Аще не Господь созиждет дом

Один из старейших насельников и духовников Троице-Сергиевой Лавры архимандрит Илия (Рейзмир) принадлежит к уходящему поколению монахов, переживших еще хрущевские гонения на Церковь. Он не просто очевидец, он участник того подвига верующих — монахов, священников, мирян, которым укрепилась и выстояла Церковь. О своем духовном становлении, о тех трудностях, которые пришлось испытать в эти тяжелые для верующих времена, об особенностях церковной жизни двух эпох — прошедшей и настоящей — архимандрит Илия рассказал нашему корреспонденту.

Как у меня запечатлелось в сердце, в те годы была очень крепкая вера у людей. В 1935 году мои родители пешком шли 65 км — тогда в Винницкой области всего один храм остался действующий, — и вот они шли до него 65 км, чтобы повенчаться, и обратно столько же, а через неделю узнали, что и этот последний храм закрылся.

У нас дома очень много было духовных книг, мама даже раздавала их желающим. Мы всей семьей жили церковной жизнью: ходили в храм на все праздники, причащались, исповедовались. Бабушка была очень начитанная, хотя закончила до революции приходскую трехлетнюю школу. А мама успела только две недели в школу проходить: такая царила нищета, что ее отец, наш дедушка, велел ей бросить учебу. Она сама научилась читать, писать, потом уже стала петь, читать Псалтирь на клиросе.

Я был третьим среди детей по старшинству, а после меня появились еще три сестры и брат. Но мы жили в такой простоте, никто не знал детских колясок, я младших детей — Таню, Галю, Надю и Павлушу — на руках баюкал, был за старшего: пока мама на работе, я с ними.

Из детства помню сильный голод в 1947 году, мне три годика было. Помню, как мама укладывала нас спать, а сама читала акафист Покрову Божией Матери наизусть, читала и плакала. Кругом была бедность, мы не знали ни конфет, ни печенья, только на большие праздники мама что-нибудь испечет, купят нам рубашечки новенькие, а так мы трое старших братьев — Ваня, Володя и я — одежду донашивали друг после друга. Помню, однажды мама где-то достала мне красный бархатный костюмчик — шаровары с рубахой, — ох, как я сразу на улицу побежал, чтобы похвастаться ребятам!

Так мы и жили, мама никому не отказывала, пускала бездомных, нищенок ночевать. Атмосфера в доме была духовной. Многим родителям я сейчас говорю: если не будет примерной христианской жизни в семье, то трудно воспитать ребенка в вере, он должен видеть наглядный пример. Если с детства зерно посеяно, оно не пропадет: придет время, хоть даже под конец жизни, и оно даст свой благодатный росток. Главное, чтобы на душе не было тяжелого греха, открытого, сознательного, чтобы человек не погубил в себе это зерно…

Когда я учился в школе, началась очередная волна гонений на Церковь, предыдущие гонения были перед войной. Родителей тогда пытались тягать по инстанциям, ко мне приступали с расспросами: «Николай (так меня звали в миру), что тебе нравится в этой Церкви? Поп, дьяк, певчий?». А я отвечал: «И поп, и дьяк, и певчий — все нравится». Вот так было. Старший брат мой Ваня в детстве пономарил и по просьбе матери научил меня Псалтирь читать. Они потом со вторым братом Володей отошли на время от Церкви, Ваня стал военным летчиком, коммунистом, прошел и Вьетнам, и Афганистан. Володя служил долго в ГДР, в возрасте 50 лет скончался…

Я закончил на отлично семилетку, в 1959 году поступил в сельскохозяйственный техникум на специальность «агроном и механик широкого профиля». Это было в хрущевское время, когда храмы повсеместно закрывали. И вот там неподалеку от техникума я однажды неожиданно услышал колокольный звон. Пошел на него — пришел к деревянной церковке, где служил старенький иеромонах отец Иоасаф. Мы познакомились, мне подарили сразу растрепанную Следованную Псалтирь, я ее, как мог, склеил и по ней учился молиться. Где-то я тогда вычитал, что каждый православный христианин должен читать по четыре кафизмы в день. Я последовал этому совету. В том же храме я познакомился с будущим архимандритом Павлом (Кравцом), он стал потом келейником у покойного архиепископа Новосибирского Павла, там и монашество принял, а сейчас служит в Псково-Печерской епархии…

В то время, когда я учился в техникуме, случалось, что ребята тянули меня на танцы и в кино. Ну я с ребятами, чтобы их не обидеть, пойду сяду, а потом, как показ начнется, потихоньку удеру. У нас при техникуме был такой старый парк, где было очень хорошо читать и молиться. Я спрячусь там где-нибудь в уголке, поучу уроки, помолюсь — так и жил.

