Горькая беседа о Синодальном и нашем времени, количестве христиан и их качестве

Игумен Довмонт служит в Успенском храме Ивангорода, в красивой и мощной крепости, расположенной на берегу Наровы, реки, разделяющей Россию и Эстонию. Через реку – Нарвская крепость. Хотя мост между государствами и называется «мостом Дружбы», две противоположные твердыни никак не воспринимаются дружелюбными друг к другу. Скорее, речь идет о вражде, что очень печально. Но мы говорим с отцом Довмонтом о других вещах: о том, как православным не стать врагами не только друг другу, но и самим себе.

Игумен Довмонт (Беляев)

Два храма на один город: безлюдья нет и не предвидится

– Отец Довмонт, как часто проходят службы в храме Ивангородской крепости?

– Службы у нас в субботу, воскресение и по праздникам, т.е. постоянно.

– А зимой не холодно в древнем храме? Печка греет?

– Нет, у нас финские обогреватели. Я могу их включить.

– Очень было бы кстати. Итак, Ивангород находится на самой границе. Насколько я знаю, въезд сюда обычным российским гражданам затруднен: требуется почему-то специальное разрешение. И чаще всего, если кто и приезжает, то это туристы, путешественники и прочие, которые в Ивангороде не больно-то останавливаются. Так кто же приходит на службы в храм в Ивангородскую крепость?

– Местные жители приходят. У нас где-то 2/3 прихода – местные жители, и 1/3 из Нарвы, из Эстонии приходят…

– Таким образом, нельзя сказать, что на службах безлюдно?

– Нет, я бы не сказал. У нас на Рождество Христово было около 60 причастников, а так около 100 человек было на службе. Было тесновато, но в тесноте – не в обиде.

– В Ивангороде всего два храма. Два храма на один город – это не маловато?

– Да это много вообще, если принимать во внимание духовное состояние нашего общества… У нас около 10000 жителей здесь. И, в общей сложности, в имеющихся в Ивангороде двух храмах человек 300 из этих 10 тысяч, наверное, бывают на службах. Осознанно приходят.

– А остальные?

– А остальные не появляются вообще.

Православные, где ваше качество?

– Вот сейчас мы с вами подняли больную тему: духовное состояние нынешнего общества. Как бы вы вкратце его охарактеризовали? Проблема количества храмов и «качества» христиан, для которых эти храмы построены – несколько ли веков назад или совсем недавно.

– Это действительно больная тема. На мой взгляд, количество прихожан свидетельствует в том числе и о не самом высоком духовном «качестве» общества сегодня. Впрочем, ничего нового тут нет, ведь это было еще и до революции, когда рухнула синодальная система с ее требованиями обязательной исповеди, отчета о ее прохождении, допуске к Причастию (раз в год) и прочей обязаловкой.

– Что же случилось после того, как рухнула синодальная система?

– Храмы опустели после Февральской революции. Не все, конечно, но в подавляющем своем большинстве. «Революция удается там, где подорваны нравственные устои общества, и, обратно, не имеет успеха там, где они крепки. Вот почему всякой революции предшествует долголетняя и сложная подготовительная работа, которая начинается с колебания нравственных устоев, разрушения моральных принципов, с проповеди нигилизма, продолжается всевозможными социалистическими утопиями, рассчитанными на невежество и аморальность населения, и заканчивается открытыми гонениями на Церковь…», – писал в своих воспоминаниях товарищ обер-прокурора Святейшего Синода князь Н.Д. Жевахов^[1].

Ещё после первой революции 1905 года святой праведный Иоанн Кронштадтский, обличая нравственное падение интеллигенции и студенчества, а также, как следствие, пагубное их влияние на простой народ, говорил: «Смотрю на мир, лежащий во зле, или, ближе, на Россию, получившую от Бога драгоценное наследие от предков – веру православную, и отступившую по легкомыслию непостижимому от своей веры и впавшую во всевозможные беды: и ужасаюсь, и скорблю, видя, как страдает и ещё пострадает она, если не обратится всем сердцем к вере отеческой и к Церкви православной, за которой спаслось столько праведных людей. За безверие, пьянство и разврат следуют беды за бедами, беды величайшие, несоизмеримые: позорная война, обеднение народа, революция, голодовка, холера, мятежные две Думы, из коих вторая через некоторых представителей своих едва не погубила Царскую семью. Вот наказания Божии за отступление от веры и огульный разврат. Самые праздники наши святые, которые должны бы возводить наши умы и сердца на небо, обратились в праздники сатанинские, праздники плоти и крови и всяких несмысленных и вредных страстей…»^[2].

Петр Давыдов и игумен Довмонт (Беляев)

Вот насколько строго характеризует духовное состояние российского общества праведный старец. Примерно в это же время в одной из своих университетских лекций ему вторил русский историк Василий Ключевский. Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал: «В рассказах одного слушателя знаменитого профессора Московского университета В.О. Ключевского мне пришлось прочитать такое пророчество его о народе: «Народ, вступивши на революционный путь (1905), обманул (это слово я помню! – о. Довмонт) своего царя, которому клялся в верноподданничестве и безграничной преданности. Наступает время, когда он обманет и Церковь, и всех тех, кто его считал православным и богоносцем. Придет пора, что он умело обманет, проведет и социалистов, за которыми сначала пойдет. Правда ли, что говорил так историк, много знавший о русском человеке? Но не имею основания сомневаться: записал эти его предсказания Нелидов, не думаю, чтобы он все это сочинил…»^[3]. После свержения монархии российское общество разделилось на две враждующие стороны. «Люди разделились на два враждебных лагеря, ожесточенно враждующих друг с другом… Не так просты причины, их разделившие: дело вовсе не в отдельных «вопросах», в несходстве точек зрения, в расовой ненависти, а в том, что люди стали расти и развиваться на разных фундаментах, на подмененных ложью нравственных понятиях и началах. С точки зрения мечтателей-революционеров, нередко искренних и добросовестных людей, преследовавшие их представители законной правительственной власти казались такими же преступниками, как этим последним – революционеры. Каждая сторона действовала в полном убеждении, что защищает правду и борется с неправдой»^[4], – вспоминал князь Н.Д. Жевахов.

