«Да диво дивное, Дивеево, намолено среди дорог…»

Дивеево. Фото: Геннадий Михеев

1 мая. Четверг Светлой седмицы

Предвосхищая святыню, мы внутренне словно замедлялись. Взволновались, когда подъезжали к Дивееву, когда миновали населенные пункты, знакомые по «Письмам из Сарова» вековой давности.

Мы словно совершали путешествие во времени. Начав с Оптиной, где святые жили не столь уж давно, мы перемещались в место, где все основные земные события произошли в первые тридцать лет XIX века.

Здесь уже – в основном степи да степи кругом. Безлесье.

Выросшие среди равнины купола, вдалеке сверкнувшие на солнце, словно звоном отозвались в душе. Два силуэта больших храмов обители – Свято-Троицкий и Преображенский соборы – будто ворота в неведомый, горний град. И – вертикаль колокольни рядом.

На въезде в город стоит большое Распятье.

Молчали.

Преображенский собор в Дивеево

В Дивеево въехали в середине дня.

И как только наш «Соболь» остановился на площади у обители, на колокольне раздался звон. Он продолжался долго – пока мы несколько растерянно выбирались из машины, приходили в себя (и не могли прийти из-за звонного настроя). Высоченная звонница и Свято-Троицкий храм – в лесах. Готовятся к 1 августа – к празднованию 100-летия прославления Серафима Саровского.

Автобус за автобусом подъезжал на площадь к колокольне, всё новые люди входили через боковые калитки в обитель. Выходной день, людей много.

Мы вошли на территорию Серафимо-Дивеевского женского монастыря. Таковое название было прежде, а теперь в честь храма, в коем покоятся мощи преподобного Серафима, к названию добавлено: Свято-Троицкий.

Везде в обители труждались. И было видно, что всем труды – в радость

Поразила величина монастырского пространства, огромность соборов, обилие ухоженных плодовых и декоративных кустов, которые 1 августа предстанут во всей красе, да непрерывность созидательных усилий. Везде кто-то труждался. Сестры в черном неспешно поспешали, ведя с собой на послушание приезжих доброхотов; артельщики вершили строительное дело. Похоже, всем труды были в радость. Когда звонили колокола (или, как мы заметили на следующий день, во время крестного хода), рабочие вставали на лесах, осеняя себя крестным знамением. И – улыбались!

Здесь, на этой площади, летом 1903 года, на празднике прославления преподобного Серафима, десятки тысяч людей пели – удивительно! – «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав», что и было предсказано давным-давно самим батюшкой: «Среди лета запоют Пасху».

Великий плач радости прозвучал тогда в Дивееве! Эхо его мы слышим, слава Богу, век спустя. А тогда прославление преподобного Серафима сопровождали многочисленные исцеления, подтвержденные медиками.

Вот он, вот он, тот самый храм, над которым, по свидетельствам, во время возведения главного купола кружили три голубя и три журавля. Троицкий собор. Службы в эти часы нет, потому к раке преподобного Серафима можно подойти свободно.

«Когда меня не станет, ходите ко мне на гробик. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет», – так говорил преподобный Серафим Саровский своим духовным чадам. Духовных чад уж нет, приходим мы, чужие люди. Но слышит батюшка и нас, и наша скорбь тоже проходит.

Большая красивая рака, над которой возжжены несколько лампад. Позади – в горизонтальных киотах – предметы, принадлежавшие батюшке: кожаные лапоточки, мотыга, одежда.

Теперь святые мощи преподобного находятся здесь, и исполнилось его пророчество: «Вот, матушка, теперь все удивляются, что убогий Серафим занимается вами, принимает участие в вас, но это еще что за диво; а будет диво, как плоть-то свою убогий Серафим перенесет в Дивеев!»

Старец, почивший 2 января 1833 года, был похоронен у южной стены алтарной части Успенского собора Саровской пустыни, рядом с могилой схимника Марка, на месте, выбранном им самим незадолго до кончины.

В 1920 году рака была вскрыта во время «разоблачительства» и кампании вскрытия мощей, развернутой вождями русской революции. Более полугода мощи святого, открытые для обозрения, оставались в раке под стеклом.

Вскрытие святых мощей, начавшееся в 1918 году, народное сознание связало с засухой и голодом 1921–1922 годов. По словам современного историка, письма простых граждан в Совнарком с требованиями прекратить надругательства над святыми мощами «свидетельствуют и о том, что православная Россия считала страшную засуху Божией карой за вандализм и богоборчество».

Незадолго до закрытия Саровской пустыни в 1927 году Тамбовский архиепископ Зиновий (Дроздов) объявил, что один из саровских иноков должен скрыться со святыми мощами на Кавказе. Но иеромонах, которому владыка поручил спасение святыни, отказался, поскольку был твердо уверен, что святые мощи – источник множества чудес и сами не дадутся в руки святотатцев.

Мощи преподобного Серафима оказались сначала в московском Центральном антирелигиозном музее, а потом в ленинградском Музее истории религии и атеизма, где их кто-то спрятал в самых дальних запасниках. Впоследствии, вероятно, не только верующие, но и государство ничего не знало о местонахождении мощей.

