Часть 1. Хоронить нельзя кремировать: цена вопроса
Прогресс или кощунство?
Вопросы о кремации поднимались в России и до революции. Еще в 1909 году специально созданная при Святейшем Синоде комиссия составила «Заметку о сожигании трупов с православной церковной точки зрения», в которой указывалось, что «самым естественным способом погребения признается предание трупов земле… предание тела близкого не земле, а огню представляется, по меньшей мере, как своеволие, противное воли Божией, и дело кощунственное»1.
С этими идеями большевики решили бороться решительно и беспощадно. Никогда о кремации не рассказывали с таким энтузиазмом, упоением и напором!
Весь обряд похорон Совнарком берет под свой контроль уже в декабре 1917 года. Для этого 17 и 18 декабря выходят декреты, которые изымали регистрацию актов смерти из ведения Церкви, а отпевать усопших разрешалось теперь только при получении удостоверений о регистрации смерти в местных органах советской власти.
Уже в те годы агитаторы называли традиционные похороны анахронизмом. Крематорий «постоянно противопоставляется кладбищу, а слово “кладбище” употребляется с негативным значением»2. Приведем цитату из докладной записки архитектора С. Грузенберга в Комиссариат здравоохранения от 2 января 1919 года: «Кладбища подчинены религиозным организациям и культам, что противоречит современной идее свободы совести». А вот преимущества сжигания тел, по мнению Грузенберга, были очевидны, ведь «уравниваются классы населения в смысле равного для всех эстетического способа и места погребения»3.
Кремация, пропагандируемая новой властью, имела на первых порах исключительно идеологическое значение4 и занимала особое место в системе ранних большевистских ценностей. В начале 1919 года В. Ленин подписал декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. От него старался не отставать и Л. Троцкий: он предложил лидерам революции подать личный пример!
Для дискредитации традиционного обряда похорон была налажена публикация статей, воззваний и речей. Публицист и писатель В.В. Вересаев писал: «А возьмите вы похороны уже самых рядовых, простых граждан: какое тут непроходимое убожество, какая серость и трезвость обряда! И какая недоуменная растерянность присутствующих! Приходят люди – и решительно не знают, что им делать»5.
«Крематорий – кафедра безбожия»
Вместе с этим поощрялись правильные и прогрессивные коммунистические – «красные» – похороны6, которые собирали большое количество любопытных – вплоть до нескольких тысяч человек, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц». В прессе тех лет остались свидетельства того, как они проходили. Церемония представляла собой торжественное шествие на кладбище: «впереди шли музыканты, потом комсомольцы несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с флагами». Непременно присутствовала революционная символика: гроб красного цвета, красные повязки на рукаве, красные флаги7. Главное нововведение той поры – «ни одного священника, ни одной иконы, ни одной молитвы, ни одного креста. Одна только песня: рабочая “Марсельеза”»8.
“Крематорий – кафедра безбожия” – под таким лозунгом журнал “Революция и церковь” объявил в 1920 году конкурс на проект крематория
И всё же с точки зрения большевистских лидеров самым идеологически правильным способом погребения была кремация. «Крематорий – кафедра безбожия»9 – под таким лозунгом журнал «Революция и церковь» объявил в 1920 году конкурс на проект первого в республике крематория.
Но выбить историческую память у русского народа было не так просто.
В пропаганду кремации включился Похоронный подотдел, вошедший в состав отдела Санитарно-гигиенических предприятий наравне с банями, прачечными и парикмахерскими. Люди рассказывали о «бонусах» нового способа погребения: гигиенические, этические и даже эстетические. Уже тогда использовался аргумент, который и сегодня так популярен среди тех, кто поддерживает кремацию: «Если же принять во внимание, что крематорий может быть построен в самом городе, – говорил на совещании Комиссариата внутренних дел 23 января 1919 года заведующий городским санитарным подотделом Кашкадамов, – то и расходы по погребению умерших в значительной степени сократятся»10. А в «Санитарных правилах об устройстве кладбищ и крематориев и о погребении умерших» от 30 января 1919 года подчеркивалось, что «сожжение мертвых тел производится в крематориях, устраиваемых с особого каждый раз разрешения Народного комиссариата здравоохранения».
Зрители «огненных церемоний»
Наблюдать за кремацией считалось прогрессивным занятием – это было сродни походу в экспериментальный театр В. Мейерхольда. Художник Ю.П. Анненков в своих воспоминаниях напишет: «Недостаточное количество гробов, выдаваемых тогда напрокат похоронным отделом Петросовета, навело Каплуна11 на мысль построить первый в России крематорий. Это показалось ему чрезвычайно своевременным и прогрессивным. Каплун даже попросил меня нарисовать обложку для “рекламной брошюры”, что я и сделал. В этом веселом “проспекте” приводились временные правила о порядке сожжения трупов в “Петроградском городском крематориуме” и торжественно объявлялось, что сожженным имеет право быть каждый умерший гражданин»12.
Любоваться «огненными церемониями» после ужина у чекиста Каплуна ездили литераторы, художники, артисты революционной эпохи. Корней Чуковский посещал крематорий вместе с 13-летней дочерью. В его дневниковой записи от 3 января 1921 года читаем:
“Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. Наконец молодой строитель печи крикнул: "Накладывай!"”
«В печи отверстие, затянутое слюдой, – там видно беловатое пламя – вернее, пары – напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Всё голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах. <…> Наконец молодой строитель печи крикнул: “Накладывай!” Похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх. “Рука! рука! смотрите, рука!” <…> Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: “Раскололся череп”, “Загорелись легкие”, – вежливо уступая дамам первое место»13.
