Священник Сергий Чернобровкин: «Только бы не привыкнуть к святыне»

В небольшом, запрятанном среди лесов Базарнокарабулакского района селе Старая Жуковка стоит один из самых красивых храмов в Саратовской епархии — деревянная церковь Рождества Христова. Ее срубили из карельской сосны для своих земляков уроженцы села, предприниматели из Санкт-Петербурга отец и сын Заметалины. Рядом с храмом — два деревянных терема как будто из Берендеева царства. В одном располагается воскресная школа и трапезная, в другом — иконописная мастерская настоятеля храма священника Сергия Чернобровкина. Такая вот сказка: живет себе батюшка-иконописец в глухой деревеньке, левкасит доски, разводит киноварь, пишет иконы.

* * *

Дом священника — большой и светлый, как и семья, живущая в нем — стоит неподалеку от храма. За девять лет отец Сергий успел послужить на нескольких приходах — сельских и городских, и дом в Жуковке стал для него первым благоустроенным жильем.

Нас выходят встречать матушка Светлана вместе с детьми — Ксенией, Егором и Устиньей. Светлана хлопочет, собирая на стол, кормит нас вкусным обедом. Младшая Устинья — всеобщая любимица — с ходу забирается ко мне на руки и также ловко с них соскальзывает. Уследить за ее передвижением по дому невозможно. Только что вертелась на кухне, и вот уже карабкается в детскую кроватку, вроде бы смотрела мультики, и тут же снова просит взять ее на руки.

Старшая Ксения — серьезная и вдумчивая девочка с солнечной улыбкой. Вместе с мамой она поет за богослужениями в храме: Светлана — регент, и Ксения буквально выросла на клиросе. Голос у девочки высокий, тонкий, красивый. Благодаря ему, она побеждает на конкурсах юных талантов. В доме стоит электронное пианино, за которым матушка с дочкой разучивают новые песнопения. Ксения говорит, что хочет стать профессиональной певицей, но это — предмет непростых разговоров с мамой и папой.

Спрашиваю родителей, каким, на их взгляд, должно быть православное воспитание:

— Не знаю,— честно признается Светлана.— Наверное, с любовью.

— Готовых рецептов нет,— говорит отец Сергий.— Но «на молитву становись!» не командуем. Силой заставишь ребенка ходить в храм — он потом может отвернуться от него навсегда, а не будешь настаивать — может никогда не пойти. 

За дверью мяукает пушистый кот Барсик. Он выходил на улицу погулять, замерз и вернулся в белой шубе.

— Снежный Барс! — радуются дети.

Шуба быстро тает, стекает на пол крупными каплями. Кот отряхивается, важно шествует на кухню. Он здесь хозяин. Еще в доме жил пес Алай — молодая сибирская лайка. Недавно ушел погулять и не вернулся. Особенно расстроился Егорка — Алай был его большим другом. У мальчика малоизученное, не поддающееся лечению заболевание — ранний детский аутизм. И других друзей, кроме собаки, у Егора попросту не было.

* * *

— И что, покупают?— спрашиваю с недоверием.

— Здешние берут мало, в основном — приезжие,— признается отец Сергий.

«Здешние» — это человек 10–15 прихожан (из 800 жителей Жуковки). А приезжие — это те, кто приезжает в лесную Жуковку из других сел, из тех, в которых отец Сергий успел послужить ранее. Они привыкли к своему батюшке. Но свечница Таисия Сергеевна не сомневается — жуковские еще придут.

— Как не прийти — такая красота! Да и батюшка у нас очень хороший,— добавляет она с улыбкой.

В прошлом у отца Сергия осталась учеба на архитектурно-строительном факультете Саратовского политехнического института, экспедиции вместе с другом-энтомологом на Алтай, полярный Урал и в Республику Тува, увлечение живописью, персональные выставки.

Задаю самый глупый вопрос из тех, что часто задают журналисты:

— Как вы пришли к вере?

С этим периодом связана довольно драматичная история. В неофитском порыве будущий священник раздарил коллекцию любимых пластинок, за бесценок продал свои полотна — поставил точку в светской живописи. Это было в середине 90-х годов.

— Теперь жалеете? — спрашиваю я.

— Нет, не жалею, но сейчас я бы так не поступил.

В конце 90-х в Саратове восстанавливался Покровский храм. Сергей Чернобровкин предложил помощь его настоятелю — протоиерею Василию Стрелкову. Тот направил его класть плитку в трапезной. Так живописец сначала стал плиточником, а потом священником — в 2001 году на Рождество Христово его рукоположили во диаконы, а на Благовещение — в иереи.

Ему было тяжело отказаться от свободного образа жизни, от экспедиций на Тянь-Шань и на плато Путорана — поездка туда была давней мечтой... Решение далось «с кровью».

Зато теперь отец Сергий объясняет многие вероучительные истины просто и без пафоса:

— Смысл человеческой жизни — в приближении к Богу. А когда человек ближе всего к Богу? Когда меньше всего держится за землю.