«Уход» мощей преподобного был пережит верующими как наказание за грехи: святыня отнималась за недостоинство. Для многих это стало призывом к покаянию, горем, исполненным надеждой на непрерванность связи видимого и невидимого.

Верили: мощи надежно спрятаны, и в Дивееве есть люди, которые знают место хранения святыни

В течение долгого времени не было никаких точных сведений о судьбе мощей Старца. Тем не менее в Москве 1960–1970-х твердо верили: они надежно спрятаны, и в Дивееве есть люди, которые знают место хранения святыни.

«Бог поругаем не бывает» (Гал. 6: 7), и безчинства богоборческого режима не поставили точку в истории почитания святых в России. 4 ноября 1990 года мощи преподобного были найдены в запасниках музея. Неожиданное явление святых мощей преподобного Серафима Саровского вызвало новое, чрезвычайно сильное духовное напряжение, сходное, наверное, с таким же глубоким волнением сердец в 1903 году.

В инвентарной описи они не числились. После нескольких экспертиз было твердо установлено, что найденные останки – действительно святые мощи Серафима Саровского. 11 января 1991 года Патриарх Московский Алексий II и директор музея в торжественной обстановке в присутствии тележурналистов подписали документ о возвращении Православной Церкви мощей Серафима Саровского. Был установлен праздник второго обретения святых мощей (в день блаженной кончины святого – 2 (15) января).

Летом 1991 года святые мощи в сопровождении патриарха и сонма духовенства были перенесены в Дивеевский монастырь.

Кто-то возразит тому, что «духовник земли Русской преподобный Серафим возвращается к нам в своих святых мощах ради воскресения и возрождения России, чтобы вложить в сердца детей веру отцов, разбудить совесть и принять наше покаяние». Кто-то возразит и мысли, что «переживаемый исторический момент – последний шанс для России, которой предстоит подвиг единения вокруг своих великих святынь» и что «в этом новом единстве, аскетичном и одухотворенном, исцелится несчастная судьба страны и она будет надежно ограждена от самого страшного соблазна – поклонения грядущему антихристу».

Однако невозможно не заметить, что впечатления сегодняшней эпохи, начала очередного века и даже нового тысячелетия, весьма схожи с ожиданиями наших соплеменников столетней давности. Апокалиптичность мировосприятия весьма родственна, словно параллельна той.

Преподобный Серафим Саровский

В связи с написанием этого очерка писатель Ю.Г. Милославский, автор книги «Знамение последних времен» (СПб.: Царское дело, 2000) – о чудотворном мироточивом образе Божией Матери Иверской-Монреальской и о его приснопамятном хранителе брате Иосифе Муньос-Кортесе, рассказал мне о таком диалоге. По сообщениям, полученным им от нескольких заслуживающих доверия лиц, в середине 1990-х брат Иосиф беседовал со своим афонским духовником о возможности посещения России. На это старец сказал: «Через десять лет в Россию ехать с иконой будет поздно».

На это брат Иосиф решился напомнить, что впереди еще чудо воскрешения преподобного Серафима, возрождение и проч. Тогда старец веско заметил: «Это всё уже было. Святые мощи батюшки Серафима были обретены и находились в русской столице. Но русский народ не пал перед ними в молитве и покаянии, но занимался куплей-продажей, уничтожением собственной страны… И поэтому Господь не воздвиг батюшку Серафима и не восстановил Святую Русь».

Ю.Г. Милославский, когда мы обсуждали с ним эти горькие слова, которые он не решился поместить в своей книге о брате Иосифе, заметил: «Сейчас кое-кто возлагает надежды на празднование 100-летия прославления Батюшки… Но, конечно, Господь волен только отодвинуть исполнение пророчества, а не вовсе его вменить в ничто…»

***

«Была у меня Царица, так вот это после гостей-то осталось», – говорил преподобный, накладывая сухарики

Любимой иконой преподобного была Богоматерь «Умиление». И сейчас главными в Троицком соборе являются две большие иконы – отца Серафима, находящаяся сразу за ракой со святыми мощами преподобного, и симметричная ей «Умиление».

Колонну именно у этой иконы сподобились помыть наши Инна и Елена, с радостию откликнувшись на просьбу сестрицы-монахини. Мы в неведении ожидали их, труждавшихся во исполнение батюшкина завета: помогать сестрам дивеевским.

О сухариках рассказывал в своих записках и протоиерей Василий Садовский: батюшка Серафим взял у него платок и стал накладывать на него «из какой-то посудины» пригоршнями сухарики, которые были так необыкновенно белы, что рассказчик «с роду таких не видывал».

«Вот, у меня, батюшка, была Царица, так вот это после гостей-то осталось», – приговаривал преподобный. «Личико его до того сделалось божественно и весело, что и выразить невозможно!»

***

До вечерней службы оставалось несколько часов, было солнечно, и мы решили после относительно дискомфортной ночи отдохнуть на краю Дивеева. Но сначала подъехали к купели Казанской Богородицы, где испили воды и умылись.

