«Моя задача – сохранить в памяти образ нашей святой Родины»

Василий Куракса – чрезвычайно одаренный современный русский художник. Мы поговорили с ним о его творчестве, жизни и вере.

Василий Куракса

«Для меня центральное место занимает Русь Православная, церковная, храмовая»

– В вашем творчестве большое место занимают маленькие русские города – Суздаль, Ростов Великий и другие. Чем они вам интересны, и что вы в них видите?

– Я вижу в них в первую очередь образ нашей Родины. Вообще, в моих планах сделать картины, посвященные как можно большему количеству небольших старых русских городов. Это и Вологда, и Углич, и Ярославль, и всё «Золотое кольцо». То, что я уже успел сделать, – это Ростов Великий, кое-что по Суздалю, а также по Москве, по Нижнему Новгороду и т.д.

Правда, я никогда целенаправленно не путешествовал – вот сейчас поеду в такой-то город и напишу его. Просто идет постоянное наблюдение. Да, хорошо, что сегодня есть Интернет: можно – раз, набрал в поисковике город – и уже представляешь, какой он. Но у меня тема – даже не то чтобы специально русская провинция, старые русские города. Для меня центральное место занимает Русь Православная, церковная, храмовая. Если мы посмотрим на старые русские города, очень часто в центре будет кремль и какой-то главный большой храм. Это образ нашей тысячелетней Родины. Он до сих пор сохранился в некоторых местах.

Но это всё уже уходит, перестраивается, переламывается. Красивые места стараются отбить и построить там коттеджи или особняки. И моя задача – именно показать в картинах те старые, более-менее еще нетронутые уголочки, чтобы сохранить их в нашей памяти, и в первую очередь – образ нашей святой Родины.

– Интересно, вы сказали, что в Интернете можно буквально на счет раз-два получить представление о городе. А зачем тогда вообще художники? Как вы думаете, что вы показываете в картинах, что не увидишь по Интернету?

– Дух города. В Интернете его не передать.

– Что такое дух города?

– Его надо прочувствовать. Если почувствовал его, ощутил на себе, понял всем своим нутром, какой он, – тогда да, картина может получиться.

Василий Куракса. Дом в Сусанино, 2018

Я не спорю, что есть, конечно, хорошие фотографы, которые тоже могут почувствовать дух места и сделать хорошую фотографию. Это отдельная история, мы сейчас не об этом. Но провокационность вашего вопроса вот в чем: сегодня мы можем войти в Интернет и понять, что нас ждет в данном городе, хотя сами ни разу там не были. Но всё равно, когда приезжаешь на место, ты видишь и чувствуешь его по-другому. Фотография никогда не передаст этого. Здесь все работает больше на чувствах, на ощущениях.

– Какие темы еще вас очень трогают, кроме небольших русских городов? Что еще вас по-хорошему задевает и интересует?

– В принципе, я пейзажист, и меня интересует и задевает очень многое. Вчера, например, я стоял и рисовал иван-чай в поле. Мне нравится каждая березка, каждая речушка. Каждая из них по-своему хороша.

Мне нравится каждая березка, каждая речушка

Еще мне очень интересна история, исторические события нашего времени. В принципе, я с удовольствием писал бы и исторические картины.

– Какие события в русской истории вам особенно интересны?

– Если взять жития святых, на их основе столько всего можно сделать. Сергий Радонежский, например, – много уже написано разными художниками. Тема, казалось бы, в принципе раскрыта. Но если покопаться, там столько всего можно сделать – более образно, более глубоко. Например, попытаться написать какую-то внутреннюю жизнь того времени.

Приезжаешь в каждый город, заходишь в храм – там свои святые. Начинаешь читать их жития – столько историй! Ходишь по этим уголкам и уже по-другому на них смотришь. Представляешь, как они жили и что вообще происходило в то время. Кто был царь, какие были бояре, какая промышленность и как она развивалась, какие были крестьяне и т.д. И тогда всё вместе собирается и складывается в какой-то отдельный образ. И уже можно целую серию картин писать по истории. Но это очень сложная работа. Если туда попытаться вникнуть, окунуться, то оттуда уже не вынырнешь. Поэтому я больше занимаюсь все-таки современными пейзажами с элементами истории, и поскольку я учился в пейзажной мастерской, стараюсь не лезть в не свое.

