Диалоги о современной культуре

Прошло два года с тех пор, как вышла книга «Антиискусство. Записки очевидца», в которой я попытался с христианской точки зрения взглянуть на современную культуру и современное искусство в перспективе их почти столетней истории развития. Эта книга вызвала большое количество споров как в церковной среде, так и среди художников, критиков и просто адептов современного искусства. Кроме того, эти два года, прошедшие со дня выхода книги, оказались насыщены событиями, большая часть из которых свидетельствовала об остром конфликте между Церковью и современной культурой. Причем этот конфликт не ограничивался лишь проблемами и явлениями культуры, он также охватывал социальные и даже политические темы, однако вполне очевидно, что истоки его лежат в духовной плоскости. И именно поэтому одним из важных итогов той работы для меня стало общение и споры с конкретными людьми, друзьями и бывшими коллегами – художниками. Несмотря на специфику среды современного искусства, большая часть этих людей искренне ищет смысл бытия, их души болят и трепещут от ощущения богооставленности, а внешняя антицерковность чаще всего прикрывает страх, вызванный необходимостью поменять свою жизнь перед лицом Истины. И поэтому мне показалось важным записать диалоги с художниками, объединив их под общим псевдонимом «Друг». Получилась серия диалогов о современной культуре и Церкви, содержание которых является достаточно точным отражением реальных диспутов и касается вопросов, невероятно важных для современного человека, как церковного, так находящегося и вне церковной ограды. По крайней мере, мне так кажется.

Образчик современного искусства

Диалог 1. Встреча

Друг (глядя с интересом и некоторым сочувствием): Привет! Как дела?

Автор: Да ничего, как у тебя?

Друг: Тоже отлично. (После небольшой, но явно вымученной паузы.) Ты, говорят, книгу написал.

Автор: Было дело. Но я, по-моему, тебе ее дарил. Ты не смотрел?

Друг (немного возбуждаясь): Смотрел, даже читать пробовал. Но это же невозможно читать! Мракобесная белиберда! Прости, если обидел. Не говорю уже о многочисленных ошибках.

Автор: Нисколько не обидел, я привык. А какие ошибки ты увидел?

Друг: Да дело даже не в ошибках. Дело в том, что ты, похоже… как бы это сказать…

Автор: Окончательно сошел с ума?

Друг: Ты это сказал.

Автор: Где-то я уже это слышал…

Друг: Да дело тут даже не в тебе или во мне. Тут дело в тенденции, а она очень тревожная. Церковь всё больше лезет в политику, культуру, образование. Скажи, пожалуйста: какое дело Церкви до современного искусства? Почему она не оставит его в покое, в конце концов? Ведь не рассуждает же Церковь о прикладной математике или строительстве мостов, а об искусстве почему-то рассуждать берется.

Автор: Понимаю, о чем ты говоришь. Но скажи тогда ты, в свою очередь: почему современное искусство может не только говорить на религиозные темы, но и вторгаться в сугубо церковное пространство, а Церковь не может иметь свое артикулированное отношение к современному искусству и вообще к современной культуре? Ведь мы же не танцуем в музеях, а только говорим, анализируем и рассуждаем.

Друг: Ты опять о том случае в храме? Я не поддерживал никогда ту акцию, ты это знаешь, но реакция Церкви на нее была просто немыслимая. Это был средневековый шабаш какой-то. Но давай не будем об этом в сотый раз.

Автор: Давай не будем. Но всё же поясни, почему Церковь, по-твоему, не может иметь свое суждение о современном искусстве.

Друг: Потому что это разные дискурсы, с разными языками, говорящими совсем о разных вещах. Не может быть православного взгляда на физику или математику, например. Православие – само по себе, а физика и математика – сами по себе.

Из противостояния «старой» европейской культуре с ее христианскими корнями и выросло «современное искусство». Уже это дает право Церкви говорить о нем.

Автор: Твое мнение основано на неправильном понимании Православия. Прости, если на этот раз уже я тебя обидел. Церковь – это не аналог кружка филателистов или общества реконструкторов, члены которого одеваются в архаичные одежды и говорят на непонятном языке из одной лишь любви к традициям. Однако я не стану сейчас тебя учить и приводить богословские аргументы, поскольку это тебя всё равно ни в чем не убедит. Скажу лишь, что вообще вся европейская культура от Возрождения до начала XX века так или иначе имеет христианское происхождение и родилась из обмирщения церковного искусства. А именно на противостоянии этой культуре и произросло то, что мы сейчас называем «современным искусством». Хотя бы уже это дает право Церкви говорить о современном искусстве.

