«Не забывайте небо!»

«Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие» (Евр. 13: 7). На преемственности духовного опыта от учителя к ученику, от одного поколения верующих к другому зиждется верное устроение нашей церковной жизни, жизни во Христе. После закрытия и уничтожения в XX столетии русских монастырей многие их насельники продолжали, живя в миру, принимать верующих.

Беседа первая. Остановка «Матушка»

Епископ Липецкий и Елецкий Никон

– Когда почти все духовенство было сослано в тюрьмы и лагеря, на плечи старцев и стариц легло окормление людей, направление их на духовную стезю. Некоторых из них я знал. Интересно я попал к ним. Я работал на заводе, и каждый отпуск ездил по святым местам: начинал от Троице-Сергиевой лавры, оттуда ехал к блаженной Ксении в Санкт-Петербург, затем – в Пюхтицу, из Пюхтицы – в Вильнюс, в Духов монастырь, из Духова монастыря – в Почаевский мужской монастырь, а оттуда – самолетом на Воронеж. И вот когда я был в Вильнюсе, протоиерей Максимилиан мне и говорит: «А у вас есть матушка, схимница, она ко мне приезжала». Так я услышал про матушку.

В 17 лет у нее отнялись ноги. Она ездила по всем курортным местам, чтобы исцелиться. А потом стала ездить по святым местам. Попала в Вильнюс, в монастырь, останавливалась у отца Максимилиана… Потом стала жить в Тамбовской области. Туда ходил автобус «Грязи – Шумиловка» с остановкой «Матушка». Почти каждый день к ней приезжали 40–50 человек. В основном это были люди, страждущие духовными недугами. Матушка читала Евангелие. У меня есть фотография, где она на улице, сидя в колясочке, раскрывает одно Евангелие, раскрывает другое Евангелие. Люди становятся на коленочки, она кладет Евангелие на головы им и читает. После нескольких таких вычиток люди освобождались от своих недугов.

Однажды у моей сестры заболел грудной сын. Было вот как: мама принесла на холодец голову теленка, ребеночек как на нее взглянул, так сразу с ним случился припадок, пена изо рта пошла. Врачей вызвали, укол сделали, успокоили немножко. Но время от времени припадки повторялись. И сестра попросила меня поехать с ней к матушке. Поехали мы на автобусе, приехали в село Евграфово Тамбовской области. Внизу речушка маленькая протекает, около одного домика много людей. Мы поняли, что здесь и живет всем известная матушка.

– А в каком году это было, владыка?

– Около 1970 года. Мы пришли. Низкая деревенская изба, сени, закоулки, прихожая небольшая, потом комната, где матушка спала. Зашли к матушке: стоит где-то метр шестьдесят или метр семьдесят высоты афонская икона Иверской Божией Матери, в святом уголке множество икон, лампадка. На потолке икона Святой Троицы под стеклом, ангелы. Я и в храме не видел того, что у нее увидел. Подошел, она меня благословила. Взяла Евангелие и почитала над младенцем.

Так первый раз мы приехали к матушке с сестрой, а потом стал я ездить один. Я работал тогда по скользящему графику: четыре дня работаю, два дня выходных. В выходные и приезжал туда, помогал, работал по металлу, по дереву, всего понемножку. С матушкой жили четыре послушницы, и, конечно, мужские руки им были нужны. Матушка меня полюбила и однажды сказала своим послушницам: «Это наш, рода нашего». Я сначала не понял, что за «род». А потом дошло: они же все монахини, и мне, вероятно, быть монахом.

Летом они жили в деревне Шумиловка. Километрах в семидесяти от нее находится станция «Оборона» Тамбовской области, село Мордово. Там и по сей день стоит великолепный храм архангела Михаила. Матушка говорила о нем: «Второй Иерусалим». В нем было много замечательных афонских икон. Его на какое-то время закрывали, а потом открыли. Хотели взорвать, но храм громаднейший – не удалось. Вот матушка и ее послушницы купили старенький домик возле этого храма. Я помогал его восстанавливать. Они жили там летом. По вечерам вместе читали монашеское правило. Вот как-то говорят мне: «Коля, почитай вечерние молитвы». А мне так хотелось петь, и я нараспев стал читать молитвы! Они целый день с народом, всех нужно принять, накормить, уложить – и вдруг я тут начинаю петь! Сестры терпеливо так с ноги на ногу переминались, дождались все же, когда я прочитал до конца. Тогда схимонахиня Ефросинья, она и сейчас жива, говорит: «Коль, ну, дома-то ты можешь так читать. Но мы тебе нигде не советуем так читать. И в храмах ведь читают быстро». После этого, конечно, я так больше не читал.

