Монастырь Крестовоздвиженский: легко не будет

Величественные купола Вознесенского собора этой подмосковной обители хорошо видны всякому, кто отправляется в дальний путь и мчится по Каширскому шоссе в аэропорт Домодедово… Как и многие другие храмы и монастыри, Крестовоздвиженский восстал из руин и живет теперь полнокровной жизнью, встречая каждый новый день молитвой, а каждого путника — радушием.

В этом году у Крестовоздвиженского Иерусалимского ставропигиального женского монастыря сразу три значительных юбилея — 180 лет со дня основания в 1837 году Флоро-Лаврской богадельни, из которой и образовалась впоследствии обитель, 130 лет со дня официального открытия и освящения монастыря и 25 лет со дня его возрождения.

Статья монахини Евфимии — теплое повествование о заботах настоятельницы и сестер, об истории этой обители и о том, как старается жить сегодня русское монашество…

Обычный вечер

— Дайте чего-нибудь перекусить, — матушку никто в трапезной вечером не поджидал, но, судя по тому спокойствию, с каким отреагировали «кухонные» на визит своей игумении, — это не было событием, нагонявшим страх и судорожное желание скорей попрятать от взыскательных глаз «начальства» кое-где оставленные немытые тарелки. Обычный вечер после трудового дня, обычный ужин, обычные крошки на столе… Каждый, помимо обязательной для всех совместной уставной трапезы, приходит и когда просто проголодается, освобождаясь от своих текущих дел, — кто раньше, кто позже… Может и матушка забежать, у нее в игуменском в иные дни шаром покати — какая-нибудь картофелина в мундире да пара груш в вазочке. А на кухне Успенским постом повара стараются разнообразить меню — овощей потушить, компот сварить для сестер… Вот мне, например, чечевица запала в душу — сочная, с поджаркой… Добавку взяла.

— А мы туда еще кабачок кладем, — объясняет мне причины такой вкусноты сестра Люба и расплывается в улыбке, глядя на мою довольную физиономию. Люба — послушница и несет келарское послушание. В монастырях с большим штатом сестер в келари назначают только старших монахинь — людей, что называется, солидных, с опытом. Но в Крестовоздвиженском сестер немного, а тем, кто постарше, уже не под силу весь день провести на ногах. Вот и выручают молодые ноги и расторопность Любы.

…Матушка просит у Любы «немного макарончиков», подсаживается ко мне, и мы заканчиваем ужин вместе. Через десять минут за игуменией подъедет машина — нужно на Подворье, проверить, все ли готово к праздничным дням…

Человечек с внутренним стержнем

Так уж получилось, что игумению Екатерину я знаю давно — еще хрупкой большеглазой девочкой в ситцевом хитончике, двадцатилетней послушницей знаменитой Пюхтицы. Впрочем, хрупкой ее вряд ли можно было назвать — в этом юном, жизнерадостном человечке всегда чувствовался внутренний стержень.

Игумения Екатерина (Чайникова). Фотография из архива монастыря

Но дело тут все же не в строительной жилке, хотя сама игумения нет-нет, да и называет себя с легкой иронией «всего лишь строителем».

Открытая и веселая Катя никогда не была той елейной тихоней с опущенными ресницами, которых одних почему-то и принято считать потенциальными монашками. Это очевидное несоответствие расхожего «благочестивого» штампа и живого Катиного характера, наверное, отчасти и определило ту внутреннюю твердость, с какою она до сих пор идет своим путем, с улыбкой встречая испытания…

Выросшая в атмосфере искренней веры и привыкшая всегда быть «при деле», она и на мир смотрела с той прямотой и отсутствием лицеприятия, какие свойственны, с одной стороны, очень доверчивым натурам, с другой — сильным. Дружба с такими людьми устанавливается многолетняя и честная, потому что мать Екатерина, если надо, скажет тебе и не всегда приятную правду, и, если надо, — рискнет собственным здоровьем и благополучием, чтобы поддержать. А это редкость и дорогого стоит.

И какими внимательными становились веселые Катины глаза, когда ей давались ответственные поручения. Работа, доверенная ей монастырем, была уже не просто ее работой, но делом Божиим, выполнить которое возможно не иначе, как только с Его помощью и поддержкой, вложив всю душу. Потому-то в деловитости матушки Екатерины никогда не было ни самодовольства, столь свойственного мастеровым, умелым людям, ни увертливого двоедушия, присущего тем, кто желал бы произвести впечатление на окружающих. А что было сполна, так это детская преданность Богу.