* * *

— Я только учусь. Думаю, что буду учиться всю жизнь,— говорит он.

Свое решение стать иконописцем он объясняет так:

— Художник не писать не может. Он привыкает к этой работе. Кисти, краски — все это становится родным. Многие художники, разочаровавшись в живописи и отказавшись от творчества, все равно потом возвращаются к нему и снова начинают писать картины. Но светская живопись уже потеряла для меня свою ценность. И в это время я открыл для себя мир православной иконы. Начал читать книги по иконописи, смотреть альбомы, изучать технику работы других иконописцев.

При этом выясняется, что опыт работы художника только мешал начинающему иконописцу:

— Манера письма темперой и масляными красками совершенно разная. В живописи основное: цвет, фактура, пластика. В иконописи — совсем другая техника. Мне не хватало этой школы — в старину мастера-иконописцы с детства росли в артели, обучались постепенно — сначала писали складки одежды, кисти рук, стопы, потом — лики. Но главное — у иконописца другой склад мышления — он должен следовать канонам Церкви.

— Отказаться от самовыражения, от свободы творчества?

— Свобода творчества, конечно, есть. Но себя в своих работах иконописец не выражает. Точнее, он присутствует в своем творении, но в рамках сложившихся правил, внутри системы. Потому что икона — это прежде всего творение всей Церкви, выражение ее соборного молитвенного опыта. Икона существует вне времени и пространства. Силуан Афонский заметил: «Если бы вдруг пропали все творения святых отцов, Церковь бы создала их заново». Так и с иконой — иконописец говорит не от себя, а от лица Церкви. Его труд — это соучастие, синергия Божественного и человеческого. Иконопись, как и совершение литургии,— это сослужение Богу.

— Сказать, что благоговение и трепет — значит, ничего не сказать. Но чем больше трудишься в мастерской, тем труднее сохранить в себе первоначальные чувства столь же яркими. Есть такое страшное для христианина состояние — привыкание ко святыне. Многим иконописцам оно знакомо. Трудно ежедневно переживать встречу с иконой как величайшее событие, когда это твоя работа. Поэтому очень важно возгревать, сохранять его в себе. Осознавать свою ответственность. Понимать, когда начинаешь работу, что создаваемый тобой образ должен будет являть людям воплотившегося Бога, помогать им настроиться на молитву. 

— Знаю, что древние иконописцы долгое время постились и молились, прежде чем приступить к работе.

— Без этого, конечно, ничего не получится. Я всегда стараюсь обращаться с молитвой к тому святому, которого пишу. Тогда работа легко идет. Но все же иногда бывает так трудно, что даже не хочется заходить в мастерскую.

— Есть ли у Вас любимые образы, те, над которыми особенно нравится работать?

— Есть святые, которых с радостью пишешь. Я очень почитаю святителя Игнатия Брянчанинова. К сожалению, его иконы редко заказывают. Мне вообще больше нравится писать портретные иконы, а вот сюжетные и праздничные — не очень.

— А образ Божией Матери? Какой из Ее образов Вам особенно близок?

— Сложно сказать. В одних привлекает внутренняя красота, другие в связи с какими-то событиями входят в твою жизнь. Думаю, что в этом отношении мне ближе всего образ Казанской иконы Божией Матери. Когда я начал воцерковляться, то в храме любил стоять рядом с этой иконой. И теперь с большой радостью ее пишу.

* * *

— Им удобно подсушивать краску,— объясняет отец Сергий.

Спрашиваю:

— А как пишутся иконы, как сам процесс идет?

— Одну икону держишь в голове, вторую левкасишь, третью шкуришь, четвертую пишешь.

Отец Сергий проводит небольшую экскурсию по мастерской, объясняет технические нюансы. Я узнаю, что левкас в переводе с греческого означает «белый» и представляет собой нанесенный на доску в несколько слоев грунт (мел со связующим составом). Одновременно для будущей иконы готовится извод — рисунок на кальке, который потом переводится на доску. И только после этого начинается собственно «раскрытие иконы» — нанесение красочного слоя.

Интересуюсь:

— Сколько же времени уходит на одну икону?

— В общем — от четырех до шести месяцев.

Иконы, написанные отцом Сергием, есть в нескольких храмах епархии — в Покровске (Энгельсе), Марксе, Вольске, Базарном Карабулаке, Татищево. Сейчас в работе икона Пресвятой Богородицы «Всецарица» — ее заказали прихожане Покровского храма в Балтае, а также икона святых Киприана и Устиньи для саратовского храма в честь Рождества Христова.

— Больше всего я люблю работать для храмов, к частным заказам душа не лежит.

На прощание задаю крамольный вопрос:

— Не тянет снова заняться живописью? Написать что-нибудь для себя?

— Нет,— улыбается отец Сергий.— Даже если бы захотел — времени нет. Слава Богу, работы хватает.

Фото: Артем Коренюк