Маэстро ангельского пения

– Николай Алексеевич, вы наполовину китаец, на четверть японец и на четверть русский. Интересно, каким образом переплелись такие разные страны и культуры в вашей родословной?

– Сам я родом из Шанхая, но уехал оттуда с родителями еще ребенком. Моя русская бабушка Нина Александровна Мышкина родилась в далеком теперь XIX веке в большой семье в городе Сарапул в Приуралье. В Санкт-Петербурге бабушка познакомилась с японским виконтом из древнего самурайского рода Маманои. Он получил образование в Европе, принял православную веру, и в крещении был наречен Игорем. Они с бабушкой повенчались и еще до революции уехали в Харбин, где в то время шло строительство железной дороги. Мой дедушка, по профессии дипломат, стал работать в Китае корреспондентом японского агентства новостей.

В 1924 году у них родилась дочка Света – моя мама. Училась она при католическом монастыре ордена урсулинок. Это был интернат для девочек, где преподавали монахини. Ученицы получали хорошее гуманитарное образование: с первого класса изучался английский и немецкий языки, и только в выходной день девочкам разрешали разговаривать на родном языке, и то только тем, кто хорошо учился. Среди учениц были полячки, русские и француженки, и чтобы общаться, девочки изобрели специальный язык жестов, который не понимали монахини.

Получив высшее образование, мама стала работать в институте, и там познакомилась с молодым преподавателем-китайцем из Токио. Общались они на английском, так как мама не знала китайского, а папа – русского. Папа ухаживал за мамой долго и красиво, три года писал ей стихи.

Папа тоже принял Православие с именем Алексей, и они с мамой повенчались в Харбине. Уже взрослым я нашел свидетельство о крещении папы, и по ней в США разыскал священника, который его крестил, а потом и венчал родителей. Это отец Иоанн Шачнев, в те годы он был совсем молодым священником. Интересно, что у папы было два крестных отца и две крестных матери. Наверное, для надежности? В Шанхае родился и мой младший брат Олег.

– А как вы оказались в СССР? Не думаю, что в страну вашу семью привели патриотические чувства.

– В начале 1950-х годов почти все мамины подруги уехали из Китая. Одни писали ей письма из Сан-Франциско, другие из разных городов Австралии. А моя мама, хотя никогда не была в России, изучала русскую литературу, смотрела русские фильмы. Ей снился Большой театр. Она мечтала о Москве и хотела, чтобы дети получили образование на русском языке.

Мы долго ждали визу для въезда в Советский Союз. Семья у нас была большая: отец с матерью, мы с братом, две бабушки: одна русская, другая китаянка, бывшая владелица поместья, которая ни слова не знала по-русски.

Мама была в семье единственным человеком, у которого был советский паспорт. В консульстве ей не раз намекали, что в СССР проблемы с жилплощадью, а однажды прямо сказали: «Вы одна советская гражданка, а хотите вывезти из страны пол-Китая». Под «половиной Китая» подразумевали, видимо, нашу домработницу – простую китайскую девушку из провинции, которую мы считали членом семьи. И наняли мы ее с одной единственной целью – поддерживать в доме огонь. Дело в том, что в Харбине не было газа, и надо было разжигать брикеты. Мама с папой преподавали в университете, и кто-то должен был следить, чтобы огонь не погас. Этим и занималась наша домработница. Но визу ей, несмотря на старания мамы, не дали.

Папа в Китае был известным переводчиком, перевел на китайский язык произведения многих русских классиков: «Недоросля» Д. Фонвизина, рассказы Константина Паустовского. С Паустовским они подружились, и когда в 1959 году мы приехали в Советский Союз, нас встречали Паустовский с женой, так как других знакомых у нас здесь не было.

– Вы поселились в Москве?

– Нет. Когда нам давали визу, то предупредили, что только на границе скажут, в каком городе мы будем жить.

– И вы даже не знали, в какой город едите?!

– Не знали. Мы сели на поезд «Пекин–Москва». И это был лучший вариант, потому что харбинцев, которые уезжали в СССР до нас, сажали в теплушки. Туда же, вместе с людьми, грузили пианино, сундуки с детский одеждой «на вырост» и прочую утварь.