У Казанского источника грелись на солнышке два нищих мужичка, вступивших с нами в живую беседу и попросивших денежку Христа ради.

По верному слову Киреевского, «русский человек более золотой парчи придворного уважает лохмотья юродивого».

Дождались вечерней службы в Троицком соборе. Большой храм всецело заполнился богомольцами. Солнечные лучи, упавшие на иконный лик Богородицы, высветили и нашу радость: Христос воскресе!

Я стоял у раки преподобного, в том приделе, где преобладали женщины, высокими голосами вторившие хору. Хор Троицкого храма очень красив в звучании. Сестры здесь поют горненебесно.

Высокий и какой-то необычный голос, «включенный» всем строем службы, пел… Пел и пел, а люди шли и шли ко кресту

По окончании службы, когда народ потянулся к целованию креста, никак не умолкал одинокий, вызвавший у меня перехват дыхания – высокий, полный, чистый и какой-то необычный – женский глас, «включенный» дивным пением хора и всем высоким строем службы, общим вдохновеньем. Кто-то пел и пел, а люди шли и шли ко кресту… Я протиснулся меж людьми в поиске поющей и обнаружил ее. Это была женщина неопределенного возраста, похоже, блаженненькая, в полосато-цветном теплом платке, зипуне и онучах. Прислонясь полубоком к колонне и возведя очи горе, она повторяла и повторяла текст основного пасхального песнопения – тропаря Пасхи, который и есть радость нашей земной жизни и упование. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!» Я остановился неподалеку – со слезами на глазах.

Наутро я еще раз видел эту скиталицу – сидевшей на солнечном крылечке храма Рождества Богородицы и листавшей большую старую не то тетрадь, не то книгу, извлеченную из лоскутной торбы. Я с нежностью смотрел на нее, отделенный оградой решетки, мешавшей мне подойти, да и вряд ли подошел бы… Что, что нам мешает приласкать человека? Такт? Условности? А ведь надо было подойти и что-то дать ей – денежку, да и конфету, что-то вкусненькое, пасхальное. Я смотрел на нее и думал: се моя сестра. (Теперь пишу эти строки, и снова – слезы. Кто объяснит мне – отчего?) Отчего две кратчайшие сиюминутные встречи с человеком, которого я уже никогда не увижу и который так и не увидел меня, вдруг стали для меня такими значимыми?

***

После службы, около восьми часов вечера, вослед за сестрицами мы пошли по Богородичной Канавке, где при жизни преподобного Серафима являлась Приснодева. Один раз в сутки, предположительно в это время, Богородица навещает Дивеево – Свой четвертый земной удел.

Канавка, хранящая «стопочки Божией Матери», начинается сразу за Преображенским храмом (отчего-то мне думается, что его однажды разберут по камушку и переставят на место, указанное батюшкой Серафимом).

В начале Канавки стоит Распятие. На достаточно продолжительном начальном участке Канавка имеет тот вид, который завещал придать ей преподобный Серафим.

Три десятины земли, полученные им от помещицы Веры Андреевны Постниковой, чтобы Мельничная обитель (учрежденная по слову батюшки рядом с «главной» – исключительно для девушек) могла вести хозяйство, батюшка Серафим по указанию Царицы Небесной велел сестрам, не строя никаких изгородей, обрыть канавкой в три аршина глубиной и три аршина шириной и землю насыпать валиком наподобие изгороди. А чтобы вал не осыпался, засадить его крыжовником. Сестры батюшку слушали, но начинать работу медлили. И перед днем Святой Троицы 1829 года батюшка Серафим явился сюда ночью и сам стал копать. Дежурившая сестра увидела его копающим канавку и позвала сестер с радостью, что их посетил старец. Те бросились к отцу Серафиму за благословением и поклонились ему до земли. Поднявшись с колен, они увидели, что преподобный Серафим исчез. Только вскопанная земля да оставленная лопата с мотыжкой свидетельствовали о его посещении. Будучи очевидицами явного чуда, сестры стали с усердием рыть канавку. Батюшка Серафим их торопил, говоря, чтобы они, невзирая на погоду, рыли хоть понемножку, но каждый день. И к концу батюшкиных дней – в течение двух с половиной лет – Канавка была вырыта…

Канавка – «до Небес», и, по слову преподобного, антихрист ее «не перескочит»

Мы отправились вдоль Канавки парами, как велено, читая раз за разом «Богородице, Дево, радуйся…» Рядом с нами шла группа паломников с большими иконами, в голос певшая молитву.

Странно идти по школьному двору, по территории которого сейчас проходит Канавка, видеть слоняющихся в выходной день школьников, безучастных и даже отчасти раздраженных жителей соседних домов. Воистину – два параллельных мира. С открытыми глазами, но словно не видя святынь близ жилищ своих, ходят вокруг эти странные люди. Как можно было вырасти здесь и не проникнуться духом сих мест или просто привыкнуть?

Идти по пути, отмеренному по дивеевской земле поясочком Богородицы, примерно 800 метров. Где-то посередине, у большого дерева – остановка, краткий молебен.

