«И знаю Моя, и знают Мя Моя» (Ин. 10: 14)

Московская духовная академия, основанная в 1685 году и первоначально именовавшаяся Славяно-греко-латинской академией, является первой высшей школой России, крупнейшим центром православной науки и образования Русской Православной Церкви. Здесь готовят, прежде всего, будущих священнослужителей. О том, каким должен быть сегодня «добрый пастырь», мы беседуем с ректором МДАиС архиепископом Верейским Евгением (Решетниковым).

Архиепископ Верейский Евгений (Решетников). Фото: МПДА.Ru

– Евангельский добрый пастырь – это идеал, к которому все мы, священнослужители, стремимся. И верующие хотят видеть нас именно таковыми. Но жизнь вносит свои коррективы: и пастырей подстерегают искушения. Поэтому очень важно в тех, кого мы готовим к священническому служению, сформировать крепкий духовный стержень.

Как верно вы заметили, наше учебное заведение – это старейший вуз, Славяно-греко-латинская академия. Она была основана в XVII веке, когда разделения на светское и религиозное образование не существовало. Сегодня же государственная образовательная система – светская. Духовное образование предоставляют семинарии и академии, причем я всегда говорю, что духовное образование – это двуединый процесс получения знаний по разным предметам, но и, что не менее важно, формирования духовного стержня. То есть мы воспитываем не просто христианина, а спасающегося человека, того, кто стремится к «личному спасению». Помните, атеистическая пропаганда обвиняла даже и святых в том, что, уходя в пустыню, они, «эгоисты», думают о себе?

– К сожалению, этот стереотип не изжит по сей день.

– Да, мол, он сам спасается, а о других не думает, какой же это добрый пастырь? Но преподобный Серафим Саровский сказал: «Спасайся сам, и вокруг тебя спасутся тысячи». Если человек примется спасать других, не думая о собственном спасении, у него получится профанация – не священство, а «работа».

– Важен личный духовный подвиг каждого семинариста?

– Личный духовный опыт, не будем говорить о подвиге. Подвиг – это высшая категория. Поэтому духовная школа старается помочь человеку приобрести личный духовный опыт.

– А каким образом?

– Как я уже сказал, обучение – это получение знаний…

– Простите, владыка, думаю, не все знают, какие дисциплины изучают в духовных школах.

– Вероучительные предметы: Священное Писание, катехизис, догматическое, нравственное, пастырское, основное богословие, широкий спектр исторических предметов – общецерковная история, история Русской Церкви, византология, языки, предметы о богослужении.

– Программа гуманитарного факультета светского вуза плюс вероучительные предметы?

– Да, но не в том объеме. Знаете, приезжают к нам философы. «А у вас есть философия?» – «Есть». – «О, а почему так мало?» Но их-то вуз или факультет готовит специалиста этого профиля, а мы – священника. Кроме того, наши студенты проходят педагогическую практику в школе. Когда знакомишься с их отчетами, понимаешь, как это важно: здесь они видят свои сильные и слабые стороны. Одно дело – им читают лекции, а другое – они сами заходят в аудиторию, и на них устремлены 30 пар глаз школьников, которые по возрасту ненамного их младше. И через такой опыт они тоже формируют свой внутренний стержень, потому что, как бы выпускник духовных школ ни апеллировал знаниями, если он не будет обладать этим стержнем, паства почувствует, что священник приходит на «работу»: отработал положенное время и ушел. На этом вся его жизнь «как священника» закончится. Это будет не добрый пастырь, а наемник.

– Владыка, я понимаю, как научить точным наукам, но как можно помочь студентам сформировать их духовный стержень?

– Огромное значение имеет опыт других людей. И то, что академия и семинария находятся в Троице-Сергиевой лавре, огромный плюс. Наши студенты общаются с братией лавры (а большинство из насельников закончили духовные школы, знают о семинарской жизни не понаслышке). И если академия научает их теории, то лавра – практической деятельности. Люди едут в лавру со всего мира, и лаврские монахи окормляют их. Они хорошо знают душу человека, знают, как говорить и с тем, кто делает первые шаги в вере, и с тем, кто ходит в храм регулярно.

С точки зрения светского человека, монахи отделены от мира высокими стенами. Казалось бы, ну что они могут знать? А оказывается, как никто, они понимают сущность внутренних проблем людей, дают ценные советы. Благодаря общению с монахами наши студенты приобретают духовный опыт. Это и есть практика духовного становления, которая подкрепляет их теоретические знания. Таким образом, они выходят из духовной школы с багажом теории и практики.