Все теплушки ехали в Казахстан. Там всех и все выгружали, пианино и мебель стояли под дождем, пока приехавшим строили деревянные избы. Всех: юристов, врачей, музыкантов, педагогов – сажали на трактора, отправляли работать на поля. Но люди были не только работоспособные, но и работящие и талантливые. В конечном итоге все они разъезжались по городам и устраивались работать по специальности.

Так что место своего постоянного жительства мы должны были узнать на границе.

– И это оказался город Николаев?

– Да. Интересно, что моя мама с детства носила вместе с крестиком образок святителя Николая Чудотворца. Его ей подарил крестный (он с ним прошел всю Первую мировую войну). Мне она отдала образок уже когда я стал взрослым. В честь святителя Николая мама и меня назвала.

И удивительно, что мы оказались на границе 22 мая, в день обретения мощей святителя Николая. И определили нас в город Николаев.

А по приезде в Москву нас встретил Паустовский. Мы взяли такси и поехали искать гостиницу. Но свободных номеров нигде не было. Первой гостиницей, в которой нашлись места для нашей большой семьи, была гостиница «Останкинская». Там мы жили десять дней.

Москва родителям понравилась, но мы должны были уезжать. В Николаеве мы жили сначала в гостинице за государственный счет, а вскоре нам дали большую квартиру. Родители получили работу, но она была чисто формальная. Представляете, папа был методистом средних школ по китайскому языку! Но дело в том, что в городе не было школ, где преподавали китайский язык. Зарплату ему платили мизерную, но отцу все равно было не по себе оттого, что он получал зарплату, но фактически ничего не делал. Для научного работника, известного литератора и переводчика это было чудовищно и непривычно. Тем более что семью на эти деньги невозможно было прокормить.

И тогда он поехал в Москву, где устроился переводчиком в издательство «Прогресс», а также в редакции журналов «Советский Союз» и «Советская женщина». Много лет в журналах, которые распространялись в Японии, печатались статьи за подписью моего отца – Ли Ши.

Я до 16 лет тоже носил фамилию Ли. Но, достигнув совершеннолетия, мы с братом рассудили так: людей с фамилией Ли в Китае тысячи, а продолжателей рода Мышкиных у нас в семье не осталось. И мы решили взять мамину фамилию.

Мама наша работала в издательстве «Советская энциклопедия», а когда вышла на пенсию, стала переводить медицинскую литературу.

– А как складывалась жизнь у вас?

– Уже в Москве я закончил общеобразовательную и музыкальную школы, а потом и консерваторию. Музыкальную стезю для меня выбрали родителей, а я мечтал рисовать. Закончил консерваторию и начал писать маслом.

Мама видела меня регентом. Но церковное пение – это огромный, непознанный мной мир. Я это понимал. И тут в Знаменской церкви на Рижской мне предложили петь на левом клиросе. Уже почти полвека в том храме трудится талантливый регент Елена Ивановна Федюшина. Я очень удивился, когда через две недели мне стали платить ученическую ставку. Было неловко получать деньги, потому что я должен бы сам платить за право петь в таком известном хоре.

Единственным человеком, кто не удивился, была моя мама. Оказывается, незадолго до этого она ездила в Троице-Сергиеву лавру и просила молитв известных духовников.

Спустя некоторое время я сам стал управлять хором в Скорбященской церкви в Калитниковском переулке – храме с прекрасной акустикой и к тому же совсем недалеко от дома, а еще через несколько лет – хором из 20 одаренных вокалистов Москвы в великолепном храме подмосковного села Николо-Архангельское.

Казалось, желание мамы и мое исполнилось. Но тут в нашей семье произошло событие, на годы изменившее нашу жизнь.

В конце 1980-х годов мой младший брат Олег вместе с женой и сыном уезжал к нашим дальним родственникам в Токио, и по секрету сказал мне, что они в СССР уже не вернутся.