Однако, как ни крути, а такие натуры не могли не произвести впечатление. Особенно на старых опытных работяг, которых всегда много в наших восстанавливающихся монастырях. Те сначала недоумевали — чего ради они должны подчиняться какой-то розовощекой девчонке, а со временем, видя в ней сведущего коллегу, достойного разговора «на равных», видя ее разумную требовательность, живое участие и просто человеческое обаяние, располагались к Екатерине всем сердцем… Ее и посейчас многие старинные знакомцы, многие сестры-ровесницы за глаза с улыбкой так и зовут — «матушка Катя». Согласитесь, за глаза, как правило, дают далеко не такие домашние, теплые прозвища.

Я не случайно начала разговор о Крестовоздвиженском монастыре с небольшого психологического портрета его игумении. В наши дни, когда восстановлено из разрухи если не все, то очень многое, что можно было восстановить, мы с новой силой осознаем, что монастыри — это не только преображенные руины. Это не только красивые, сияющие позолотой соборы, вымощенные между корпусами дорожки, величественные колокольни и монументальные ограды по периметру…

Игумения Екатерина (Чайникова). Фотография из архива монастыря

Прежде всего — это живые люди. Живые люди и их живые, не надуманные, не искусственно сконструированные — правдивые отношения друг с другом и с живым Богом.

Возвращаясь к истории возникновения Крестовоздвиженской обители, убеждаешься, что именно с таких бесхитростных отношений этот монастырь и начинался.

Флоро-Лаврская богадельня

…Собственно, о создании обители в 1837-м году никто из тех первых 10‒15 тружениц богадельни при храме Флора и Лавра и не помышлял. Имена этих подвижниц история не сохранила. Факты говорят лишь о том, что практически 20 лет эта общинка добровольцев скромно делала свое дело — ухаживала за теми в округе, кто стар, болен или просто был никому, кроме них, не нужен. Целых 20 лет!.. Священник села Старый Ям поддерживал, видимо, их начинание и, со своей стороны, также проявлял заботу о подопечных богадельни: напутствовал умирающих, соборовал, служил молебны, поминал усопших… Текла обычная жизнь хорошего сельского прихода с хорошими людьми… Жертвенность в те времена среди верующего народа не рассматривалась как нечто исключительное.

«Хожалки» нашли в служении людям духовную радость подвига во имя Христа

И хотя возникла богадельня, возможно, в силу простых объективных причин — ну, срочно надо было организовать уход за двумя-тремя одинокими старушками, — однако «хожалки» нашли в служении людям свое высшее призвание и духовную радость подвига во имя Христа. Иначе со смертью первых подопечных все бы и закончилось. Но богадельня не простаивала без дела и давала возможность русским женщинам-христианкам совершенствовать свое основное земное предназначение — заботу о ближних…

Возможно, так, в смиренных трудах, все шло бы и дальше, не появись в этих краях в 1850-е годы юродивый Иван Степанович, через которого ниточка от заурядной сельской богадельни протянется аж к самому Московскому митрополиту… На Руси отношение к юродивым Христа ради всегда было особым. Благочестивые русские люди жили нелегко и в юродивых, чей добровольный крест был значительно суровее их собственного, видели близких сердцу друзей-наставников, людей Божиих… Да и сами юродивые, хоть и отрекались в своем подвиге от мира, — становились орудиями Божьего участия в судьбах своих соотечественников. Благоволение настоящего Христа ради юродивого дорого ценилось в народе.

Таким вот благоволением была отмечена и смиренная богадельня села Старый Ям.

Иван Степанович странствовал, как и многие юродивые, но тружениц богадельни навещал часто — видимо, не были они только лишь хлопотливыми марфами, но любили и молитву, и всякий иной труд духовный, без которых любая, самая замечательная внешняя деятельность была бы омрачена высокоумием… О староямских сестрах говаривал он и Московскому Первосвятителю Филарету (Дроздову), который принимал юродивого, возможно, в Гефсиманском скиту Сергиевой Лавры, где сам любил уединяться.

