Как дедушка Леша реставрирует нашу жизнь

Уверовать можно как на Русском Севере, так и изучая искусство с лучшими вузовскими преподавателями страны. Главное – любить свою Родину, ее историю, ее смысл в вечности: так, как это теперь тем более уж открыто Алексею Валерьевичу Артемьеву – выдающемуся художнику-реставратору, патриоту России, честному, веселому и смелому христианину. Сегодня девять дней по его преставлении ко Христу. О новопреставленном рассказывает дочь – Екатерина Прохорова.

Алексей Валерьевич Артемьев

Иконописец, внук иконописца

Алексей Валерьевич родился в Москве 6 октября 1934 года. Детство и юность его прошли в столице – в старинном двухэтажном деревянном домике, пристроенном к ограде дома-музея В.М. Васнецова на 3-ей Мещанской.

Воспитывали его дедушка и бабушка. Дед Леонид Иванович еще до революции учился в Троице-Сергиевой лавре на иконописца. Его мать – прабабушка Алексея Валерьевича – со своими двумя детьми, сыном и дочкой, пешком ходила в Иерусалим. Там дала обет Богу посвятить Ему детей, что и исполнилось на дочери Ольге – она стала монахиней московского Алексеевского монастыря.

А вот дедушка женился, вызвав большое негодование матери. Его сын Валерий Леонидович стал музыкантом, играл на скрипке во МХАТе. Мама Алексея Валерьевича – Мария Михайловна Вилламова – казачка, приехала в столицу из Минвод, стала певицей в хоре А.В. Свешникова. Когда еще училась в Консерватории, жила на квартире у Н.А. Обуховой, оперной дивы.

Даже на истории трех поколений можно проследить, что происходило с народом

Даже на истории трех поколений можно проследить, что происходило с народом… Прабабушка, ходившая в Иерусалим пешком, всецело жила в традиции (потом она и погибла во время Антоновского мятежа 1920–1921 годов – одного из самых крупных в России крестьянских восстаний против власти коммунистов). Дедушка, женившийся, впрочем, уже против воли и без благословения родителей, что в его роду было чем-то из ряда вон выходящим, занимался тем не менее иконописью и, несмотря на гонения, всю жизнь ходил в храм. А вот его сын, выросший уже практически после революции, даже не был расписан с матерью своего ребенка – родив, младенца сразу же отдали старикам на воспитание…

Дедушка был прихожанином церкви Преображения Господня в Богородском. Здесь, кстати, на клиросе уже после закрытия Алексеевской обители до конца своих дней регентовала его сестра-монахиня. В этом храме Леонид Иванович в начале войны и покрестил внука Алешу, которому тогда уже было 9 лет. Благодаря этому обстоятельству он запомнил то, что впоследствии воспринял как знамение свыше…

Во время войны уезжали в эвакуацию в Кинешму.

В школу Алексей пошел, когда уже вернулись в Москву. Учился в одном классе вместе с поэтом Евгением Евтушенко, с будущим директором музея П.Д. Корина Вадимом Нарциссовым и др. В 1949-м году поступил в Строгановское училище. Учился у С.В. Герасимова, В.Ф. Бордиченко, Б.Н. Ланге и др. мэтров.

Еще в институте его лучшим другом был Кирилл Ильин – это внук отца Иосифа Фуделя, крестник владыки Афанасия (Сахарова). Вместе с Кириллом они, еще даже будучи студентами, на каникулах ездили потихонечку, чтобы никто не узнал, по храмам окрест и подновляли в них росписи. Так, в Ельце отреставрировали Вознесенский кафедральный собор, трудничали и в других городах.

Во время учебы Алексей Валерьевич познакомился со своей будущей супругой Искрой Андреевной Бочковой, в Крещении Александрой. Лет семь ухаживал за ней. «Пока ‟Слово о полку Игореве” наизусть не выучишь, ко мне не подходи», – как-то сказала она ему, как отрезала. Выучил! Поженились.

«Пока ‟Слово о полку Игореве” наизусть не выучишь, ко мне не подходи», –сказала, как отрезала

Супруга, в том числе, стала вдохновителем и, можно сказать, «толкачом» реализации многих его талантов. Кстати, по «Слову о полку Игореве» Алексей Валерьевич издал удивительную книгу с собственным переводом и иллюстрациями. Бесподобно декламировал это произведение, как и множество других, так что внуки всегда слушали деда, пораскрывав рты.

