Художники не должны быть богемой

Работы Вячеслава Клыкова стоят по всей России. В Вологде – памятник Константину Батюшкову, в Тотьме – Николаю Рубцову, в Орле – Ивану Бунину, на Прохоровском поле – памятник Победы... Но особенно много его работ в Москве и Московской области. Они всем известны: памятники маршалу Жукову, Святым Кириллу и Мефодию, Великой Княгине Елизавете Федоровне, Святому Николаю Чудотворцу…

– Вячеслав Михайлович, расскажите немного о себе: где Вы родились? что заканчивали?

– Родился я в Курской области, в селе Мырмыжи. Это считалось у нас удаленное место – и от Курска, и от проезжих дорог. Как говорится, глушь. В Москве я поступил на скульптурный факультет Художественного института им. Сурикова. С 1969 года член союза художников.

– Какая была ваша первая работа?

– Я еще учился тогда в институте. Это был каменный торс и работа «Юность», изображающая  мальчика с жеребенком. Торс тогда купила Третьяковская галерея. Он и до сих пор там находится в экспозиции. А «Юность» приобрело министерство культуры СССР. Для меня это означало признание с самых первых шагов. Потому что, уверяю вас, Третьяковская галерея покупает работы очень выборочно. А уж приобретение студенческой работы это совсем редкий случай.

– Кто были ваши учителя? Кто вообще на Вас оказал влияние, как Вы считаете?

– Я учился в годы так называемой «оттепели». Это было время выставок, творческих вечеров, диспутов. И, конечно, это относительное раскрепощение уже само по себе оказало на меня влияние. Внутренне я никогда не принимал официального советского искусства. Я чувствовал в нем какое-то ханжество. Я знал, как живут рабочие. Еще лучше знал, как живут крестьяне. Видел весь этот фальшивый гимн труду. И, конечно, свой голос присоединять к общему хору не собирался. Я закончил мастерскую Матвея Генриховича Манизера. Из более поздних скульпторов наибольшее влияние на меня оказал Матвеев Александр Терентьевич. Для меня это был настоящий большой  учитель. Хотя лично с ним я знаком не был. Только видел его работы. В какой-то степени влияние на меня оказал и Сергей Тимофеевич Коненков. Не столько, конечно, сам, сколько его работы. Повлиял на меня и Георгий Иванович Мотовилов.

– В начале 1990-х в Москве убрали целый ряд памятников. Как вы к этому относитесь?

– Положительно. И вот почему. Нельзя оставлять образы разрушителей русской культуры, мучителей русского народа, гонителей нашей Православной веры. Как относиться к этим идолам, скажите, пожалуйста? Хорошее было начинание, –  и я считаю, его надо продолжать, – в определенном месте, на той же Крымской набережной, собирать памятники людям, оставившим не добрый след в нашей истории. К тому же часто памятники эти не имеют художественной ценности.

– Вячеслав Михайлович, Вы теперь, наверное, просто обречены вечно отвечать на вопросы о вашем Жукове. Почему полководец у вас на такой чересчур изящной лошади?

– Еще раз сошлюсь на свою сельскую юность. Я с детства люблю лошадей, умею с ними обращаться. Потом, уже, будучи скульптором, я стал основательно изучать породы лошадей. Изучал их характерные особенности, внешние признаки. Бывал на многих заводах. На параде в 1945-м у Жукова был конь арабской породы, а ее характерная особенность – бесподобное изящество, легкость. Эту легкость мне и хотелось передать. Мне иногда говорят, что лошадь не может делать шаг прямой ногой, как это изображено в моей скульптуре, что это якобы неестественно. Но у меня имеются десятки снимков лошадей, на которых запечатлен именно такой шаг. И мне именно такой шаг хотелось передать. Что, мне трудно было приподнять и согнуть в колене ногу у лошади? Конечно же, нет. Но этим шагом коня мне хотелось показать мерный ритм победы, – конь шагает и попирает фашистские регалии. Поэтому – пусть говорят... Но я знаю, что в этом памятнике я не ошибся. Другое дело, что засунули памятник не туда!..

– Помню, писали, что Вы хотели установить его на самой Красной площади.

– Да, на самой Красной площади! С этим были согласны и Ельцин, и Лужков. С этим был согласен градостроительный совет. Вроде бы все были «за». На Красной площади Жуков перекликался бы с другим памятником спасителям отечества – Минину и Пожарскому.

– Но хорошо ли это, когда на одной площади стоят два памятника?

