Южная обитель

Подворье Патриарха Московского и всея Руси при храме в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов» в поселке Приазовском. Вид с обрыва

После череды виноградников, персиковых садов и бескрайней бахчи с полосатыми арбузами и желтыми дынями открылась долина, в конце которой возвышался холм, увенчанный высоким храмом. Золотые купола его горели в лучах закатного солнца. Подъезжали мы к нему через поселок Ильич, названный в честь самого пламенного христоненавистника и сокрушителя церквей. Назвали не по имени-фамилии, а задушевно, как обращаются к добродушному соседу, просто по отчеству: Ильич.

От Ильича до храма 19 верст. Освящен он во имя Живоначальной Троицы. Это самый высокий храм на юге России. Высота его – 62 метра. Для тех, кто приплывает к нам по морю, Россия будет начинаться с Троицкого храма. Стоит он на древней земле, о которой писали Гомер и Страбон. В X и XI веках это были земли самого богатого русского княжества – Тмутаракань. Где-то на его севере состоялась описанная в летописи битва Тмутараканского князя Мстислава с косожским князем Редедей.

Есть сведения о том, что в этих местах существовало два монастыря. Теперь монастырская жизнь возобновляется на Патриаршем подворье. На его территории и находится этот храм. В скором будущем здесь планируется создание духовного центра России с семинарией, образовательным, паломническим, миссионерским и прочими центрами. О великом будущем, ожидающем подворье, насельники говорят с осторожностью: «Если будущее будет и Бог даст, то тогда… А пока только планы и непростая жизнь». У подворья немалое хозяйство и большая нехватка рабочих рук. Много земли, техники, есть винный заводик, где производится кагор. Епархии, познакомившиеся с его достоинствами, теперь служат литургии на нем и не хотят возвращаться к прежним сортам. Часть земли отдана фермерам, занимающимся бахчевыми культурами. В день моего приезда во двор вкатили целую телегу дынь. Разбирать их стали не только трудники, но и соседи, живущие рядом с храмом, но в храме не появлявшиеся. Я решил пошутить – обратился к высокому молодому человеку, несшему две дыни: «Любите сладкую жизнь?» Тот улыбнулся: «У Бога всё сладкое. И полынь не горчит».

Архимандрит Наум (Байбородин)

Если о будущем здесь говорить не решаются, то о прошедшем рассказывают с удовольствием. Об особой благодати этого места поведал лаврский старец Наум. Это по его молитвам собрались его духовные чада и построили грандиозный храм всего лишь за четыре года. Один из старейших монахов монастыря, работавший на стройке простым рабочим, показал мне фотографии, отражающие все этапы возведения храма:

– Представляете, только на один метр кладки уходило 60 тысяч кирпичей. Бетон заливали вручную. Господь явным образом руководил и помогал нам. А дружба и любовь у всех была такая – не могу без слез вспоминать. Молю Бога, чтобы еще хоть раз в жизни такое испытать.

Потом он рассказал, как во время установки на куполе креста приезжий архимандрит сказал: «Этот храм – чудо Божие. Ждите многих чудес».

«Чудеса пошли каждодневные. Мы их уже воспринимаем как закономерность. Живем под Покровом Божией Матери»

– И на следующий день трудник Евгений упал с 30-метровой высоты и нечего не сломал себе. Это было первое чудо. А потом пошли каждодневные. Мы их уже воспринимаем как закономерность. Живем под Покровом Божией Матери, где ангелам заповедано хранить нас на путях наших.

Храм, действительно, чудесный. В два этажа. Служба пока ведется только на первом. Три престола. Амвон такой, что священникам и диаконам, идущим с каждением, требуется немало времени, чтобы пройти в оба конца. Меня потряс хор. Мужественные красивые голоса. Но когда я увидел певчих и регента – не мог поверить: это были 12–14-летние отроки. Регент Иван на мой вопрос: «Где он учился регентскому искусству?» – ответил:

– Дома и в церкви. Отец у меня регент и священник. Я с детства на клиросе. Сестра моя стала махать (читай: дирижировать) с двенадцати лет. И я потихоньку научился.