«Глазунов подошёл к одной из моих работ и сказал, что её в пиццерии хорошо повесить»

Илья Глазунов и супруги Кураксы

– Вы не могли бы рассказать немного о себе и о своем творческом пути? Как вы формировались как художник, что на вас особенно повлияло?

– Я родился на Украине. Родители увезли меня с братом, когда прогремел взрыв на Чернобыльской АЭС, в 1986-м году. Мы жили прямо в Припяти, в Чернобыле, нас эвакуировали на третий день. После эвакуации мы поехали к маминым родителям в Брянск. Мы прожили с братом две недели в каких-то пионерских лагерях, а потом нас всех отправили подальше от зоны. После этих двух недель мы уже поняли, что не вернёмся в Припять.

В Брянске мой брат начал ходить в школу, я был тогда ещё совсем маленьким. Потом нам дали квартиру в городе, отец её получил как ликвидатор. До десятого класса я не понимал, куда я пойду учиться. Родители хотели, чтобы я пошёл в технический ВУЗ. Про художественную жизнь и деятельность они думали, что это хобби, что этому не учат. Но я, будучи уже десятиклассником, пошёл в художественную школу. Отучившись там год, я поступил в художественное училище. И, отучившись в нём уже три года, я поступил в Москву, в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова.

Причем получилось так, что в училище я пришел из художественной школы, в ней не доучившись. В училище я поэтому пришел очень слабым. Ведь люди поступали туда после пятилетнего обучения. Через три года я поступил в академию, тоже не доучившись в училище, и мне всё время приходилось догонять моих товарищей по учебе. Процесс обучения был очень сложный. Очень многих, кто не справлялся, исключали. Где-то год-два я догонял своих товарищей по учебе.

На третьем курсе мы выбирали мастерские: портретную, историческую¸ пейзажную. Я выбрал последнюю. Мы начали много ездить, путешествовать по разным городам. Начали рождаться образы, мысли, что надо и чего я хочу в жизни. В том числе начал формироваться и мой интерес к образу старинного русского города.

– Образ того, каков он именно сейчас? Или в принципе?

– Большие картины с широко раскрытой темой конкретного места – их можно по пальцам пересчитать. Речь идёт о том, что передать дух города в работе, причём не только дух города современного, но с элементами истории.

Этот образ есть, он в принципе един, хотя, может быть, чуть меняется в ту или иную сторону. Можно сравнять холмы, затопить полгорода. Но образ всё равно будет храниться. А что держит, что является стержнем, сердцем этого города? – Как раз кремли и православные храмы. Например, город Юрьев-Польский, я считаю, совершенно недооценённый. Его надо взять и привести в порядок, как привели в порядок Суздаль. Чем он менее достоин? Красивейший русский город со своей большой историей.

Василий Куракса. Карельские дома, 2006

– Вы побывали во многих местах. Где вы были, и что произвело на вас наибольшее впечатление?

Ты видишь настоящую, реальную жизнь, где человек живёт в гармонии с природой

– Прежде всего, это Карелия, Кольский полуостров, наш север. Это поразительные места. Там оказываешься наедине с собой и с природой. Ничего не мешает, не отвлекает. Ты видишь настоящую, реальную жизнь, где человек живёт в гармонии с природой. Хоть там есть свои минусы: у людей нет работы, многие спиваются. Но кто хочет и может, трудится и живёт нормально. Ходят на охоту, рыбалку. Рабочий день распределён так, что у них практически нет свободного времени. Человек трудится на земле, и она его кормит.

Также очень интересен Крым, например, древний Херсонес. Очень понравился Санкт-Петербург. Там соприкосновение с нашей царской Россией, с хорошо сохранившимися старинными особняками, где можно погулять, прочувствовать историю. Удивительные места, когда едешь на север по дороге: Вологда, Ферапонтов и Кирилло-Белозерский монастыри.