Строгановку окончил в 1957-м году как художник-монументалист. Устроился на работу в Комбинат монументально-декоративного искусства. Много работал по всей стране – тогда еще Советскому Союзу: в Полтаве, в Крыму, в Ростове, в Саратове и т.д.

В 1961-м году вступил в Союз художников, где был членом Бюро, Правления, Художественного Совета. Он обладал не просто художественным талантом, мастерством, но и широчайшей культурой. Много писал статей, занимался общественной деятельностью.

Алексей Валерьевич Артемьев и Александра Андреевна Бочкова с внуками С 1970-х годов активно стал участвовать в общественном движении за сохранение культурного наследия, вошел в состав Всероссийского общества охраны памятников истории (ВООПИК). Вместе с друзьями – Ильей Сергеевичем Глазуновым, Петром Дмитриевичем Барановским и др. – писали протестные письма, фотографировали, составляли альбомы, делали макеты – боролись за сохранение старой Москвы!

Так он сам вспоминал об этом:

«Началось все с чудовищного сноса района Якиманки в 1971-м году. Там просто взяли и за одну ночь снесли две исторические улицы! Генеральный план реконструкции Москвы советская власть утвердила еще в 1935-м году. Он предполагал практически уничтожение старого центра. 1941-й год внес свои коррективы в этот план… Но о нем вспомнили в 1971-м году, предложив пробить, помимо построенного-таки при Хрущеве в 1962 году Нового Арбата (проспекта Калинина), еще 14 таких же широких магистралей. Подобно стрелам, они должны были вонзаться в Кремль».

Еще один фронт – противодействие советскому проекту поворота северных рек. Из Сибири их вздумали перебросить в засушливые Казахстан и Узбекистан. Для русской земли это катастрофа. Вместе с писателями-«деревенщиками» Василием Ивановичем Беловым, Валентином Григорьевичем Распутиным, с ученым-экологом Фатеем Яковлевичем Шипуновым и другими соратниками Алексей Валерьевич добились отмены и этих «благих» намерений. У них даже была молитва по соглашению.

Тогда же, в 1970-е годы, по благословению отца Кирилла (Павлова) они вместе с мамой организовали ликбез – «Семинары по древнерусской культуре», на которых для начала зачитывалась какая-то строчка из самой идеологизированной тогда газеты «Правда» о необходимости поднимать культурный уровень советских граждан, а потом уже читались и разбирались святые отцы, рассматривались иконы, обсуждались православные истоки русской культуры… Для всех тогда это было внове. Народ собирался со всей Москвы.

Встречи проходили в здании Комбината монументально-декоративного искусства на Калининском проспекте, напротив высотки СЭВ. Причем оплачивались эти лекции из кассы парткома! Как-то они так ухитрились через общество «Знание» всё обставить.

На открытии выставки, посвященной 1000-летию Крещения Руси. Рядом со своей работой «Три воина» Там выступали С.С. Аверинцев, А.И. Рогов, М.Ф. Антонов, В.И. Карпец, П.Г. Паламарчук, В.В. Нарциссов, Н.К. Гаврюшин, протоиереи Лев Лебедев и Александр Марченков, ныне настоятель чудом уцелевшего тогда, благодаря, в том числе, вмешательству Алексия Валерьевича, храма Марона Пустынника в Якиманских переулках... Аудитория всегда была переполнена. Единственное, побаивались, что может и какой-нибудь сексот затесаться, донести…

Впрочем, когда отец Кирилл благословлял начинание, он смело подбодрил: делайте! давайте! И так, по молитвам старца, за все 10 лет действия семинара не было ни одного инцидента. Это при том, что они не пропустили за десятилетие ни одной среды!

Ближе к годам Перестройки, когда стали открываться храмы, Алексей Валерьевич уже полностью смог сосредоточиться на служении Церкви. В Протвино расписал храм Всех святых, в земле Российской просиявших. В Вышнем Волочке очень много трудился. У отца Алексия Злобина, в селе Городня-на-Волге Тверской области, в церкви Рождества Богородицы много-много лет реставрировал росписи, потом с внимательной периодичностью подновлял их. В Марьино расписал храм иконы Божией Матери «Утоли моя печали».