Удивительно: за эти три недели, когда на долгих монастырских службах регентовал Иван, всё проходило без всяких сбоев.

Есть еще и женский хор из сестер, живущих в кельях по соседству с подворьем. Сестры тоже поют красиво и молитвенно.

Благодать чувствуется и за пределами храма. В ста метрах начинается обрыв, а с него открывается живописный вид. Широкая, до самого горизонта, синяя гладь Азовского моря, а под обрывом холмистая долина, покрытая разноцветными пятнами: голубое – небольшое озерцо, желто-серые – выжженная трава, темно-коричневые – деревья и кусты боярышника, заросли ежевики и всевозможных колючек. Серебрятся кроны дикой маслины. Ярко зеленеют кустики, похожие на молодые туи. Когда я стал спускаться по тропе через заросли боярышника, мне показалось, что я иду не к морю, а к Иордану. Деревца боярышника со скрученными от сильного ветра раскидистыми ветвями похожи на акации, растущие на Святой Земле.

Повсюду в покрытой желтой пылью земле темнели норы. Небольшие – змеиные. Норы побольше – каких-то грызунов. А довольно широкие – лазы в жилища неведомых зверей. Пастух Вадим, с которым я познакомился в первый же день, рассказал, что видел огромного енота величиной с овчарку. Я енотов не встретил, змей тоже. А вот птиц увидел немало. В один из вечеров из высокой травы совсем рядом с тропой вылетело сначала два фазана, а через несколько шагов еще одна пара. Много сорок. Два раза видел белых цапель. О чайках, разумеется, и говорить не приходится. Их, как и положено, над морем несметные стаи. В этих местах нерестится рыба. Раньше поселок Приазовский назывался Вольные Рыбаки. Сейчас рыбаков не видно. Рыбачат только чайки и бакланы. Правда, чайки не столько рыбачат, сколько дерутся с теми, кто выхватывает из воды рыбку. Вместо того чтобы самим нырять, несколько птиц с криками гоняются за удачливой рыбачкой, норовя на лету выхватить у нее из клюва добычу. Когда чайки сбиваются в плотную стаю и начинают вразнобой кружиться, кажется, что это серебристое живое облако. Особенно красиво это кружение при закатном солнце.

В первых числах сентября каждый вечер я наблюдал за стаями птиц, улетавшими на юг. Казалось, они спешат за уходящим к горизонту солнцем, чтобы не остаться в темноте. Птицы потянулись на юг, стало быть, скоро наступят холода. Но утром те же птицы летели в обратном направлении: уже не высоко в небе, а над морем, почти у самой воды, словно хотели, чтобы никто не заметил их возвращения. Это были бакланы. Они на юг не улетают, а остаются зимовать вдоль всего черноморского побережья. Слава Богу, тревога оказалась ложной: холода не наступили.

Если идти с моря вверх по холму, то сначала появляются золотой купол и крест. Идешь к подворью и видишь, как Троицкий храм словно вырастает плавно из земли: виден все больше и больше, пока не поднимается в полную меру.

Послушание мне дали щадящее, и на него уходило немного времени. Работать в жару на солнцепеке я не мог из-за давления. А перед вечерней службой имел возможность совершать прогулки к морю и обратно. Вдоль тропы, петлявшей по склону холма, под сводом ветвей боярышника прятались от солнца коровы. Однажды пастух окликнул меня и неожиданно изрек: «Чувствуете, как сильно пахнет полынь? Это запах моего детства. А бабушка моя говорила, что судьба моя будет горькой, как полынь. Вот и напророчествовала». Он ухмыльнулся и ударил кнутом по сапогу. Корова, стоявшая рядом с ним, вздрогнула всем телом и на всякий случай метнулась в сторону. Пастух явно ждал моих расспросов о его горькой судьбе, но я извинился, пробормотал первые пришедшие на ум фразы о том, что все наладится, коль скоро он в монастыре, пожелал ему здравия и спасения и поспешил на службу. Полынь, действительно, пахла одуряюще. Ее здесь целые заросли.