По окончании хода – второе Распятие, в точности повторяющее начальное. Меж первым и вторым Распятиями остается 50-метровый участок, который остался не пройденным инокинями, – посему Богородичная Канавка незамкнута. Канавка сия – «до Небес», и, по слову преподобного, антихрист ее «не перескочит», то есть все, кто будет хорониться внутри территории, обнимаемой Канавкою, спасутся от козней врага, но как нам быть с оставшимся, незаконченным, уязвимым участком?

***

На ночлег мы уехали в красивую березовую рощу, на малюсенькое озерко – неподалеку от Дивеева. Какая-то компания на противоположной стороне озерца шумно отмечала первомай. Буйное веселье соседей никак не соответствовало нашему душевному строю. Кто-то подумал вслух: а не пора ли гулякам домой? Через непродолжительное время налетел мощный, почти ураганный порыв ветра, сильно зашатавший верхушки высоких берез. Почти мгновенно пошел дождь. Оставив большой горящий костер, соседи бросились к машине и умчались. А дождь почти сразу прекратился.

2 мая. Пятница Светлой седмицы

Игумения Дивеевской обители

Зная, что сегодня – покидать Дивеево, мы в начале десятого, быстро свернув лагерь, уже были в обители, у полуподземной церкви Рождества Богородицы, по благословению батюшки Серафима устроенной М.В. Мантуровым, теперь покоящимся здесь же, у храмовой стены.

В свое время, при строительстве, своды церкви, чтобы не обрушились, пришлось подпереть четырьмя массивными столбами. Преподобный Серафим очень обрадовался, когда узнал об этом. В духовном восторге старец воскликнул: «Четыре столба – четверо мощей – это ведь значит, что у вас здесь четверо мощей открыто почивать будут».

Церковь Рождества Богородицы была освящена в день храмового праздника – 8 (21) сентября 1830 года.

Преподобный Серафим, так сообщает летопись монастыря, указал сестрам: «Матерь Божия Единая вам Госпожа и Владычица. Она Сама избрала место сие, взяв в удел его, как Афон; Она Сама собрала и собирает вас, Единая Она вам Игумения ваша, вечно Верховная, игумения же только наместница Владычицы, исполнительница воли Ея…»

В уютной, сердечной Рождественской церкви, без стечения людей, мы сподобились поклониться обретенным нетленными в начале 1990-х годов святым мощам трех великих дивеевских сестер: первой настоятельницы Серафимо-Дивеевского монастыря матушки Александры, монахинь Марфы и Елены.

Светло и благодатно было стоять пред алтарем у небольших рак: справа – матушки Александры, а слева – преподобных Марфы и Елены. И никак не хотелось уходить. Однако не мы одни прибыли приложиться к святыням. И нам пришел срок освободить малое пространство храма.

Рядом с храмом Рождества Богородицы, где покоятся мощи святых сестер, со стороны, противоположной могиле Мантурова, растет огромная старая береза. С ней тоже связано несколько чудес. Проросло дерево в день смерти сотаинника и «служки» преподобного Серафима служилого дворянина Н.А. Мотовилова (1809–1879), работавшего в последние годы жизни совестным судьей. Под березой этой он и упокоен. (В двух шагах от него прежде располагались могилы матушек Александры, Марфы и Елены.) Во времена советской власти, когда монастырь пришел в запустение, кем-то было решено уничтожить березу. Для исполнения замысла пригнали экскаватор, стали дерево выкорчевывать. После нескольких попыток ковш экскаватора разломился. Его стальной зуб по сей день торчит в корне, хорошо виден. Видели его и мы.

Отпилив сук, кощунники потрясенно ахнули: на срезе проявился лик Божией Матери

Тогда активисты не остановились в своем рвении, принявшись пилить мученическое тело березы частями. Но, отпилив сук, деятели потрясенно ахнули: на срезе проявился лик иконы Божией Матери «Умиление». Только после этого были прекращены терзания дерева.

Стоит красавица и по сей день. Когда мы гладили ее черно-белый ствол, с тонких окончаний плакучих веток уже свисали молодые, свежие сережки. Мягенькие, они тоже легко доставались рукой.

Поклонились мы и святым могилам, расположенным восточнее Свято-Троицкого храма, на пути к Канавке. Годы жизни блаженной Паши Саровской, указанные на кресте, впечатляют: 1795–1915. Почитаемая многими еще при жизни, обладавшая даром прозорливости и предрекавшая в иносказательной, аллегорической форме события и судьбы, во время странствий по саровским лесам до прихода в монастырь знаменитая блаженная «имела вид Марии Египетской. Худая, высокая, совсем сожженная солнцем и потому черная, страшная, носила в то время короткие волосы… босая, в мужской рубашке, свитке, расстегнутой на груди, с обнаженными руками… она приходила в монастырь и наводила страх на всех, не знающих ее». А впоследствии, располнев в монастыре, одевалась в несколько сарафанов сразу, на голове носила старушечий чепец и крестьянский платок.

