«Оставшийся верным Церкви»: священник Александр Мальцев

30-е годы XX века – наиболее трагичная страница в истории взаимоотношений Церкви и государства: именно в этот период усиливается преследование православного духовенства. Одним из архивных документов, проливающих свет на трагедию 1930-х годов, является хранящееся в Пермском государственном архиве социально-политической истории (ПермГАСПИ) следственное дело № 10 от 20 апреля 1933 года, возбужденное в отношении священника Александра Мальцева, служившего в храме села Лядово Сергинского района Уральской области. Сотрудникам ОГПУ не удалось запугать отца Александра. Его слова, занесенные в протокол, звучат как свидетельство верности Христу, долгу и обязанностям пастыря Церкви.

Ф.641_1. Оп.1. Д.8786. Л.17

«Отказ от участия в мясозаготовках» как предлог для ареста

Дело священника Александра Мальцева, обвиненного в сопротивлении «государственной политике, проводимой в деревне», было типичным для периода сталинской коллективизации, обернувшейся массовыми репрессиями со стороны органов ОГПУ в отношении священнослужителей.

В обвинительном заключении этого следственного дела говорится, что «в связи с перестройкой сельского хозяйства – ликвидацией кулачества на базе сплошной коллективизации и наступлением на капиталистические элементы деревни, Мальцев в повседневной деятельности путем антисоветской агитации, особенно в частных разговорах и беседах с отдельными гражданами, стремился натравить население против проводимых мероприятий в деревне»^[1].

Против священника было выдвинуто обвинение по ст. 58-10 УК: «антисоветская агитация». Согласно «Постановлению об избрании меры пресечения» от 15.04.33 г., его «вина» была сформулирована более кратко: «занимался повседневно антисоветской агитацией против мероприятий, проводимых правительством в деревне»^[2].

А как мог священник, не имевший скота, «сдать мясозаготовки»? Однако власти это не интересовало

Отметим, что во второй половине 1930-х годов, в период «большого террора», органы государственной безопасности не будут обременять себя соблюдением видимости «законности» даже на том уровне, который необходимо было поддерживать оперативникам в более раннем по времени деле отца Александра Мальцева^[3]. В 1933 году ими еще использовался большой арсенал средств административного давления. Одним из самых действенных была налоговая политика и выполнение планов по государственным заготовкам сельхозпродуктов. Работа местных административных отделов была неразрывно связана с местными органами ОГПУ, и непосредственным поводом для возбуждения дела в отношении отца Александра стало обвинение в невыполнении им «поставок по мясозаготовкам».

В деле имеется показание от 31.03.33 г. 29-летнего председателя Лядовского сельсовета Сергинского района Г-ва Н.П. о том, что 5 февраля 1933 года Мальцеву А.Н. было вручено извещение «о сдаче мясозаготовок» в размере 110 кг^[4]. Далее говорится о том, что Мальцев отказался выполнять «мясозаготовки» и был вызван в сельсовет, где ему был начислен штраф в размере рыночной стоимости мяса – 560 (или 660 – неразборчиво) рублей, который также уплачен не был. К делу приложена справка от 08.04.33 г., в которой сообщается о задолженности Мальцева государству по налогам за 1932 и 1933 годы, которая в целом составила 1977 рублей^[5].

Как видим, материалы дела свидетельствуют: как только в ОГПУ созрело решение об «устранении» священника, на председателя местного сельсовета было оказано давление и был запущен весь этот административный механизм с налогами и заготовками.

Между тем отец Александр Мальцев в своих показаниях отмечает, что отказался в получении извещения об обязательной сдаче мяса государству с пояснением: «Не имею скота и уплатить не могу»^[6]. Это соответствовало действительности, поскольку сам отец Александр проживал в это время на чужой квартире, а в протоколе допроса священника в строчке «имущественное положение» значится: «Не имущий»^[7].

В конце своего показания председатель сельсовета обращает внимание на «связи Мальцева с населением» и перечисляет имена «приближенных к священнику людей»: это два крестьянина-единоличника («середняка»), один из которых являлся казначеем церкви, в которой служил отец Александр, и, по словам свидетеля, «заядлым фанатиком, активно поддерживающим церковь», и еще колхозник – бывший церковный староста и «хороший друг попа Мальцева»^[8].

