«Служа в тюрьме, я строю кооператив на Небе!»

Наталья Леонидовна Высоцкая

– Родилась я в Одессе, папа был инженер, мама врач. Под Одессой в селе Яски служил папин папа – протоиерей Николай. Но я знала, что надо это скрывать, потому что папа был членом партии, и связь со священнослужителем в то время не приветствовалась. Но все равно на летние каникулы меня отправляли к дедушке Коле и бабушке Вале. И я проводила там каникулы месяцами. Естественно, меня брали в церковь. Но, наверное, был договор, чтобы дедушка не привлекал меня к церковной жизни. Поэтому, если я хотела – смотрела, как идет служба, хотела – выходила на улицу и играла в игрушки около храма. Потом служба заканчивалась, и меня забирали домой. Но, конечно, что-то я впитывала в себя, даже несмотря на то, что никто не заставлял меня креститься, подходить к Причастию.

Был такой интересный случай. Где-то в пятом классе, когда я была пионеркой, председателем совета отряда 5 «Б» класса, мы ждали страшную контрольную по математике. Все очень волновались, не были готовы и думали, что делать. Я почему-то сказала: «Давайте все вместе помолимся, я отслужу молебен – и контрольной не будет». Все встали между партами, я вышла к доске, и, как это делал дедушка, сделала взмах рукой, как будто у меня в ней было кадило, говоря: «Господи, помилуй». А ребят предупредила: «Когда я крещусь, тоже креститесь». И так просила у Бога, чтобы контрольной не было. Они тоже все крестились и, наверное, про себя просили об этом же. Мы так увлеклись молитвой, что не заметили, как дверь чуть-чуть приоткрылась, и показалось белое от испуга лицо нашей математички Прасковьи Максимовны. Она сразу закрыла дверь и ушла. Потом меня, естественно, вызвали к директору. Сразу же отправили домой за мамой, с которой пришлось идти обратно к директору. У директора было не менее испуганное лицо. Она сказала: «Вы знаете, что со мной сделают, если в райкоме узнают, что в советской школе устраивают молебны! Откуда она этого понабралась?» Мама тоже сильно перепугалась и сказала: «Видно, моя мама взяла ее однажды в церковь, а девочка такая впечатлительная, память у нее хорошая, вот она и запомнила, значит...». В общем, кончилось тем, что в школе все постарались погасить, никуда наверх это не вышло, дома меня выпороли, поэтому можно считать, что я в какой-то мере исповедница. Но что самое интересное – была ли контрольная? Контрольной не было, ее перенесли надолго вперед, и мы успели подготовиться. Так что, в принципе, только моя спина и то, что ниже, понесли урон.

Господь меня с детства готовил к трудному тюремному служению

– А как вы пришли к вере? Насколько долгим был ваш путь в храм?

– К вере я приходила очень трудно. По характеру я «убоище» – такая у меня в детстве была кличка: хоть убивай, буду стоять на своем. Как сейчас понимаю, Господь меня с детства готовил к трудному тюремному служению, потому что эти качества характера мне помогают. Это стабильность, стремление к цели. Только такой цели, до того как я пришла к вере, у меня не было.

Какие были цели? Ну, закончить с медалью школу. Поступить в университет. Стать юристом. Иметь много денег, вести красивую жизнь. Быть как все и считать себя порядочным человеком. Хотя, в принципе, потом, когда я уже пришла к вере, поняла, что вела жизнь далеко не порядочную.

Протоиерей Николай, дедушка

Я вспомнила это потом, когда Бог сделал так, что я еще раз стояла около престола – в шестом коридоре в Бутырке, где содержались смертники. Патриарх Алексий II благословил служить там литургию, и престол с жертвенником стояли прямо посередине коридора, а по бокам были двери камер, открытые кормушки, и люди, высунув в них носы, слушали, что происходит в коридоре. И я там была, и владыка Виктор, и священники, и хор. И я подумала: надо же, я уже второй раз стою около престола. Спасибо Тебе, Господи! Наверное, простил меня. Но ведь я искренне не верила в Бога, и мне хотелось и дедушке как-то открыть глаза на истину.

А получилось все по-дедушкиному, как он и сказал: «Выйдет из тебя семь бесов – и придешь ты к Богу». Был мне 41 год, и я не думала ни о каком Боге, а просто сидела в юридической консультации, где давала платные консультации. Пришла женщина с мужчиной, я дала консультацию, заполнила квитанцию и сказала:

– Идите в кассу платите.