Епископ Липецкий и Елецкий Никон

Приезжающие занимались кто чем, но молитва всегда была обязательной. И утренние молитвы, и вечерние не опускались. И всегда либо кто-то из приезжих, либо кто-то из матушек читали Псалтирь. Конечно, власть предержащим было тошно от появления какой-то непонятной общины. Приезжали, забирали матушку в милицию, спрашивали: почему принимаешь людей, кто тебе разрешил? Побудет она несколько дней в милиции, потом ее отпускают. И опять тянулись к ней люди.

Постепенно она стала давать мне адреса; допустим, к одной матушке поехать, к другой, в монастырь… При монастыре батюшки были, к батюшкам посылала, в Троице-Сергиеву лавру к игумену Трифону; тот меня знакомил с другими. Помню архимандрита Паисия, он меня в татарский корпус позвал, говорит: «Смотри!» А у него были такие висячие железочки и канареек много. Он – раз! – начал по этим железочкам какую-то мелодию наигрывать. Как канарейки начали петь! «Смотри, я замолчу – и они молчат, заиграю – они начинают петь». Ну, до того мне понравилось!..

Вот так я начал ездить по монастырям по благословению матушки, и она всегда радовалась этому. На производстве я работал восемь лет, и за это время, конечно, многие места посетил. Мне очень нравился Псково-Печерский монастырь, архимандрит Алипий. Это были 1970–1972 годы. Он всегда принимал меня. Любили меня, потому что я физически мог трудиться. Однажды приезжаем в Псково-Печерский монастырь, а крышу ураганом сорвало. Ко мне подходит иеромонах Михаил: «Ты не поможешь?» А я: «С удовольствием!» И все сделали, покрыли крышу. Тогда меня уже стали, как брата, с собой помещать в спальни, на трапезу. Все это произвело на меня такое впечатление… Сравнил я со своим заводом, где меня все время продвигали в парторги, там надо было за всеми ходить, упрашивать или ругать… А здесь все на добровольных началах. Хочешь молиться – помолись, хочешь молиться с огоньком – зайди, помолись так, чтобы потом воздыхания были. Все зависит от твоего настроя.

Когда матушку похоронили, я узнал, что перед смертью она сказала схимнице: «Мария, отведите Николая к отцу Власию». Игумен Власий служил в Бурдино Тербунского района, я там жил около полугода, а потом он сказал мне: «В семинарию нужно поступать». И мы, трое юношей, поехали в семинарию, в Троице-Сергиеву лавру…

– Владыка, Вы ведь учились в Одесской семинарии?

– Получилось вот как. Я пришел на письменный экзамен, тема – обращение апостола Павла на пути в Дамаск. Я знал почти что каждое слово об этом в Евангелии. Но на экзамене у меня отказала шариковая ручка. Начинаю ее расписывать, а студенты возмущаются: не мешай, мол! Вот и получалось где жирно, где блекло. Про такую «писанину» что угодно можно было подумать, ну, мне и поставили «тройку». Остальные экзамены на «отлично», а за этот – «тройка». И вывесили – «не прошел по конкурсу». Такая обида была! Представляете, обида на Бога! Почему Господь не помог? Я же ведь пошел не ради чего-то, а чтобы быть служителем Божиим. Оставил все документы, сел и уехал.

А в Одесской семинарии был недобор, и получилось так, что в отделе кадров Троице-Сергиевой лавры работал брат отца Палладия, секретаря Одесской семинарии, который взял да и отослал туда документы шести человек. К концу сентября приходит вызов: «Вы зачислены в Одесскую духовную семинарию». Одесская духовная семинария – это же на берегу Черного моря, «курорт»! Я приехал туда в начале октября. Оказалось, ректор наш был из Бурдино, сейчас он митрополит Агафангел, а тогда был архимандритом. Приняли, поговорили. Я отучился месяц в первом классе, и меня по моим знаниям перекинули во второй. Так семинарию я окончил за три года…

Беседа вторая. «Не забывай небо!»

Отец Виталий (Сидоренко). Сергиев Посад, 1979 г.

– А когда Вы познакомились со схиархимандритом Виталием?