Именно она в 1903 году, на торжествах прославления преподобного Серафима, вручила письмо 70-летней давности от преподобного Серафима Императору Николаю ІІ Александровичу – «Царю, который приедет в Дивеево». Серо-голубенький домик, где инокиня принимала Помазанника Божия, расположен в непосредственной близи от обители и хорошо был виден нам сквозь еще голые кусты и чугунную воздушную монастырскую ограду.

Рассказывают, что при подготовке ко встрече Паша попросила вынести из домика мебель и застелить пол коврами: новость для адресата должна была оказаться сокрушительной. Действительно, в послании говорилось о трагической судьбе России и Царской Семьи. Царь Николай сильно восскорбел по прочтении письма. Это откровение было тяжелым, но, как показало время, оно помогло Семье достойно выдержать тяжкие испытания и сподобиться неувядаемого венца славы в Царствии Небесном.

Святая блаженная схимонахиня Параскева (Паша Саровская)

Паша Саровская до преклонных дней любила играть в куклы, понуждала сестриц заниматься кукольными нарядами, чем вводила их в соблазн, зачастую сильно раздражавшихся. Не берусь комментировать действия блаженной Паши. Ее дивеевская предшественница, на протяжении около трех десятилетий, до самой своей кончины, «не пускавшая» Пашу в обитель, а прогонявшая обратно в лес, славилась особенным занятием – собиранием мусора в первой половине дня и разбрасыванием – во второй. Видимо, следует усмотреть в ее действиях демонстрацию тщетности мира материального, где крадут воры и расхищают мыши, напоминанием о необходимости собирания только на небесах.

А вот блаженная Пелагия Дивеевская (Пелагия Ивановна Серебренникова, † 1884) «ногтей своих… никогда не обрезывала и никогда не ходила в баню». Она даже в пору своего земного почитания всё еще имела настолько поразительный вид, что некоторые приходившие к ней бывали потрясены и сожалели о своем посещении «грязной старухи»: «На второй день по приезде в Дивеево меня свели в келью к юродивой Пелагии Ивановне, о которой много давно я слыхал; когда вошел я в ее келью… на полу на войлоке сидела старая скорченная и грязная женщина, с огромными ногтями на руках и босых ногах, которые произвели на меня потрясающее впечатление. Когда мне сказали, что это и есть Пелагия Ивановна, я нехотя поклонился ей и пожалел, что пошел к ней». А спутник С.А. Нилуса (благочестивый, в общем-то, человек) при посещении Дивеева так отозвался на предложение посетить блаженную Пелагию, представляя ее наружность: «Ну уж увольте. Я сейчас нахожусь под таким светлым и святым впечатлением от всего переживаемого в Дивееве, что нарушать его и портить от соприкосновения, простите меня, с юродивой грязью, а может быть, бранью, если не того хуже, у меня ни охоты нет, ни терпения: не моей это меры, простите».

Его спрашивали, зачем он носит с собой такое зловоние, и он отвечал: «А грехи еще больше смердят»

Как видим, непросто общаться с Христа ради юродивыми не то что обычному человеку, но и духовным людям. Происходит столь акцентное, почти шоковое смещение обыденного, обиходного поведения и сознания, что наш примитивный ум сразу отторгает предлагаемые обстоятельства. К примеру, блаженный Михаил Иванович (Сущинский) носил с собой мешок, издававший сильное зловоние от смеси разных гнилостей и мертвых птиц, собранных им на кладбищах. Сюда же клал он и оставшуюся у него пищу. С этим мешком входил он в дома и храмы во время богослужения и, останавливаясь у входа в церковь или в трапезной, по выбору своему подходил с мешком к людям. Если те, будучи не в силах выносить запаха разложения, отходили, он следовал за ними. А когда его спрашивали, зачем он носит с собой такое зловоние, он обыкновенно отвечал: «А грехи еще больше смердят». Трудно придумать более впечатляющую, даже ужасающую форму для «включения» обывателя в обращение к своей совести, к Господу. Действительно, мы уже «принюхались», мы живем, не чуя тлетворного смердения собственных грехов.

Но вот еще один немаловажный эпизод, связанный с блаженной Пелагией. Может, не столько с ней, как со священномучеником Серафимом (Чичаговым).

Когда священник Леонид Чичагов (будущий священномученик) впервые приехал в Саров и Дивеево, он посетил монахиню Пелагию. Едва лишь он вошел к ней в келлию, она воскликнула: «Вот хорошо, что ты пришел, я тебя давно поджидаю: преподобный Серафим велел тебе передать, чтобы ты доложил Государю, что наступило время открытия его мощей, прославления». Отец Леонид был очень смущен этими словами, не видя возможности исполнить возлагаемое на него послушание – добиться аудиенции у Царя. На что Паша сказала: «Я ничего не знаю, передала только то, что мне повелел преподобный».

Пройдя от дивеевских могил мимо Преображенского собора, мы снова пришли к Канавке, по которой двинулись с Богородичной молитвой.

С каким счастливым лицом вздымала лопату молодая сестрица, к которой я обратился с просьбой набрать мне святой земли с самого дна Канавки!

Неужели, неужели среди этой, земной жизни, среди этих дерев проходила Приснодева?! Но и где же Ей и быть-то, как не на земле, среди ждущих Ее помощи?