А они говорят:

– Вы знаете, у нас нет денег.

– Что же вы раньше не сказали, я вам целую квитанцию заполнила.

А они отвечают:

– Извините, пожалуйста, можно, мы вам книжку дадим вместо денег?

Я говорю:

– Не нужны мне ваши сказки, – потому что увидела, что они дают мне маленькую синенькую книжку «Новый Завет».

Они как-то расстроились, говорят:

– Ну ладно, мы завтра принесем.

Я отвечаю:

– Ничего мне не нужно. Идите.

А книжка осталась на столе, и я ее забрала домой, не выбросила, но бросила на этажерку. А она меня зовет: давай читай. Я почитаю, почитаю немножко, но там такие вещи написаны, которые для меня совсем неприемлемы, и опять бросаю ее туда.

Эта маленькая книжечка меня потихонечку победила

– А что в Евангелии больше всего смутило вас вначале?

– Ну, например, если тебя ударят по правой щеке, подставь левую – что это такое? Надо в ответ так дать, чтобы по стенке размазать, – думала я тогда. Или что это такое – Бог должен быть важнее всех моих любимых? Для меня самый любимый – сын. Неужели я должна Бога поставить впереди сына? Для меня это тоже неприемлемо – опять книжка летела на этажерку. И вот так я сражалась с ней около года.

У меня не было никакого наставника: дедушка к этому времени скончался, в церковь я не ходила. Только я и эта книжечка. Она у меня до сих пор здесь лежит. Уже потрепанная, вся в моих пометках, каких-то моих недоумениях, осуждениях, сравнениях нескольких Евангелий между собой, подчеркивании мест, важных для понимания. И эта маленькая книжечка меня потихонечку победила.

Сначала я поняла, что там написана правда, и, как ни странно, именно то, что некоторых других отталкивает, меня привлекло, потому что в разных Евангелиях было описано немножко по-разному, и, можно сказать, были даже противоречия. Поскольку я работала адвокатом по уголовным делам, то, конечно, всегда обращала внимание на противоречия в показаниях тех или иных свидетелей или других участников процесса. И я знала, что если ты пытаешься сделать из суда спектакль, то ты будешь учить всех свидетелей, чтобы они говорили одинаково, а здесь каждый евангелист писал то, что он помнил или знал. А я по опыту знаю, что если одно событие, один и тот же факт будут чистосердечно описывать два, три, четыре человека, они обязательно будут описывать их неодинаково.

Это было как зубы рвать, аж трещало все внутри

Потом я, конечно, постепенно поняла, что Иисус Христос не просто человек, не просто пророк, каким Его считают мусульмане, а что-то высшее – это Бог. Потому что человек не мог поступать так, как поступал Иисус Христос на Кресте и со Своими учениками. И эта недосягаемая высота Его личности привела меня к тому, что мне захотелось жить так, как Он учит. Все остальное стало мне как-то уже неинтересно. Но жить так, как Он учит, – это очень трудно. Может быть, для человека с детства смиренного, доброго приближение к Богу проходит как-то легче, а для меня, если сказать образно, это было как зубы рвать, аж трещало все внутри.

– А дальше последовало ваше воцерковление, вхождение в церковную жизнь?

– Да. Когда эта книга победила меня уже на девяносто процентов, я начала искать батюшку, потому что поняла, что мне надо посоветоваться с кем-то таким же, как мой дедушка Коля. Я искала, но где мне искать, если я никогда не была в церкви, никого не знаю. Стала спрашивать у своих знакомых. Как-то спросила у одной коллеги, с которой я некогда работала в Тушинском исполкоме (а я на тот момент уже была в Московской коллегии адвокатов), не знает ли она каких-нибудь хороших священников в Тушино. Она мне сказала: «Наташа, я знаю только одного, который будет тебе по сердцу». И затем повела меня в храм Преображения Господня в Тушино, что на Волоколамском шоссе. Попросила там, чтобы позвали настоятеля отца Федора Соколова. Минут через десять подошел высокий молодой человек в клетчатой рубашке и запыленных джинсах, с перфоратором в руке. Это он издавал до этого страшные звуки: разрушал стенки в храме, доставшиеся в наследство от склада строительной организации, располагавшегося здесь в советское время. Он сказал: «Подождите еще немножко. Я сейчас умоюсь и подойду к вам». Он смыл пыль с лица, и мы с ним поговорили.