– После своей неудачи в семинарии я вернулся в Бурдино к отцу Власию, а в это время приехал туда и схиархимандрит Виталий с матушкой Марией. Батюшка был – одна любовь. Возле него постоянно люди. Захожу в храм, он сидит – и все сидят, он рассказывает, наставляет с любовью, все из «Луга духовного», «Цветника», других книг. Я батюшке рассказал все, а он сделал свечу где-то полтора метра высотой и толщиной около десяти сантиметров, поставил ее и весь этот месяц молился, чтобы меня определили в семинарию. Как раз я у них был, когда мне домой, в Липецк, пришел вызов в Одесскую семинарию. Отец приехал, говорит: «В семинарию нужно ехать, зачислили». О, радости столько было!

Всегда студенты из Троице-Сергиевой лавры завидовали одесским семинаристам, говорили, что те «живут на курорте». Целых четыре года «на курорте»… Батюшка посадил меня в самолет, тогда был рейс Бурдино–Липецк на «кукурзнике», бежит за самолетом, кричит что-то, показывает вверх, мол, не забывай небо!

Затем, уже после семинарии, мы очень часто стали встречаться с отцом Виталием и владыкой Зиновием (Мажугой). Они жили в Тбилиси возле храма Александра Невского. Владыка Зиновий служил в нем, а отец Виталий жил рядом, в квартире на третьем этаже. Однажды приходим – батюшки нет. А они всегда закрывали его на ключ, чтобы он никуда не ушел. Выходим на балкон. Напротив балкона деревья растут. Глянули – веточка сломана. И мы догадались: с балкона он перепрыгнул на это дерево, сломав веточку, и так спустился. Какое-то время спустя стук в дверь: открываем – батюшка идет. Он когда ходил, то в карманах его подрясника лежало много конфет, могучие были такие карманы. Кого увидит – сразу даст конфету. Потом он жил в Дидубе, на окраине Тбилиси. От метро дойдет до храма – и носки отдаст. Все желали от него что-то получить.

У него такая была любовь к людям! Он всех жалел, всех принимал, всем в ножки кланялся. Где бы вы нашли такого подвижника, который бы целовал ноги у людей?! А он целовал всем. Вот такой пример. Я приехал, привез с собой матушек. И вот матушки сидят на диване, а ноги у них босые. И он всем им ноги целовать стал. Они в смущении ноги убирают. А я уже был иеромонахом, показал им – не нужно сопротивляться. А потом одна из матушек сказала, что, когда вошла в домик, у нее очень сильно начало крутить ноги, с ломотой, судорогами. И со всеми заодно отец Виталий и к ее ногам прикоснулся, после этого – все прошло. Старцы – они мудрые: всем поцеловал и того, кого нужно, исцелил. Когда я приезжал, отец Виталий тоже приносил тазик, блюдо с водой, мыло, говорил: «Садись». Я сажусь, а он начинает мыть мне ноги. Я ему: «Батюшка, что Вы делаете! Давайте я Вам ножки помою». А он: «Ты неси послушание, слушайся». Ну что делать, мыл мне ноги. Представляете, какая любовь в нем была ко всем?!

У отца Виталия было пять болезней: язва желудка, белая грыжа… А умер от почки, у него выболела одна почка, а он никому ничего не говорил, никто и не знал. Боли были такие, что он катался от них по тахте. Но скрывал свою боль от людей. А люди к нему со своей болью: батюшка, помолитесь, у меня вот то-то и то-то, у дочки, у сына…

Однажды он «круиз» делал по областям Липецкой, Воронежской, Тамбовской, Ростовской. Приехал в Воронеж, зашел к монахине Серафиме, это отца Власия сестра. Она жила в частном домике на месте, где раньше был женский монастырь. На пороге увидел неполную кастрюльку щей, уже прокисших. В баночке – заплесневелое варенье, рядом начатая бутылка кефира. И он говорит: «Я все слил в миску и все съел. И знаешь, отец, у меня внутри как сноп игл вонзился». Я понимаю, какие тяжкие были у него боли и как трудно ему было их скрывать! А он от всех скрывал. Это был человек адамантовой воли!

Когда ему сказали: «Не ходи в поселок, тебя там убьют!», то он решил, что на все воля Божия и пошел. В него стреляли – большущий бородатый детина. Батюшка рассказывал, что потом встретил его в магазине и купил ему килограмм конфет. Тот стал батюшке лучшим другом. Этим людям просто давали приказ убирать монахов, и они потихонечку их убирали. Иеродиакона Исаакия просто сбросили в пропасть. Тогда и было благословение спуститься с гор в Тбилиси.

