Церковь Спаса Всемилостивого при московском работном доме

Спас Всемилостивый

Легенда гласит, что однажды Иван Грозный ехал на зимнюю охоту в свой излюбленный лес, что тянулся от нынешних Красных ворот к Сокольникам. Нечаянно царь задел собольей своей шапкой за ветку могучей сосны, и монарший головной убор упал в снег. Придя в ярость, Грозный повелел вырубить эти непокорные сосны и на том месте построить охотничий дворец (Большой Харитоньевский, 21). По преданию, его возвели те же знаменитые мастера Барма и Постник, что подарили Москве храм Покрова на Рву. Государь возлюбил свое новое владение и приказал провести из охотничьего дворца подземный ход в Кремль, где он соединялся с другими потайными лабиринтами. И будто бы царь, переодевшись в крестьянское платье, часто пробирался с фонарем по этому ходу в город и, никем не узнанный, слушал, что говорит о нем народ, или неожиданно появлялся в Кремле и заставал своих бояр врасплох.

Потом в этих местах появилась дворцовая Огородная слобода, поставлявшая «всякий овощ» на государев стол. Царь Алексей Михайлович выстроил своим огородникам приходскую церковь во имя святого Харитония Исповедника, освященную по дню своего венчания на престол. Она и оставила имена Большого и Малого Харитоньевских переулков.

Все изменилось во времена Петра I. При нем район Мясницкой улицы, ставшей главной государевой дорогой в Немецкую слободу, считался самым элитным, и здесь получали владения приближенные государя. Не миновала эта участь и бывший охотничий дворец Ивана Грозного, который был обращен в жилые палаты. Есть легенда, будто Петр подарил его князю А. Д. Меншикову, но на самом деле первым достоверно известным владельцем этих роскошных палат был дипломат и вице-канцлер П. П. Шафиров, которого Петр пожаловал этим владением за заслуги и преданность и навещал его здесь в январе 1723 года. В том же году по переменчивой царской воле Шафиров оказался в опале по обвинению в казнокрадстве, и терема перешли к П. А. Толстому, главе Тайной канцелярии, что вел следствие по делу царевича Алексея.

Однако у легенды о Меншикове есть историческое основание: одним из владельцев этих палат был ближайший помощник светлейшего князя Алексей Волков. Всего полгода он наслаждался роскошным своим жилищем: после поражения Меншикова в дворцовой борьбе дом у Волкова отобрали. В том же 1727 году Петр II пожаловал палаты в Большом Харитоньевском князю Григорию Дмитриевичу Юсупову. С тех пор и до Октябрьской революции этот московский терем оставался во владении рода Юсуповых, которые, кстати, начали служить русскому царю тоже во времена Ивана Грозного.

Этот дом был главным родовым владением Юсуповых в Москве. Его расцвет наступил при сиятельном Николае Борисовиче Юсупове. Владелец Архангельского, первый директор Эрмитажа, русский посол в Италии, сенатор, главноуправляющий Кремлевской экспедицией и Оружейной палатой он с 1791 года стал еще и директором театров – это отчасти повлияло на судьбу его московского владения. Князь очень заботился о нем, но, уезжая в Петербург, сдавал комнаты дома в наем. Так его постояльцами стали Пушкины, которые жили в наемной квартире в 1801–1803 годах. А. С. Пушкин, ставший потом другом князя, называл его «мой Юсупов».

Рачительный хозяин приумножал свое московское имение, покупая соседние дома. На месте дома № 24 в Большом Харитоньевском прежде стояли деревянные домики слободчан Огородной слободы – поистине соседство дворцов и хижин. Потом домовладельцы Измайловы скупили эти разрозненные домики в одно солидное владение и выгодно продали его. В конце XVIII века оно попало к коллежскому асессору Х. Христиану, который в 1794 году выстроил здание в стиле московской усадьбы, может быть, для себя, а может быть, для сдачи в наем. Но так случилось, что уже в 1801 году его жена продала этот дом вместе с участком земли своему соседу князю Н. Б. Юсупову за 10 тысяч рублей. И хотя поначалу Юсупов стал и его сдавать в наем, новоприобретенное владение предназначалось для светских приемов и балов. Такое случалось в старой Москве, что великосветские хозяева жили в усадьбе, а приемы устраивали в другом своем владении.