После техникума я еще немного проучился в Уманском сельскохозяйственном институте, но душа рвалась прочь оттуда. В техникуме все как-то мне было близко: и сельская молодежь, и парк, и красивая природа, а на институтскую жизнь я посмотрел-посмотрел — и ушел со второго курса.

Дело в том, что после сельскохозяйственного института я недолго работал агрономом, учился на курсах повышения квалификации при Институте зернового хозяйства в Днепропетровске, это было примерно в 1965 году. Там я попросился на квартиру к одному прихожанину, и вот этот человек рассказал мне, что в Почаевском монастыре очень красиво поют, а в Загорске, в Троице-Сергиевой Лавре — как на небесах… Так я впервые услышал о Сергиевом Посаде и преподобном Сергии.

И как только у меня выдались свободные дни, я поехал на недельку в Троице-Сергиеву Лавру и сразу попал на первую седмицу Великого поста: Прощеное воскресенье, канон Андрея Критского… Отец Матфей (Мормыль) так красиво пел «Помощник и покровитель», что я действительно ощутил себя, как на небесах. Позже меня познакомили с отцом Матфеем, на клирос взяли, повели к отцу Феодориту (Воробьеву) — был у нас такой благодатный благочинный, он сопровождал священномученика митрополита Петра (Полянского) в ссылку…

Прошел годик-другой после этого, и я стал узнавать, что нужно для поступления в семинарию, — сердце уже, конечно, загорелось. Помню, еще в детстве мать как-то принесла домой растрепанные листочки — жития святых, я их прочитал, и так захотелось быть монахом! Видно, благодать Господня призывала уже тогда…

Мне объяснили, как подготовить документы в семинарию, сказали: только тихонько, чтобы никто не знал, кроме мамы. Я так и сделал, сдал документы примерно в конце июля и поехал еще на две недели домой. Приезжаю домой — а меня там КГБ уже ищет. Я постарался побыстрее оттуда уехать, очень переживал, молился Господу, и Господь меня услышал: экзамен я сдал, и меня зачислили в первый класс Московской семинарии. А нужно сказать, что тогда было довольно сложно поступить, потому что набор учеников был очень маленький — 40 человек со всего Советского Союза.

Оглядываясь на свои детские годы, я теперь понимаю, что благодать Божия всегда с человеком. Господь всегда близко, нужно лишь идти за Господом сразу, как Господь откроет Свою волю. Те времена были такие тяжелые, но всех, кто шел за Господом, молился, Господь укреплял и направлял. Близкие, родственники говорили мне, что скоро все закончится — Церковь уничтожат. Мой родной брат Иван уговаривал меня: «Куда ты собрался? Забери документы». А я отвечал: «Нет, не заберу. Вот если не поступлю — тогда заберу». Покойный брат Володя тоже плакал и говорил мне: «Ты опозорил нас!». Хотя, слава Богу, незадолго до смерти покаялся, причастился.

Что только не придумывали тогда против верующих! Бедные люди, они, конечно, не понимали и не знали, что Господь всегда есть и будет, Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13, 8). Аминь. Никогда Церковь не была побежденной: Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16, 18). Как мать нам рассказывала, перед войной тоже думали — конец мира, но все равно выходили замуж, венчались, крестились, причащались…

Тяжелые были времена. Но все закончилось, все прошло, и Хрущева самого не стало — бедный скончался еще в 1971 году, а хотел в 80-м показать по телевизору последнего попа… Потом уже при Брежневе Церковь получила наконец-то немного свободы.