– Красная площадь это святыня России. И на ней всегда было несколько памятников разных эпох. Кроме Минина с Пожарским, там стояли храмы и часовни, которые тоже являются памятниками. Там были в разные времена поклонные кресты. Там Лобное место, – это тоже памятник. Наконец, в самое последнее время на площади появилась целая шеренга памятников захороненных там же советских деятелей. Значит, они там не лишние. Они вполне гармонично соседствуют с Мининым и Пожарским. А Жуков нарушил бы эту гармонию. Так, получается? Нет, я считаю, что Жуков на Красной площади очень хорошо перекликался бы с другими памятниками, потому что они олицетворяют свою эпоху, а Жуков – свою. И вначале с этим все были согласны.

– Что же тогда помешало в результате его там установить?

– Что помешало? - это вопрос, прежде всего к Юрию Михайловичу Лужкову. Я не могу за московскую власть отвечать. Какие силы вмешались? Почему вдруг все переменили свое первоначальное намерение? Сейчас Жуков стоит, конечно, неудачно. Во-первых, северное освещение. Во-вторых, он слишком приближен к стене. Поэтому он всегда в тени Исторического музея. Удачным это место никак не назовешь.

– Когда был установлен памятник Кириллу и Мефодию на Варварской площади, там первое время горела лампадка в постаменте. Куда она делась?

– Лампадку перенесли в алтарь храма Всех Святых на Кулишках. В нее же дважды стреляли! Мы приходим однажды и видим, что там три следа от пуль. Стекло, прикрывающее лампадку – пуленепроницаемое стекло – было всё в трещинах. Но сама лампадка, к счастью, не пострадала. После этого мы перенесли ее в церковь. Но уже и потом по пустой нише в постаменте стреляли еще раз. Кого-то русские святыни очень раздражают, не дают покоя.

– С одним вашим памятником поступили совсем уже безжалостно – его взорвали.

- Это памятник Государю Императору Николаю II в селе Тайнинском Мытищенского района. Мы открыли его там в 1996 году, 26 мая, к 100-летию коронации Государя. Почему именно там? Государь неоднократно бывал в Тайнинском. Там когда-то находились царские путевые дворцы. Но простоял памятник, увы, недолго. Через год его взорвали. Большей дикости невозможно и придумать. Правда, теперь мы его восстановили.

– Известно, что вы, Вячеслав Михайлович, проповедуете идею возрождения монархии в России. Но объясните, пожалуйста, для чего простым современным русским людям это нужно?

– Любому простому человеку, если он родился в России, если ему выпало родиться русским, прежде всего нужен Бог. Без Бога вообще жизнь бессмысленна. Человек без Бога это как листочек в осенний день, – куда ветер дунет, туда он и полетит. Народ без Бога это просто управляемая толпа. Вот точно так же, как без Бога, русский народ осиротел и без Помазанника Божьего. В России тысячу лет был православный царь – отец народа. И веками у народа, благодаря этому и другому, выкристаллизовывалось то сознание, то чувство, которое и у нас самих, и всюду в мире, называется русским характером, русской душой.

– А что такое, по-Вашему, русская душа?

– Это беспримерная смесь доблестей и пороков. Причем наши пороки чаще всего имеют положительное свойство. Возьмите, например, русскую необузданность, русское упрямство, русское упование на «авось». Это пороки? Может быть. Но благодаря этим порокам русские дошли до Калифорнии, выстояли перед «двунадесятью языками», взяли Париж и Берлин, открыли дорогу в космос. Но, чтобы эти сомнительные свойства заставить работать во благо своей родине, должен быть какой-то изначальный порядок. Наш порядок – это Православие и православный царь. Уже 80 с лишним лет пытаются вытравить из нас это сознание, этот наш менталитет, но никак не удается. И никому это не удастся никогда. Потому что у русских есть еще одно свойство, которого нет у других. Это наше невиданное терпение. Мы перетерпели одну орду, перетерпим и другую. Где теперь та орда? - только что в учебниках истории. Вот это участь любых недругов России. Уже много лет Россия терпит поругание над собой. А поругание рано или поздно, но непременно поднимет обратную волну. Из недр нашего народа родится новое сознание. В молодежи оно уже пробуждается. Тут нет ничего удивительного – это закон, если хотите, исторического возмездия. Он обязательно возьмет свое. Поэтому я утверждаю: как не бывает поругаем Господь Бог, так и не бывает поругаем народ. Тем более народ православный.