Через день я уже была у него дома, познакомилась с его большой семьей, с матушкой Галиной. И мы действительно как-то очень быстро нашли общий язык. Я сказала ему, что хотела бы что-то делать для Бога, не просто деньги отдавать в кружку или свечки покупать. Это пожалуйста, деньги у меня есть, но хочется делать что-то реальное. Господь ведь сказал: Возьми свой крест и иди за Мной (Мк. 8, 34). А как идти? Значит, надо делать что-то реально?

Тогда был конфликт в Карабахе, и я думала взять двоих детей, мальчика и девочку, одного армянина, другого азербайджанца, и как-то вместе их воспитать. А отец Федор сказал: «Знаете, Наталия Леонидовна, лучше, чтобы вы занимались чем-то таким, что связано с вашей работой. Тогда вы сможете с большей эффективностью помогать людям приходить к Богу и выполнять заповеди Божьи». Я согласилась с ним и приложила все усилия, чтобы был создан Фонд оказания помощи неимущим осужденным и жертвам судебных ошибок во имя святителя Николая Чудотворца с девизом «Вера, надежда, любовь». Эта общественная организация была зарегистрирована, можно сказать, в первой партии регистрации общественных организаций по новому закону об общественных организациях 13 марта 1991 года в Министерстве юстиции.

– То есть ваше тюремное служение началось именно тогда?

Да, в 1991-м году. Как и все другие руководители организаций, которые зарегистрированы, я после регистрации произнесла речь о том, как надо помогать заключенным, и тут же попала в мышеловку. Ко мне подошел журналист и сказал: «Вы знаете, я напишу то, о чем вы говорили, в газете». Я ответила: «Только обязательно мне покажите, что вы там напишете». Заметка была очень маленькая, в ней было сказано, что создается организация, но вот название заметки мне не понравилось, там было написано: «Адвокат от Бога». Я спросила: «Как-то попроще нельзя?» Он мне ответил: «Вы ничего не понимаете в журналистике». Я промолчала, но потом сто раз хотела сказать ему, что он вообще ничего не понимает в жизни. Потому что представьте, сколько писем пришло в ответ на эту маленькую заметку, опубликованную в газете «Известия» на весь Советский Союз. Из мест лишения свободы, а также от родственников стали поступать пачки писем в мою юридическую консультацию. Когда письмами уже был завален маленький кабинет, где я принимала людей, подоконник, заведующий консультацией стал говорить мне, чтобы я брала их домой. Эти письма были на моем письменном столе, на журнальном, кухонном столах, потом мне уже ничего не оставалось, как лежать на одной половине кровати, а на вторую половину складывать стопками письма. Я старалась каждый день ответить хотя бы на 15-20 из них. Сейчас я даже не представляю, как это можно было сделать. Но отвечала я, допустим, на пятнадцать, а на следующий день приходило пятьдесят. И потом уже заведующий консультацией начинал просто выгонять меня с работы, потому что говорил, что у него уже неприятности с почтальоном, который отказывается таскать такое количество писем в юридическую консультацию. И если я занялась какой-то глупой благотворительностью, мне надо уходить отсюда, потому что зарплаты у меня уже нет, т.к. я только сижу и отвечаю на эти письма.

Это был очень тяжелый период моей жизни, я похудела за несколько месяцев килограммов на восемь, почти перестала спать, и если бы не моя подруга адвокат Людмила Васильева, которую я считаю крестной мамой нашей организации, конечно, я бы сломалась. Но Господь так дал, что она позвонила, я рассказала ей, чем я занимаюсь, она пришла в ужас и сказала: «Все, все, не бойся, я через три дня приеду». Она приехала на неделю, стала кормить меня кашей, я стала спать при ней, а она говорила, что отвечает вместо меня на письма. Потом через неделю-две она взяла отпуск и весь отпуск пробыла со мной. Потом стали помогать еще некоторые люди. Дали женщину из одной фирмы, которая стала регистрировать эти письма, давать им номера. И дело пошло быстро и хорошо, я так радовалась...