Затем отцу Виталию пришлось уехать в Москву и делать операцию. Когда желудок разрезали, убрали язву, зашили – прорвалось, снова пришлось разрезать и зашивать – и снова все прорвалось. Плоть была гнилая, понимаете? Когда в третий раз сшили – тогда уже зашитое удержалось, но желудок остался крохотный. Батюшка говорил, что ему являлись мученик Феодор Стратилат и великомученица Ирина и накрыли его мантией. После операции он жил на квартире у ныне покойного архимандрита Иннокентия (Просвирнина). Мы приезжали его навестить: все его косточки на свет виднелись, как в налитом яблоке. И все равно он не унывал и встречал нас радостно. В больнице он ухаживал за всеми. «Медсестрам ведь трудно, – говорил он, – работы много, простыни окровавленные». Он помогал заменять их. Батюшке приносили много фруктов, которыми он всех угощал. На него смотрели с удивлением: «Ну что за человек, что за человек…» И это действительно был не человек, а ангел!

Батюшка изнемогал после операции. Его спасала мать Мария, покойная схиигумения Серафима. Допускали одних священников. Как же остальные ругали мать Марию! Они не понимали, что она помогала батюшке выжить. И однажды некие «матушки» наняли милиционера, сказав, что в этом доме их брат, сбежавший из психбольницы. Они знали, что мать Мария в храме, забрали отца Виталия и увезли. Мать Мария возвращается: «Где отец Виталий?» – «А его милиция забрала!» – «Какая милиция?! Кто разрешил?» Сразу позвонили Святейшему патриарху Илие, розыск объявили по всему Тбилиси! «А мы, – рассказывает отец Виталий, – сидим. Они двое сидят, и я, третий, с ними. Они молчат, и я молчу. И уже к вечеру, когда стало темнеть, я им говорю: “Рабы Божии, отвезите меня туда, откуда взяли, а то большая будет беда”». Они-то думали, что батюшка будет их наставлять, ублажать, а батюшка понимал, что они плохо поступили и без благословения Святейшего. Отвезли его на место, и он скрыл этих «матушек», иначе им бы попало! А главное, милиционер-то думал, что батюшка «сбежал из психбольницы», он его бил и руками, и ногами!..

Документов у батюшки не было. Только потом уже по благословению владыки Зиновия ему сделали паспорт, рукоположили его, и он стал служить. А до этого странничал, ходил из селения в селение, однажды всю зиму жил в подполье. И молился. Схимонахини А. и В. сейчас находятся в Новоспасском мужском монастыре у владыки Алексия (Фролова), вот у них под полом он и жил. «Иду, – говорит, – стоят милиционеры на пятачке, дежурят. А я прошел через речку, подрясник весь мокрый и пыль дорожная… Иду, как в колоколе, в этом подряснике. И милиционер на меня смотрит пристально: кто ж это идет? Я поближе к нему подошел, земной поклон сделал, он повернулся и пошел дальше. Хорошо! А то, бывает, берут меня, “коняшку” свою подгонят (он “коняшкой” машину милицейскую называл), “погладят”, хорошо “погладят”… Иной раз отпускали, а то и побываю у них несколько дней». Батюшка рассказывал: забрали как-то отца Андроника (Лукаша), участковый стал писать рапорт. Писал-писал – ошибся, бросил лист в корзинку. Взял чистый лист – опять пишет. А отец Андроник сидит и Иисусову молитву читает. Милиционер опять ошибся, третью бумажку пришлось брать, снова ошибся! Взял отца Андроника за шиворот, как даст ему в спину: «Иди отсюда, старый хрыч!»

Батюшка не просто так рассказывал о подобных ситуациях, а чтобы мы знали, как себя в таких случаях вести, что нужно делать: много не говорить, а быть с Богом, молиться.

Батюшка хотел, чтобы все-все молились Иисусовой молитвой, тянули четки. И вот однажды служим, владыка Зиновий и мы… Я почти каждый месяц двадцать лет ездил туда. Служим, я стою, расслабился, воспоминания какие-то появились. Батюшка напротив меня стоит, строго так на меня посмотрел, я сразу вздрогнул, начал читать Иисусову молитву. По нашему виду он понимал, что мы лентяи.

