«Когда свидетельствует дело»

Обыкновенный приходской священник, каких в России тысячи… Сведений о нем осталось мало, и только архивные документы 1930-х годов, сохранившиеся в одном из пермских архивов, позволяют хотя бы отчасти реконструировать пройденный им путь служителя Христовой Церкви, все претерпевшего с достоинством и мужеством исповедника.

Священник Алексий Золотов. 1934 год

Время испытаний

Жизненный путь отца Алексия Золотова совпал с периодом потрясений в истории Российского государства. Русско-японская война, революция 1905–1907 гг., мирная передышка, заполненная общественным ожиданием выбора путей дальнейшего развития страны, «сегментарными» преобразованиями в экономике и общественной жизни, а затем – Первая мировая война, обернувшаяся крушением традиционного уклада, и двадцатилетний период жестоких гонений на Церковь со стороны советской власти. Двадцать лет жизни – для самоопределения и проверки.

Анкета, заведенная на священника в ОГПУ, фиксирует, что Золотов Алексей Матвеевич родился 5 февраля 1897 г. в деревне Кын Лысьвенского района^[1]. По-видимому, он был сыном священника Матфия Дмитриевича Золотова^[2]. Обучался Алексей в Пермской духовной семинарии, в 1917-м году был переведен в 6 класс, но, судя по всему, не смог окончить полный курс из-за революционных событий^[3]. В деле указано: «Закончил семинарию со званием студент». Местом жительства на момент его последнего ареста был город Лысьва, а местом служения – кладбищенская церковь Святого апостола и Евангелиста Иоанна Богослова. Из родственников о. Алексия в личных данных указаны: жена, Раиса Николаевна Золотова, и шестеро детей – Серафима 15 лет; Евгений 10 лет; Сергей 8 лет; Ангелина 12 лет; Августа 3 лет; Лидия 11 месяцев. Обычная для России средняя священническая семья, где на рождение и воспитание детей смотрели, как на долг и устроение домашней малой Церкви…

Храм Святого апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в котором служил о. Алексей. Современный вид

Первые «пробы пера»…

В те годы «вина» верующих и доказательства их «неблагонадежности» нередко собирались заинтересованными органами «по капле». Если не было достаточных поводов для применения наказания сразу «по высшей мере», человека духовного звания «вели» несколько лет, пока его альтернативный «послужной список» не становился внушительным настолько, чтобы оправдать значительно более серьезный приговор по делу, «изобличающему» его как «непримиримого противника советского режима» как бы «по совокупности деяний».

В личных документах о. Алексия указано, что в 1920-м г. священник был судим по ст. 120 УК (то есть, согласно Уголовному Кодексу 1922 г., за «совершение обманных действий с целью возбуждения суеверия в массах населения»), а в 1934-м г. он в составе группы верующих стал фигурантом уголовного дела. На сочную характеристику следствие тогда не поскупилось, определяя «вину» арестованных так: «Морально-разложившаяся контрреволюционная группа церковников во главе с попом Золотовым вела борьбу против советской власти»^[4].

В материалах дела против священника Алексия Золотова не было ничего по существу

Арест этой самой «аморальной подпольной группы» совпадает с периодом, когда высшее партийное руководство проводило «ускоренную» коллективизацию. Тогда местные органы власти, любой ценой выполняя «Госплан», неумолимо изымали у населения даже необходимые для питания крестьянских семей продукты. Неудивительно, что на селе, особенно в тех районах, которые считались «хлебными», нередко поднимались волны негодований и протестов. Одновременно в стране была проведена очередная кампания по закрытию православных церквей, уже не таких наполненных, как раньше, но еще напоминавших о прежнем образе жизни на земле, где началом и концом сезонного и суточного круга, да и любого дела, является молитва к Богу. И, конечно, были разговоры… и, конечно, нашлись те, кто «всюду ходят и записывают»… Но все-таки в материалах дела против священника Алексия Золотова не было ничего по существу, кроме нескольких свидетельских показаний о его личном несогласии с избранными большевистским правительством методами управления. И тогда сотрудники ОГПУ, как могли, постарались очернить его, представив батюшку «идеологическим вдохновителем смуты» и вообще человеком с «сомнительной моральной и политической физиономией». Основанием для его обвинения послужило «донесение» о том, что он «вел разговоры против советской власти» и… «пил вино с обвиняемыми Мальцевым и Сердитых Иваном Федоровичем». Так в 1935-м г. православный священник, сумевший и в годы гонений сохранить свою семью, где взрослым был уготован статус «лишенцев», а детям – унизительная отметка в анкетах: «дети служителя религиозного культа»; неудобный для властей, однако не пожелавший отказаться от сана и совлечь с себя обязанности пастыря, с надуманным определением-клеймом «подстрекателя» за частный разговор, не имевший ничего общего с агитацией, был приговорен к двум годам и шести месяцам лишения свободы^[5].

Защита церкви и последний арест

Стремление сохранить святыню было приравнено к «контрреволюционной деятельности»

Когда весной 1937 года в одном из цехов местного металлургического завода власти проводили собрание рабочих по вопросу предстоящего закрытия храма, отец Алексий Золотов вместе с членами приходского совета встал на его защиту. В материалах дела позднее будет отмечено, что священник открыто призывал народ одуматься. 30 октября отца Алексия арестовали, и, как оказалось, в последний раз. Вместе с ним были заключены в тюрьму еще несколько человек: В. Богаев, Т. Невзоров, В. Петухов и Н. Жданов. Так стремление сохранить святыню – храм – от закрытия и поругания было приравнено к «контрреволюционной деятельности», а официальная версия следствия строилась вокруг «попытки свержения советской власти».