Печать

Преподобный Серафим за «совершенное самоуглубление в истины евангельские» был однажды во время Литургии удостоен видения Господа в окружении Небесных Сил, а в 50-летнем возрасте – непостижимого восхищения (подобно апостолу Павлу и святому Андрею юродивому) на Небеса. «Не знаю, с телом или кроме тела, Бог весть, сие непостижимо, – рассказывал батюшка одному иноку. – А о той радости и сладости небесной, которую я там вкушал, сказать тебе невозможно».

Последние сто метров Канавки я шел, держа за руку одиннадцатилетнюю Катю. Так мы с ней и пришли к «последнему» Кресту Канавки. Но решили пройти дальше, замкнуть Богородичный путь, достигнуть первого, начального Распятия. Тогда уже посчитали урок выполненным. Катя сразу убежала, шепнув только: «Я за сухариками!» Она совсем освоилась. Ей было уютно в Дивеевском монастыре, как дома.

***

Крестный ход в Дивеево

С крестным ходом и вновь появившейся Катериной я вошел в Троицкий собор. И снова, теперь уже отстояв в очереди, приложился к мощам преподобного.

Пока искали Катю, ее отец успел в канцелярии матушки игумении на наши регистрационные листки поставить внушительные печати обители. В принципе для пограничников законной силы эти отметки не имеют, поскольку регистрировать граждан должны райотделы милиции, однако несомненную духовную силу и влияние красивая и большая печать нестандартной формы впоследствии возымела: с колокольней, обрамленной большим колоколом, словно повторяющим форму накидки Богородицы на иконе «Дивеевская Игумения».

***

Все утро светило солнышко, редко затмеваемое облаками. Мы увидели крыши засекреченного города Сарова, купола реставрируемой Саровской обители. Остановились посмотреть хоть издали.

В Саровский лес мы въехали в приподнятом настроении.

Народу у купели – в середине дня – было изобильно. Стояли и частные автомобили, и большие паломнические автобусы. Один из них удивил стопроцентной цветной раскраской – с изображением Моисея, ведущего соплеменников по пустыне. От площадки, где останавливаются автомобили, пришлось пройти незначительное расстояние по дорожке, всецело заполненной продавцами иконок, раскрашенных «камушков со дна купели» с надписями: «Святый Серафиме, моли Бога о нас!», а также занимательных товаров вроде кагора «Дивеевский» (был куплен нами в количестве нескольких бутылок, последнюю из которых выпили через две недели в Харькове, на встрече группы) и симпатичных маленьких тряпично-веревочных куколок, побудивших вспомнить блаженную Пашу Саровскую.

Если предстать пред иконами, то кажется, что они плывут среди облаков по синему небу

Купель представляет собой маленькое озерцо с температурой воды около 4 градусов. У подхода к основной (широкой, для двух-трех человек) деревянной лестнице стоит в деревянном светло-коричневом киоте большая икона с изображением преподобного Серафима, над ним – под самым навершием, под крестом – иконка Богородицы «Умиление». Если предстать пред иконами, то кажется, что они плывут среди сосновых стволов и облаков по синему небу.

Чуть дальше, прямо над водой – часовенка, закрытая раздевальня.

В озерцо можно спуститься по нескольким сходням, с разных сторон. Есть возможность нырнуть и прямо с берега, но вода очень холодна, да и выбираться неудобно. Впрочем, в связи с обилием окунающихся кое-кто нырял и попросту.

Вряд ли нырнуть в купель удастся так же, как в обычный водоем. Температура воды заставляет с собранностью отнестись к процедуре. Возраст купающихся людей – разнообразнейший: от малышей до глубоко престарелых. Все стоически переносят ожог почти ледяной воды.

Предписывается прочесть у иконы преподобного Серафима молитву, собраться с духом, а потом совершить погружение. Мы, мужская группа, обошли купель со стороны крутого склона, приблизившись к тому месту, где на деревянном помосте толпилась очередь набирающих в срубчике купельной водицы для домашнего использования.

Смотришь на свою увядающую плоть – покидающие ротовую полость зубы, выпадающие и седеющие волосы, дряхлеющую кожу – и понимаешь, что ты понемногу утрачиваешь тело. Душа медленно, постепенно, с возрастом привыкает к необходимости оставить кокон, к отторжению плоти, жизни без нее. Ты смотришь на свою плоть уже вчуже, так и не успев привыкнуть к ней за десятилетия, а ведь, казалось бы, должен был. Не свидетельство ли это изначальной временности тела, долженствующего зазора меж ним и душой? Значит, тело смертного – это приспособление, оболочка и, следовательно, средство, а не цель. Да и преподобный Серафим говорил о перенесении в будущем своей плоти (мощей) так, как будто его плоть – это не он сам, а какая-то посторонняя ноша.