При подготовке Алексеем Валерьевичем с мамой выставки в Союзе художников к 1000-летию Крещения Руси глава Издательского отдела Московской Патриархии митрополит Питирим (Нечаев) благословил помогать им Георгия Шевкунова, тогда еще послушника, ныне – митрополита Псковского и Порховского.

На заседании Союза художников по вопросу передачи Оптиной пустыни Церкви. Начало 1990-х гг.

Когда передали Церкви Дивеевский монастырь, туда снарядили несколько «икарусов» от Союза художников

Потом вместе они создавали Попечительские советы для открытия Оптиной пустыни, Данилова монастыря. Собирали по художникам иконы в дар открывающимся обителям.

Когда наконец передали Церкви Дивеевский монастырь, туда сразу же снарядили несколько «икарусов» от Союза художников. Вообще, вся активная интеллигенция подтягивалась: Александр Стрижев, Зураб Чавчавадзе, Елена Тростникова, покойный ныне отец Иларион (тогда еще Дима Ермолаев) и многие-многие др. И это только несколько москвичей, а так со всей страны ехали.

Вместе всё убирали, намывали, приколачивали. Иконы собирали опять же со всей округи, вешали их. Схимонахиня Маргарита (Лахтионова) – матушка Фрося – последняя насельница дореволюционного Дивеева – подсказывала, что да как.

Это было чудо: за один день они Троицкий собор привели в порядок! Вечером отслужили всенощное бдение, утром – литургию. В архивах сохранились видеозаписи этого торжества.

Также и на обретение мощей преподобного Амвросия Оптинского в Оптину от Союза художников два больших автобуса ринулись. Все просто мотались тогда, изголодавшиеся, за благодатью!

При открытии Сретенского монастыря в Москве (тогда еще Псково-Печерского подворья) тоже была масса совместных радостных и упорных трудов. Не обошлось без баталий с обновленцами-реформаторами.

Алексей Валерьевич Артемьев

Потом около 30 лет, практически до самого конца своей жизни, Алексей Валерьевич сам, один, кропотливо восстанавливал роспись храма Большое Вознесение у Никитских ворот. Там оставалось после лет разрухи не более 20% великолепных некогда фресок. Он все тщательно изучил. Поразило его и то обстоятельство, что многими позабытого итальянского художника Доменико Скотти, расписывавшего ранее этот храм, он сам как-то заприметил и полюбил еще со студенческих лет…

Кстати, в этом храме, в первую двадцатку которого они с мамой вошли сразу же, как только храм передали Церкви, оказалось то самое Распятие, перед которым девятилетнего Алешу когда-то в Богородской церкви крестили!

Алексей Валерьевич Артемьев. Роспись храма Большое Вознесение у Никитских ворот

Эти знамения укрепляли его в этом титаническом труде, который после был отмечен премией города Москвы, тремя орденами – Благоверного князя Даниила Московского, Преподобного Сергия Радонежского, Преподобного Андрея Рублева. Но и столько принес ему боли, когда уже незадолго до смерти Министерство культуры Москвы выделило какой-то грант на реставрацию храма, давшего трещину при строительных работах на колокольне… И вот пришли какие-то люди и стали уничтожать труд всей его жизни… Сколько он там работал с колоритом, с композицией цвета… И это всё закрашивалось на его глазах…

Были, конечно, и другие значимые (для него не было незначимых!) работы… Например, по проекту Алексея Валерьевича к 100-летию прославления преподобного Серафима Саровского был расписан храм в месте подвига святого – в Сарове.

Алексей Валерьевич Артемьев. На защитах выпускных работ в ПСТГУ

Еще Алексей Валерьевич очень много и усердно возился с молодежью – можно было бы, что называется, так и не выкладываться… Он даже сокрушался, что в Свято-Тихоновском университете, куда его в течение последних 10 лет приглашали рецензировать выпускные работы монументалистов, иконописцев, знакомился он с их трудами только месяца за два… А сколько бы он успел им передать, объявись они раньше! Но и потом те, кому поручали уже роспись храма, шли и шли к «дяде Леше» за консультацией, но в итоге все сводилось к тому, что он делал проект.