В Кирове, это бывшая Вятка, меня поразило множество местных частных предприятий, которые делают свою продукцию, настоящую и вкусную. И я не могу понять, почему этого нет в Москве, почему здесь не продают то, что мы пробовали там? Нам всё завозят откуда-то из-за границы, а там шикарные настоящие продукты: что ни возьмёшь — всё натуральное. Это город Киров. И у них там пашут поля, сеют рожь, подсолнухи, кукурузу, горох. Я зашёл на гороховое поле, сразу вспомнил детство, провёл там полтора часа. Работают комбайны, ездит техника. Вот что меня поразило: дальше на север, в Сибири, всё ещё сохраняется культура работы на земле. А в центральной части России народ уже разучился: есть только работа, бизнес, магазин, театр, кино, работа. Люди уже не хотят работать на своей земле.

Василий Куракса. Юрьевец на Волге

– Возвращаясь к вашей истории, когда вы начали писать картины, связанные с историей России и Православием? Это было с самого начала или происходило само собой и постепенно?

– Всё происходило само собой. В 2007-м году, когда я написал первую картину «Юрьевец-на-Волге», я понял, что это моя тема. Нужно её дальше развивать и продолжать. И опять же, все мои учителя – Павел Рыженко, Илья Сергеевич Глазунов, Александр Павлович Афонин и многие другие – говорили: смотри, есть вещи, которые у тебя неплохо получились. Это нужно закрепить. А как? Написать что-то новое, чтобы оно не было хуже, а наоборот, лучше. Но надо делать так, чтобы картины даже близко не были похожи друг на друга.

– Вы имеете в виду создание своего стиля?

– Здесь не собственно стиль или техническое исполнение имеется в виду. Работы должны всегда друг от друга сильно отличаться. Чтобы не было так: листаешь художника и видишь почти одно и то же. Всё пестрит, но всё одинаково. Да, мастер хорошо в этом себя проявил, но только в этом. Задача – не зациклиться и не замылить взгляд. Поэтому бывает так, что хочется написать картину. Начинаешь прокручивать в голове. Но она будет похожа на ту, если её сделаю.

– На свою прежнюю?

– Да, будет что-то близкое. И уже сознательно отказываешься от этого варианта и начинаешь думать над чем-то другим.

Василий Куракса. Утро в Венеции, 2013

Я честно скажу, что некоторые картины из зарубежной жизни писал не вживую, по фотографии. Например, этюды в Венеции. И мне всё нравилось, всё было здорово. Но я понимал, что это не моё. На этом можно заработать денег, продать кому-то интерьерный пейзаж. Как-то лично Глазунов подошёл к одной из моих работ и сказал, что её в пиццерии хорошо повесить. И что дальше? А ведь он был прав. Для нас это пейзажик, который висит в закусочной, в ресторанчике, не более того. Он красивый, с архитектурой. Но душа лежит к нашему, русскому, настоящему.

Мы по Италии написали много вещей. Они хорошо продаются, нравятся людям, которые, уехав из деревни, обрели достаток в жизни и очень боятся туда вернуться. Им не нужна развалюха, им подавай итальянские красоты.

– А вас почему привлекают такие пейзажи? Наши, как вы говорите, развалюхи?

– Это наша страна. Мы приезжаем в деревню, начинаем рисовать старый дом. Он покосился, где-то подразвалился. Мимо идут деревенские прохожие, идут и спрашивают: зачем вы этот разваленный дом рисуете? Посмотрите, там новый коттедж построили красивый. Вы что, хотите нашу деревню опозорить? Как им объяснить? В их сознании позорят их край. Но разве я должен пластиковый коттедж с ровным забором и выкошенным газоном рисовать?

– Это неинтересно?

– Не то чтобы неинтересно. Можно. Но мы всё-таки последователи старой русской традиционной школы, ученики выдающихся мастеров Третьяковской галереи. Мы весь период обучения ходили и смотрели на них. И там формировалось наше художественное мировоззрение. Хочется правду показывать, не врать. Что приходит из Европы, это всё не наше, понимаете? Вот все железные заборы поставили, в пластик зашили старинные дома. Это ужасно, я считаю. Красоты уже нет. Так, квадраты обычные.

Хотя у меня есть, например, и современные пейзажи с Москва-сити.

– И как вам Москва-сити: красиво или нет?