Однажды мы смотрим телевизор, уж не помню, что там шло. Так, как батюшка, я сидеть не мог. Он сидел по-татарски, ноги крючочком. Я попробовал посидеть – и так болит, и так болит. Он сидит, смотрит телевизор, четки тянет. По телевизору всякие картины – и страдания, и убийства. Я на батюшку смотрю одним глазом. Мне телевизор-то неинтересен был, интереснее было смотреть, как батюшка реагирует на то, что там показывают. И я понял, что он смотрел на телевизор и ничего там не видел. Читал Иисусову молитву и всё. А когда была война Америки с Вьетнамом, передавали как-то в очередной раз о погибших, сказали, что погибли 177 вьетнамцев. Он тогда встал, пошел, свечку взял длинную такую, поставил свечку, три поклона сделал. Я ему говорю: «Батюшка, за кого свечки-то?» – «А вот там погибли…»

Когда я был духовником в Акатовом монастыре в Воронеже, мне принесли бумажку. Были на ней протестанты, президенты – американский и польский, еще кто-то был, я особо не разбирался: «Отец Никон, помолитесь». Я как глянул… Нам и в семинарии, и в академии говорили, о ком мы можем молиться, а о ком нет. Хотя, допустим, Иоанн Кронштадтский молился и за католиков, и за протестантов и исцелял их… Я говорю: «Хорошо». Прошло какое-то время, взял я эту бумажку и поехал к батюшке. Показываю ему: «Батюшка, можно за таких молиться?» – «Так Господь сказал: за врагов ваших молитесь! Можно. Ну, если ты не хочешь, давай я помолюсь». – «Ладно, батюшка, я сам попоминаю».

У батюшки не было разделения свой-чужой, ему все было Божие, все люди – создания Божии, и поэтому он старался за всех молиться. У него списочек был, двойной лист из обыкновенной тетради в клеточку, написано, допустим, «Мария». И цифры много раз исправлены, написано иной раз уже сто с лишним: «Мария», «Мария», «Мария»… И так дальше – «Иван», «Николай», и везде цифры исправлены.

Когда он совершал проскомидию, то оставался ночевать в Александро-Невском храме. С вечера обходил иконочки, так делал и схиархимандрит Андроник. Приложится ко всем иконочкам, потом шел к жертвеннику и вынимал частички. Частички получались размером с манную крупинку. И такая гора получалась, что те, кто с ним служил из белого духовенства, жаловались: «Владыка Зиновий! Ну что же Виталий опять?.. Они же недействительны!» А владыка: «Вы что, сомневаетесь в благодати Божией?» И им нечего было сказать. Такие были моменты, что батюшка говорил: «Меня сегодня чуть копьем не закололи». Батюшки, свои же. Такое было страшное на него раздражение из-за того, что он много, очень много молился. Он много поминал. Когда исповедовал меня, других, над головой читал целый список своих духовных чад, разрешая их от грехов. Это в практике здесь нигде не заведено; может быть, в горах где-то и было. Но если он это делал, то грехи снимались с тех, кто был его чадами. Почему я в этом уверен? Я знаю, что он был великий прозорливец, великий молитвенник. Я спал с ним рядом, вот он здесь, а я рядом сплю. Ночью перевернусь, гляну – его нету. Он всю ночь молился и днем никогда не ложился.

Когда Брежнев приезжал в Тбилиси, то проезжал из Тбилиси в аэропорт по нашей улице. Мы стояли на балконе. Батюшка благословил всю кавалькаду. Потом зашли в комнату, и он говорит: «А вы за царя молитесь?» Мы в недоумении: «Что за царь?» – «Ну, за своего царя вы молитесь? Кто из вас записал царя к себе в поминание?» Молчим, потом: «Да нет, батюшка… А какой царь?» – «Да вот поехал царь!» И действительно, он молился за всех, а мы… О, этот такой-то, этот работник КГБ, считали, что вот этот правитель уйдет, другой придет, нам лучше жить будет. А батюшка всегда говорил: «Молитесь, не ждите».

К батюшке приезжали из грузинского ЦК партии. Наверное, договаривались заранее. Нам говорили: «Вы сидите потихонечку, сейчас придет большой человек». Приходил к батюшке, о чем они там говорили – не знаю, мать Мария немножко приоткрывала: у него очень большие трудности на работе, вот он и приехал просить у батюшки молитв.