Период моей учебы в семинарии был очень благодатный, хотя к такой учебе, конечно, мы мало были с детства подготовлены. Что я до этого читал? Евангелие, Послания, некоторые жития. Знаний не хватало, нагрузка была большая, но все равно Господь не оставлял…

В семинарии как-то раз пришлось пережить одну неприятность. Через месяц после начала учебы вызывают меня в паспортный стол и сразу берут на испуг: «Почему это вы без прописки живете? Вас судить будут, в Московской области только три дня разрешается жить без прописки». Я говорю: «Я учусь в семинарии». Они мне: «Как вы будете служить Родине?». — «Как служил, так и буду служить», — отвечаю. И вот когда уже увидели, что напугать не получается, тогда подняли меня на второй этаж, закрыли на ключ и давай уговаривать: вот, мол, нам нужны помощники-осведомители, чтобы за всеми следили, докладывали, чтобы нам помогали. Я говорю: «Как я буду помогать вам? Буду молиться за вас». Один не выдержал этого слова «молиться», как вскочит, меня за грудки поймал, к двери вытолкнул. «Салажонок!» — кричит. Потом опомнился немного, сказал: «Смотри, никому не говори, где ты был». И слава Богу, после этого они ни разу больше не вызывали.

Еще был случай, я уже в третьем классе семинарии учился. Тогда отличников переводили из первого сразу в третий класс, чтобы заполнить свободные места и больше принять студентов на младшие курсы. И вот появилась одна антирелигиозная заметка в «Молодом коммунисте», и там были указаны мои имя и фамилия: мол, некоторые молодые люди, вот как Николай Никитович (то есть я), попали под влияние этих церковников и т. д. И как посыпались после этой статьи ко мне письма! Много писем, до тысячи почти доходило. Писали из разных концов страны, спрашивали, как я стал верующим. Конечно, я сразу понял, что если мои письма перехватят в КГБ, то опять же жди неприятностей. Я никому ни одного ответа не дал, и старцы тоже мне сказали: если хотят узнать о вере, пускай приходят в храм, храмы для всех открыты…

Когда я заканчивал третий класс семинарии, так Господь устроил, что уже созрело желание стать монахом. Мы подали прошение вместе с другим семинаристом — он сейчас архимандрит Антоний (Кузнецов), насельник Свято-Никольского монастыря в Гомеле. Тогда же пришел в монастырь и будущий архимандрит Георгий (Тертышников). Прямо перед Новым годом в 1969 году нас всех и постригли: отца Георгия, отца Пантелеимона (Долганова; сейчас он Митрополит Ярославский и Ростовский), отца Антония. А я четвертым полз…

Мне хотелось имя Георгий, но его получил отец Георгий (Тертышников) — он тоже был, как и я, Николай, а мне пророк Илия достался, и я благодарен Господу, что ношу имя великого ревнителя славы Божией — дай, Господи, хоть чуть-чуть подражать ему в его ревности, молитве и посте…

Были в Лавре, конечно, и укрепляющие нас старцы, такие как схиархимандрит Пантелеимон (Агриков) — в то время он преподавал практическое руководство пастырям, я еще немного его застал, а в 1969 году он стал гонимым и дальше уже всю жизнь его гнали… Еще отец Петр (Серкин) был — скончался в возрасте 96 лет, прошел и Китай, и Константинополь, и Сербию, а после войны возвратился в Россию и сразу поступил в монастырь. Настоящий был монах, старой закалки. Отец Кирилл (Павлов), отец Серафим, мой восприемник. Отец Феодорит, благочинный, до сих пор незабвенно в глазах моих стоит, прозорливый был старец. В ссылке обожгли ему язык, поэтому он сильно картавил. Но проповеди такие говорил, что равных ему в этом не было, и по сей день вспоминаются. Его не то чтобы боялись, но при нем никто не разговаривал, по храму не ходил, было как-то стыдно и неудобно перед таким великим и святым человеком. Такая была дисциплина духовная в то время, что даже все девяностолетние старцы стояли на клиросе, не пропуская ни одного богослужения…

С тех пор я остался в Троице-Сергиевой Лавре, закончил семинарию в 1970-м, потом Академию в 1974 году. Кандидатскую работу писал по теме «Духовное совершенствование православного христианина по учению Василия Великого» — по всем томам его творений.