Он никогда не зацикливался на букве, не был формалистом. Верил глубоко, широко, свободно

Это просто гениальный художник-монументалист – как он тонко чувствовал композицию, знал, как составить концепцию росписи по сюжетам, как организовать пространство.

По его проектам было очень легко работать.

Вся жизнь Алексея Валерьевича сама точно проект, в котором всем было светло и никому не тесно. Он никогда не зацикливался на букве, не был формалистом. Верил глубоко, широко, свободно. Весело! Он с внуками и поплясать даже до последнего мог. А какой бы вопрос ни разбирал, всегда на него и с другой стороны взглянет… Не было и нет в нем такой законнической узколобости. Панорамно все мог обозреть.

– Мам, он даже в отношении Библии нам, знаешь, как говорил? – поделились на поминках внучки. «Вот ты прочитала что-то, а ты не замыкайся на этом – будто только так – и приговор! Шире посмотри. Есть русский перевод, есть церковнославянский, есть греческий. Смысл может и просторнее оказаться… Тебе мозги даны для того, чтобы ты думала! Обязательно размышляй! Только тогда у тебя вера и будет настоящей, свободной, крепкой, живой!»

Он всегда говорил, что в рамках канона дана необыкновенная свобода для творчества.

Итак…

Жизнь как творчество

Гостеприимный бес

В детстве, помню, летом мы много ездили по Северу. Алексей Валерьевич, видимо, был такой человек располагающий, что ему даже старообрядцы, которые в принципе сложно с кем-либо идут на контакт, отдавали старинные книги! Однажды, в деревне под Нижним Новгородом, – целую библиотеку! Помню, там была такая книга «Маргарит» с ситцевыми закладочками. Папа дружил с Ириной Васильевной Поздеевой – исследователем рукописной и старопечатной славяно-русской книги. Ей он эти раритеты и привозил.

Потом эти старики-старообрядцы прямо небольшой общинкой, человек пять, приезжали к нам в Москву. Мы жили тогда в однокомнатной квартире на Мосфильмовской – все как-то размещались, в тесноте да не в обиде, стелили и на полу.

А был случай, когда родители куда-то в старообрядческую деревню забрели, к одним просятся, их не пускают, к другим, опять: «Нет»… Что делать? Уже темнеет.

И им вдруг и говорят:

– А вы вон к той попроситесь, она сейчас находится у такой-то тётеньки…

Они пошли, эта бабка выходит:

– Ну, что ж… Я вас пущу. Идите.

Завела их в дом… Алексей Валерьевич потом рассказывал: «А я чувствую, что в этом доме никто не живет, он весь какой-то пустой…».

Хозяйка всё показывает:

– Вот здесь спать ложитесь, вон здесь то, там сё…

– А вы? – спрашивают у нее.

– А я нет! Я к соседке пойду… – и быстро ретировалась.

И вот они остались, легли спать. Вдруг ночью слышат: кто-то стучит… Потом в другом месте – стук! И так всю ночь. То топот, то гогот. То пробежит кто-то, то захрюкает… Так они глаз и не сомкнули.

Утром ни свет ни заря хозяйка заявляется:

– Ну, как спали?

– А то вы не знаете, как мы «спали»!

– Ой, да… – соглашается. – Приходил?

– Приходил...

И вот они разговорились:

– Вам-то что... – закручинилась бабка, – Вы хоть в церковь ходите, исповедуетесь, причащаетесь. А мы – беспоповцы. Сидит он у меня уже 30 лет. Я поэтому и боюсь здесь ночевать. Днем приду: корова у меня тут, куры… А вечером – стремглав к соседке… Боюсь я его! Пугать начинает. Если бы у нас Исповедь была, он бы давно от меня отвязался, поганец! А так постоянно что-то еще и нашептывает. Вы ведь когда пришли, я же вас пускать не хотела. А он как пристал: «Пусти странников! Пусти странников».

Ангел и Коза

А еще, помню, это мы уже все вместе путешествовали как-то по Ярославской области, и кто-то нам отдал большущего, из дерева вырезанного ангела – отлевкашенного, золоченого. И вот мы тащим это небесное создание на себе. Тяжеленный такой! Придавил нас… Из деревни Спирово нам надо в деревню Коза. Все равно что из Иерусалима в Иерихон (ср. Лк. 10, 30) податься.