Современный пейзаж с мерседесами и девочками в коротких юбках – это неинтересно

– Пришлось и этому посвятить кусочек души. Я писал серию «Старые московские вокзалы». Киевский вокзал, а через речку – Москва-сити. Современная архитектура, без этого никуда. Но современный пейзаж с мерседесами и девочками в коротких юбках – мне это неинтересно. Почему я должен это писать? Меня это не привлекает.

Я работаю для человека: его души, сознания. Человек каждый день это и так видит в пределах МКАДа, а за МКАД почти не выезжает. Я ему привезу пейзаж и покажу, что за МКАДом вот так. Не только мерседесы и короткие юбки, а вот ещё люпины цветут, птички летают, храмы красивые стоят. Человек, соскучившийся по настоящему и живому, воспринимает это с большим удовольствием.

Работа Василия Куракса – В ваших картинах большое место занимает религиозная тематика. Как вы пришли в Церковь?

– Я думаю, в Церковь меня привела моя бабушка. Благодаря ей родители крестили меня в храме недалеко от Припяти, которого уже нет. Он был деревянным, и когда мы приезжали к бабушке на летние каникулы, она всегда нас водила в этот храм. Она пекла просфоры, пела, работала в храме. У меня в памяти – общение с батюшкой, первое Причастие, звон колоколов. Всё благодаря бабушке. Родители тоже нас водили в церковь уже в школьные годы. Но я думаю, это больше от бабушки: она за нас молилась.

Также моя тётя, родная сестра папы, работала в Киево-Печерской лавре. В детстве мы видели, как они утром встают и молятся, вечером ложатся спать и тоже молятся. Кстати, совсем недавно бабушка Анна скончалась на 93-м году жизни, и её похоронили прямо на территории храма под Киевом, где она работала последние годы жизни.

Однако должен признаться, что в годы учебы, в юношеские годы, я воцерковлённым человеком не был. Возвращение в Церковь началось позже. Я всегда рисовал храмы. А каждый храм в каждом городе особенный. Там он высокий, здесь – как бы разнёсся в стороны. Здесь купола такого вида, там – другого. Когда мы приезжали в какой-нибудь город, первым делом бежали в центр и смотрели, какой здесь храм, и только после этого начинали смотреть остальное.

«Представьте, что во времена Репина кто-нибудь бы привёз ‟Чёрный квадрат” в деревню»

Работа Василия Куракса

– У меня такой вопрос. Что, на ваш взгляд, из себя представляет современный художественный мир? Как вы относитесь к постмодернизму, и какое место в современном художественном мире занимает то направление, которого вы придерживаетесь?

– Повторюсь, у нас классический путь. Мы продолжатели школы реализма. Мы придерживаемся традиционной Московской художественной школы, которую заканчивали Саврасов, Левитан, Коровин. Они являются нашими первыми учителями.

То, что сейчас есть большое разделение в художественном мире, – я с этим согласен полностью. Появляются совершенно дикие для меня вещи в искусстве, и их поддерживают. Например, искусство, которое ломает сознание людей: эротические и порнографические вещи. Авангард, абстракция – я не понимаю их и не признаю.

– А, скажем, Пикассо или Матисс?

– Пикассо, Матисс не совсем подходят под эти понятия. Они – художники. Они самовыразились в своё время по-своему. Но в целом авангард – это то, что пришло в Россию, что изначально было ей чуждо, чуждо русскому человеку. Представьте, во времена Репина кто-нибудь привёз «Чёрный квадрат» в деревню. Или что-то в этом духе – пару треугольников или квадратов привезли в деревню крестьянам показать на пароходе. Они даже к художникам-реалистам относились с большой осторожностью. Когда Репин сидел и писал этюд на Волге, а вокруг него крутились детишки, мама им кричала: отойдите от него, в нём бесы. А здесь реальную бесовщину привезли и показали.

Чёрный квадрат в «красном углу» выставки «0,10». 1915 г.

– А вы считаете «Чёрный квадрат» бесовщиной?

– Считаю, что да. А что в нём? Он повесил её на первой выставке, как икону, как шедевр небывалого масштаба.

Я на самом деле к Малевичу прекрасно отношусь. У него есть замечательные учебные вещи. Но что с ним случилось? Не было раньше чёрного квадрата в искусстве. Есть такое понятие – «вентиляторная живопись». Это когда ставишь белый холст, пускаешь воздух из вентилятора и льёшь краску. Она будет разлетаться. Или медведь лапами походил по холсту. Всё, мишка нарисовал картину. Но это всё дешево и бездарно, и никому, по идее, не нужно.