Раскрываемый Г-вым Н.П. список людей свидетельствует о том, что для большей «масштабности» и «основательности» чекисты пытались придать делу групповой характер, изобличая некую «подпольную (закрытую) антисоветскую организацию», во главе которой будто бы стоял «служитель религиозного культа». При этом следователи ОГПУ пытались выявить наиболее активных прихожан храма. Из материалов дела видно, что негласное наблюдение за отцом Александром велось постоянно. Скорее всего, этим объясняется то, что священник во время допроса подчеркивал: «…дружественных отношений ни с кем не имею»^[9], правильно оценивая сложившуюся ситуацию и понимая: укажи он неосторожно кого-нибудь из круга действительно знакомых ему людей, это привело бы к безотлагательному аресту данных лиц и применению по отношению к ним репрессивных мер.

Свидетельские показания: «почерк» следствия

В деле имеется свидетельское показание от 10.03.33 г. Д-на В.А. – 66-летнего хозяина квартиры, на которой с ноября 1931 года пребывал отец Александр. В этом показании свидетель сообщил: после получения извещения об обязательной поставке мяса государству Мальцев комментировал сложившуюся ситуацию таким образом: «Вот посуди ты, В.А., как подводят большевики для того, чтобы верующий народ лишить пастырей, согнать таковых и склонить весь народ на свою сторону. <…> Это есть прямой налет на религию»^[10]. Высказывался ли действительно отец Александр об этом, мы достоверно не знаем, но по существу вопроса информатор был, в общем, прав.

В деле есть и свидетельское показание (от 13.03.33 г.) 56-летнего Д-на А.А., который приходился братом Д-ну В.А., – бывшего кулака, выселенного в 1931 году в Свердловск и сбежавшего оттуда в октябре 1932 года и теперь проживающего дома у брата вместе с отцом Александром Мальцевым, с которым был знаком еще до своего переселения.

Д-н А.А. показывает, что «Мальцев А.Н. около религиозного праздника Рождества завел с ним беседу о войне, которая положит конец советскому режиму»^[11]. Сам же отец Александр во время допроса подчеркивал, что спрашивал у Д-на А.А. только о своем двоюродном брате (о том, как тому живется в свердловской спецссылке) и что «никаких других разговоров с Д-ным больше не имел. <…> О войне Д-на не спрашивал и не говорил, что в этом году должен быть конец советской власти, исходом для чего является только война»^[12].

Личные обстоятельства этого свидетеля дают основание предположить: возможно, ОГПУ воспользовалось тем, что Д-н А.А. сбежал со спецпереселения в Свердловске, и шантажировало его, привлекая в качестве «информатора» в деле отца Александра Мальцева.

Следствие приобщило к делу и показание от 10.04.33 г. 37-летнего председателя колхоза Р-ва Ф.А., разуверившегося, по его признанию, в «проделках церковников». Тот описывал встречу со священником во время «проповеди с иконами» 4 мая 1932 года и говорил, что предметом разговора между ними были хозяйственные трудности в регионе. Свидетель указал, что отец Александр Мальцев якобы говорил тогда, обращаясь к нему: «Увидишь, как народ от этих колхозов дохнуть будет»^[13]. Действительно, в 1932 году в Кунгурском районе разразился сильный голод, обернувшийся человеческими потерями; возможно, отец Александр предвидел это, но не исключено, что показаниям Р-ва Ф.А. сотрудники ОГПУ придали необходимую «огранку», ведь едва ли человек может помнить детально высказывания другого с точными датами за довольно продолжительный отрезок времени – за год.

Это свидетельское показание по замыслу следствия «подкреплялось» и показаниями крестьянина К-на Ф.А. от 12.04.33 г. о том, что осенью 1932 года Мальцев А.Н. проводил в д. Сарановой с верующих сбор пожертвований и при этом называл колхозы «антихристовыми хозяйствами»^[14].

Сам отец Александр в протоколе допроса отрицал это: «По отношению к колхозам никаких взглядов не высказывал, а считал, что эти мероприятия – государственные»^[15].

Примечательно и то, что пишет далее священник:

«Тот факт, что, находясь в 32-м году в д. Сарановой с иконами по случаю Пасхи, я на ответ гражданина К-на Ф.А. ответил, что раз ему плохо живется и за молебен нечем уплатить, то зачем он шел в колхоз, категорически отрицаю, что мной это высказано не было».

В данном случае не возможно не заметить того, что в протоколах допросов двух упомянутых свидетелей и отца Александра случай, о котором идет речь, относится… к разным датам. Колхозник говорит о посещении отцом Александром д. Сарановой осенью 1932 года, а председатель колхоза и сам батюшка – о том, что он был там на Пасху, которая в 1932 году (это легко проверить) пришлась на 1 мая.