– А как же мнение, согласно которому до 1917 года Русь была совершенно святой?

– М-да. Иногда пытаются изобразить, что все до определенной черты было прекрасно – Православная Русь повсеместная, и вдруг какие-то пришли враги откуда-то, и вот они начали все ломать, все крушить. А часто этими врагами-то были сами местные жители.

– 1917-й случился не без нашего собственного активного участия?

– Ну да, это же видно и понятно.

Очень сильно ударил по русскому народу страшный раскол XVII века

– Где же истоки этой богоборческой активности?

– Если брать историю, то нужно сказать, что очень сильно ударил по русскому народу страшный раскол XVII века. Когда патриарх Никон принародно рубил иконы так называемого «неистового письма». Эти события подробно описал в своих мемуарах сириец, архидиакон Павел Алеппский, который в XVII по приглашению патриарха Никона посетил Россию вместе с Антиохийским патриархом Макарием. Вот что он рассказывал: «Никон велел принести иконы старые и новые, кои некоторые из московских иконописцев стали рисовать по образцам картин франкских и польских. Так как этот Патриарх отличается чрезмерною крутостью нрава и приверженностью к греческим обрядам, то он послал своих людей собрать и доставить к нему все подобные иконы, в каком бы доме ни находили их, даже из домов государственных сановников, что и было исполнено. Это случилось летом, пред появлением моровой язвы. Никон выколол глаза у этих образов, после чего стрельцы, исполнявшие обязанность царских глашатаев, носили их по городу, крича: ‟кто отныне будет писать иконы по этому образцу, того постигнет примерное наказание”… Так как все московиты отличаются большою привязанностью и любовью к иконам, то они не смотрят ни на красоту изображения, ни на искусство, живописца, но все иконы, красивые и некрасивые, для них одинаковы: они всегда их почитают и поклоняются им, даже если икона представляет набросок на бумаге или детский рисунок… Видя, как Патриарх поступал с иконами, подумали, что он сольно грешит, пришли в смущение и волнение и сочли его противником икон. В это время случилась моровая язва, и солнце померкло перед закатом 2-го августа. Они подумали: ‟все случившееся с нами есть гнев Божий на нас за надругательство Патриарха над иконами”. Образовались скопища, враждебные Патриарху, которые покушались убить его, ибо царя в это время не было в Москве… в доказательство незаконности новой живописи (Никон) указывал на то, что она подобна воображениям франков. Патриархи предали анафеме и отлучили от Церкви и тех, кто станет изготовлять подобные образа, и тех, кто будет держать их у себя. Никон брал эти образа правою рукою один за другим, показывал народу и бросал их на железные плиты пола, так что они разбивались, и приказал их сжечь. Царь стоял близ нас с открытою головой, с видом кротким, в молчании внимая проповеди. Будучи человеком очень набожным и богобоязненным, он тихим голосом стал просить патриарха, говоря: ‟нет, отче, не сожигай их, но пусть их зароют в землю”. Так и было сделано»^[5] – это, скажем мягко, не способствовало благочестию народа. А восьмилетняя осада царскими войсками Соловецкого монастыря, только за то, что монахи отказались принять новопечатные книги патриарха Никона? А почему Соловки так долго продержались? Да потому что их поддерживало всё Поморье. А потом – ужасная расправа над непокорными. Тридцать старцев были казнены. Одних утопили, а других перевешали на стенах собственной обители. Остальных 400 монахов разослали по острогам Севера. Конечно, реформы были нужны. Существовало такое неказистое явление в дониконовской Руси, как многоголосье. Это когда части суточного круга богослужебного совершались одновременно в разных частях храма. То есть на правом клиросе читали вечерню, на левом утреню, а по центру кафизмы. Таким образом, служба по времени сокращалась в несколько раз. Но со стороны всё это выглядело тарабарщиной. Но народу нравилось, так как богослужение проходило быстро, и при этом всё вычитывали. Конечно, с подобными вещами нельзя было мириться. Но те жестокие меры, которые применялись в ходе Никоновских реформ, привели уже тогда, в XVII столетии, к расколу в обществе. Люди не понимали гонений за религиозные убеждения. А ведь действительно гнали, преследовали физически, уголовное преследование было за «старую веру». Такого на Руси никогда раньше не было. И поэтому старая вера во власть, как Богом установленную, Богом данное царство, была подорвана уже тогда, в XVII столетии. Потом уже пришли реформы Петра I…

Вера во власть, как Богом установленную, была подорвана уже в XVII столетии

– А потом еще секуляризация при Екатерине II.

– Да, но это лишь следствие никоновских реформ. Что произошло в результате реформ Патриарха Никона? Я бы назвал это оболваниванием народа. Да, именно так: оболванивание. Именно к концу XVII века происходит окончательное закабаление народа крепостным правом и отрыв дворянской знати от простонародья. Окончательно формируется сословное общество. Господа и смерды.

– А до реформ народ, получается, был образованным?