От общинки — к большому монастырю

К освящению нового каменного дома для старых и немощных пожаловала в село Старый Ям замечательная икона Пресвятой Богородицы «Иерусалимская» — благословение выдающегося русского Первоиерарха. Эта огромная икона, чудом пережившая послереволюционное лихолетье, и сегодня является главной святыней монастыря. Сам же свт. Филарет, посетив богадельню в 1860-м году, исходатайствовал ей впоследствии статус Флоро-Лаврской женской общины… Для свт. Филарета, ратовавшего в ту эпоху за организацию монашеской жизни по общежительному уставу и соприкоснувшемуся с огромными трудностями в этом деле, было отрадно, что на Московской земле сложилось сестричество, которое изначально, с момента своего возникновения, органично существовало по общежительному уставу. Это был уже готовый монастырь, смиренные насельницы которого даже и не помышляли о монашестве, хотя жили в соответствии с его обетами. При святителе Филарете впоследствии было организовано и переселение сестричества в имение помещицы А.П. Головиной, составившей дарственную на свои земли в с. Лукино в пользу Флоро-Лаврской общины…

Так начиналась история этого монастыря — неспешно, смиренно, в скромном служении тем, кто обездолен, стар и обременен недугами…

Крестовоздвиженский храм

Численность сестер в Крестовоздвиженском Иерусалимском второклассном монастыре возрастет к концу века более чем до ста. Двух храмов — Крестовоздвиженского, усадебного, и Иерусалимского (1873 г.), будет уже недостаточно. При игумении Евгении (Виноградовой) начнется строительство большого Вознесенского собора, появится приют для девочек… Появятся и новые корпуса: жилые для сестер и под различные мастерские, гостиница для приезжих, каменные баня и прачечная, погреба — все, что, безусловно, являлось необходимым для жизни большого монастырского организма…

Пора трагических испытаний

С революционными событиями 1917 года пришла и для этого, едва отстроившегося и начавшего расцветать, монастыря пора трагических испытаний. В феврале 1918-го особым Декретом народных комиссаров Церковь была отделена от государства, что вполне развязывало руки новой безбожной власти. Ведь под видом пресечения контрреволюционных действий начинался организованный террор прежде всего против Православной Церкви. Революционное остервенение не могли смягчить никакие обстоятельства — даже то, что насельники монастырей в большей своей массе составляли тот самый простой, трудовой народ, ради блага которого, как кричали с трибун большевики, и затевались преобразования в стране. Однако наше «светлое будущее» зарождалось в чаду бесславной гражданской войны, пошлой антирелигиозной пропаганды, грабежей, насилия и бесчинств… Монастырская собственность отнималась, и с ненавистью разрушалось даже то, что могло так или иначе послужить людям… Сестры Крестовоздвиженской обители в первые годы гонений еще ютились вблизи родных монастырских стен. Они работали в организованной на базе их образцового хозяйства трудовой артели, посещали богослужения — Крестовоздвиженский храм еще действовал… Но вскоре пролилась первая кровь мучеников. Всего за какие-то два десятка лет Россия покрылась сетью концентрационных лагерей, ее поросшие бурьяном овраги и лесные чащобы теперь таили в себе несчетное множество безвестных братских могил.

Нам, из нашего благополучного сегодня, при всем обилии книг и статей, повествующих о событиях тех, в общем-то недавних, лет, до конца не понять и не прочувствовать, что пережили русские люди в то время на своей родной земле. Страшное время…

Судьба насельницы Крестовоздвиженского Иерусалимского монастыря, преподобномученицы Евдокии (Адриановой-Фоминой) — всего лишь один яркий пример того, через что пришлось пройти нашим соотечественникам в XX-м веке.

Эта монахиня, оказавшись в обстановке озлобленного, зараженного ненавистью к Церкви мира, честно трудилась, но, поскольку не умела лицемерить и не понимала, зачем ей скрывать свою веру, вызывала у властей понятное раздражение… Печально знаменитый акмолинский концлагерь «АЛЖИР» — место ее уже второй «отсидки» — стал и местом ее упокоения. Монахиню расстреляли вкупе с еще 11-ю мученицами, невзирая на то, что мать Евдокия была уже человеком преклонных лет и добросовестно, терпеливо и кротко несла лагерные труды и лишения… Видимо, нравственный стержень исповедников веры вызывал у большевиков наибольшую тревогу и опасения… Дух подлинного христианства, а не мифическая контрреволюционная деятельность — вот что подлежало в России непременному уничтожению, как основа ее самобытности и внутренней силы.

Крестовоздвиженский монастырь, в то время как его насельницы скитались в миру или, подобно прпмч. Евдокие, томились за веру в лагерях, также смиренно нес свое служение в атмосфере безбожия и враждебности… В обители в разное время располагались и приют для беспризорников, и санаторий, и военный госпиталь, и Детский реабилитационный центр… Иерусалимская же икона Богоматери, спасенная от уничтожения ревностными богомольцами, вновь пришла к сестричеству уже в начале 1990-х, в дни, когда обитель была возвращена Русской Церкви, и предстояло и восстановление стен, и возрождение собственно монашеской жизни…

Полуразрушенный и оскверненный, монастырь вступил в новую для себя жизнь в трудный для страны период, и восстановительный этап был у него нелегким…

Духовные тропы поколения 1990-х

Так уж получилось, что нашему поколению монашествующих, людям, которым в 1990-е было по двадцать с небольшим, выпала именно эта миссия — собирание камней. Камней и в прямом, и в метафорическом смысле этого слова.