От брата я узнал то, о чем даже не подозревал. Олег работал журналистом, у него дома бывали многие известные иностранные дипломаты. Он рассказал, что его вызывали в органы госбезопасности, и он будет просить политического убежища. Из Токио они вылетели в США. Так брат стал невозвращенцем, его квартира в Москве была конфискована.

В последующие годы мама много раз хотела получить визу и поехать к сводному брату в Токио, но ей все время отказывали, ссылаясь на «нецелесообразность поездки». Мама была настолько возмущена, что в конце концов решила уехать в Америку. У меня в Москве было любимое дело, но мама настояла, и под новый 1991 год мы вылетели в Атланту.

Первый год я работал по одной из полученных мною специальностей – дизайнером, но скучал по храму и по пению. Стал искать хор в США, и через год уже руководил хором в Бостоне. Спустя пять лет, в 1996 году, когда я уезжал в Россию, это был уже достаточно большой хор – 32 человека.

– Вы все-таки вернулись в Москву?

– Вернулся, и вот уже более десяти лет руковожу хором в Казанском храме в Коломенском, где пребывает одна из глубоко почитаемых русских святынь – икона Богоматери «Державная».

На правом клиросе у нас поет ансамбль из восьми человек – это студенты Академии имени А.В. Свешникова, Московской консерватории, Института имени Гнесиных.

Четыре года назад мы организовали хор прихожан, в котором поют дети, их родители и даже пожилые люди – всего 25 человек. Этот хор поет у нас за ранней литургией, принимает участие в Рождественских и Пасхальных фестивалях.

– Николай Алексеевич, а для вас церковное пение – это ремесло, искусство или служение Богу?

– Для меня это счастье, которое мне дал Господь, это возможность угодить Богу тем, что в моих силах.

– В Казанском храме, наряду с обычными прихожанами, нередко бывают и VIP-персоны. Для вас имеет значение, для кого поет хор?

– Я никого не знаю в лицо, и мне абсолютно не важно, кто находится в храме. Мы поем для Бога и для всех, кто приходит в наш храм, без различия должностей и званий. Уже много лет у нас в свой день рождения причащается первая леди страны – Светлана Медведева. У нее день рождения 15 марта – в празднование иконы Божией Матери «Державная». Она и до того, как ее супруг стал президентом, тоже всегда приходила в нашу церковь.

– В звучании церковного хора вы цените профессионализм певцов или молитвенность исполнения?

– Церковное пение должно быть профессиональным, но не светским. Существуют критерии звучания церковного хора. Он не должен звучать ни как оперный, ни как народный. Это должно быть величественное и в то же время звонкое, светлое, ангелоподобное пение. Исполнители-сопрано, в моем представлении, должны петь легкими серебристыми голосами. Потому, может быть, средний возраст певцов моего правого хора – 22 года.

– Ваши родные тоже живут в Москве?

– Интересно, что мой брат, который первым покинул Россию, вернулся в страну еще раньше меня – в 1993 году. Журналистику сменил на риэлторский бизнес, и очень доволен работой.

Папа умер 22 года назад. Маме сейчас 86 лет, она живет в Калифорнии. Мама во второй раз вышла замуж за известного профессора биохимика, и, уже будучи на пенсии, получила в США второе высшее образование.

Моя китайская бабушка, которая приехала с нами, тоже крестилась и стала православной. Всю свою жизнь она была буддисткой, и даже в СССР привезла с собой написанные иероглифами книги. И вот однажды она открыла книгу и первое, что увидела, был иероглиф, означающий слово «смерть». Оказалось, бабушка давно думала о том, что мы все крещены и на том свете будем вместе, а она будет отдельно от нас. И тогда она попросила привести священника и крестить ее. А через месяц бабушка умерла.

Так сложилась судьба китайской помещицы, которую в 1945 году раскулачили, оставили ни с чем. Но она не обозлилась, стала учить детишек в коммунистическом детском саду. В 1959 году она, не испугавшись, приехала в чужую для нее страну. Звали бабушку Ли Джунь Дзынь, а в крещении нарекли Евдокией.