– В церковной грамоте, в церковной жизни – безусловно. Потому что народ до никоновских реформ все-таки был более грамотным, люди были книжные. Особенно на Севере. На Белом море. Там, где не было крепостного рабства. Поморы строили корабли. Умели читать географические карты. Неслучайно именно в тех краях родился русский гений Михаил Васильевич Ломоносов. А если вспомнить более древние времена, XIV век. Наш Северо-Запад. Псков и Новгород, вечевые республики. Никакого татаро-монгольского ига у нас не было. Демократическая форма правления. Правит городское вече, своего рода парламент. Князья выбираются народом. Псковские и Новгородские купцы сотрудничают с Ганзейским союзом европейских городов. И вспомните жития святых, житие преподобного Сергия Радонежского, когда отрок Варфоломей приводит домой схимника, этого ангела в образе схимника, то там сказано: «Пришло время пения 9-го часа». И они начали читать! И монах этот сказал: «Читай 9-й час». Отрок, как мы помним, сначала отказывался, а потом чудом начал читать. А до этого он не мог читать. Понимаете, сам факт того, что в обычной дворянской семье совершался суточный круг богослужения, и люди знали этот круг, уже говорит о том, что прежнее общество было грамотным – и в светском, и в духовном смысле. Родители преподобного Сергия были боярами, как мы помним, т.е. дворянами. Кирилл и Мария – обедневшие бояре. И из-за бедности быт их был приближен к крестьянскому, потому что сам Варфоломей встречает схимника, когда его посылают лошадей разыскивать, то есть он выполнял все обычные работы для сельских жителей. Но, несмотря ни на какие трудности, суточный круг богослужения совершался, то есть мы видим, что люди знали службу, это было совершенно органично и естественно для жителя Руси в то время.

В «ликбез»!

– И что же изменилось в XVII веке?

– Среди прочего, по моему убеждению, то самое «качество», о котором мы говорим. В том числе и качество духовного образования людей самого разного положения. Когда, вы думаете, стали появляться уже привычные нам молитвословы с утренними и вечерними молитвами? Ведь их не было, потому что вместо вечерних молитв дома читалось малое повечерие. А тут – этакий сокращенный вариант.

– То есть суточный круг богослужений был привычен и совершался в каждом уважающем себя доме?

– Да. Вместо привычных нам утренних молитв читалась полунощница. Почему после никоновских реформ затихают всякие споры о богослужебных книгах? Потому что сами книги перестают быть доступными для простого народа. Дело печатания богослужебных книг стало делом строго государственным. Всякие попытки самостоятельного тиражирования богослужебной литературы подвергалось уголовному преследованию. Старые книги, равно как и вообще книги старообрядцев, сжигались. А когда люди перестали понимать богослужение, прекратилась связь с литургической жизнью Церкви. Вот им минимум – сделали «вытяжки» из богослужебных книг. Вот что такое утренние молитвы. Это молитвы и из полунощницы взяты, и из повечерия – это все взяли и собрали в утренние и вечерние молитвы.

– И мне кажется, много зла сделала спесивость по отношению к простым людям: «А книги не трожьте. А в книги не суйтесь – не ваше дело, смерды! Это дело профессионалов». Напрофессионалили…

– Такое впечатление, что вместо того, чтобы идти в академию из университета, народ был вынужден оставить его и пойти даже не в школу, а в ликбез. По крайней мере по вашим словам получается так.

– Да, именно так и получается. А это сделано специально. Потому что когда началась реформа Никона, малейшее исправление в книге вызывало бурю гнева. Хотя правки совершались и до никоновских реформ. Но в результате грубых вмешательств, когда все на греческий манер стали переделывать, поднялась буря возмущения и неприятия. Тем более что Россия к Греции потеряла всякое благоговение после захвата Константинополя, начала Османского ига. Греки свои богослужебные книги давно уже печатали в католической Венеции. Когда греческие архиереи дневали и ночевали у нас, прося богатые милостыни, подарки, люди видели, что это люди сребролюбивые, что они, так сказать, далеко не бесстрастные. «После расспросов и разысканий мы нашли, что большинство приезжающих за милостыней в Москву архимандритов и светских лиц, не рассчитывая только на милостыню, привозят с собою деньги для закупки товаров: соболей, белок, горностаев и проч., которые могут принести им большой барыш в турецкой стране. В этих видах большинство их и приезжает, ибо, со времени въезда в Путивль до возвращения и выезда своего оттуда, они ровно ничего не тратят: если у них есть с собой товар, то не платят ни пошлины, ни за провоз на лошадях, и не делают расходов на еду и питье, так как получают ежемесячно содержание, каждый по своему положению; очень бедные по четыре копейки в день и пива для питья. Поэтому они выгадывают большую пользу, если имеют с собою товары или много денег…»^[6] – пишет в своих записках архидиакон Павел Алеппский. Конечно, не все представители греческого духовенства были такими. Среди них были и подвижники благочестия. Вспомним преподобного Максима Грека. Великий подвижник и страдалец. Учёнейший человек. Выпускник Падуанского университета. Или великий художник-иконописец Феофан Грек. Один из учителей преподобного Андрея Рублёва. Но встречались и авантюристы типа Паисия Лигарида.

– Гм, то есть тогда Северная Фиваида могла дать им фору?