– А они сами выбирают, к какому священнику пойти на исповедь?

– Да. Когда студенты семинарии, регентской и иконописной школ поступают к нам, то всю первую неделю мы вводим их в курс жизни духовной школы, рассказываем о традициях, с ними встречается проректор по воспитательной работе, заведующий библиотекой. Одна из последних встреч, как правило, бывает с ректором. И я всегда им говорю: «У нас вы получите сумму знаний, но то, что важно вам решить самим, – это вопрос с духовником». Здесь такая возможность есть.

Накануне Рождества, на Страстной седмице, в Великий, Петров и Успенский посты мы приглашаем лаврских духовников и устраиваем общую исповедь для студентов. Однако причащаться четыре-пять раз в году недостаточно. Конечно, если мы возьмем дореволюционные руководства, то в них прочтем: «Человек должен причащаться не реже одного раза в год», в другом, что он должен причащаться каждый пост и в день ангела. А преподобный Серафим Саровский говорит: «Причащайтесь как можно чаще». Как выбрать частоту причащения? Только исходя из совета с духовником. Духовник дает благословение, и человек, который это благословение получает, добровольно соглашается на его выполнение. Добровольно! Потом он сам приходит на исповедь и рассказывает, удалось ли ему благословение выполнить, и свидетель этому не администрация, а Господь.

– Владыка, наверное, сегодняшняя семинария значительно отличается от той, в которой учились вы, и от семинарии середины 1990-х?

– Я пришел в семинарию в 1980 году. Перестройка началась с 1985-го. С 1985 по 1988 годы сделалось ощутимым послабление в отношении Церкви. И, наконец, переломным стал 1988 год, ознаменованный массовым открытием храмов. Те, кто приходил в 1970-е и в начале 1980-х годов, понимали, что приходят в иной мир. Для государства семинаристы были «изгои общества», «люди второго сорта». Сейчас семинария изменилась, помолодела, очень многие приходят сразу после школы.

– А раньше?

– Как минимум, после армии. Возрастной диапазон абитуриентов колебался от 20 до 37 лет. С нами учился студент, у которого уже четверо детей было. Он имел светское образование и пришел совершенно осознанно. Те, кто поступают к нам сегодня, это хорошие православные ребята, но они юны, и им не всегда легко определиться. К счастью, все же большинство наших выпускников становятся священнослужителями. При первой встрече я всегда повторяю, что главное – решить для себя, правильный ли они сделали выбор.

– За время обучения в семинарии?

– Да. Если на первом или на втором курсе они почувствуют, что это не их призвание, то не стоит обманывать ни себя, ни священника, который дал рекомендацию для поступления в семинарию, ни кого бы то ни было из окружающих. Вовсе не обязательно православному юноше стремиться к священству. Он может пойти на производство или получить светское образование. Ведь Православие – это его внутренняя жизнь.

В советские годы на священство шли более осознанно. Посмотрим на некоторые биографии. Я пришел в семинарию после армии, а кто-то до семинарии трудился на производстве, были и закончившие институт, аспирантуру, защитившие диссертацию, работавшие в научно-исследовательских институтах. Затем их жизнь складывалась по одному сценарию: сторож в храме, дворник, «поступил в семинарию».

– Одним словом, «потерянный для общества человек».

– Да! «Потерянный для общества человек» – так воспринимало государство. Сейчас на официальном уровне государство признает, что Церковь необходима для оздоровления нашего общества. А тогда мы были «опиумом для народа». Хрущев ставил целью уничтожить Церковь. После него осталось лишь три семинарии (из всех открытых в послевоенный период).

– Московская, Ленинградская…

– …и Одесская. И академии в Москве и Ленинграде. С этими тремя семинариями мы подошли к 1988 году. В 1970–1980-е годы наступило относительное затишье. Церковь открыто не гнали, но развиваться тоже не давали; кроме того, существовал жесткий контроль над всеми сторонами церковной жизни. Лавра сияла куполами всегда. Но это был политический ход, ведь сюда приезжали иностранцы, им нужно было показать: мол, у вас, на Западе, говорят, что в Советском Союзе Церковь гонимая, так смотрите: купола золотые, монахи молятся, какая же она гонимая?

