговорить с тобой»? Я и не заметил, как ко мне подошёл этот человек, уже пожилой, но ещё с полной копной волос на голове, правда, совсем седых. «Я редко прихожу в храм, и скорее больше не верю, чем верю. Но вот зашёл. Жену я, батюшка, на днях схоронил», и человек заплакал. Потом, он, сделав усилие над собой, взял себя в руки и продолжил: «У нас было трое детей. Они, как и положено им, выросли, создали свои семьи, а мы с матерью радовались их успехам. И нам казалось, что так будет всегда, и мы всегда будем счастливы. Но пришла беда, первым погиб в Питере наш старший сын. Он пропал без вести, и это сразило мою Верочку. Её парализовало, но постепенно недуг отступил, и она стала вставать. Ноги плохо её слушались, отказала и почти уже больше не работала правая рука, и ещё я перестал понимать её речь, она только могла издавать отдельные звуки.

Наш зять, муж дочери, хороший человек, но после войны, у него появилась странность. Он полюбил смотреть на физические страдания живых существ. Дочка рассказывала мне об этих его странностях, но я как-то не предавал этому особого внимания. Ведь зять не пил, много работал, дом у них был полная чаша. Меня больше беспокоило её здоровье, молодая совсем, а сердечко, врачи сказали, как у старушки. С ней как-то дома вечером приступ случился, рядом муж был. Так он, поверишь, батюшка, – снова заплакал старик, – он несколько часов смотрел, как она умирает, а скорую так и не вызвал.

Я от Верочки скрыл смерть нашей доченьки, один хоронил, чтобы она ничего не знала. Боялся, что и жена умрёт. А она, видимо, поняла. Смотрит на меня, и вдруг как заплачет. Мычит, и я понимаю, что имя дочери мычит, а я тоже молчу и плачу.

Тогда жена перестала принимать пищу, лежит и молчит. Несколько дней так. Я говорю ей: «Если ты умрёшь, тогда и я на себя руки наложу». Она слушает меня, а потом поднялась и стала бить меня своими немощными кулачками, мол, не вздумай мне такое говорить. Но снова стала кушать.

У младшего неприятности в семье, с женой разошёлся, пить начал. Даже на похороны матери не приехал. Сестра жены, одинокая женщина, я её вызвал Веру хоронить, и она не приехала. «Смерти,– говорит, – боюсь». Обиделся я на неё тогда. А теперь она звонит и просится ко мне переехать. Тошно ей в одиночку доживать. Вот не знаю, что и делать? Что посоветуешь, батюшка»?

Как тяжело оставаться одному, особенно в старости. Я помню, у нас в храме была одна семейная пара, Сергей Сергеевич, и Лидия Николаевна Преображенские. Интеллигентнейшие люди. А как любили друг друга, всегда вместе, так умели заботиться друг о друге. Но время безпощадно, Лидия Николаевна ушла первой. Сергей Сергеевич ещё на два года пережил жену. Пока был в силах, старался подработать. Он был прекрасный инженер электрик, разбирался в схемах, мог их проектировать. К нему часто обращались за советом. Все деньги, что зарабатывал, Сергей Сергеевич жертвовал в храм на молитвенную память о супруге. Потом я уже сам приходил к нему домой, причащал, соборовал его. И вот все эти годы, исповедуясь, Сергей Сергеевич мучительно ощущал вину перед женой. Он вспоминал, даже в мелочах, как и где он мог её обидеть неосторожным или вольным словом, пристальным взглядом на другую женщину, словом всё, что могло вызвать боль в душе его дорогой Лидуши.

Вспоминаю этого старого человека, в окружении его дореволюционной мебели, которая досталась ему от родителей, коренных петербуржцев. На стене у него висела икона Спасителя, её 1915 году, родному дяде Сергей Сергеевича, вручил сам Государь, за умелое командование полком.

Старик приглашал меня приходить к нему просто так, посидеть с ним, попить чайку, но… наша извечная нехватка времени. Так и «не нашлось» у меня минутки пообщаться с таким человеком, о чём сейчас очень жалею.

И всё-таки, как несуразно смотрится старинная мебель в наших современных комнатушках.

Когда мне сообщили о смерти Сергея Сергеевича, то я даже не огорчился, а скорее порадовался за него, наконец-то они встретились со своей Лидушей, чтобы уже никогда не расставаться. Старый солдат, он умер почти в день Победы.