Дом в Большом Харитоньевском окружал знаменитый Юсуповский сад, где гулял маленький Пушкин. Это было московское подобие Версаля в миниатюре – аллеи, мраморные статуи, беседки, пруд, гроты, «порфирные скалы». Сад сгорел в 1812 году, зато после войны в истории этого дома открылась новая страница. В 1819 году в нем был устроен Юсуповский театр – он снискал себе славу второго после Шереметевского. Главный театр Юсуповых находился в подмосковном Архангельском, где он открылся годом раньше, а в усадьбе в Большом Харитоньевском давались представления для Москвы, и театр очаровал московскую публику. Обширный зал, освещенный люстрами и лампами, играя тенями, казался сказочным, для именитых гостей и друзей дома были устроены ложи, для простых гостей стояли ряды кресел. Кроме спектаклей, в этом доме давали балы, концерты, музыкальные и литературные вечера, куда съезжалась московская интеллигенция.

Дружба Пушкина с Николаем Борисовичем Юсуповым, которому поэт посвятил стихотворение «К вельможе», продолжалась до смерти князя. Их последнее свидание состоялось в феврале 1831 года, когда князь приехал на праздничный вечер, устроенный в честь свадьбы поэта на его арбатской квартире. После кончины князя, последовавшей в том же году, московское владение в Большом Харитоньевском перешло к его единственному сыну Борису Николаевичу Юсупову. Он решил избавиться от «лишнего» и в 1833 году сдал «театральный» дом в наем приюту для бедных, устроенному на средства приказа общественного призрения. А в 1836 году и вовсе продал это здание для городского работного дома. Но в памяти Москвы дом так и остался Юсуповым.

Устройство работного дома было своеобразным итогом государственной политики в области благотворительности и борьбы с нищенством, начавшейся еще во времена Петра I. Так называлось учреждение для неимущих, нищих, бездомных, где им предоставляли оплачиваемую работу, обеспечивая пищей, одеждой и ночлегом. В принципе начинание было благим – не просто избавить город от нищих и бездомных и не просто помогать им единовременной благотворительной мерой, но и дать им, кроме крыши над головой, одежды и пропитания, насущную работу, которая принесла бы им заработок, дать возможность честно заработать собственным трудом. Предоставление работы с гарантированным заработком – вот основная идея работного дома, отличавшая его от тюрем, приютов и богаделен, учитывая то, что это было заведение для нищих и бездомных людей, живших исключительно уличным подаянием, которым найти гарантированно оплачиваемую работу, даже самую грубую, практически шансов не было. В работном же доме предполагалось поступление самых разнообразных заказов на работу из города.

На Западе работные дома были довольно суровым учреждением с принудительным характером, их называли «бастилиями для бедных», и с ними как с социальным явлением безуспешно боролись Французская революция. В России же учредительницей первого работного дома стала просвещенная императрица Екатерина II, хотя «здоровые лентяи», то есть трудоспособные нищие, беспокоили и Ивана Грозного, и Алексея Михайловича, и особенно Петра I, страстно желавшего освободить город от нищих и привлечь здоровых к труду, а больных отправить в богадельни. Причиной создания первого работного дома стала новая екатерининская политика в области общественного призрения, ознаменовавшая переход от подаяния к предоставлению заработка: запретив в 1762 году нищим просить милостыню, государство со своей стороны предложило им работный дом в качестве средства выживания. Еще английский мыслитель Локк утверждал, что «истинная и правильная помощь бедным заключается в доставлении работы тем, кто ее не имеет».

О том просили и сами жители Москвы в наказе в Уложенную комиссию 1767 года: учредить работный дом, или «дом исправления», для «подлого народа», и определять в него на казенную работу всех «бесчувственно напившихся» и «на улице найденных». Говорят, что так дворяне и купцы хотели заиметь дешевую рабочую силу для крайне неблагородных и тяжелых работ, требующих грубого физического труда. Это заведение носило бы исправительный, воспитательный характер для принудительно заключенных, дабы отучить их от бродяжничества, но в то же время предоставляло бы им заработанные деньги на жизнь.

В 1775 году Екатерина II приказала учредить Приказ общественного призрения – государственный орган опеки, занимавшийся вопросами бедных и нищих. И инициатива власти, и почин общественности привели к появлению указа от 12 августа 1775 года об учреждении работных домов для «молодых ленивцев», праздношатающихся и просящих милостыню, чтобы получали пропитание собственной работой. Работный дом в Москве учреждался под ведомством полиции, и за него отвечал лично московский обер-полицмейстер Архаров. Принимались же в него, во-первых, «совершенно убогие», но «кои работать могут», забираемые полицией с улиц за прошение милостыни и пьянство, и, во-вторых, те, которые «сами добровольно приходят», желая честно заработать, но не имея для того иной возможности.