Но вы спрашивали о том, какими были студенты тогда и сейчас…

– Да, получается, что тогда студенты, если и приходили из нецерковной среды, то их выбор был осознанным. Не является ли искушением для ваших студентов эта изменившаяся, на сегодняшний день благоприятная, обстановка?

– Сегодня есть и благополучное отношение к Церкви, и уважение к тем, кто идет учиться в духовные школы. Раньше ведь, если и смотрели с уважением, то про себя все равно ухмылялись: «А, опиум для народа». Теперь иначе. И соблазн для наших студентов заключается именно в благополучном к ним отношении. Ведь оно не останется таким, когда они выйдут на путь самостоятельного служения и столкнуться с проблемами. Как они будут их воспринимать, зависит от того, насколько твердым окажется их духовный стержень. Главное отличие все-таки в положении Церкви и абитуриентов, которые приходили тогда и приходят сегодня учиться в семинарию.

– Владыка, ваше диссертационное исследование было посвящено пастырству в Русской Церкви в X–XIII веках. Интересно, чем отличается современный пастырь от пастыря Древней Руси?

– Задачи пастырства одни во все времена: и в X, и в XIII, и в XX, и XXI веке. Это личное спасение и спасение паствы. Вероучительные истины, проповедуемые Церковью, неизменны. Другим стал человек, многознание сделало его горделивым. Человек, живущий в современном мире, это эрудит, который центром вселенной видит себя. И в этом разница. Своих пастырей-выпускников мы готовим к тому, что, выйдя в мир, они могут встретиться с человеком умеренных знаний и с ученым, с тем, кто его будет уважать, но и с тем, кто встретит враждебно.

X век и XXI век. Что общего? Тогда Русь крестили. Сейчас ее опять крестят: с 1988 года началось новое крещение нового человека, мыслящего уже принципиально иначе.

– Вы по аналогии выбрали эту тему?

– Отчасти да. Один из епископов сказал: «Русь крещена, но не просвещена». Вот характеристика нашего общества после 1988 года, когда оно стало массово креститься, но религиозное просвещение тогда находилось на очень низком уровне: не хватало священников, не хватало храмов. В Москве действовало 40 храмов, в таких крупных городах, как Новосибирск, Свердловск, – по одному (а это же миллионные города!). Сейчас храмов больше, но пастырей недостаточно. Я приведу вам пример. По воскресениям в академии мы, преподаватели и студенты, служим литургию. Однажды в 1989 или 1990 году нашим гостем был священник из Польши, очень религиозной страны. Большинство живущих там – католики, но есть регионы, особенно на границе с Белоруссией и Украиной, где православных немало. После литургии за чашкой чая все с интересом его расспрашивали: «А как у вас? Вот у нас храмы открываются, духовное возрождение…» (а действительно тогда все это буквально ворвалось в нашу жизнь, зачитывали газеты: тут храм открылся, там открылся, с такими-то перипетиями, с такими-то сложностями. Бурная жизнь была!). Уже все позавтракали, а никто не расходится, все его слушают. И вдруг один наш преподаватель говорит: «Скажите, батюшка, а какой у вас приход?» Он отвечает: «67 человек причащаются, восемь ни то, ни се, трое принципиально не причащаются». Что это означает? Это означает, что он свой приход знает досконально, знает каждого прихожанина.

– «Аз есмь пастырь добрый, и знаю Моя, и знают Мя Моя» (Ин. 10: 14). Только что, в январе этого года, нас с журналом «Фома» очень тепло принимали в Белостокско-Гданьской епархии в Восточной Польше. И самым сильным впечатлением было как раз то, что каждый священник знает своих прихожан.

– И они знают своего пастыря.

– И Церковь считают своей семьей.

– И это есть приход. Приход – это община, куда люди приходят и чувствуют единую семью. Да, в большом городе бывает (и всегда будет!) много захожан, прохожан. И, конечно, священник обязан побеседовать с каждым, даже и зашедшим «случайно», если это храм на вокзале, допустим, или в аэропорту. Пусть тот на пять минут зашел. Но случайного-то в жизни ничего не бывает. Эта сиюминутная встреча может изменить жизнь человека. Необходимо бросить семя, которое пускай и не даст всходов сейчас, но даст их после, когда он вспомнит те несколько предложений, сказанных священником.