По будням на службах были в основном свои да несколько благочестивых сельчан. Зато по воскресным дням храм переполнен. В первое воскресенье я увидел старого знакомого. Он инженер-дорожник. Закончив строительство дорог и тоннелей на Красной Поляне, перевелся в Тамань и строит Крымскую переправу. С ним было несколько коллег. У храма стояло десятка три автомобилей не только с кубанскими номерами, но и многих регионов России. Самый дальний – тюменский. Я спросил хозяина тюменского авто, откуда он знает об этой обители.

– Ничего о ней не знаю. Просто переправился из Крыма и еще на пароме увидел высокую церковь. Решил заехать посмотреть.

После службы народ расходился неохотно. Стояли группами по нескольку человек. Задавали вопросы монахам. В некоторых группах возникали споры. Длинноволосый странник в холщовой рубахе и рваных сандалиях просвещал собравшихся вокруг него пожилых женщин: «Ждем конца света. А свет давно кончился. Перегорела лампочка Ильича. Живем во мраке. Духовном. Будет беда. Мы ведь без беды никуда. Без беды нам Бог не нужен. У нас без беды одна беда». Я отметил смысловые и стилистические достоинства этого короткого монолога и захотел познакомиться с его автором. Но тут как назло меня оттеснили какие-то люди и стали задавать «серьезные» вопросы. Первым был «где тут у вас дворец патриарха?» Пока я им рассказывал о том, что здесь нет никаких хором, что подворье – это не поместье с дворцом и что монахи вместе с трудниками живут в единственном доме, какая-то женщина вывела странника из плотного окружения и увела – скорее всего к инокиням на трапезу.

В последнюю ночь я особенно долго стоял у обрыва и почувствовал, как душа сама начала молиться

После вечерних служб я выходил к обрыву и подолгу всматривался в темную даль невидимого моря, от края и до края заполненного гирляндой огней. Это корабли, стоящие на рейде в ожидании лоцманской проводки. Ночью кажется, что это не вереница кораблей, а противоположный берег реки с фонарями на набережной и домами с зажженными окнами. В бездонном небе ярко посверкивали разновеликие звезды, одиночной россыпью и собранные в созвездия. Через весь небосвод тянулся запыленный белесым туманом Млечный путь. Я подолгу стоял, запрокинув голову, вглядываясь в ночное небо: огромное, неохватное, потрясающее… Иногда его прочерчивали падающие звезды, медленно проплывали огоньки спутников. Тишину ночи время от времени разрывали тревожные вскрики ночных птиц. В последнюю ночь я особенно долго стоял у обрыва и почувствовал, как душа сама начала молиться. Это была молитва без слов. Душа сама знала, что и как поведать Тому, Кто призвал ее из небытия.

Послышались чьи-то шаги. Это был пастух, не сумевший рассказать мне о своей горькой судьбе. Он поздоровался и несколько минут стоял молча. Потом вздохнул и тихо проговорил: «Сердце переполняется красотой. Кажется, что меня вставили в какую-то картину и я стал ее частью. Звездное небо, морской простор с огнями на кораблях. Они как усиленное отражение звезд. Я часто стою здесь, любуюсь и боюсь, что прыгну вниз. Меня всегда высота притягивала».

Я не ожидал от него такой поэтичности, но мне вдруг стало страшно. А что если и вправду прыгнет? Он и я в двух шагах от пропасти. Над нами звездное небо – и ни души. Если он это действительно задумал, нужно удержать его. Но как? Как найти нужные слова? Такие, чтобы они исходили из сердца, источающего любовь. Только собственной сердечной любовью можно отогреть чужую оледенелую душу. Но в моем сердце не было этой любви. Оно все больше наполнялось страхом. А вдруг захочет для компании и меня прихватить? Одно резкое движение – и… Небо вдруг стало грозной декорацией к начинающейся трагедии. Я отступил от края на несколько шагов. Он, должно быть, почувствовал, что со мной происходит, и грустно усмехнулся: «Пойдемте домой. Через десять минут отбой». Возвращались мы молча, осторожно ступая по мягкой пыли тропы. Мне показалось, что мой спутник шел на цыпочках.

Утром я уехал.