Образец современного искусство

Друг: Допустим, хотя идея противостояния современного искусства и классической европейской культуры представляется мне спорной. И я вовсе не лишаю Церкви права говорить о том, о чем она хочет, но пусть она это делает внутри себя. Но если она говорит о современном искусстве во внешнем публичном пространстве и хочет адекватной на это реакции, то пусть и говорит на языке современной культуры, а не на языке богословия. А этот язык, как ты знаешь, предполагает отсутствие понятия одной истины и права на нее какой-либо стороны, он предполагает свободную работу со смыслами и контекстами.

Автор: Да, я это знаю, но скажи: разве этот постмодернистский язык отменяет логику и здравый смысл?

Друг: Нет, конечно. Я этого не говорил.

Автор: Тогда ответь мне, пожалуйста: почему язык богословия, которому без малого две тысячи лет, не говоря уже о том, что он во многом базируется на эллинской философии, которой на пару тысяч лет больше, – так вот, почему язык богословия нельзя использовать для описания и анализа современной культуры, а язык постмодернизма, которому не более четырех десятков лет, – можно?

Друг: Хотя бы потому, что эти языки предназначены для описания разных вещей.

Одному языку – постмодернистскому – ты априори придаешь характер универсальности, а другому – языку богословия – нет. Логики не видно.

Автор: Но при этом постмодернистский язык современной культуры активно и даже агрессивно используется для работы с темой религии, а языку богословия ты отводишь лишь право говорить о проблемах внутрицерковных. То есть одному языку ты априори придаешь характер универсальности, а другому нет. Логики по-прежнему не вижу.

Друг: Ты меня не собьешь своей лицемерной схоластикой! Ты же понимаешь, о чем я говорю! Я говорю не о праве рассуждать о чем-либо на каком-либо языке, а о праве выносить окончательное суждение и об эксклюзивном праве на единственную истину. Присвоение себе такого права неизбежно приводит к обвинению всей современной культуры в сатанизме, как у тебя в книге.

Автор: Прости, но я вновь вынужден призвать тебя к здравому смыслу, что забавно в диалоге религиозного фанатика с позитивистом. Значит, ты всё же признаёшь право Церкви на обсуждение и выработку позиции по отношению к современному искусству, ее право на этот анализ с точки зрения православного догматического богословия, но при этом отказываешь ей в праве делать выводы в рамках этой богословской традиции? Ты призываешь к светской цензуре над богословием в стиле Комитета по делам религии?

Друг (еще больше заводясь): Не передергивай! Ты прекрасно знаешь, какова роль Церкви в нашей сегодняшней жизни! Достаточно одной твоей книги, чтобы казаки начали погромы на выставках! Вот оно, твое богословие!

Автор: Не кипятись. Ты же сам предложил уйти от «жареных» тем типа плясок в храме двухлетней давности, и я с этим согласился, поскольку наш разговор имеет некое подобие академического диспута. Если мы начнем про казаков, то уйдем совсем в другой лес. Предлагаю всё же использовать аргументы по существу.

Друг (беря себя в руки): Хорошо, давай по существу. Предположим, что Церковь может говорить о современном искусстве на своем языке богословия, может выносить свои вердикты, обвинять всё современное искусство в ересях, сатанизме и сектантстве. Но зачем? Современное искусство от этого не поменяется, Церковь тоже, все останутся на своих местах и при своем мнении. Зачем это нужно?

Автор: Ну, во-первых, я в своей книге не ставил маркер сатанизма на всем современном искусстве, а лишь говорил об основных векторах его развития и пытался анализировать его истоки. Во-вторых, мой взгляд не претендует на истину в последней инстанции, более того – даже в Церкви далеко не все согласны с моей позицией. Просто я убежден, что, поскольку Православная Церковь является основой и главным стержнем русской цивилизации и культуры, а современное искусство и современная культура – это острие и мотор сегодняшней глобальной цивилизации, то этот разговор чрезвычайно важен. Он важен в первую очередь для самой Церкви, поскольку вызовы этой глобальной цивилизации просто игнорировать и не замечать не получится.

Маурицио Каттелан, «Девятый час»

Друг: Вот мы и подошли к самому главному. Твоя уверенность в необходимости и возможности вторжения Церкви в культуру основана на утверждении о том, что Православие – это стержень русской культуры. «Скрепы», «стержень», «вертикаль» – это мы слышим всё чаще и чаще. Вот из-за этого мы и находимся в таком глубоком провинциальном и архаичном состоянии.