Первый работный дом открылся в октябре 1777 года. Тогда он был территориально раздельным: мужчин разместили за Сухаревой башней, в бывшем карантинном доме, оставшимся со времен чумной эпидемии, а для женщин (к коим относились и «распутные») отвели Андреевский монастырь на Воробьевых горах. На их содержание выделили по три копейки в день на человека плюс плата за работу: женщины занимались прядильным делом на нужды Адмиралтейства, а мужчины были заняты на тяжелых физических работах – зимой заготавливали дрова и камень для казенных и частных построек, летом работали на кирпичных заводах и на земляных работах.

Этого явно было недостаточно для Москвы. В голодные годы и каждую зиму сюда стекались тысячи бродяг в поисках пропитания и работы. В старых работных домах не хватало мест. И тогда в 1836 году на пожертвование купца Чижова у князя Юсупова выкупили для города его большой и просторный дом в Большом Харитоньевском, 24, где уже помещался приют для бедных. В 1837 году в нем и открылся московский городской работный дом для предоставления заработка как для добровольно приходящих, так и для профессиональных нищих и бездомных бродяг, задержанных полицией и помещаемых принудительно на определенный срок. Он получил прозвище «Юсупов работный дом», хотя никакого отношения, кроме истории, более к Юсуповым не имел.

На следующий 1838 год в нем устроили и освятили домовую церковь во имя Спаса Всемилостивого: поистине это было молитвой к Господу о нуждающихся, сирых, немощных, падших – всех постояльцах этого довольно печального заведения. Другой особенностью посвящения стала сама традиция этого церковного праздника, в который испрашивается защита от эпидемий и опасных заболеваний, что тоже было важно для контингента работного дома. Церковь заняла одну из обычных комнат Юсуповского дома с простым гладким потолком, без купола или свода, с паркетным полом, узкую, но вытянутую, подобающую храму, чтобы она могла вместить своих богомольцев. Эта церковь, освященная в самом доме, а не построенная при нем отдельно, была здесь необходима, потому что многие постояльцы работного дома размещались в нем принудительно, то есть не имели права покидать его пределы. Второй группой прихожан стала администрация работного дома: надзиратели, сторожа, сиделки, врачи, санитары, многие из которых здесь и жили. В этом храме служили воскресные и праздничные литургии, исповедовались и причащались и, вероятно, здесь же отпевали усопших.

В том же 1838 году был создан Московский комитет по разбору дел о просящих милостыню, в ведение которого перешел городской работный дом. Отметим, что одной из главнейших целей работного дома была борьба именно с профессиональными нищими, то есть избравшими уличное прошение милостыни своим главным промыслом. Опасность этого социального явления крылась в том, что отсюда наиболее часто происходило детское попрошайничество и беспризорность. Уже младенцев профессиональные нищие выносили на уличный заработок, потом водили с собой и подросших детей – таким подавали больше. Один мальчик из работного дома вспоминал, что когда умерла его двухлетняя сестра, положение в семье сильно ухудшилось, а до того было вполне благополучным. Потом такие дети часто бросали родителей и подавались на самостоятельную нищенскую стезю. Им тоже нашлось место в московском работном доме, где они даже обучались грамоте и ремеслу, хотя бывали и нетрудоспособные дети.

Таким образом, московский работный дом совмещал черты собственно работного дома, исправительного заведения, богадельни, больницы и благотворительного приюта со школой и больницей. Одни приходили сюда добровольно за заработком и крышей над головой, других приводила полиция. На первых порах задержанные нищие и бродяги составляли подавляющее большинство его постояльцев. Их приводили сюда на несколько дней, рассматривали их дела и затем отправляли по этапу на родину, но если у них действительно не было никакого другого пристанища, их могли оставить в работном доме навсегда. Мужчины, женщины и дети помещались теперь в одном здании, но в разных отделениях. Было еще стариковское отделение, где содержались нетрудоспособные, требующие ухода. Всем вновь поступившим назначался испытательный срок на проверку поведения. Затем их делили на два разряда – добронравных и ненадежных. Снискавшие доверие занимались относительно легкой работой в доме (мытье полов, стирка белья, помощь в канцелярии) за 4 копейки в сутки и еще исполняли заказные работы в мастерских за дополнительную плату. Ненадежные содержались под караулом и получали самые тяжелые работы.