В деле фигурируют и показания 58-летнего псаломщика Сергинской церкви Г-ва В.В. от 06.04.33 г. о том, что отец Александр уже в заключении говорил ему: «Советская власть издевается над народом, облагая непосильными налогами»^[16]. Если отец Александр и поделился своими переживаниями, то, видимо, причиной тому послужило его задержание представителями местных властей. Г-в В.В. так передавал объяснение священником того, за что он был задержан властями: «Я не только выполнять мясозаготовки, а категорически отказался брать извещение». В чем состояла причина этого отказа, нам уже известно: отсутствие у священника какого-либо домашнего скота. Однако чекисты интерпретировали показание, данное псаломщиком Г-вым В.В., как уличающее отца Александра в «сопротивлении мясозаготовкам» и «призыв к неуплате налогов». Любопытно, к кому этот «призыв» мог быть обращен? К сокамерникам?

В деле имеются показания еще одного соузника отца Александра о том, что тот якобы говорил о скорой кончине мира:

«Настало время прихода антихриста. Скоро будет второе пришествие, страшный суд и все эти нечистые духи погибнут, а есть верующие, те будут спасены. Наше учение зря не пропадет»^[17], – и предсказывал в беседе с одним арестованным, что «костлявая рука голода задавит революцию. Так или иначе, весной коммунистов разобьют, если не захотят мужики помирать голодной смертью»^[18].

Но тут обнаруживается любопытная деталь: в достоверности сведений, полученных от того арестованного, на которого ссылается свидетельствующий против отца Александра соузник, убедиться невозможно, поскольку в деле… попросту нет соответствующих показаний указываемого им лица. Это не мешает следствию приобщить к делу показания «с чужих слов».

Подлинная причина ареста

Ф.641_1. Оп.1. Д.8786. Л.25

Со снятием грифа секретности с дела истинная причина ареста священника Александра Мальцева стала ясна. По-видимому, главным «раздражителем» в глазах сотрудников ОГПУ явился отказ священника от агентурных поручений. В деле имеется характеристика ОГПУ с грифом «Совершенно секретно», в которой сообщается:

«Мальцев А.Н. был завербован для работы среди духовенства… от работы категорически отказался»

«Мальцев А.Н. был завербован в декабре 1931 года для работы среди духовенства-тихонцев Сергинской ориентации. Имеет хороший круг близких знакомых из числа реакционного духовенства, но от работы категорически отказался под предлогом: “Я работать Советской власти, как служитель культа, не могу”»^[19]. Далее в характеристике следует исчерпывающее указание оперативникам ОГПУ: «В дальнейшей работе использован быть не может».

К началу 1930-х годов секретно-оперативному отделу ОГПУ удалось создать широкую агентурную сеть. ОГПУ надеялось ослабить Церковь, пытаясь завербовать в ряды своих агентов даже людей, облеченных саном. Это не только позволяло получать необходимую информацию о состоянии Церкви, но сеять расколы и разделения среди верующих в условиях, когда высшим партийным руководством был взят курс на уничтожение исторического Православия. Если бы отец Александр согласился на сотрудничество с чекистами, то ему как агенту ОГПУ пришлось бы выполнять задания, подрывающие авторитет Церкви, на что он пойти не мог. Результатом его «несговорчивости» и стало дело, закончившееся в апреле 1933 года административной высылкой священника.

Из материалов следственного дела отца Александра Мальцева обнаруживается и то, что еще в декабре 1931 года с него преднамеренно была взята подписка о «благонадежности и отказе от антисоветской агитации». При наличии такой подписки в случае необходимости следователям было достаточно собрать «доказательства» нарушения священником принятых «обязательств». Вот почему после отказа от сотрудничества с органами в 1931 году отец Александр был сразу же поставлен на оперативный учет. Его пребывание на свободе в глазах ОГПУ грозило нарушением принципа «конспиративности».

Личность священника и «образ врага»

Под следствием отец Александр находился с 12 марта 1933 года, поддерживая связь с административно высланным духовенством Сергинского района. Об этом говорит показание его сокамерника, 36-летнего крестьянина Ж-ва Т.П.:

«Находясь в камере, не могу точно сказать, кто из числа служителей культа был инициатором письма, но Мальцев также последнее подписывал. Письмо было адресовано бывшим Сергинским попам, находящимся в ссылке. В письме было указано, что нас сидит столько-то человек»^[20].

Удалось выяснить, что отец Александр был рукоположен в сан священника села Лядово Сергинского района, «после того как там арестовали священника»^[21]. Входил ли тот арестованный прежде него священник в число «бывших Сергинских попов», с которыми переписывался из заключения отец Александр Мальцев, остается загадкой, но становится понятным, что следствие интересовало и то, с кем общается обвиняемый.