В 1972 году я стал иеромонахом, сразу на исповедь начали меня посылать, проповедовать приходилось. Это сейчас много монастырей восстановлено и построено по всему бывшему Советскому Союзу, а тогда были обители только в Почаеве, в Печорах, в Ленинграде — Александро-Невская Лавра — и в Загорске… Поэтому в Троице-Сергиеву Лавру приезжали на исповедь со всей страны, мы встречали огромный поток народа каждый день. Случалось, что приходилось исповедовать с вечера до самого утра, до ранней Литургии.

Вот так одним взглядом посмотришь на всю прошедшую жизнь — аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126, 1).

Только милостью Божией Церковь в тех условиях могла устоять.

Наместника отца Платона, у которого я келейничал, часто вызывали, угрожали по телефону, чтобы он меньше полиелеев служил, чтобы не было таких торжеств. А он, наоборот, любил торжественные службы, всенощные, и даже постриг наш был очень торжественный: мы постригались в Трапезном храме в конце вечернего богослужения и ползли из ризницы через весь длинный трапезный зал к главной солее, при всем честном народе.

Или взять нашу духовную семинарию… Тогда у нас на весь курс было четыре полуслепых экземпляра машинописных конспектов, а сейчас, пожалуйста, все условия: и профессора знаменитые — Скурат, Осипов, и учебников напечатано и переиздано столько, что даже до революции таких тиражей не выпускалось. Открыты православные гимназии, воскресные школы… Но вот смотрю на людей и на самого себя… В те времена была все-таки крепче вера, чем сейчас. Тогда так хотелось молиться, проповедовать, горело сердце, огонек веры чувствовался в каждом, кто приходил в Церковь. Люди уже шли испытанные, сами испытавшие все, и если приходили, то уже безвозвратно. Сейчас принуждаешь себя к молитве и подвигу, а тогда Господь давал благодать в молитве, ревность, потому что мы были зажаты и гонимы, Церковь поносилась, вера была настоящим исповедничеством. Сейчас дана нам полная свобода, а вот того огонька уже, к сожалению, нет… Чувствуется какая-то теплохладность, как сказано в Апокалипсисе: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! (Откр. 3, 15).

Кроме того, в современном обществе люди перестали читать книги — вот это беда. Я многих спрашиваю: «Вы Достоевского читали? Вы Гоголя читали? Вы Лермонтова читали?». Я постоянно советую, чтобы прихожане хотя бы немного занимались чтением, даже настаивать приходится…

У святого Василия Великого есть беседа, в которой он наставляет юношей, как они должны употреблять на пользу языческие сочинения. Как пчелы, пишет святитель Василий, не на все цветы садятся одинаково и не весь нектар стараются с собой унести, так и мы, читая, собираем все полезное для души, а остальное пропускаем мимо внимания. Как, срывая розы, мы стараемся, чтобы колючками не поранить пальцы, так и здесь: хорошее используем, а вредного остерегаемся. А хорошее почти всегда есть, потому что в любую книгу вложена душа человека. Я не говорю, конечно, о развратных и сатанинских книгах. Если человек не привык со школьной скамьи читать светскую литературу, так он и духовную не сможет читать, потому что духовная сложнее. Сейчас столько хорошей, разной литературы — это непростительно, если кто не воспользуется такой возможностью…

Будет, конечно, будет возрождение нашей страны, какими путями — Господь знает. И верится, и чувствуется, что милость Божия пребудет над Россией, сколько Господь назначил. Весь мир сейчас смотрит на Россию. Она должна выполнить свой долг, должна нести веру православную, светить миру до конца. Столько храмов открылось, будем молиться, чтобы Господь укрепил, чтобы привел людей к вере, чтобы даровал нашей многострадальной Родине спасение. А иначе — теряется всякий смысл жизни: нет веры — нет будущности, нет Царства Небесного… Вот почему верующий православный человек никогда не окажется в тупике: он знает, какие бы страдания ни были, с ним Господь. Господь поможет, если и придется пострадать или даже умереть. Смерть так и так придет, в этом ничего страшного нет, так не будем же бояться умереть за веру и правду…

Записала Надежда Порхун