А нас еще и напутствовали:

– Идите вперед по этой дороге и никуда не сворачивайте. Коза будет прямо по пути!

Идем, стали в связи с названием, наверно, пункта назначения еще и Лешего, и Кикимору вспоминать… Весело нам! Да только дорога не кончается…

Нас заверили, провожая:

– Максимум полчасика пройдете.

Алексей Валерьевич Артемьев. В мастерской с внуками Два часа прошло… Уже вечереть стало. Мы уже приметы оставляем на пути, и их же потом встречаем! Дядя Леша палку воткнул в расселину дерева – глядь, а мы опять у нее…

Тут мы как взмолились! Может быть, впервые в жизни так, чтобы завопить:

– Господи, помоги!

Продолжать этот путь не имело смысла. Посидели на траве. Святых повспоминали… Николу Угодника. Поднимаемся...

– Так вот же она – Коза! – объявляет Алексей Валерьевич.

И правда: за деревьями деревенька нарисовалась!

Север фантастичный, а жизнь настоящая

А как-то раз по Пинеге в Архангельской области путешествуем... Нам надо было добраться в деревню Нюхча. Там жители такие смешные. Алексей Валерьевич у них спрашивает:

– Русские?

– Не-е. Рушкая, рушкая…

– А как деревня-то называется?!

– Нюхча. А мы рушкая.

А у него были такие артистические способности, что мог любого передразнить, спародировать. Но эта «рушкая Нюхча» надолго вошла в репертуар.

Он и внукам еще постоянно всяческие зооконцерты устраивал.

И вот мы ходим-ходим там, в Нюхче, по берегу. Кто бы нас переправил на ту сторону. Там Василий такой был. Мы к нему – он ни в какую. Уже ночь была, кто-то все-таки сжалился, набрал нас там таких шестерых продрогших. Темень, а еще и буря на реке поднялась. Реально было страшно. Причалили. А там прямо сторожка косарей.

Первая панихида на кладбище села Спас Коркодино. 1991 г.

Алексей Валерьевич так, видно, переволновался, что облокотился о косяк и уснул. Мы с мамой на краешке лавочки примостились. Народу много. Только глаза закрыть, как входят еще какие-то рыбаки в мокрых плащах, взбудораженные:

– А Вася-то утонул.

Это тот самый, к которому мы в лодку просились.

В этих путешествиях по России – и память смертная, и страхования, от которых молитва откуда ни возьмись появляется

В этих путешествиях по России – весь духовный арсенал: и память смертная, и страхования, от которых молитва откуда ни возьмись появляется!

Выпил, оказывается, мужик лишнего. Пока обсудили, светает. Все и разошлись, сенокос начинался. Тут мы с мамой по лавкам и растянулись.

А там хозяином этой сторожки был глухонемой старичок. Слышим, чем-то там громыхает. Просыпаемся – над нами что-то черное нависло… Это был тихий ужас! Мы ж не знали, что такое печку «по-черному» топить! Тот на нас смотрит, сообразил… Быстро так вьюшку открывает, и вся эта чернота вмиг струйкой исчезла.

Он нам хлебов испечь, оказывается, затопил печку. А как встали, так сразу такие румяные караваи достает из русской печи. Отрезал нам по хрустящей краюхе, налил молока… При всей неслыханной фантастичности Русского Севера, жизнь там настоящая! А люди какие! Он же нам еще и в дорогу съестного дал!

Чистый мир, где святые – свои

Бывали мы там, в Архангельской области, и в Холмогорах (мы называем: Холмогоры, а они: Холмогоры). Там еще Куростров был, где М.В. Ломоносов родился. Мы туда несколько раз ездили. Есть там село Матигоры. В нем неземной храм. Даже сторожить приходится. Сторож – Таисия Ивановна, землячка отца Иоанна Кронштадтского, тоже из Суры (в Матигоры замуж вышла). Им родители потом кагор, муку отправляли. А истории, записанные у них, обращали потом москвичей…

Многие тогда особенно про чудеса послушать любили. А мы, как возвращались из своих экспедиций, обязательно устраивали открытые вечера.

Там, в Матигорах, мы в одном из домов чудотворную икону святителя Николая Угодника видели – вся она серебряными фигурками увешана: ножками, ручками, скотинкой какой-то… Это люди в благодарность об очередном случившемся чуде мастерили.