Конечно, Сергей Сергеевич был интеллигент и наверно эстет, а вот сосед мой по старой квартире, дядя Вася, в эстетстве никогда замечен не был. Скорее наоборот. Ему тоже пришлось ходить за болящей женой. Выносил он её на лоджию воздухом подышать, а она его частенько просила: «Ты бы Васенька привёл в порядок вход в подъезд, лавочку бы поставил, цветничёк огородил. Ты же можешь, у тебя руки золотые. А я бы на лавочке посидела среди цветов, так хочется». Дядя Вася, как правило, ничего ей не отвечал, но и делать ничего не делал. Считал, что блажит бабка; хватит с неё и лоджии. А как умерла наша соседка, так по весне дядя Вася не только свой, а ещё и два крылечка у соседних подъездов облагородил, и лавочки поставил, и цветнички огородил.

Моя матушка мне однажды говорит: «Слушай-ка, отче, а тебе не приходило в голову мысль, где нас с тобой похоронят»? А я как-то никогда не задумывался над этим вопросом, честно сказать, он меня особо и не интересовал. «Наверно возле храма, – отвечаю, – всё-таки мы его и восстанавливаем, и земли у нас вокруг полно». А потом, помню, как и Владыка, посещая нас на престольный праздник, однажды спросил меня: «Ну что, батюшка, ты уже выбрал место для могилы, где мы тебя похороним»?

В устах нашего Иерарха такие слова вовсе не угроза, напротив, они означают высшую похвалу. Для тех, кто не в курсе, поясняю. Если Владыка доволен положением дел на приходе, то он благословляет тебя и дальше продолжить служение. Ты оправдываешь его доверие, значит, и планируй служить здесь хоть всю оставшуюся жизнь. А, когда покинешь этот бренный мир, то и погребён будешь возле храма. Хотя представляю, как бы эта фраза звучала в устах, предположим, какого-нибудь губернатора во время его визита в отдельно взятый административный район. «Ну, что Иван Иваныч, ты выбрал место, где мы тебя похороним»? Иван Иваныч, точно бы, в первую же ночь и рванул бы куда-нибудь от греха подальше.

Как же мы, всё-таки, отличаемся от мира.

Когда я высказал своё предположение матушке, то она вполне резонно и спрашивает: «А как же я? Одна буду где-то лежать? Я не хочу одна. И потом, где гарантия того, что вновь не начнут рушить храмы, что мы сейчас восстанавливаем? Тогда и могилы священников наверняка пойдут под бульдозер. А так, как хорошо, покоиться вместе со всеми, и самое главное, вдвоём».

Я и раньше замечал, как стали мы с матушкой входить в возраст, и кто-нибудь из нас вдруг произносил эту фразу: «Когда я уйду, ты…», то другой всегда начинал спорить: «а почему ты думаешь, что первым уйдёшь ты, а не я. Я не хочу оставаться здесь один, не хочу переживать тебя на земле». А иногда, в момент, когда от простого присутствия друг друга бывает очень хорошо, кто-то грустно вздохнёт: «как странно, однажды мы должны будем расстаться». И тогда смотрим друг на друга, словно пытаемся раз, и навсегда, запомнить черты любимого лица. «Но это расставание не будет долгим». «Конечно, ведь мы всегда будем вместе, а иначе зачем…»?

Не прошло и года после того матушкиного вопроса – требования, и мы специально выбрались с ней на наше кладбище, чтобы поступить так, как поступали наши мудрые предки. Мы долго искали местечко, которое бы нам понравилось. Оказывается, не лёгкое это дело самому определиться с местом своего «последнего приюта». В конце концов, подобрали несколько вариантов. Потом позвали смотрителя и показали уже ей эти места. Смотритель, наша верующая прихожанка, в отличие от нас с матушкой, отнеслась к делу весьма принципиально. Она сходу забраковала несколько предложенных нами мест, и всё потому, что рядом были похоронены наркоманы, или самоубийцы.

Я говорю ей: «Да мне всё равно, кто рядом, меня больше притягивает сама красота места». «А нам, батюшка не всё равно. Негоже священнику лежать в такой кампании. Вот, здесь народ приличный, порядочный. Всю жизнь честно работали, детей людьми вырастили. Рядом с ними и застолбимся». Через несколько дней участок огородили, и даже для верности поставили на нём чей-то старинный и уже ставший ненужным металлический крест.

«Вот, – говорю матушке, – здесь и будет наше с тобой последнее пристанище. Кстати, где ты думаешь лечь»? «Как обычно, – отвечает, – у стенки». Я рассмеялся: «хорошо бы ещё и знать, где здесь эта самая стенка»? Общими усилиями мы всё-таки договорились что будем считать «стенкой».

Уже возвращаясь с кладбища, шли вдвоём, и как когда-то в молодости, держались за руки. Был прекрасный майский вечер, тепло, но не жарко. После прошедшего ночью дождя наливалась зелёной краской трава, пели птицы, и на их фоне особенно выделялся голос соловья.

И в этот момент мне неожиданно вспомнились слова, что читали мы когда-то в детстве в финале наших любимых сказок, но не обращали тогда на них никакого внимания: «Они жили долго и счастливо, и умерли в один день».