– Да еще какую. В то время у нас был и Нил Сорский, и Иосиф Волоцкий, Павел Обнорский, Кирилл Белозерский и прочие великие – известные и не известные – святые, накануне всех этих реформ. Если взять псковскую землю, так вообще тут одни преподобные: Евфросин и Серапион Спасо-Елизаровские, Иларион Гдовский, Савва Крыпецкий, Никандр Пустынножитель, Онуфрий Мальский. Здесь только одни пустыни, куда ни ступи. В Русскую землю шли спасаться из других стран. У наших подвижников учились благочестию. В XV веке на Псковщину приходит Савва Серб. И становится насельником Спасо-Елизаровского монастыря. А впоследствии строит свой монастырь в Крыпецах. Васса и Иона бегут от преследований католического Ливонского ордена из Эстонии и поселяются на территории будущего Псково-Печерского монастыря.

– И через пару столетий разрушительного влияния, по вашим словам, синодальной системы, пришедшей в Россию, мы получаем революцию.

– Да, получается именно так. На мой взгляд, трагедия столетней давности – закономерный итог всех этих реформ, стремления к ним любой ценой. Поэтому, конечно, то, что произошло в 1917-м году, что народ как бы «ни с того ни с сего» вдруг пошел против Церкви, – это, конечно грех, но грех и соблазн был в самой системе. Когда 200 лет не собирался ни один Собор, когда все решалось только «высочайшим повелением», без самой Церкви как таковой. Обер-прокуроры вместо соборного голоса Церкви – каково? В 1721-м году Пётр I учреждает Святейший Правительствующий Синод. Формально патриаршество не отменено. Поначалу есть ещё местоблюститель патриаршего престола, митрополит Рязанский Стефан (Яворский). «Фактически установился в России некий “цезарепапизм” в духе Реформации. Филарет Московский говорил, что задуманную с протестанского образца обер-консисторию “Провидение Божие и церковный дух обратили в Святейший Синод.” Это верно, конечно; Синод и “Коллегиум” различаются не только по имени. И, однако, в принципе замысел петровской реформы не был ни оставлен, ни забыт, ни отменен. “Регламент” остался актом государственного законодательства только, и не имел никакого канонического достоинства. Но не был отменен, хотя бы о нем вспоминали впоследствии и без охоты. Члены Синода при вступлении в должность продолжали приносить по установленному еще при Петре особому формуляру верноподданническую присягу, и в ней исповедовали и провозглашали самого монарха Всероссийского и Государя своего Всемилостивейшего “крайним судиею Духовной сей Коллегии” (этот формуляр присяги был скорее оставлен, чем отменен, только в 1901-м году). Синод действовал всегда именно как имперское присутственное место, “своею от Царского Величества данною властию,” – “по указу Его Императорского Величества...»^[7]. А обер-прокуроры исполняли обязанности «ока государева» при Святейшем Синоде. Но рядом с Петром появляется ещё одна влиятельная фигура, это архиепископ Псковский Феофан (Прокопович). Человек, учившийся в иезуитской коллегии в Риме и с позором изгнанный из неё. Феофан ненавидел католицизм и имел симпатии к протестантству. Именно он стал автором «Духовного регламента», сборника правил для руководства Церкви, одобренных лично Петром I и членами Сената. «Петр в России хотел церковное управление организовать так, как было оно организовано в протестантских странах. Такое переустройство не только отвечало его властному самочувствию, и не только требовалось логикой его общей идеи власти или “воли монаршей”. Оно соответствовало и его личному религиозному самочувствию или самомнению. В своем мировоззрении Петр был вполне человеком Реформированного мира, хотя в быту и сохранял неожиданно много привычек или прихотей Московской старины»^[8], – писал о петровских реформах протоиерей Георгий Флоровский. На протяжении всего XVIII века издаются указы, регламентирующие повседневную приходскую деятельность. Управление Церковью стало не соборно-церковным, а государственным, духовенство же, по выражению тогдашних законов, отныне несло службу «духовного чина»^[9]. Духовники, как несущие государственную службу, были обязаны доносить о грехах против государства. О том, что о «государственных умыслах»^[10] (заговорах против царя и государства), услышанных на исповеди, они будут объявлять, священники давали присягу при вступлении в должность. Эта присяга была введена именным указом императора от 17 мая 1722 года, после издания Духовного регламента. Мерой наказания за невыполнение было лишение сана и отдача под светский суд. Однако нарушение тайны Исповеди касалось только государственной измены, и, как положение, нетрадиционное для Церкви, оно особо мотивировалось и обосновывалось в Духовном регламенте. В этом контексте вспоминается история гибели старшего сына Петра Великого, царевича Алексея Петровича. Именно после исповеди у наместника Александро-Невского монастыря архимандрита Феодосия (Яновского), после возвращения из Европы, где он скрывался от родного отца, царевич оказывается в застенках Тайной канцелярии. Где, по мнению некоторых историков, погибает на одном из допросов от руки самого Петра. В романе Дмитрия Мережковского «Пётр и Алексей» царевич изображён человеком, не желающим принимать новую Россию, которую строил его отец. Алексей жил тоскою по старой Московской Руси и «древлему» благочестию. С другой стороны, не менее трагичен образ императора Петра I, приносящего на алтарь государственной пользы даже собственного сына. В романе Мережковского Петр представлен человеком, не знающим покоя, с вечно мятущейся душой. Неслучайно представители старой веры воспринимали его как антихриста.

Система разрушила саму возможность формирования единого голоса Церкви

– Простите, батюшка, но мог ли в тех условиях, когда народ вынужден был уже учиться в «ликбезе», забыв свои духовные университеты, сформироваться тот самый голос Церкви – спокойный, рассудительный, мирный?