– Почему тогда это стало спросом пользоваться, в чём причина?

– Вы же знаете, как всё сейчас устроено. Есть хороший художник, но о нём никто не знает, никто про него не слышал. А есть художник недоученный, который практически ничего не умеет. Но у него есть знакомые, которые могут создать бренд, раскрутить его и пропиарить. Продать можно что угодно. У нас ребята на Арбате продавали иностранцам простые кирпичи. – «А что это за кирпич?» – «А из Кремлёвской стены». – «А можно купить?» – «Да, сто баксов».

Можно что угодно наврать, навешать лапши на уши людям. И народ поведётся и будет покупать. Это тоже война добра со злом, в художественном мире она тоже идет. Есть целые премии, например, Кандинского. Идёшь в ЦДХ – на ее вручении ни одного человека! Для кого это было сделано? Люди не идут, им это не нужно и неинтересно.

– Вы, когда пишете картины, ставите цель, чтобы они еще и воспитывали зрителей?

– Конечно, я же не для себя их делаю. Я хочу, чтобы человек смотрел на картину, и у него пробуждались настоящие чувства. Чтобы грязь, омрачившая душу, слетала с неё. Со временем отпадает всё неестественное, ненатуральное, искусственное, и пелена с глаз у людей, и окаменелость, и ожесточение. Когда человек смотрит на что-то нормальное, естественное и живое, у него пробуждаются иные, подлинные чувства. Он их помнит, они у него заложены внутри, в душе. Я считаю, что живопись должна быть позитивной, и сам стремлюсь к этому.

Когда человек смотрит на что-то естественное и живое, у него пробуждаются подлинные чувства

– Что значит «позитивной»?

– Это значит – живопись, которая несёт положительные чувства.

– Ну, вот вы рисуете, условно говоря, старые развалюхи, уходящие деревни. Это позитивная живопись?

– Да, это позитивная живопись. Она может разозлить только помрачённого человека. Посмотрите, например, этот пейзаж на Волге. Какие у вас возникают чувства: отрицательные или положительные?

– Положительные, потому что это всё устойчиво, самодостаточно.

– А ведь там полгорода затопили.

Василий Куракса. Вороньё

– А вот ваша картина «Вороньё»?

– Да, она отрицательная, к сожалению. Но здесь какой смысл вы видите? Мне интересно.

– Уходящая деревня.

– А вот это вороньё налетевшее, что вы под ним понимаете? Каждый видит по-своему. Кто-то увидел в чёрном воронье, налетевшем на нашу Россию, тех, кто её сегодня просто оккупировал. Деревня уходящая – она развалена, разрушена, никому не нужна с её покосившимися заборами. Когда я писал эту картину, я даже сам её не понимал. Когда её видели старики и художники уходящего поколения, они начали подсказывать. И в дальнейшем я уже потом сам стал понимать окончательно, что я делаю. Уходящая деревня, а эти вороны — это пусть каждый по-своему понимает, что именно налетело и с каких сторон, понимаете? А пейзаж сохранился: наше светлое небо с облаками, речушки, холмы, деревья.

Уходит деревня, она уничтожена и разрушена. Было сделано всё, чтобы человек ушёл из деревни, поехал в город, жил материальными ценностями. Чтобы он больше никогда не трудился на своей земле и не рожал по 8–9 детей, как раньше, и чтобы его дети тоже не остались на этой земле.

Настоящий художник должен постоянно работать

Художник Василий Куракса за работой

– А кто такой вообще художник, с вашей точки зрения?

– Художник – это режиссёр. Написание картины – это словно съёмка большого фильма. То есть художник закладывает в картину те чувства, которые хочет, чтобы увидел зритель. Вот старые мастера, например. Они могли управлять зрительским глазом. Сделать так, что вы подойдёте к этой картине, сперва посмотрите сюда, потом туда, потом туда, и только потом вы увидите её в целом и поймёте, о чём она.

Мы показываем зрителю то, что хотим показать, и, если зритель это чувствует, значит, мы успешно написали картину.