Следователям, видимо, пришлось немало поусердствовать, собирая основания для нового обвинения, так как подследственные характеризовали батюшку как человека «довольно скрытного». Например, тот же Ж-в Т.П., его сосед по камере, пишет, что Мальцев А.Н. «довольно не разговорчив», «в своих действиях довольно осторожен»^[22]. Подобным образом описывает отца Александра Мальцева и хозяин квартиры, в которой он жил до ареста, Д-н В.А.: «различных разговоров старается избегнуть и в своих разговорах бывает довольно осторожен»^[23]. Действительно ли отец Александр избегал опрометчивости и разумно придерживался тактики молчания, или же следствие утрировало его черты, стремясь нарисовать психологический портрет «затаенного злостного противника советского режима»? Но, во всяком случае, «образ врага» получился у ОГПУ довольно эклектичным: замкнутость и удивительная «словоохотливость» со склонностью к «митингизму» даже в тюрьме, надежно подводящая отца Александра Мальцева прямо под статью об «антисоветской агитации».

По мере исследования архивного документа открылась еще одна деталь: оказывается, отец Александр уже арестовывался однажды – примерно за полгода до возбуждения в отношении него данного дела, а именно в сентябре 1932 года. После освобождения, по словам свидетеля Д-ного В.А., батюшка сетовал на то, что члены прихода не постарались приложить усилий, чтобы освободить его из заключения, то есть некому было за него заступиться, и в то же время старался укрепить своего собеседника: «Церкви все закрывают, наставников сажают безвинно в тюрьмы… но надо всё переносить»^[24]. Таким образом, преследование священника со стороны ОГПУ началось еще до апреля 1933 года, когда дело приобрело официальный характер.

По-видимому, сам отец Александр понимал, что послужило самой серьезной причиной выдвинутых против него обвинений в «контрреволюционной агитации». Его слова, занесенные следователем в протокол, звучат как свидетельство верности Христу и долгу и обязанностям пастыря Церкви; среди них есть и правило о неразглашении тайны исповеди:

«Когда позднее мне было предложено кое-что сообщать ОГПУ, то и от этого отказался под тем предлогом, что я, как священник, этим делом заниматься не могу и дело не мое»^[25].

Возможно, его пытались «завербовать» не однажды. Здесь слово «позднее» означает «позднее декабря 1931 года», когда отец Александр Мальцев дал подписку «о благонадежности», а новое предложение сотрудничать с чекистами, вероятно, как раз совпало с моментом его ареста в сентябре 1932 года.

«Белогорско-белогвардейское» прошлое

Следствие между тем продолжало уточнять, детализировать «образа врага народа». В протоколе допроса обвиняемого от 17.04.33 г. отмечено «участие Мальцева А.Н. в период Гражданской войны в белогвардейских формированиях»^[26]. Как указывает сам отец Александр, после его возвращения с фронта в связи с окончанием Первой мировой войны он был мобилизован рядовым в 60-й Сибирский полк армии Колчака и через год, после ее отступления вглубь Сибири, в бою возле станции Тайга был взят в плен красноармейцами. Акцентируя этот факт, следователи намеренно подчеркивали, таким образом, «моральную и политическую солидарность» отца Александра с «белыми» – «врагами советского государства». Подобные биографические факты для советских репрессивных органов «не имели срока давности», тем более что 9 июня 1927 года Президиум ЦИК предоставил ОГПУ право рассмотрения во внесудебном порядке дел на «бывших белогвардейцев, шпионов и бандитов»^[27].

Крайне «кстати» оказался и факт, что за десять лет до начала следствия, в 1923 году, отец Александр Мальцев уже привлекался к расследованию в качестве фигуранта по делу, связанному с закрытием Белогорского Свято-Николаевского монастыря. Как указывал о самом себе в протоколе допроса отец Александр, он, 1892 г.р., будучи крестьянского происхождения и закончив только три класса церковно-приходской школы, до 17 лет жил в хозяйстве отца, а с 17-летнего возраста (то есть с 1909 г.) «поступил послушником на Белую гору по 1912 год»^[28]. В анкете же обвиняемого от 18.01.33 г. в графе «место работы с начала войны до Февральской революции» указано следующее: «монах в Белогорском монастыре»^[29], что не соответствует действительности ни по хронологии, ни по сути дела. Заметим: следователи, не знакомые с реалиями монастырской жизни, не понимали различия между «послушником» и «монахом». А ведь отец Александр был «белым священником», то есть женатым (жену его, как видно из анкеты, звали Елизавета), что стало бы невозможным, если бы он ранее принял монашеский постриг. С точки зрения церковных канонов, это – абсурд. Скорее всего Александр, прожив в монастыре три года и не приняв монашеских обетов, в 1912 году был призван на воинскую службу, а затем прошел всю Первую мировую войну в чине рядового. В монастырь ему вернуться так и не удалось из-за начала Гражданской войны.