– Я думаю, на том уровне, на каком находилась церковная жизнь в то время, – уже нет. Система разрушила саму возможность формирования единого голоса Церкви. Приходы перестали быть приходами, это если брать с самого низу, затем епархии. Т.е. доброе единство, христианское единство Русской Церкви, на мой взгляд, было на грани уничтожения. Да и сам Синод был во мнениях своих далеко не однороден между собой. Мы знаем противостояния Стефана (Яворского) и Феофана (Прокоповича), которые боролись между собой, то есть люди там часто боролись за власть – о какой, простите, православной духовности тут можно говорить? «Сам Петр был недоволен Стефаном Яворским за поднятое им дело Тверитинова, за слишком резкую и прямую постановку вопроса о лютеранских противностях. “Камень Веры”, написанный Яворским, не был издан при жизни Петра именно из-за резких в нем полемических выпадов против протестантов. Издана была эта книга впервые уже только в 1728-м году, с дозволения Верховного Тайного Совета, под смотрением Феофилакта Лопатинского. Этим изданием “Камня” были многие задеты в Германии. В 1729-м году в Йене был напечатан “апологетический” ответ Буддея, – молва приписывала этот ответ Феофану. В 1731-м году против “Камня” писал Мосгейм. А на защиту Яворского стал в России доминиканец Рибейра, состоявший при Дуке Лирийском, после испанском. Спор запутался и осложнился, – оканчивали его уже в Тайной канцелярии...

Указом 19-го августа 1732-го года “Камень Веры” был снова запрещен и изъят из обращения, все издание было схвачено и запечатано»^[11].

Ничего нового без Христа

– Да, обычные интриги. Которые, кстати, во многом были спровоцированы, не побоюсь этого слова, обезьяньим введением западной системы образования в наших духовных школах, что не могло не повлиять и на духовный уровень будущих пастырей. Ведь, действительно, сам подход западной системы образования, который был введен в наших школах духовных, – это иезуитский подход. Он тоже играл свою роль. Система доносительства, осведомительства, постоянных склок, выяснения, «кто первее»...

– Хм, система-то живуча!

– Будем честны: не везде эта практика существует – есть, слава Богу, и добрые примеры. Желательно, конечно, чтоб их было больше. А так – эта порочная практика жива, потому что система не изменилась. Потому что старую добрую школу Восточной Церкви мы оставили, а другой, кроме западной, не было. Ее с горьким юмором, с болью, очень хорошо показал Николай Васильевич Гоголь в «Вие», когда бурсаки на вакации отправляются, на каникулы. И кто стал ритором, тому «пипку табацкую» курить уже нельзя, а до этого было можно, и самым младшим нельзя. Философ Хома Брут курит. Ритор трубку уже не курит – «не по чину». Внимание обращается только и исключительно на внешнее, без всякой заботы о душе человека: важно только то, соответствует ли твой вид твоему званию. Вид, а не душа! В чем здесь трагедия – в том, что сама Церковь и служение в Церкви превращается в ремесло, в работу. Понимаете? В профессиональную деятельность.

– Увы.

– Вот, а до этого так не было, до этого Церковь считалась служением, подвигом, а не работой, профессией. Но как раз в результате этих всех реформ служение в Церкви воспринимается ремеслом, работой. Священник превращается в чиновника, живет на содержании государства.

– Батюшка, вы упомянули разницу между западным богословием, западной системой обучения и традициями Восточного Православия. Правильно ли я понимаю, что, по вашему мнению, мы столкнулись с трагедией, отказавшись от старой доброй школы (вспомним авву Дорофея): «когда видишь грех брата, покрой его своим плащом», с той самой системой доносительства, которая победила в нас?

– Если взять Русь средневековую, дониконовскую, или, можно сказать, домосковскую, пусть даже Московскую Русь, взять того же Сергия Преподобного – они все-таки были проводниками традиций восточного благочестия, исихастского делания молитвы, когда торжествовала диада: «учитель-ученик» – «отец-сын», то есть ученик – сын, а учитель – отец. То есть это были отеческие отношения, вот как строилось у нас духовное воспитание на Руси. А когда семью превратили в бурсу, духовные, семейные отношения исчезли. Бурса – это уже не отеческие отношения. Это уже совершенно чуждое православным отношениям, по моему мнению, жесткое, бездушное явление.

– Директор, завуч, классный руководитель, пай-мальчики, изгои-двоечники и все остальные…

– Это если в плохой школе. А в бурсе – кто, так сказать, более покладист, кто более «смиренен». Потому что и смирение здесь понималось тоже уже по-другому, как человекоугодие. Не смирение, а смиренничанье, лесть и ябедничество.

– Извращение понятий?

– Да. Кто более человекоугодлив, кто более может подластиться под начальство, тот и продвигается. А человек честный, искренний, часто ищущий справедливость, какую-то правду, оказывается выброшенным, выдавленным из этой системы часто, вот почему и возникают в Церкви такие явления и пороки, которых до этого не могло просто быть в принципе. Когда, извините, у эконома Троице-Сергиевой лавры в XVIII веке экипаж в шесть пар коней, бриллиантовые пряжки на сапожках…

– Двенадцать лошадиных сил всего-то? Не «лексус»!

– Ничего, смирялся. И не случайно потом стали появляться горькие картины, с одной стороны, с издевкой, с другой стороны, с огромной болью – у Перова, например, это «Чаепитие в Мытищах». Конечно, доля правды в этом была. И эту правду люди видели и сопереживали. Ведь действительно монастыри превратились ко временам Екатерины II в крупных землевладельцев – огромные деревни, владения, крестьяне, души…

– Где о душах, о душе речь не очень-то шла...