– Хорошо, давайте все-таки вернемся к искусству. Не так давно у нас на глазах, можно сказать, произошло настоящее чудо – на радость всем православным в Москве был восстановлен Храм Христа. Как Вы оцениваете и само его восстановление, и особенно те новшества, что там применены? Металлические фигуры святых по стенам, например, вместо прежних мраморных.

– Старые скульптуры были не мраморные. Они были изготовлены из особенного материала на гипсовой основе. Туда добавлялась известь, яичный белок и бычья кровь. Это все замешивалось. И когда масса застывала в формах, она становилась, как камень. Эта техника называется «искусственный мрамор». А о нынешних бронзовых скульптурах что я могу сказать? - я тоже этого не одобряю. Но это всё частности. Главное – храм стоит. Это, совершенно верно, настоящее чудо. В наше время вдруг вырос гигантский храм посреди Москвы в такой короткий срок. Действительно, иначе как чудом этого не назовешь. Когда я был в первом попечительском совете по строительству храма, я думал, что может быть лет через двадцать мы его поднимем. И это при самых благоприятных условиях. И вдруг за какие-то три–четыре года он уже стоит во всей красе. Я считаю, что восстановление Храма Христа это то самое историческое возмездие, о котором мы говорили. Это начало. Дальше пойдет больше. Время приходит.

– В 1990-е в Москве не только убирали памятники, но и появилось много новых. Как вы оцениваете работы Зураба Константиновича Церетели?

– Для меня Зураб Константинович никогда не являлся скульптором. Я никогда не видел на выставках его скульптурных работ. Конечно, имея средства, можно нанять человек 50 помощников, и они будут что-то там делать. Но такого скульптора Церетели я не знаю. Мало ли чего в газетах пишут…

– Вам нравится новый памятник Достоевскому на Моховой улице?

– Это сделано талантливым человеком – скульптором Александром Рукавишниковым. Я к нему отношусь с большим уважением. При желании и в этой работе можно найти мелкие недостатки, но это уже чисто профессиональный разговор. В целом же это очень удачная работа.

– Не так давно по соседству с вашей мастерской, на Ордыне, установлен памятник работы Эрнста Неизвестного. Как вы его находите?

– Да никак. Я к этим иллюстративным вещам вообще не могу как-то относиться. Это литературщина. Скульптурный образ есть скульптурный образ. Памятник не может быть иллюстрацией чего-нибудь. А то, что поставил Неизвестный, чистейшей воды иллюстрация.

– А еще одна недавняя работа – скульптурная группа Михаила Шемякина «Дети – жертвы пороков взрослых». Как она вам нравится?

– Я видел эту работу только по телевидению. Может быть, это будет забавно для кого-то. Я к этому серьезно относиться не могу. Какой Шемякин скульптор?.. Художник?.. Просто работает в своем стиле. Вы же помните его Петра в Петропавловской крепости. Ну что это такое? С точки зрения скульптурного мастерства это вылеплено предельно примитивно. Я к этому отношусь, как к забаве дилетанта. Не более того.

– Кому, по вашему мнению, можно еще поставить в Москве памятник?

– В 1992 году на Швивой горке, у библиотеки Иностранной литературы, мы поставили крест. Тогда был грандиозный крестный ход! И на кресте написано: «На сем месте будет воздвигнут памятник Святому Благоверному князю Дмитрию Донскому». Почему на этом месте? Именно здесь московские полки, уходящие на  битву с Мамаем, разошлись на два рукава – одни пошли на Коломну, другие на Каширу. Было постановление правительства Москвы о сооружении здесь памятника. У меня уже давно готова модель. Но когда дело дошло до реализации, нам пришла отписка, что такого уровня памятник должен возводиться по решению правительства Российской Федерации. Мы послали председателю правительства письмо, – тогда это был еще Черномырдин, – ответа не последовало.

– Придворные, обласканные властью художники у нас были всегда. И всегда будут, вероятно?

– Знаете, мне вспоминаются слова Перикла: в трудные для отечества времена на первые роли выходят лучшие представители народа. И он перечисляет: поэты, художники, зодчие. В его эпоху, видимо, было так. У нас, к сожалению, даже в трудные времена власть любезничает лишь с придворными, как Вы сказали, художниками. А не своим, не придворным у нас по-прежнему принято грозить пальцем. И огромный, жаждущий реализации, их потенциал по существу не используется на благо отечества. Художники не должны быть так называемой богемой, как это часто бывает. Не богемой мы хотим быть, а участниками строительства своего отечества.

версия для печати