«Мы все Ивановны и Ивановичи – по Иоанну Предтече», – говорила блаженная Пелагия

Блаженная Пелагия до прихода в Дивеево утруждала плоть железным поясом, который долгие восемь лет в миру носила Христа Господа ради, так что врос он в мучимое всякими побоями и истязаниями тело, а в монастырь принесла ту цепь железную, которой некогда ее приковывал муж. Цепь служила ей подчас веригами, а подчас изголовьем. (Интересно: кажется, это именно она, когда ее спросили, почему она зовет себя «Ивановной» – ее отчество было иным, – ответила: а мы, дураки, все Ивановны и Ивановичи – по Иоанну Предтече.)

Конечно, нам с вами далеко до таких степеней. Мы, слабые, любим потакать собственной плоти, но нам необходимо и даже прямо заповедано здесь, в мирском, искать путь к вечной жизни.

Женщине предписано погружаться в купель в сорочке. Для этого нашим особам женского пола пришлось сорочки приобрести и спускаться в воду по главной лестничке, в общей очереди, к счастью, не очень большой.

Подсушивая на солнышке волосы и ожидая женщин, присели на лавочку. Ниже следует небольшая новелла, оформившаяся именно таким образом, с трудно определяемым жанром.

Пятница Параскевы

Прасковья Иванна Ромашкина
в пятницу, второго мая две тысячи третьего года от Рождества Христова,
оделась нарядно:
в синий (как небо) платочек,
зеленую (как лес) кофту,
черную (как земля) юбку.
Мы с Юрком подсели к ней на лавочку
у целительной купели Серафима Саровского.
– Вона, кака у тебя борода-то, а лицо молодое, – сказала мне
Прасковья Иванна. – Ты с какого года будешь?
– С пятьдесят девятого, бабушка.
– А я – с шишнацатого, – сказала Прасковья Иванна
и улыбнулась во весь однозубый рот.
– Сорок три года разницы. И мне столько же. А всего…
– Осьмдесят шесть! – не без озорства воскликнула Прасковья Иванна.
– Бабушка, купаться будете? – спросил Юра.
– Из ведрышка. Меня сноха польеть.
– А давайте мы вас сфотографируем!
– Мне бы – с батюшкой Серафимом…
Юра и снял ее:
возле большой иконы преподобного Серафима,
опирающуюся на палку.
Двое: не плоть от плоти, но дух от духа.
И еще Юра снял:
то Прасковья Иванна смеется со мной,
а то – я с ней,
то Прасковья Иванна с сыном Иваном («главный на заводе каких-то агрегатов»),
внуком Иваном да снохой Еленой,
а то – все мы, двенадцать харьковских паломников,
вместе с семьей Прасковьи Иванны
(попросили дядечку нажать на кнопку);
мы – уже послекупельные, со взъерошенными ветром мокрыми волосами,
и Прасковья Иванна –
в синем (как небо) платочке,
зеленой (как лес) кофте
и черной (как земля) юбке.
Фотки мы теперь отошлем
в село Абрамово Арзамасского района Нижегородской области,
благо, почта нынче работает хорошо,
послание дойдет быстро: днёв за пятнадцать-семнадцать –
из Харькова сначала через Киев,
потом через Брянск,
затем – Москву, Нижний, Арзамас…
И будут у Прасковьи Иванны Ромашкиной
стоять на полочке снимки:
она у целительной купели –
с сыном Иваном, внуком Иваном и снохой Еленой,
и отдельно – вдвоем с батюшкой Серафимом –
на веки на вечныя. Дух от духа.

Ромашкина у купели преподобного Серафима

Так все были возвышенны, что сидели-лежали, слушали райский птичий свиристеж (у купели – такой же) и никуда уже не торопились, и нам было «некуда больше спешить». Обнимали сосну-троицу – три огромных древа, выросших из одного корня. Я ее назвал памятником Сергию Радонежскому – особому почитателю Троицы Живоначальной.

Я ходил босиком по песчаной дорожке, по старым сосновым иголкам и все поглядывал, не мелькнет ли за деревом холщовое рубище батюшки Серафима.

Тут и стало у меня складываться стихотворение «Камушек» (Песенка калики):

Стоит наш батюшка на камушке,
Под кровом бора – как во храмушке,
Как столп, как крест, как Спас-на-кровушке,
И «Богородицу» поет.
Стоит наш батюшка, наш дедушка,
Приходит к дедушке медведушка
Сухарика отведать, хлебушка,
В ладошку влажный нос сует.

Ай, свиристят, щебечут, цвенькают
Пичуги! И пеньки с опеньками
Обсели, а бельчата спинками
У старцевых мелькают ног.
Пусть распрострилось семя змеево,
Крепчает дело лиходеево –
Да диво дивное – Дивеево –
Намолено среди дорог.

А с дедушкою – Божья Матинка!
И даром что спина горбатенька,
За грешников молися, батенька,
Господень умаляя гнев.
Когда б у старца Серафимушки
За всю за Русь достало силушки
Молиться, не смыкая крылушки, –
Два века словно тыщу днев!

Где веют промыслы бесовския,
Там плачут ангелы Саровския.
Но живы серафимы русския,
Покров – их до поры таит.
Повырастала снитка-травушка,
Где стынет борушка-дубравушка.
Хоть нет того на свете камушка,
Да батюшка на нем – стоит.