В ходе следствия ОГПУ не удалось ни запугать отца Александра, ни добиться от него признательных показаний

Но удивительно другое: не будучи монастырским насельником уже более десяти лет, отец Александр Мальцев в 1923 году, тем не менее, был привлечен к следствию в связи с делом о ликвидации Белогорской обители. Это говорит лишь о совершенной нетерпимости большевиков по отношению к Церкви и монашеству как ее «передовому отряду». Всякий, кто был уличен в причастности к монашеской жизни, был «на подозрении у власти». А для нас, верующих, это – свидетельство о том, что Господь хранил Своего избранника Александра, который, будучи оправдан тогда по делу о закрытии монастыря, имел решимость посвятить себя на служение гонимой и уничтожаемой Православной Церкви. В 1926 году он полгода служил в кладбищенской церкви г. Кунгура, затем диаконом в с. Шиянники Ординского района. С 8 марта 1930 года – священник с. Лядово.

Очевидно, отец Александр и представить себе не мог, что то самое следствие десятилетней давности и непродолжительный арест по делу Белой Горы, подобно «черной метке», будут использованы против него представителями органов в собственных целях при любом удобном случае.

Отметим, что в ходе следствия сотрудникам ОГПУ не удалось ни запугать отца Александра, ни добиться от него признательных показаний. Батюшка отрицал разговоры, направленные против существующего порядка. Однако, как следует из материалов следственного дела, «обвиняемый Мальцев А.Н. органами ОГПУ 9 июля 1933 года был во внесудебном порядке приговорен к высылке в Кондинский район Уральской области сроком на 3 года»^[30].

«Вне закона»

После отбывания ссылки батюшка в 1935 году вернулся в с. Лядово. Есть свидетельство о том, что отец Александр был ревностным пастырем и с благоговением служил Литургию. Возможно, после своего возвращения из ссылки ему еще довелось служить, но, по-видимому, недолго, поскольку сельский храм Вознесения Господня, построенный силами прихожан в 1909 году, был закрыт по инициативе советских властей в середине мая 1936 года.

Когда матушка Елизавета принесла передачу в тюрьму, ей сказали, что ее муж расстрелян

После закрытия храма отец Александр, будучи больным человеком – в архивном деле есть справка Сергинской районной больницы от 09.05.33 г. о состоянии здоровья Мальцева А.Н., в которой сообщается диагноз: «хронический суставной ревматизм» с указанием, что работать он может там, «где нет длительной ходьбы»^[31], – уехал в поселок Кислотный, где устроился простым рабочим на нефтебазу.

В конце августа 1938 года отца Александра арестовали и заключили в Пермскую тюрьму. Матушка его, Елизавета, принесла в тюрьму передачу, но когда пришла в другой раз, тюремщики сказали ей, что ее муж расстрелян. Местом упокоения батюшки, со слов тюремщиков, является окраина церковного кладбища недалеко от Пермской тюрьмы^[32], где в те годы располагался спецучасток НКВД.

В архивном деле 1933 года священника Мальцева А.Н. имеется заключение зам. прокурора Пермской области от 31.08.89 г. о его реабилитации^[33]. (Реабилитирован ли Мальцев по делу 1938 года со смертным приговором, неизвестно, так как автору данного исследования ознакомиться с ним пока не удалось.)

***

В заключение необходимо сказать, что вопрос о «сотрудничестве духовенства» с органами советской власти и ОГПУ-НКВД, имевшем место в период 20–30-х годов XX века, на самом деле не так прост. Исследования не поддаются простому статистическому учету, и каждый случай нуждается в детальном рассмотрении. На примере священника Александра Мальцева мы видим, что, принудительно «завербованный» сотрудниками ОГПУ, он в действительности отказался быть «агентом» и, видимо, по этой причине стал жертвой политических репрессий. Те священники, которых ОГПУ-НКВД так и не удалось склонить к сотрудничеству, и те, кто имели решимость позднее прямо отказаться от предписываемой им роли «осведомителей», не погрешили против своей христианской и иерейской совести. Их трагическая судьба является ярким свидетельством добровольной жертвы за Того, Кто есть Истина.