Но провинциальность российской современной культуры – результат ее попытки пристроиться к поезду глобальной масскультуры.

Автор: Ты прав, сегодняшняя российская культура – вернее, то, что себя таковой именует, – глубоко провинциальна. Она находится на глубокой периферии глобальной цивилизации и массовой культуры, которую условно называют «западной», и другого места в таком состоянии у нее не будет. Но это вовсе не противоречит моему утверждению, поскольку эта культура не является ни русской, ни европейской. Она вненациональна и даже антинациональна. А провинциальность, о которой ты говоришь, и является результатом попытки пристроиться к поезду глобальной массовой культуры, который летит в никуда и все места в котором уже и так заняты.

Друг: Прекрасно! То есть ты считаешь, что для того, чтобы перестать быть провинциальными, нам надо не развивать культурные институции, галереи, театры, не создавать музеи, а всем взять в руки четки и штудировать учебник по основам православной культуры? Может, еще синодальную Церковь возродить и обязать всех художников предъявлять справку о Причастии?

Автор: Возможно, ты удивишься, но я как раз против синодальной Церкви, справок о Причастии и за развитие культурных институций и музеев. Просто я за участие в этом процессе Церкви не как организации, выдающей справки о Причастии, а как той общности, вокруг которой собственно и сформировалась русская культура.

Друг: В Европе Католическая церковь давно уже участвует в диалоге с современным искусством. Там и музеи при многих епископатах есть, и выставки они устраивают, и коллекции собирают. Но при этом никаких вердиктов по отношению к современному искусству не выносят, сатанизмом не клеймят и не говорят об «особой роли католицизма» в формировании европейской культуры. Может, вам просто посмотреть на их опыт и не пытаться изобретать велосипед?

Автор: Да, действительно, после Второго Ватиканского собора Католическая церковь предпринимает серьезные попытки рецепции современной культуры и даже включения ее части в свою церковную жизнь. Этот опыт надо, безусловно, знать и его анализировать. Однако его результаты столь неоднозначны, что я бы поостерегся этот опыт вслепую копировать. Конечно, желание отгородиться стеной от современной культуры ни к чему хорошему не приведет, но и бездумная ее адаптация к церковной жизни тоже чрезвычайно опасна. Поэтому я и предлагаю начать серьезный, честный и компетентный разговор о современной культуре, ибо этого ждет не только церковный народ, но и люди, находящиеся пока вне Церкви, но ждущие от нее авторитетного ответа на животрепещущие вопросы.

Друг: Как ты себе представляешь такой «разговор»? Кто будет его вести от лица Церкви? Может, создать еще одну синодальную комиссию, которая будет заниматься церковной цензурой?

Автор: Вовсе не обязательно создавать комиссии и заниматься цензурой. Речь идет об участии тех членов Церкви, которые могут что-то сделать для этого. Я, например, написал книгу, кто-то проведет на эту тему богословскую конференцию, издаст журнал, сделает выставку современного христианского искусства. Всё должно делаться свободной волей членов Церкви, ведь она обладает великим духовным и интеллектуальным сокровищем Предания, которое необходимо использовать для осмысления этих вызовов нашего времени.

Друг: Осмысление современного искусства с точки зрения Предания может быть интересно только в вашей узкой среде. Для всех остальных, а тем более для людей, профессионально занимающихся современным искусством, такое осмысление не только мало авторитетно, но и просто смехотворно. Твоя книга воспринимается так же, как опусы Фоменко на тему истории. Если уж ты настаиваешь на своем праве анализировать современное искусство на основе Предания и хочешь быть услышан, то изволь услышать и профессиональные аргументы с другой стороны. И если не сможешь на них ответить без своего основного козыря в виде обвинения в «сатанизме», не вылезай за пределы своей средневековой инквизиторской аудитории.

Автор: Если ты заметил, то за весь наш разговор я ни разу не употребил ни одного аргумента из богословской или святоотеческой мысли. И вовсе не потому, что этих аргументов у меня нет, а потому, что понимаю их неуместность в нашем разговоре. Готов и дальше обосновывать свою позицию, максимально придерживаясь того языка, который будет правильно тобой воспринят.

Друг: К сожалению, сегодня уже нет времени для такого разговора, но надеюсь, что в ближайшем будущем мы его продолжим. Будет интересно, как ты сможешь защищать свои дикие для современного человека мысли о культуре, не используя архаичный понятийный аппарат православной догматики.

Автор: Всегда буду рад развеять твои сомнения и вопрошания.

(Продолжение следует.)