– Жизнь художника – она вообще какая? Некоторые говорят, что это какая-то богема: вино, неупорядоченная жизнь и т.д. Или это регулярный труд и налаженный быт?

– Я считаю, что настоящий художник должен постоянно работать, регулярно. Вот мы недавно отдыхали 15 дней – и привезли из отпуска 15 работ.

– Мы – это кто?

– Я и моя семья. Моя супруга тоже художница. И мы без перерыва на отдыхе работали. Не было ни дня, чтобы мы что-то не написали.

Работа Василия Куракса

Художник должен оставаться свободным, не быть в рабстве у жизненных, бытовых страстей

Художник также должен оставаться свободным, не быть в рабстве у каких-то жизненных, бытовых страстей. Это очень важно. Если вы начинаете на кого-то работать, или вас заинтересовали деньгами – вы потеряли свободу, уже не можете свободно мыслить.

– А кто и какими деньгами может заинтересовать художника и сбить его с его призвания?

– Смотрите, у нас в Академии с нашего курса выпускалось около 20 человек, работать из них в качестве художников осталось только 3–4 человека. Остальные – кто на росписях коттеджей, кто ещё где. Это всё понятно, потому что нужно как-то содержать семью. Иначе ты официально безработный, но при этом пашешь, словно лошадь. Мне даже интересно: когда примут закон о тунеядстве, попадут ли под него художники? Меня тоже могут назвать тунеядцем, поскольку я официально нигде не трудоустроен, хотя работаю очень много.

– Сколько часов в день вы работаете?

– Трудно сказать. Когда пишу картину, я пишу её с утра до вечера. На рассвете встал, позавтракал, вечером стемнело, всё, кисти сложил, помыл, работа на сегодня закончена. Когда пленэр – то же самое. А когда в свободном графике нет каких-то конкретных целей, все равно обязательно надо в день хотя бы один этюд написать, выйти на природу.

– Как вам удаётся содержать семью, если официально вы нигде не трудоустроены?

– С трудом, по-разному. Бывает так, что денег очень много, а бывает так, что их вообще нет, иногда даже хлеб не на что купить.

– Семья у вас большая?

– У меня двое детей, две девочки, и супруга. Одной дочке 9 лет, она учится в гимназии в Сергиевом Посаде, а второй 4 годика, она пока у нас нигде не учится. У нас там рядом свой дом. Ещё мы купили квартиру, чтобы дети могли жить в городе.

– Почему вы решили купить дом рядом именно с Сергиевым Посадом?

– Так всё сложилось, это целая история. Когда мы познакомились с супругой в Академии, мы часто бывали в Абрамцево. Проходили там практику. А когда поженились и у нас появились какие-то свои свободные деньги, мы решили купить там участок земли, поскольку те края были нам знакомы и близки сердцу. Мы купили в деревушке участок земли и только потом узнали, что деревня находится на тропе Сергия Радонежского.

Василий Куракса. Лавра на рассвете, 2018

– Я знаю, что уже в Академии для вас много значили поездки в Троице-Сергиеву лавру.

– Я часто ездил туда и во время учёбы, и во время экзаменов.

– Зачем?

– Просто садишься в электричку и едешь в Сергиев Посад. Выходишь там и идёшь гулять по улочкам. В лавру зайдёшь, пообщаешься, помолишься, святым мощам поклонишься. Я всегда, если на душе как-то не по себе, или плохо становилось, ехал почему-то туда. Расскажу в связи с этим одну историю.

Вы уже знаете, что я родом из Чернобыля. И когда моя супруга целый год не могла забеременеть вторым ребёнком, мы уже начали волноваться, а было как раз празднование 700-летия преподобного Сергия Радонежского. Мы по телевизору увидели, как девушка рассказывала про Гремящий ключ, а мы ещё там не были. Что, мол, она тоже не могла забеременеть, но съездила туда, помолилась, искупалась и забеременела. И я говорю: «Тут же рядом, поехали, прогуляемся». Поехали. Мы съездили, и вскоре у нас родилась Лиза, моя вторая дочь.