Дорога

Огромного гранитного камня, на котором осуществлял тысячедневное молитвенное стояние преподобный Серафим и который располагался посередине дороги от его пустыньки до Саровского монастыря, на самом деле уже давно нет. Он был расколот, по совету самого Серафима, с помощью огня: нагрет, а затем полит водой. Фрагменты его использованы при закладке, кажется, Свято-Троицкого собора.

В Саровском лесу, возле одной из дальних пустынек, где совершал духовные подвиги батюшка, установлен бронзовый памятник преподобному Серафиму работы скульптора В. Клыкова – в таком облике, как привычно видеть на одной из икон: на коленях на камне, с воздетыми руками, полусогнутыми в локтях, с красивым ободком бронзового нимба, с виднеющимся в нимбе пространством неба. Точно такая же скульптура установлена над высоким берегом реки Тускарь в Рождества Богородицы Курской Коренной пустыни, на родине святого. Сквозь нимбовый просвет батюшки Серафима можно видеть пролетающих птиц и облака. Святой запечатлен во время моления. В этом великом подвиге стояния на камне, повторенном через сотню лет преподобным Серафимом Вырицким, мы помним, саровский чудотворец провел тысячу дней и ночей.

Нам покажется странным, но еще в 1891 году один из паломников, пожелавший опубликовать свои заметки после посещения Сарова, озаглавил их «Неведомые миру подвижники». Несомненно, слава преподобного Серафима Саровского, благодаря и значительным усилиям Царя Мученика Николая, особо просияла за последние сто лет, невзирая на десятилетия коммунистического псевдоатеизма.

Все святые, – сказал преподобный Серафим, – оставили нам по своем успении жизнь свою как пример для подражания и что все они были нам подобострастны, но исполнением в точности от всей души заповедей Христовых достигли совершенства и спасения, обрели благодать, сподобились разнообразных даров Духа Святого и наследовали Царство Небесное.

«Бысть сердце мое яко воск тая от неизреченной радости» – так или, быть может, почти по Серафимову слову мы ощущали полученную «благодать-возблагодать», едучи вдоль границы Нижегородской и Тамбовской областей, уже поворотив на юго-запад, в сторону дома.

***

Покидая Мордовию

«Точкой возврата» стало явление заброшенного храма – «в чистом поле», метрах в трехстах от шоссе, близ указателя на деревни Бол. Ляхово и Торопово Ермишенского района Рязанской области. В километре от него начиналось заброшенное кладбище, чуть далее – деревня Восход.

Предположительно, по содержанию трех уцелевших фресок да высокой одиночной подкупольной иконы, подумалось, что это – храм Христа Спасителя. Выбитые окна и двери, скрюченное, словно луковичная шелуха (но странно – наличествующее, в пыли и битом кирпиче у самого входа) покрытие одного из куполов, провалившееся покрытие главного огромного купола. Тягостно.

Вот вам и Русь: рядом со святостью (не так уж и далеко мы отъехали от Дивеева) – полная апатия, безразличие к храму, его судьбе и имени. Морок безбожия кое-где уничтожил самую память о вере. Мужик, встреченный нами у ближайшего колодца, сказал, что названия храма не знает. Так и остался сидеть – нога на ногу, с цигаркой в зубах. Что ему сей храм? Что ему огненные слова: «В чем застану, в том и сужу»?..

Мы стояли у входа и прямо перед собой, сквозь пустую храмову плоть, в окне алтарной части, видели поле, небо, пролетавших птиц. От страшной силы сквозняков, врывавшихся с просторов открытого поля, под куполом раскачивались остатки мощной цепи, на которой некогда крепилось паникадило.

Говорят, что пока хоть камень остается от разрушенной церкви, поблизости обитает Ангел – хранитель храма. Не знаю, зарыдал ли он – от горя иль радости? – когда мы вошли с иконами и прочли «Отче наш».

Красные кирпичные стены, кряжистый, мощный пятикупольный остов. Выстоят ли они вместе с Ангелом до прихода тех, кто вспомнит храмово имя?

3 мая. Суббота Светлой седмицы

Что испытываешь, пребывая в святых местах? Доминантой чувств могу назвать благоговение и нежность. Сама дума о наличии святых мест делает осмысленней твою жизнь, привязывает к важному, значительному, главному. «Здесь невольно человек заглядывает в себя и смиряется, вспомнит свое зло и содрогнется, – заметил известный православный писатель Е.А. Погожев (Поселянин). – Так мелочны кажутся все вожделения, которыми живут люди, и так хочется забыть их и уйти подальше от всего, и станет тоскливо, что так любится то, что так недостойно любви».

И всё же пока что с недоумением смотришь на окружающую тебя жизнь – вообще человеческую и твоего мегаполиса. И диву даешься: чем люди живут, какой пустотой и подменой наполняют дни свои, души свои.

Пронесясь через срединную Россию, мы стали свидетелями двух одномоментных процессов: того, что я назвал бы «вторым наваждением» (после большевизма), то есть новейшего капитализма, формирующего не человека, а «вещь вожделеющую», – и – встречь – устремления ростков духовного тела Руси сквозь асфальт небытия.