– А души-то были, к сожалению, иногда и мертвые, вот. Но победила концепция, идея, согласно которой Церковь должна быть богатой, сильной для того, чтобы успешно вести миссионерскую деятельность. Зачем-то оправдываются при этом, приплетая имя преподобного Иосифа Волоцкого.

– И помогать в случае голода, очередного кризиса.

– Да, и помогать… но, к сожалению, здесь в чем промах-то? Промах в том, что все это рассчитано опять же на личную дисциплину, на личную совесть человека, то есть если человек искренне верующий, преданный, совестливый, то, действительно, да – тут идея преподобного Иосифа предстает во всей своей задуманной красоте. Были такие примеры. Вот наместник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Антоний, друг митрополита Филарета (Дроздова), человек высокой духовной жизни. Несмотря на то что он занимал такую должность, он всего себя отдавал служению и благотворительности. Были и другие примеры, как я уже упоминал, и Феофан (Прокопович), – некоторые люди ни в чем себе не отказывали, это уж было сильно заметно. Даже сам Петр I, насколько сам он лояльно ни относился ко грехам своего окружения, и то не выдержал и однажды ночью нагрянул в покои Феофана. Ему донесли, что владыка Феофан там бражничает, значит, по ночам устраивает пирушки. А Прокопович вышел, так сказать, из очень щекотливого положения: он взял, поднял в честь государя кубок и запел «Се жених грядет в полунощи!» То есть он именем Христа назвал императора.

– А тот «обрел его бдяща»?

– Да. К великому нашему стыду. Об этих всех вещах очень хорошо пишет Поселянин, русские подвижники XVIII века буквально стонут о том, что видят.

– Если брать писателей, то тот же Лесков потом писал об этом в своих книгах.

– Именно у Лескова прослеживается вот этот внутренний надрыв, когда люди изменяют своему христианскому призванию… Это противоречие совести и сложившегося быта, строя и порочной системы. «Барашки в бумажке», как тогда говорили. Все это началось уже тогда, но, к сожалению, это перешло и в наше время.

Печальные сравнения

– Вы проводите параллели со временем нынешним. Как избежать той катастрофы, в которую мы сами себя вогнали задолго до 1917-го года?

– Не пойти, не дай Бог пойти снова по пути Патриарха Никона.

Нужен священник, живущий со своей паствой, ведущий ее ко Христу

– А именно?

– Соблазн реформ «сверху». Когда мы «сверху» начнем строить «идеальную Церковь», которую хотел построить Никон. Он это делал при помощи власти, «задействовав административный ресурс». Ну, чем это закончилось, мы все это уже видели. Что нужно? – Нужен священник, живущий со своей паствой, ведущий ее ко Христу, а не реформы «сверху». Как писал митрополит Вениамин (Федченков) в своей прекрасной книге «На рубеже двух эпох», где он как раз описывает революционные события: там, где священник был искренним пастырем, верующим человеком и близким к народу, там народ часто вставал на его защиту. «Многие священники были очень близки к народной душе, этого народ даже в страшные часы грозы не забыл... Пострадали многие, но большинство осталось, и потом сам народ даже защищал их от насилий…»^[12], – вспоминал митрополит Вениамин (Федченков). Там храмы остались. Мне довелось быть настоятелем такого храма. Церковь Архангела Михаила в селе Кобылье Городище на берегу Чудского озера в Гдовском районе. Храм никогда не закрывался. До войны народ отстоял. Во время ВОВ в нём служили священники Псковской Духовной Миссии. В тех краях храмы в основном после войны закрывать стали. А в послереволюционный период местные мужики большевиков кого постреляли, кого в озере утопили. И пошли записываться в добровольческую Северо-западную армию генерала Юденича. Там их целый полк набрался, который так и назывался Толабский, в честь Толабских островов на Псковском озере. В этой же армии служил писатель Куприн. У нас в Ивангороде и Нарве они потом и умирали в тифозных бараках после неудачного похода на Петроград. Умирали от тифа и ран, преданные союзниками и собственной страной. Лишь небольшое число воинов- северозападников спаслось, эмигрировав в Европу. Их хоронили тысячами в братских могилах на кладбищах Ивангорода и Нарвы. Много сельских батюшек было таких, и целые даже области. Возьмите даже – на Тамбовщине как поднялся народ, когда началась политика «военного коммунизма» и стали закрывать храмы. Ведь там не только был протест против отбора зерна, но еще и против закрытия церквей. И вот тут мы снова подходим к теме «количество – качество»: сколько Русская Церковь дала миру новомучеников и исповедников! Кто-то побежал в обновленчество, кто-то побежал искать сотрудничества с властями, а кто-то верен остался до конца.

Не только и не столько русофобия

– Кого из новомучеников этого края вы назовете?

– Недавно был день памяти наших священномучеников Александра и Димитрия Нарвских. Наш настоятель отец Александр Волков был расстрелян 8 января по новому стилю, на Собор Пресвятой Богородицы, на второй день Рождества Христова. Вместе с ним пострадал отец Димитрий Чистосердов, настоятель Знаменской церкви, которая была на горке здесь. Сейчас там крест поклонный стоит. Они оба были расстреляны в этот день. Цинично ЧК Нарвское их расстреляло. Хотя в канун самого Рождества Христова им предписание было выдано покинуть в течение 24-х часов территорию т.н. Эстляндской трудовой коммуны, чего они не сделали, в результате их убили.

– Знаю, что в Эстонии многие пострадали. В т.ч. в Раквере, например – там чтят память священномученика Сергия, также убитого коммунистами.

– Так они везде стреляли, это началась вакханалия такая убийств, расстрелов, когда пришли к власти большевики.

– Это было на волне русофобии?