Замечательно ещё то, в какой день и при каких обстоятельствах она родилась. Мы тогда жили в городе Иваново, ещё не переехали насовсем в Сергиев Посад. У супруги уже отошли воды, она начала рожать. Но прошли сутки, а родить она не может. Приближался день 26 апреля, день катастрофы на Чернобыльской АС. Я думаю, да неужели она в этот день будет рожать, что ж такое?! Я приехал в роддом, жена говорит: «У нас тут храм рядом с роддомом, сходите и помолитесь за меня». Мы туда приходим, а там большое скопление народа – ждут какую-то икону. Её привозят, дарят, а это икона «Чернобыльский Спас» – привезли ко дню памяти катастрофы. Мы прикладываемся, вдруг звонок: «Я родила».

То есть вот такие обстоятельства и такие совпадения. В голове не укладывается, почему именно этому храму подарили эту икону, и причём здесь город Иваново, и почему именно 26 апреля родилась Лиза? Естественно, для нас это очень важные события.

– А что это за икона – «Спас Чернобыльский»?

– Она была написана по благословению Блаженнейшего Владимира, Митрополита Киевского и всея Украины. На иконе изображен Ильинский храм (прим. ред. – единственный действующий храм в Припяти), над которым в небе возвышается Царица Небесная с архангелами Михаилом и Гавриилом с обеих сторон.

Отец Феодор Конюхов освящает икону «Спас Чернобыльский» работы супругов Куракса

К земле опустилось облако – так, что на нем стали ясно и четко видны очертания фигуры Пресвятой Богородицы

Первое великое знамение Чернобыльской катастрофы, от которой в 1986-м году содрогнулась вся планета, было явлено в пору бурного развития в нем атомной энергетики – задолго до взрыва четвертого реактора на ЧАЭС. Свидетели и очевидцы события вспоминали, что произошло это ровно за 10 лет до аварии: 26 апреля 1976 года – день в день. Под вечер многие местные жители видели, как к земле опустилось облако – так, что на нем стали ясно и четко видны очертания фигуры Пресвятой Богородицы. Был виден лик и одежды – все в ярких красках. В руках Она держала пучки сухой полыни, которую у нас называют чернобыльник. Матерь Божия уронила полынь над городом. Затем сияние переместилось в сторону леса и остановилось над храмом Святого пророка Илии. А ровно через 10 лет произошла авария на ЧАЭС. Но тогда такое творилось, что никому в голову не пришло, что между событиями, разделенными десятилетием, есть связь. Только гораздо позже люди вспомнили и начали осознавать, что это был знак Божий.

Одному из ликвидаторов, заболевшему раком из-за огромной дозы радиации, эта икона начала являться во сне. Являлась более двух недель, один и тот же сон. Он пошёл в Киево-Печерскую лавру, его привели к Митрополиту, он рассказал иконописцам, что ему снится. Составили образ, ему показали, он сказал: «Да, вот именно так». На иконе с двух сторон от древа-креста стоят погибшие и живые ликвидаторы, а над всем этим – Господь Иисус Христос со свитком.

Икону написали в Троице-Сергиевой лавре в 2003-м году. А освятили в Киево-Печерской лавре, на престольный праздник Успения Божией Матери. Когда Блаженнейший Митрополит Владимир освящал образ «Чернобыльский Спас», в небе появились сразу три знамения: прямо над иконой на глазах у сотен людей пролетел голубь, в небе появилась радуга, а затем – крест, в центре которого сияло солнце. И что интересно – ликвидатор, которому являлась икона во сне, после этого выздоровел, Господь его исцелил.

Ликвидатор, которому являлась икона во сне, после этого выздоровел, Господь его исцелил

И когда мне в один день позвонили и попросили написать эту икону, мы с радостью согласились. В городе Клинцы (Брянская область) построили новый храм, там очень много пострадавших ликвидаторов.

И, что примечательно, мы писали эту икону, как и в 2003-м году, с апреля по август месяц, только в 2019-м году. Я даже звонил настоятелю Ильинского храма в Припяти, где находится оригинал иконы, советовался, чтобы не допустить малейшей неточности. А освятил икону отец Федор Конюхов – наш прославленный путешественник и священник Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, в храме на территории своего Дома-музея в Москве 14 августа 2019 года. Мы были там всей семьей.

Совсем скоро икона займет свое место в новом храме, который будет освящать Патриарх Кирилл в сентябре месяце. Для нас это очень важное семейное событие.