Методы работы «письмоводителей» НКВД

Дело священника Алексея Золотова (1937) _ ПермГАСПИ. Ф. 641_1. Оп.1.Д.15454. л. 49

Первое, что бросилось в глаза при работе с этим следственным делом, – это сроки его начала и окончания. 15.11.1937 г. – 17.11.1937 г. То есть все расследование по коллективному делу заняло два дня. При этом всех подозреваемых арестовали практически в один день, 29–30.11.1937. Обвинение в «контрреволюционной деятельности» было вменено всем арестованным.

Протоколы допроса привлеченных следствием свидетелей не отличаются оригинальностью. Например, все свидетели на вопрос следователя: «Назовите лиц, проживающих в г. Лысьва»^[6] отвечали с удивительным единодушием: «Мне известно, что Богаев В.И.; Золотов Алексей Матвеевич; Петухов В.Я.; Жданов Н.Д. проживают в г. Лысьва». Таким образом, список известных им жителей города ограничивался исключительно интересующими следствие людьми. Между прочим, следует отметить, что лексема (т.е. устойчивый лексический оборот): «Мне известно» повторяется более шести раз у разных свидетелей. Очевидно, в этом случае проявляется привычная рука делопроизводителей – сотрудников НКВД.

Внимательное изучение протокола допроса обвиняемого Невзорова заставило обратить внимание на показательную деталь. Когда следователь задал ему вопрос: «Вы распространяете религиозную литературу, с какой целью?», в качестве ответа в дело была внесена следующая запись: «Религиозную литературу распространял среди организованного населения с целью того чтоб внедрить религиозные убеждения среди масс трудящихся»^[7] (с сохранением орфографии источника, А.Е.). Совершенно очевидно, что подобный ответ в устах человека верующего, входящего в церковный приходской совет, звучит просто нелепо.

Священник не поддался провокации и не совершил самооговора

Лексические формы, встречающиеся в изучаемом нами деле, в целом соответствуют стандартизированному стилю советского канцеляризма и антирелигиозной пропаганды 1920-х – 1930-х гг. Это дает основание предполагать, что роль следователя или «письмоводителя» в оформлении показаний обвиняемых была весьма значительной, и вряд ли эти слова могли быть записаны дословно. Скорее всего, текст был составлен в соответствии с задачами, которые ставились перед следствием – изобличения мнимых «врагов народа» и компрометации служителей Русской Православной Церкви.

Несмотря на то, что показания свидетелей и обвиняемых Богаева и Невзорова как будто «изобличают» отца Алексия Золотова, священник не поддался провокации и не совершил самооговора.

«Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным…»

Через десять лет отбывший полный срок заключения Богаев обратился в судебные инстанции с просьбой о снятии с него судимости. В условиях послевоенного времени, когда церковно-государственные отношения несколько потеплели и появилась надежда на пересмотр дела, он написал «объяснительную» и дал новые показания, в которых утверждал, что его и свидетелей по делу 1937 г. шантажировали, угрожая тем, что они сами окажутся за решеткой. Этот факт не вызывал уже сомнений и у самих сотрудников органов; причиной послужило то, что в 1939-м г. в Перми было проведено внутреннее расследование НКВД по фактам злоупотреблений в процессах 1937–1938 гг., направленных не только против духовенства, но и советских руководителей (включая самих сотрудников НКВД). Следователь, который вновь допрашивал лиц, проходивших по коллективному делу 1937 г., прямо указывал на то, что в ходе того самого процесса «имелось место угрозам со стороны следствия». Богаев достаточно подробно рассказал и об обстоятельствах своего ареста – о том, что за ним приехали ночью, устроили обыск, искали оружие, затем предложили проехать в отделение до выяснения обстоятельств, при этом заверив близких Богаева, что «ничего с ним не случится», а затем начали «проработку» по законам жанра сталинского «большого террора»^[8].

Дело священника Алексея Золотова (1937) _ ПермГАСПИ. Ф. 641_1. Оп.1.Д.15454. л. 52

Коллективное дело 1937 г., по которому проходил священник Алексий Золотов, было сфабриковано следователями Пермского Гор. НКВД. «Расследование» по делу о якобы «законспирированной контрреволюционной организации» было проведено с грубейшими нарушениями принципов советского уголовного процесса. Арест Богаева, Невзорова, Золотова, Петухова, Жданова был произведен без санкции прокурора; в деле нет постановления об избрании меры пресечения, никакого фактического доказательного обвинения арестованным предъявлено не было, не было очных ставок, а по окончании следствия обвиняемые не были ознакомлены с его материалами.

Большое количество нарушений и отсутствие обоснованного состава преступления не помешали «тройке» НКВД вынести тогда, в 1937-м г., постановление о виновности подозреваемых:

• Богаев Василий Иванович – 10 лет лишения свободы (наказание отбыл 10.12.1947);
• Золотов Алексей Матвеевич – высшая мера наказания (приведен в исполнение 25.12.1937 в 24:00);
• Петухов Василий Яковлевич – 10 лет лишения свободы (умер);
• Жданов Николай Дмитриевич – 10 лет лишения свободы (умер).

Ознакомление с материалами Пермского государственного архива социально-политической истории (ПермГАСПИ) позволяет установить, что отец Алексий Золотов пережил три «волны» репрессий: 1920-х, первой половины 1930-х годов и сталинского «большого террора» 1937–1938 гг. Его судьба демонстрирует то, как происходило ужесточение репрессивной политики советского государства по отношению к служителям Русской Православной Церкви: от ареста с целью запугивания в 1920-е годы – до заключения на короткий срок в сер. 1930-х гг. и, наконец, расстрела в 1937-м году.