Вместе с разрушенными монастырями должны были созидаться и наши незрелые души

Далеко не у всех тогдашних иноков, «брошенных» на восстановление, был хотя бы элементарный житейский опыт. Да и духовному — откуда взяться? Попросту говоря, вместе с разрушенными монастырями должны были как-то созидаться и наши собственные незрелые души… Подниматься из руин, вырастать, делать свои первые твердые шаги мы учились вместе с нашими поросшими березками храмами и корпусами. На руках выносились с колоколен тонны мусора, освобождались от перекрытий соборы, вычищались превращенные в отхожие места алтари… Понимание того, что весь этот труд — дело не одного дня, конечно, было. Но главное — было понимание, что ничего не произойдет «потом», «завтра», «после того, как»… Не будет этого — «Сначала мы все отстроим и восстановим, а вот завтра начнется наша настоящая, духовная, полноценная жизнь»… Крупицы духовных сокровищ не собирают «завтра» — их собирают в тот настоящий момент времени, который был тебе предназначен — среди завалов строительного мусора, в неотапливаемых храмах, в общении с такими же, как и ты сам, усталыми и далекими от совершенства ровесниками.

Такие иноки и инокини, как мать Екатерина, как раз и принадлежали к той породе людей, которым никогда не приходило в голову отмахиваться от настоящего, каким бы непростым оно ни было. Живая вера давала им не только нравственные силы, но и подлинную духовную радость среди, казалось бы, полного отсутствия возможностей достигнуть духовного… Нашим лежащим в руинах монастырям нужны были именно эти иноки-строители.

И образы древних патериков, и поучения богомудрого аввы Дорофея становились теплее и ближе — именно в ту чуждую идеалам прекрасной аскетической древности пору собирания разбросанных камней… Может, потому, что были мы все альтруистами, простодушными романтиками, жившими верой в Божественный Промысл и непременный Его Отеческий отклик на наши искания и внутреннюю борьбу?.. И отклик этот слышало наше сердце.

Быть нужными друг другу

История восстановления Крестовоздвиженской обители мало чем отличается от сотен историй других поруганных святынь. Собственно, и сам процесс восстановления еще не завершен… Игумения Екатерина, если просмотреть записи на монастырском сайте, в своих интервью почти не говорит о тех трудностях, которыми наполнена ее жизнь. Во-первых, просто потому, что нелегко всем. Во-вторых, мы так воспитаны — если и говорить, то о чем-то, что может вдохновить и порадовать, а наши скорби — это касается только нас. В-третьих, какие бы ни складывались обстоятельства, какими бы горькими ни были испытания — жизнь и судьба верующего человека в разы отраднее и содержательнее жизни человека без веры. Хотя бы просто потому, что, стараясь быть открытым и внимательным, верующий не зациклен на собственной персоне, не поглощен ею как чем-то чрезвычайно значимым и самоценным — ценность бытия заключается для него в хождении пред очами Божиими. В этом — и необъяснимая словами радость…

Жизнь верующего человека отраднее и содержательнее жизни человека без веры

«Монастырь Крестовоздвиженский — легко не будет», — говорил в свое время молодой игумении покойный Патриарх Алексий… Помощь и поддержку Святейшего в тот период переоценить было невозможно. Чего стоит одна лишь история о благодетелях, которые, желая подарить Патриарху к очередному юбилею личный самолет, в конечном итоге провели в Крестовоздвиженском теплотрассу — от самолета Святейший с признательностью отказался, попросив помочь монастырю.

Вид на монастырь. Фотограф: Владимир Ходаков

Да, сегодняшние тяготы монастырские — это, прежде всего, огромные задачи внешнего плана. Накормить, обуть, одеть, подлечить сестер — надо? Надо! Приготовить все необходимое для богослужебной жизни, позаботиться о монастырском духовенстве? — надо, конечно. Позаботиться и о рабочих, без помощи которых 15‒20 сестрам монастыря просто не потянуть огромное хозяйство обители? — надо. Наконец, налаживание отношений с местной администрацией, со всевозможными «главами», «замами», «управленцами» разных уровней, среди которых попадаются люди откровенно или прикровенно антицерковного настроя… Все это — неотъемлемый комплекс забот современной игумении. Фактически эти заботы лежат исключительно на ней одной. «Легко не будет…».