У старушки-хозяйки самой в Холмогоры отец как-то поехал. А началась оттепель, и лед пошел… Лошадка под лед и угодила. У того моментально вся жизнь, вся семья его со множеством детей – перед глазами… С жизнью прощается… А вспомнил об иконе – и как заорет:

– Николай Доброхот, вытащи меня из вод!

Святитель Николай, все святые рядом! А уж Царица Небесная – так тем более! Вообще Своя

Лошадка и дернулась – да так, что как-то смогла из полыньи подняться. Жив остался. И случаев таких уйма! Идешь от дома к дому – только и записывай.

Телевизоров тогда не было, люди сознание себе не засоряли. Жили в мире чистых образов. Святитель Николай, все святые рядом! А уж Царица Небесная – так тем более! Вообще Своя. Они к Ней постоянно обращаются.

– Такая высокая красивая Женщина в темном, – говорят.

Видели, узнавали.

Им до всех и всего было дело

Первый молебен у Троицкого храма в Троице-Голенищеве. 8 января 1991 г. Родители действительно были такие хозяйственные. Рядом с домом на Мосфильмовской они взялись храм Живоначальной Троицы в Троицком-Голенищеве восстанавливать. Им до всех и всего было дело. Едут в такси из Троице-Сергиевой лавры.

– А вас не иначе как Сергей зовут? – у водителя поинтересуются.

– Так точно! А вы откуда знаете…

– Ну как же, сегодня память преподобного Сергия отмечается… А вы крещены?

– Нет…

– Миленький! Завтра приезжай. Мы тебя покрестим! – и договариваются о встрече у определенного храма.

Часто так и в Троицком храме на Воробьевых горах знакомых и всех промыслительно встречных-поперечных крестили.

Жизнь оживала

Кстати, о Троицком храме на Воробьевых горах… Там же многое из действий шмелевского «Лета Господня» происходит. А у меня дети выросли на этой книге. Когда Великий пост начинался, я им читала всегда ее на ночь. И в этом же храме они бывали, когда у дедушки с бабушкой гостили. Возвращаются:

– Мама! Мы опять Горкина видели. Но мы к нему не подходили. Он на лавочке сидел. Это Горкин был. Мы точно знаем. Нам дедушка сказал, что это Горкин.

А потом, когда я вновь им читала, они комментировали:

– Надо же: он помоложе тогда был…

А у нас там просто старичок тогда был на приходе, совсем древненький. С белой длинной бородкой. Дедушка Леша и заметил как-то внучкам:

– А это и есть Горкин. Представляете, девчонки? Горкин!

Он им там и ресторан Крынкина показывал:

– А это фундамент ресторана, – говорит. – Здесь был ресторан Крынкина. Помните, как мальчик Ванечка ездил сюда с Горкиным на Троицу? Резал веники? Вот как раз тут они чай и пили.

И так детям всё как-то из прочитанного близким становилось, настоящим. Жизнь оживала. А сквозь призму прочитанного – становилась осмысленной.

Промысл Божий в их жизни был явным

Алексей Валерьевич Артемьев со своей книгой о святителе Киприане А еще недалеко от дома, на Поклонной горе, родители вместе с друзьями из Троицкого храма в Троице-Голенищеве Поклонный крест установили. Кощунники его сломали. А наши снова нашли средства, заказали экскаватор и вновь воздвигли. Правда, чтобы не мучиться с согласованиями – ночью. Это такой же символ «Второго Крещения Руси»! Крест опять демонтировали. Приходят наши поклониться, а там… Какой-то мусульманин с привязанным ослом. Крест лежит… В третий раз водрузили. И тогда уже стали из восстановленного уже Троицкого храма в Троицком-Голенищеве крестным ходом туда ходить, молебны служить. Крест и сейчас – на месте!

А еще там неподалеку родители отыскали источник связанного с этими местами святителя Киприана, митрополита Московского. К источнику на день памяти святого тоже из храма крестный ход отправляется. Алексей Валерьевич написал о митрополите Киприане книгу, которую в 2006-м году выпустили в издательстве Сретенского монастыря. Потому что Сретенскую обитель как раз святитель Киприан и основал.

Мама написала для Троицкого храма икону митрополита Киприана, а папа – святителя Тихона, тоже Патриарха Московского (и такой же образ – чуть поменьше – написал в храм города Клина).