В Дидубе был громадный завод. Начальник охраны завода был батюшкин сосед. Батюшка жил с ним в дружбе. Кричит: «Вано, иди сюда!» Заборчик низенький, не то, что сейчас – трехметровые. Тот подходит, батюшка ему: «На!» – угощает фруктами или чем-то еще, что мы из России привезем. С другой стороны жил человек, который занимался мебелью, у него постоянно визжала пила, рубанок… А батюшка говорил: «Вот раб Божий! Отнесите ему!» И этому человеку тоже несли гостинцы.

Есть такой схимонах Симон из нашей Липецкой области, убогий Серафимушка. Отец Таврион (Батозский) его в мантию постриг, в схиму не знаю уж кто. И когда он приехал на наш приход, где я был четырнадцать лет, то сказал моей ровеснице, что тот, кто был в пионерах, в комсомоле – не спасется. Я еду к батюшке, рассказываю так и так. А батюшка: «Вот раб Божий, вот раб Божий! У Бога всего много, поэтому все спасутся, кто желает спасаться». Он его не осудил. А женщина эта сейчас уже монахиня в Акатовом монастыре. Ну, мало ли, кем мы были, правильно? Не начало дорого – конец.

Все благословлялось. Что-то готовят на кухне, кричат: «Батюшка, благословите картошку чистить!» – «Бог благословит!» – «Батюшка, благословите капусту резать!» – «Бог благословит!» – «Батюшка, благословите борщ на плиту поставить!» – «Бог благословит!» Кто-то благословение не возьмет, готовят там сами, потом приходят, а батюшка спросит: «А ты благословение брала крупу засыпать?» – «Ой, батюшка, забыла, прости, батюшка». И он начинает отчитывать: «Почему? Сколько раз я вам говорил: везде нужно брать благословение. Если батюшки нет, возьмите благословение у папы с мамой, оно такое же, как и батюшкино». Чтобы кругом было Божие благословение, чтобы везде была благодать, не было бы места для лукавых духов, а везде был бы Господь.

Вы понимаете, если я читаю книгу духовную, то насыщаюсь духовной благодатью этой книги; если я читаю книгу светскую, то насыщаюсь светским духом этой книги. Так и там. У него там много не проживешь, трудно! Не физически, а духовно трудно. Мы приезжали, поживем несколько дней и просим: «Батюшка, благословите, нужно на службу ехать»… Искали причину. Поэтому я понимаю изречение: «Если сатану поместить в рай, он там и секунды не сможет пробыть». Так и мы…

Батюшка все видел. Он говорил: «Я вижу, как мои чада живут. Мне сами свечки подсказывают. Смотришь: одна свечка закоптила, другая стала наклоняться, падать, третья нагрелась… А кто хорошо живет – стоит свечка прямо, горит ровным огоньком, там, чувствуется, идет молитва».

– Владыка, часто нам, православным людям, приходится – и порой так справедливо! – слышать от людей нецерковных горькие упреки в том, что мы настоящими христианами не являемся. Вам приходилось встречаться с настоящими христианами. Какой он, настоящий христианин?

– Настоящий христианин тот, кто своей жизнью претворяет любовь вокруг. Он как свечка горит, и от него люди зажигают свой огонек, а его свечка не умаляется. И вот эта любовь, которую он растворяет в ближних, наполняет их, давая им желание тоже любить, желание внести какой-то вклад в жизнь нашего общества, чтобы оно жило радостью, а не скорбью. Батюшка Виталий никогда не находил скорбь в том, что нечего одеть, нечего покушать, он всегда был в радости. Сегодня нет – завтра Господь пошлет. Сейчас многие укоряют: ах, он верующий, а ведет себя хуже неверующего. Возможно, мы действительно частично потеряли лицо христианина.

Идет женщина. Батюшка говорит: «Вот монашка пошла». – «Батюшка, а как ты узнал?» – «А на ней печать монашества». Вот этой печати христианина у нас сейчас нет, она стерлась нашим нежеланием спасаться. Преподобный Серафим говорил: «Если бы было желание спасаться – спасались бы». А мы во многом живем поверхностной жизнью христианина. Почитаем молитвы кое-как – и как будто бы, слава Богу, исполнили правило. А в действительности правило так и осталось неисполненным. Мало кто желает принуждать себя к спасению. А нужно принуждать. Ведь батюшка же принуждал себя, и все знал, все видел. И его молитвами мы сейчас живы.

Сердечно благодарю за помощь в подготовке материала игумению Алексиево-Акатова монастыря в Воронеже матушку Варвару и Елену Александровну Смирнову.