В своей статье «Ударим кремацией по ветхозаветным кладбищам» старший научный сотрудник отдела новейшей истории Русской Православной Церкви ПСТГУ Лидия Алексеевна Головкова отмечает: «Приходилось прикладывать особые усилия для пропаганды “огненного погребения”, как стали теперь именовать кремацию. Советским гражданам разъяснялось, что колумбарии должны заменить кладбища, а крематории – занять место церквей». И вскоре началось устройство первого в стране крематория14 – на месте церкви.
Печи в алтаре
Комиссия сразу наметила для постройки крематория участок земли на территории Александро-Невской Лавры. Митрополит Вениамин обратился к председателю Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов Г.Е. Зиновьеву с просьбой не осквернять обитель. Призыв митрополита Вениамина проигнорировали: на территорию Лавры начали свозить строительные материалы. При этом использовался подневольный труд заключенных, «начиная от инженеров и кончая землекопами»15.
Невероятными усилиями митрополит Вениамин и монастырская братия смогли отстоять не только огород, но и всю территорию Лавры от кощунственного строительства. Работы были перенесены на Васильевский остров. Только первый временный советский крематорий просуществовал недолго – до 1923 года. Сооруженная в спешке печь скоро вышла из строя. Всего за это время его работы было сожжено 379 тел (332 мужчины, 22 женщины, 25 детей и подростков). Агитация за кремацию так и не привела к особым результатам: подавляющее большинство тел было сожжено в административном порядке и только 16 – по желанию родных или согласно завещанию.
Только в 1970-е годы новый крематорий появился в Северной столице, при этом при его строительстве не было антирелигиозных лозунгов.
Печи для крематория в Москве поставила немецкая фирма – та самая, что устраивала их потом в Освенциме и других лагерях смерти
После неудачи в Петрограде инициативу в развитии кремации перехватила Москва, где в 1927 году был открыт свой крематорий в перестроенной Серафимовской церкви Донского монастыря. Для лучшего устройства печей вызвали специалистов из немецкой фирмы «Топф и сыновья». Именно эта фирма чуть позже устанавливала печи в Освенциме и других лагерях уничтожения16. В бывшем верхнем храме преподобного Серафима Саровского был устроен ритуальный зал; в нижнем, во имя благоверной княгини Анны, на солее и частично в алтаре встали немецкие кремационные печи. В центре ритуального зала был устроен раздвигающийся пол.
Весь тот год в прессе шла усиленная агитация за новый тип погребения. Газета «Вечерняя Москва» писала: «В Москве состоялось первое собрание учрежденного Общества распространения идей кремации в СССР. Общество объединяет всех сочувствующих этой идее. Годовой членский взнос составляет 50 копеек. Общее собрание решило организовать рабочие экскурсии в крематорий в целях популяризации идей кремации и привлечения новых членов».
Первыми клиентами крематория стали, как и следовало ожидать, старые большевики: 150 человек, во исполнение наказа Троцкого, завещали свои трупы на сожжение. В колумбарии, размещенном в стенах бывшего храма, на урнах можно прочесть надписи: «Большевик-чекист», «Член ВКП(б), стойкий большевик и чуткий товарищ». В путеводителе Шебуева 1930 года «Москва безбожная» говорилось: «Донской монастырь является пионером по части кремации в СССР!.. Лишь в СССР кремация доступна всем… Московский крематорий за рабочий день может совершить 18 сожжений. Какое облегчение для Москвы!» Газеты пестрели лозунгами: «У первобытных людей сожжение было религиозным способом погребения, в наши дни оно является антирелигиозным актом!»; «Крематорий – это конец мощам нетленным и прочим чудесам!»17.
Человеческую золу раздавали подмосковным сельхозпредприятиям в качестве калийного удобрения
Лидия Головкова в книге «Где ты?» рассказывает, что после кремации «человеческую золу собирали и раздавали подмосковным сельхозпредприятиям в качестве калийного удобрения»18.
В числе десятков тысяч кремированных здесь есть и жертвы, и палачи репрессий, участники больших партийных процессов 1930-х годов, представители военной элиты: М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, А.И. Корк, В.К. Блюхер, И.Э. Якир и др.; известные деятели культуры: писатель И. Бабель, журналист М. Кольцов, режиссер В. Мейерхольд. А в 1934 году здесь были уничтожены останки самого осквернителя храма, умершего молодым, – архитектора Д. Осипова.
В следующей и заключительной части мы узнаем, как сегодня к кремации относится Православная Церковь. О кремации мы поговорим с известным богословом, доктором церковной истории, доктором церковного права протоиереем Владиславом Цыпиным. Узнаем о том, как относились к кремации святой Паисий Святогорец и другие чтимые подвижники благочестия.
/Ну что то уж совсем вы накинулись на советскую власть.../
О, это очень просто объяснить.
Например, экс-министр обороны Латвии недавно заявил: "с коммуникацией и пропагандой мы можем выиграть войну без войны. То есть мы должны, скажем так, переубедить людей, чтобы они потеряли свою волю, они не хотели защищаться, они ненавидели свое государство"(с).
Прочитайте ещё раз. Именно это и произошло с советским народом в результате массированной западной пропаганды. И вместо того, чтобы мудро помолчать (от некоторых цитат в статье можно было вообще воздержаться), инициативщики подхватывают оружие врага и направляют его на себя же.
СпасиБо автору!