Всё так промыслительно переплетено, точно Промысл Божий становился в их жизни явным.

«Ты вообще русский человек?!»

А как Алексей Валерьевич был в историю влюблен! Умел всю эту мировую фантасмагорию обозреть, организовать, преподнести! Делал интереснейшие горизонтальные схемы – просто взглянешь, и сразу всё ясно: что в этот момент в Европе происходило, что у нас. У них Мазаччо, у нас – Андрей Рублев. Все наглядно, с картинками, – не оторваться.

Когда я была маленькой, помню, мне вслух читал «Илиаду» Гомера. Мы, тогда еще не воцерковленные, и античное искусство да мифологию по схемам раскидывали. А и воцерковились, кстати, не только благодаря поездкам на Русский Север, но и изучая искусство…

Воцерковились, кстати, не только благодаря поездкам на Русский Север, но и изучая искусство

Так, посещая лекции историка-слависта Александра Ивановича Рогова, который ненавязчиво на них проповедовал, родители стали уже осознанными прихожанами. Он же их и для венчания в храм Илии Обыденного привел – повенчал их отец Владимир Смирнов.

Праздники уже старались не пропускать. Молодежь тогда в храмы не пускали, так меня родители как-то взяли да и обрядили старушкой! Я где-то в восьмом классе была, году в 1970-м. Стоим, помню, у Троицкого храма на Воробьевых горах… Пасха!

А вокруг кордон милиции, так еще и конный наряд прислали. Они стали нас теснить, и прямо вот-вот задавят. Тогда мама как схватит лошадку за уздечку:

– Да как же ты можешь! – крикнула сидящему на ней. – Ты вообще русский человек?! Как ты смеешь нас из храма выгонять?!

Алексей Валерьевич тут же перехватил уздечку, побоялся, что вдруг этот страж порядка хлестнет маму или конь на дыбы встанет… Но не тут-то было. Этот милиционер на коне так сконфузился! Совершенно испереживался… Мы уж оттуда ушли. Все равно там нас в храм так и не впустили. Пошли через мост в Новодевичий монастырь.

«Какая ты Агафия?!»

Алексей Валерьевич Артемьев и Александра Андреевна Бочкова с внуками. Крещение двойни Дедушка Леша всегда ходил с внуками на каноны Андрея Критского в храм Николы в Кузнецах. Саша тогда была совсем маленькой, ей годика четыре было. На обратном пути она уже засыпала. Дедушка посадил ее как-то на шею и слышит: «Душе моя, душе моя, почто спиши…» – и повалилась ему на голову. А там в одном месте проходишь – фабрика кондитерская, и постоянно пахло сдобными булочками. Дедушка рассказывал: «Я несу ее, несу, и вдруг там этот запах ударяет! Она глаза не открывает, но слышу – нюхает, нюхает, нюхает: «Где? Где? Где?» – «Сашенька, – говорю ей, – сейчас придем, я тебе булочку куплю».

А то еще рассказывал, как он повел Агашеньку и Прошеньку причащать. Это уже в храм Троицы Живоначальной на Воробьевых горах. И поставил их друг за другом. А у Агашеньки голос низкий-низкий. Ей тогда было лет пять, а Прошеньке годика три. И вот дедушка им говорит:

– Прошенька, ты иди за Агашенькой и делай все так, как она говорит.

Он отвечает:

– Хорошо, дедушка, – головушкой кивает.

Он ма-а-а-а-ленький был. Идет за сестрой. Та подходит, батюшка к ней наклоняется, она внятно произносит:

– Ага-фия! – таким голосом зычным.

Он ее причащает. Прошенька тоже подходит и старательно выводит тоненьким голосёнком:

– А-г-а-фи-я!

Батюшка ему:

– Какая ты Агафия?! Ты же мальчик!

Прошенька:

– Не знаю! Ага-фия!

Дедушка спохватился:

– Прошенька, ты Прохор!!

И тогда он сказал, что он Прохор.

Дедушка с внуками всегда с большой охотой возился.

Потусим?