До 1893 года работный дом влачил жалкое существование. Он содержался на мизерные средства Комитета по делам нищих и пожертвования благотворителей, но они были столь скромные, что многие служащие работного дома работали бесплатно в пользу заведения. Добровольцев приходило очень мало, заказов на работы почти не поступало, дневной заработок начислялся в грошах, и постояльцы отказывались трудиться, а большинство их были вовсе нетрудноспособными. Вместо работного дома получилась принудительная богадельня.

Эпоха капитализма принесла благие новшества в работный дом. Во-первых, дешевый наемный труд требовался теперь в гораздо более значительных размерах, особенно в Москве. Во-вторых, при капитализме было больше вакансий, то есть возможности найти заказ на самую разнообразную работу. В-третьих, сильно увеличился поток как добровольцев, приехавших в Москву на заработки, хотя и лиц, задержанных полицией, обычно «по пьяному делу», тоже стало больше. Наконец, создание органов городского самоуправления позволило обеспечить лучшие финансовые условия для содержания работного дома и организовать труд его постояльцев.

В 1893 году Комитет по делам нищих был упразднен и работный дом перешел в ведение Московского городского общественного управления – теперь им занималось Городское присутствие по разбору и призрению нищих. Начались активные и солидные пожертвования благотворителей в пользу работного дома, в их числе был и П. М. Третьяков. Да и городских работ в капиталистической Москве прибавилось: разборка свалок, стройки, ремонт зданий, уборка снега с железнодорожных путей были самыми крупными заказами с гарантированной оплатой.

В работном доме определилось два вида работ – на одних использовали дешевый неквалифицированный труд как вне дома, так и в его мастерских: клейка коробок, нашивка пуговиц, плетение корзин. Для других требовался профессиональный труд со знанием ремесла, в слесарных, кузнечных, столярных, сапожных мастерских, лучше оплачиваемый. Если в пуговичной мастерской заработок составлял 6 копеек в день, то в кузнечно-слесарной он доходил до 72 копеек. Число работников возросло настолько, что уже в 1897 году при работном доме было открыто отделение в Сокольниках с собственной домовой церковью в честь Рождества Иоанна Предтечи, устроенной на средства благотворительницы О. А. Титовой. Тогда же была полностью поновлена и Спасская церковь, но ее клир оставался малочисленным.

Капитализм выявил хорошее начало работного дома – тот, кто действительно стремился заработать какие-то деньги, получал их и покидал его стены с некоторой скопленной суммой для дальнейшего трудоустройства в Москве или возращения домой. От работы теперь не отлынивали, потому что была реальная возможность заработка. Однако разделение постояльцев работного дома проходило тоже по «капиталистическому» принципу на тех, кто имел собственную одежду, в которой можно было показаться на люди, и тех, кто не имел таковой. Сносно одетые могли рассчитывать на лучшую работу со сдельной оплатой и объединялись в артель с избранным старостой. Остальным выдавалась казенная одежда, рваная и разнородная, и под присмотром надзирателя они отправлялись на соответствующие менее оплачиваемые работы. Рабочий день длился 10–12 часов.

Разумеется, часть заработка постояльцев работного дома шла на его содержание. А содержание в доме улучшилось: например, ранним утром перед работой выдавался чай с сахаром и черным хлебом в неограниченном количестве. По воспоминаниям старых москвичей, такое угощение предлагали некоторые московские храмы для своих певчих после воскресной службы. На обед и ужин было горячее кушанье – щи и каша с салом, постным маслом, хлебом и даже небольшим количеством мяса. Поскольку работный дом был постоянным местом проживания, а не ночлежкой, в нем имелся организованный досуг. Кроме библиотеки, популярность имели концерты, любительский хор и даже театральные постановки. Особым успехом пользовался Гоголь, постояльцы охотно ставили пьесы «Ревизор» и «Женитьба».

За исключением абсолютно бездомных, которых некуда было выслать по этапу, пребывание в работном доме имело свой срок. Для принудительно заключенных он обычно составлял полтора месяца, но доходило и до одной недели, и до полугода. Добровольцы принимались или на определенный срок, обычно 36 дней, или до получения заработка в размере пяти рублей, или, по желанию, бессрочно. Точно также они могли покинуть работный дом в любой момент по собственному желанию или по усмотрению администрации, например за неблагонравное поведение.

Потом явилась идея разделить работный дом на два отдельных учреждения – дом трудолюбия для добровольцев и работный дом для лиц, приводимых полицией. И все же работный дом в Большом Харитоньевском вместе со своей домовой Спасской церковью просуществовал до Октябрьской революции.