– Там не только русофобия. И фамилии расстрельщиков были даже не эстонские. Эти товарищи люто ненавидели Православие, Церковь и священство. И наших священников обвинили в черносотенстве, у них в протоколе допросов написано: «черносотенец-монархист».

– Почему?

– Потому что не все духовенство было согласно с распоряжением Синода после Февральской революции, когда по епархиям разослали синодальные телеграммы с требованием отменить поминовение Царской фамилии на богослужении, вместо этого молиться о «благочестивейшем Временном правительстве». Кстати, даже священномученики, священномученик Владимир (Богоявленский), например, который был один из первых расстрелян, – он-то, старейший член Синода, был как раз одним из тех, кто приветствовал новую власть, это поминовение Временного правительства, а не Царской семьи. Хотя император еще даже не издал к тому времени манифест об отречении, но телеграмма была уже послана. И новый обер-прокурор Синода Львов, которого Временное правительство поставило уже, бросился царские кресла из зала синодальных заседаний выкидывать и портрет Царя: вот, мол, все: новой России – новую Церковь. Так в моду вошло это высказывание. Но на местах не все были с этим согласны, в частности, и наши священнослужители продолжали поминать Царскую династию. Их за это тоже обвинили, что они монархисты-черносотенцы. Вот такая была картина.

Идеальная Церковь – в тебе, а не вовне

– Батюшка, если еще вернуться к печальной теме Патриарха Никона, то правильно ли такое мое мнение: во многом стремление создать «идеальную Церковь» на земле было продиктовано просто недоверием к людям, которые вообще-то и составляют земную Церковь? Вы все – смерды, быдло, вы ничего не знаете, а вот я и мои заместители, или кто-то там еще – уж мы-то знаем всё, поэтому – сидеть, молчать и «смиряться»!

– Здесь еще вот в чем вопрос: на тот момент своего апогея достигла идея, возникшая еще в XV–XVI веке: «Москва – третий Рим», Россия – преемница Византии, Константинополя, русский Царь – новый Константин Великий.

– «Можем повторить», если опять проводить параллели с современностью?

– Да, да, да. Вот это всё. Из евангельского христианства, очень частного, прямо касающегося каждого отдельного человека, создают некое общеобязательное государственное верование, причем не сильно-то и вдумываясь, а что же это такое – христианство.

– Железной рукой загоним номинальных православных в номинальный рай?

– Да, построим новый мир, вернем Константинополь, много чего еще наворотим. Такие идеи начинают входить в жизнь, в быт. И уже в XVIII веке Екатерина II неслучайно называет одного из своих внуков Константином, потому что планируется освобождение Константинополя. И Константин должен был быть там правителем. Такие амбициозные планы с личным, частным христианством, по-моему, имеют не очень много общего.

Где появлялся такой пастырь, как Иоанн Кронштадтский, там тысячи людей стремились вместе с ним к Богу

– Такие амбиции не слишком ли дорого обходятся?

– В том-то весь и вопрос, потому что простой народ, он-то ведь живет другими категориями. Простой человек живет на земле, во всяком случае, тогда жил на земле. Сейчас, конечно, в результате коллективизации советской власти люди очень сильно оторваны от земли, элита крестьянства уничтожена в результате этих всех коллективизаций, и ГУЛАГа, и т.д. У меня самого прадед был участником Тамбовского Антоновского восстания, и человек потом всю жизнь скрывался. Жил в подполье до самой смерти. Из-за катастрофы 1917-го года, которая, повторюсь, произошла не без нашего участия, духовно готовилась нами, люди все потеряли, и я имею в виду далеко не только материальную сторону. А если брать именно материальную составляющую, то главная вина пострадавших в том, что они хорошо работали. Они своим трудом нажили что-то, сделали, а у них это все отобрали. И для таких людей христианство не заключалось в решении таких масштабных вселенских вопросов, для них они были не близки. Человек на земле жил, простой земледелец – зачем ему это «Можем повторить»? Добавлю, что и уровень морально-нравственной жизни, к сожалению, был не столь и высок. Это у того же Лескова хорошо описано в «Дворянском бунте», когда присылают вдового попа, и он начинает блудить подряд со всеми бабами, и это кончается тем, что местные мужики собираются и избивают его до полусмерти. Я к тому говорю, что Евангелие о Христе-то народу стало едва доступно... Но опять же это не значит, что наш народ был совсем далек от Бога, от Христа, нет. Там, где появлялся такой пастырь, как Иоанн Кронштадтский, как Амвросий Оптинский, там тут же тысячи людей к нему стремились, а уж вместе с ним – к Богу… А, допустим, предреволюционное время о чем говорит? Серафим Саровский – самый простой иеромонах, никакой не архиерей, никто.

Как раз архиереи-то не очень к себе привлекали народ. Они, наоборот, в своих собольих шубах старались подальше-подальше от простого народа держаться. Когда попросили во время восстания декабристов выступить Петербургского митрополита перед восставшими полками, он не пошел. Испугался, видимо, понимая, что никакого авторитета в глазах людей он уже не имеет. А пошел к бунтарям кто? – Генерал Милорадович.

– За что и поплатился.

– За что и поплатился жизнью, а он был герой войны 1812 года, он повел себя как достойный воин, генерал. А наши архиереи отказались, хотя сначала именно им было сказано: «Идите, скажите солдатушкам слово, выступите».