Родители были чрезвычайно веселыми. Они и фольклорные фестивали в Москве устраивали. Отовсюду по России исполнителей-самородков выискивали. Алексей Валерьевич и сам неподражаемо былинные напевы выводил. Была у него такая песня «Горят пожары…» – сказ о татаро-монгольском нашествии. Пробирало! Хором с ним петь было невозможно. Искрящееся соло! Единственный, кто с ним в дуэте умудрялся не спасовать, так это разве что тогда еще тоже молодой Саша Проханов.

А хоровую стихию наш дедушка Леша в своих внуках растворил. Они с мамой их всюду с собою в какие-то походы всегда водили. Вокруг нашего поселения с одной стороны Шахматово (усадьба Александра Блока), с другой – Боблова, где Д.М. Менделеев жил, с третьей – Соголево, где тетка Л. Толстого обреталась. Всюду история.

Алексей Валерьевич Артемьев с внуками

А они еще как пойдут, так обязательно набредут на «маленькие клады», как это у них называлось. Вот идут-идут, и вдруг:

– Ой! А что это у нас тут? Смотрите!

Заходят в заросли, начинают копать, извлекают из-под земли какие-то старинные, чуть раньше туда закопанные монетки, черепки древней посуды… Так прививали детям любовь к археологии, истории, к старине. А там – и фольклор рядом.

В 1999-м году подросшие внучки, уже со своими мужьями, под руководством дедушки Леши организовали семейный ансамбль. Много пели сибирских многоголосых песен, и он им дал сибирское название «Ромода». Это на тамошнем диалекте что-то вроде «толкаться, тусить». Сам с удовольствием рисовал для их выступлений сценические задники.

А как наступал Новый год – у нас было всё серьезно. Перезванивались со знакомыми:

– Встречаемся у Николая Эрнестовича!

Это такой пароль был – значит, у Баумана, рядом с памятником. Ехали все в Елоховский кафедральный храм. На ночной молебен. Цвет интеллигенции, и все брали с собою детей, внуков – тех, что постарше. Молились.

«Лешку повязали!»

Кстати, о молитве. Там, на Мосфильмовской, есть развязка, и над ней огромный рекламный щит как-то установили. А на него тут же втюхали какую-то голую задницу. Реклама трусов, что ли… Мама как увидела:

– Лешка, побежали!

Ночь. Стремянка. Тяпку взяли с собой. Побежали. Лесенку поставили, Леша полез. Стал сдирать этот баннер.

- Я лестницу держу, – мама потом рассказывала. – Звук остановившейся машины. Оборачиваюсь: милицейская…

– Эй, дед, а ну-ка слезай оттуда!

Алексей Валерьевич Артемьев

Ну всё…

– Меня берите!!!

Но скрутили деда.

– Куда же вы его?!

В участок поволокли. Мама – домой, а уже час ночи… Давай звонить отцу Тихону (Шевкунову) – это ее лучший друг:

– Батюшка, выручай! Лешку повязали! Он баннер сошкрябывал.

– Ну, ты даешь, баб Сань! Ну, куда же я… Что же вы там вытворяете?

– Давай-давай, сынок! Давай! Сделай что-нибудь…

А потом Алексей Валерьевич рассказывает: только привезли его в отделение милиции, выходит начальник:

– А ну везите деда обратно.

Не знаем, может, отец Тихон помолился.

А на щит написанную мамой икону святителя Киприана повесили

Но это была только первая серия этого сериала…

Отвезли Алексея Валерьевича обратно. К этому баннеру. Он на него посмотрел, да и пошел домой. Только порог переступает, а его там мама уже ждет – со стремянкой и тяпкой…

Рассказывает потом:

– Я снова за дело, и сам уже оборачиваюсь… Подъезжает та самая машина… Как в замедленном кинофильме на улице Мосфильмовская… Ночь, улица, фонарь… Баннер… Те не верят своим глазам…

– Бабка, дед, ну что вы делаете?! Сдурели, что ли?! Нас же из-за вас уволят! Уходит давайте!

– Сынок, мы всё равно не успокоимся, – мама крепко держит стремянку, чтобы дядя Леша не упал... – Ты лучше проезжай мимо.

Так они этот баннер и содрали!

А на щит написанную мамой икону святителя Киприана повесили! Не обошлось и без братства народов! Там, на голенищенском приходе, один состоятельный болгарин подвизался. Он и выкупил место на целый год!

В конце концов хозяева – православные люди на этой земле, в своей православной стране, или нет?!