Человеку, только поступившему в монастырь, нужно время, чтобы вырасти и утвердиться в работе над внутренним человеком. Игумения это понимает. Сестрам и так хватает нагрузки. Поэтому и к так называемой социальной деятельности — а это церковно-приходская школа при монастыре, общение с детишками-инвалидами из соседнего реабилитационного центра — тебя не привлекут, если сам ты не проявляешь к этому никакой особой охоты… Ну, не у всех получается общаться с детьми, и не все хотят погружаться в суету таких, в общем-то, далеких от классического монашеского устава забот… Что тут поделать? Суету игуменья берет на себя. Она слишком хорошо помнит, что дало ей собственное детство, проведенное под дружественной опекой Псково-Печерских монахов — детство, в котором было место и шалостям, и живой вовлеченности в монастырские хлопоты, и чувству своей нужности, способности к созиданию… А ведь это важно. Все мы, в конечном итоге, просто хотим быть кому-то нужны… И начинается все — вот с таких человеческих хлопот, с банальной суеты. И постепенно открывается душе и Сам Господь — как высшее, ни с чем не сравнимое Благо. И то, что все мы на земле этой действительно нужны друг другу.

Живые и открытые

В уютном Иерусалимском храме — главная святыня, икона Богоматери, хозяйки и покровительницы этого места… Икона огромная — без священного трепета и не подойдешь. Есть что-то глубоко правильное в том, что этот дивный образ находится в церкви, примыкающей к сестринскому корпусу — можно, едва шагнув в тишину и покой храма, в любой момент прибегнуть к Заступнице: поплакаться, пожаловаться, поныть, в конце концов… Что уж тут греха таить — поныть да себя пожалеть мы все охочи, а перед Нею — и можно, и нужно.

Икона Божией Матери «Иерусалимская». Фотограф: Владимир Ходаков//monasterium.ru

А вот праздничные службы теперь в большом Вознесенском соборе — ахнуть можно, каком величественном и красивом! Я впервые вижу этот собор в таком благолепии…

— Как тебе наши полы, устланные коврами? — улыбается матушка. — Некрасиво, наверное, да? Аляповато? — И она с искренним любопытством ждет непредвзятого отзыва.

— Да ну! Зато детям-то какое раздолье! И прилечь в случае чего… — про свою монашескую любовь к «полежать» мы завсегда игумении напомним…

— Вот мы тоже так подумали — и пол белокаменный побережем, и людям посидеть-полежать, и ребятне хорошо побегать …

Храм в честь Иерусалимской иконы Божией Матери

Впрочем, особой детской беготни в храме я не замечала. Может, потому, что службы были такие — Успение Богоматери, чин Погребения. Малышня по очереди, парам, стоит со свечами у Святой Плащаницы — сами просятся. Мордочки у всех серьезные — как же, такая ответственность! Вон и папы с мамами наблюдают! Дети — они, действительно, очень тонкий духовный барометр для всего происходящего. И в атмосфере нашей, взрослой, внутренней цельности и собранности — становятся собраннее и они…

* * *

«Что я могу от сестер требовать? — спрашивает себя мать Екатерина в одну из наших коротких вечерних прогулок. — Разве я могу загружать их правилами? Принуждать их к какому-то исключительному посту или подвигу? Чего я сама-то достигла духовного? Ничего!.. Кручусь вот только…».

Какое-то время мы идем молча… И я думаю о том, что на самом-то деле перед судом своей совести никто из нас не может сказать себе: «Да! Наконец-то я многого достиг!» Это может сказать предприниматель, директор крупного учреждения, выдающийся инженер, талантливый и успешный артист, ученый, совершивший важное для людей открытие, агроном, сохранивший большими трудами свой урожай… Это может сказать кто угодно, только не монах.

Монах может лишь оставаться живым и открытым. Да, да — именно живым и открытым. Уроки, которыми назидает нас Господь через этот видимый мир, надо улавливать сердцем. Правда же, которая есть и будет мерилом наших поступков, — она не на этой земле. Здесь нам ее никто не обещал.

Восстанавливаются соборы, отстраиваются и ремонтируются корпуса, налаживаются добрые отношения среди совершенно разных по характеру людей — и это конечно, хорошо, но… Легко не будет. И здесь, пожалуй, сокрыта вся великая и смиренная тайна крестоношения: то, что принимаешь всем своим существом, пропускаешь через свое сердце — становится частью тебя самого, Царствием Небесным, которое, по слову Спасителя, внутрь вас есть (Лк. 17, 21).