Личный разговор с надоедливым Богом

– Если брать вселенские амбиции, столь дорого обходящиеся как Церкви, так и государству, то, может быть, имеет смысл вспомнить диалог Христа с учениками после Воскресения: Господи, не в сие ли время Ты восстанавливаешь царство Израилю? – Не ваше дело знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян. 1, 7) – получается, что христианство – это дело, ребята, сугубо личное, с себя начните, а всё остальное оставьте на усмотрение Бога…

– В том-то и дело, в том-то и дело: стать христианином, стать своим Христу можно только через личность, а не через стадо. Невозможно стадо заставить кого-то уважать, стадо всегда будет стадом. А христианство – только через личность. Возьмите Священное Писание: Послание к Тимофею, Послание к Филимону…

– А к Римлянам, Евреям, Колоссянам, Эфесянам, Коринфянам?

– Эти послания именуются в церкви «Соборные». То есть адресованы они всей церковной общине. Поместной Церкви. Но тот факт, что до нас дошли апостольские послания, адресованные отдельным людям, говорит о том, что апостолам была дорога каждая душа. Кроме посторонних приключений, у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах. Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? (2 Кор. 11, 28–29), – пишет апостол Павел.

Конечно, на личном общении с Христом строится все Православие. Как Серафим Саровский говорил: «Стяжи дух мирен в своем сердце, и вокруг тебя спасутся тысячи». – Начинай с себя спасение. И спасение в том числе народа, кого угодно. А намечать какие-то снова пятилетки, планы по спасению – это бесполезно.

– Сейчас это «проекты» называется.

– Проекты, да. Это уже всё было, мы на эти грабли уже наступали. Ну, давайте, снова все пойдем дружно – лоб не треснет, как кажется. А может и треснуть. Евангелие-то о чем говорит: Тесны врата и узок путь, ведущий к жизни. И немногие находят их. Но широки врата, ведущие в погибель, и многие идут ими (Мф. 7, 14).

– Но утешают слова: В доме Отца Моего обители многи суть (Ин. 14, 2).

– Тут вы неверно, на мой взгляд, понимаете Священное Писание. Обителей много, да. Но эти слова Господа говорят не столько о том, что обителей много, а о том, что они различны, что в Царствии Небесном много степеней, наград. Но как раз в отличие от западного богословия Православие особое внимание уделяет покаянию, изменению своей жизни, своей души в направлении Небесного отечества. У нас богословие покаяния.

Покаяние – это перемена ума, перемена мыслей, перемена отношения к своей жизни

– Изволих приметатися в дому Бога моего паче неже жити ми в селениих грешничих! (Пс. 83, 10). Но часто покаяние многими воспринимается как самоуничижение: «Ну, какой же я гад».

– А покаяние – это не «самочморение», покаяние – это образ жизни. Ведь покаяние – это не один день и не два. Это не то, что, значит, бумажку написал на Исповедь, оповестил о проделанных грехах, и по новой опять поехало. Нет, покаяние – это перемена ума, перемена мыслей, перемена своего отношения к своей жизни.

– Но знать себе цену надо? И тут без самоуничижения, похоже, не обойдешься.

– Если, конечно, самоуничижение правильное, когда человек, с ужасом познавая себя, всё больше надеясь на спасительную руку Бога, следует правилу: «Помни день смертный, и вовеки не согрешишь». То есть когда человек самоуничижение воспринимает как здравую оценку себя и действительности, тогда это хорошо. А если человек занимается просто самобичеванием, самоковырянием на пустом месте: «Батюшка, я кефир попила в посту, прости, Господи», – то не думаю, что этот комар оцеженный сильно поможет.

И этот комар совершенно не меняет мою душу. Об этом еще писали у нас архимандрит Августин (Никитин), мой преподаватель в академии, он написал книгу «Православный Петербург в записках иностранцев», о Русской Церкви XVIII-XIX веков. Он там описывает, как иностранцы удивлялись, что когда наши русские люди начинали говеть, они постоянно били поклоны, друг другу кланялись, просили друг у друга прощения, но как только они причащались, тут же после Причастия могли и подраться, и поругаться. Какое уж тут благочестие… Или – из сегодняшней практики: в храме можно наблюдать – стоит человек, готовясь к Исповеди, вдруг он ни с того ни с сего задом поворачивается к священнику, кланяется: «Простите меня, братья и сестры», обращается с такими словами к людям, которые его не знают вообще. Это комично смотрится. Когда никто тебя не знает, за что тебя прощать? Для чего ты это говоришь?

– И хорошо, что не знают.

– Получается такое фарисейство…

– Так что же, отец Довмонт, вы посоветуете, чтобы нам, сегодняшним православным, избежать повторения тех страшных ошибок, которые привели нашу Церковь к трагедии 1917-го года? Давайте резюмируем.

– Во-первых, людям нужно рассказать о Христе. Помочь встретиться с Ним. Когда в душе человека зародится живая вера, появится опыт богообщения, молитвы, его уже не собьешь с правильного пути. А для этого нужно, чтобы проповедь пришла в школу. Причём очень важно, чтобы общение со священником началось ещё в самых младших классах, когда у детей ещё не утрачено уважение к авторитету взрослых. В школе давно нужен священник. А то – до чего дошло? Дети с ножами на учителей и школьников бросаются. С топорами на других детей кидаются. Это самое настоящее беснование. А беса постановлениями РОНО не изгонишь, здесь духовная сила нужна. И, конечно, нужно усиленно изучать нашу историю. Неслучайно в Святом Писании пророк Божий призывает: Так говорит Господь: остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим (Иер. 6, 16). Нужно изучать нашу русскую культуру. Наших классиков, философов. Мы имеем огромную сокровищницу знаний и не пользуемся ею. Для того чтобы что-то изменить, нужно приложить усилия.