– А как же получается, владыка, что приходят ребята с горящими сердцами, а потом из них вырастают не всегда внимательные и вежливые священники, которые могут обидеть человека, не поговорить с ним. Это вновь вопрос духовного стержня?

– И духовного стержня, и того, что священник ненормально загружен на приходе. Мы возвращаемся к тому, что нужно формировать приход. Приходская жизнь начинается тогда, когда приход знает своего пастыря, и пастырь знает свою паству.

– Вы считаете, это возможно сегодня?

– Возможно, и кое-где формируется. В условиях города сложнее из-за массы людей, но костяк должен быть в каждом храме. Есть только одна опасность, когда люди, составляющие его, считают, что они «особо приближенные». Священник равен для всех.

– Владыка, вы затронули важный вопрос отношений священника и человека, приходящего в храм. Часто разочарования и неловкие ситуации возникают из-за того, что многие не понимают, какими должны быть отношения со священником, как правильно их выстроить?

– Иногда люди приходят не с духовными, а обыкновенными житейскими вопросами. Священник понимает, что по сравнению с духовными проблемами это 25-й вопрос, как бы ни был он тяжел для человека. Но все же начинает объяснять, утешать, искренне стараясь человеку помочь, тогда как зачастую его собственные проблемы гораздо серьезнее – при смерти лежит близкий родственник, он должен лететь туда, а никак не уедет из храма… Помню, однажды священник после такой беседы заходит в алтарь: «Был у меня человек, объясняю ему, объясняю… А если бы он знал, какая у меня проблема!». А его проблема была несопоставимо сложнее.

Люди приходят и требуют внимательного отношения к себе. По-своему они правы, потому что пастырь должен уделить им внимание, но не учитывают, что он тоже человек. А при этом никогда им не скажет: «Идите, у меня своих проблем хватает». Он не имеет право так сказать. Паства должна понимать, с какими вопросами подходить к священнику. Получается замкнутый круг. Паства должна быть понимающей и более образованной – образовывать ее должен священник.

Иной раз даже как исповедуются? Наступает Страстная седмица. Очень многие приходят на исповедь, и начинают говорить о том, о том, о том, когда можно все сказать кратко, и уходят обиженные, что священник с ним так наспех обошелся. А они подумали, что за ними стоят еще 300 человек?

– И что можно было прийти на неделю раньше, когда такой очереди не было?

– Да. 300 человек умножить на три минуты – 900 минут. В состоянии священник вынести это? Но человек требует к себе внимания, не думая, что еще 300 стоят за ним. Понимаю разочарование тех людей, которые именно в такой момент оказались в храме. Они хотят поговорить, им надо 20 минут (и священник тоже понимает, что с теми, кто приходит редко, нужно говорить 20–30 минут, а, может быть, и час), а времени нет! Он и спать не ляжет, а завтра ему литургию служить. Опять получается, что паства необразованна, она не знает, с какой нагрузкой живет в эти дни священник, который должен поисповедовать максимум людей, чтобы они причастились в столь великие дни. Опять мы возвращаемся к необходимости формирования прихода и повышения образования паствы.

– Владыка, расскажите, пожалуйста, о тех добрых пастырях, которых вы встретили в своей жизни. Какими они вам запомнились?

– Таких встреч было много. Это и встречи с духовенством, которое прошло 1930-е годы гонений, хрущевские времена. Образ этих священников тихий, мирный, смиренный, но твердый и определенный в своих взглядах. Это настоящие священнослужители, являвшие пример доброго пастыря. Они прошли ссылки, а самое удивительное, что в них было, – отсутствие злобы. Чаще мы слышим: выходит человек из заключения: «А-а-а, вся эта система…» А у них было настолько мирное состояние! Они и не афишировали, что столько лет провели в заключении. И за что? Не за какое-то правонарушение, а за то, что были православными. Их беззлобие поражало.

Возвращаясь к нашим студентам, могу сказать, что, приходя в лавру, они получают опыт общения с новым поколением священнослужителей. Как один архиерей сказал, «это новая паства и новое духовенство, они не знают, кто такой уполномоченный». Нет больше ни должности уполномоченного по делам религии, ни органа, контролирующего всю деятельность Церкви. По милости Божией мы живем в таких условиях. Но надо реально смотреть на состояние общества и самое главное – укреплять свой духовный стержень. Остальное приложится.

– И пастырям, и пасомым?

– Да, паства и пастырь – единое неразрывно связанное целое.

Беседовала Александра Никифорова