Только потом мне Люся сказала, что они мешками выбрасывали письма в мусорный бак, потому что ответить на все это было невозможно просто физически. Требовалась, конечно, огромная команда людей. Многие люди, к которым я обращалась вначале, говоря, что создается вот такая организация, и спрашивала, будут ли они помогать материально или своим личным временем, отвечали: да, да, да. А потом, когда все это случилось, да еще в это время произошел развал, когда лопнули банки, а у многих захлопнулись предприятия, обесценились те накопления, которые были, – «шоковая терапия» начала 1990-х, – получилось, что особой помощи не было.

Но тогда я еще была обеспеченной женщиной: могла за свои деньги купить мешок лекарств. Лекарства были дешевые, конверт стоил пять копеек, поэтому я могла ходить в тюрьмы. Слава Богу, в тюрьмы тогда пускали. Потом подтянулись люди от отца Федора. Отец Федор мне, конечно, очень помогал. Он почти постоянно говорил в храме о тюремном служении, тем более что он сам был священником, который первым в Москве после лет гонений создавал церковь в пересыльной тюрьме. Он один из первых пришел к тюремному служению, поэтому, наверное, и мне сказал делать что-то, связанное с моей работой и узниками. И вот из его храма стало приходить все больше и больше людей. И если забегать вперед, то мы просуществовали 21 год, и в конце список добровольцев насчитывал уже около сотни людей. Но нужно было выстоять, особенно вначале. Конечно, я обращалась к Богу с молитвой и просила Его: «Помоги, я не знаю, что делать».

Раздача подарков

– Получается, вначале вы занимались преимущественно юридической помощью?

– В основном да. И вскоре у меня появились помощники. Когда рухнул Советский Союз, сказали, что больше не нужны услуги пенсионеров Верховного суда и Прокуратуры Советского Союза, и эти старики остались с маленькой пенсией, и им нужно было как-то где-то подрабатывать. И вот кто-то где-то узнал о нашей организации. Они стали приходить ко мне, мы официально устраивали их на должность юристов за очень небольшую зарплату. Они помогали читать письма, где были и приговоры. И если находились какие-то зацепки, возможности писать жалобы в порядке надзора, ходатайства, мы это делали. Потом пошли положительные результаты. Затем я стала ходить в университет и рассказывать там о нашей деятельности, просила студентов-юристов приходить и набираться опыта, который поможет им в дальнейшей жизни. Оттуда тоже пришли люди. И эта машина стала потихонечку набирать обороты. И так 13 лет, в течение которых мы обжаловали многие приговоры.

Потом мы стали ездить в женские и детские колонии. Почему в женские и детские? Потому что хотелось помочь малоимущим подросткам, которые были осуждены, потому что у них не было хорошей защиты, скажем так. Поэтому мы приезжали в детские колонии, и я просила начальника дать мне список сирот и социальных сирот. Социальные сироты – это те, у кого есть родители, но они не оказывают своим детям никакой помощи. И вот мы смотрели эти приговоры, вернее, те копии, которые были у ребят, и тоже находили там ошибки. Потом служили молебен обо всех тех, у кого нашли ошибки. Мы говорили, что будем писать: «Не знаем, как Бог даст, у кого будет положительный результат, но вы молитесь друг за друга, никто вам больше не поможет, кроме Господа Бога». Они искренне молились, и в каждой колонии были положительные результаты. Мало, но были.

Приезжали мы и в женскую колонию, брали тех, кто осужден по убийству. В делах неимущих женщин часто можно было найти зацепки для переквалификации с умышленного убийства на превышение пределов необходимой обороны или убийство в состоянии аффекта. Ведь очень часто сам потерпевший был виноват в том, что женщина, защищаясь, наносила ему ножевое или иное ранение. И там мы тоже служили молебны.

Потом я поняла, что нужно заниматься не только юридической работой, но иметь как бы три направления нашей деятельности. Первое направление – это христианское служение, помощь христианская. Второе направление – юридическая помощь. И третье направление – социальная помощь. Сиротам мы стали покупать обувь, сапоги. Привозили какие-то продукты, потому что в 1990-е годы в местах лишения свободы было очень плохо с провиантом, привозили пряники, булочки. Привозили лекарства, перевязочные средства, мази. Мальчишки были в нарывах, надо было как-то подкормить их витаминами.

И когда мы ездили в колонии, то обязательно привозили туда церковную утварь. Специально закупали ее, выставляли. Она была такая красивая, сверкающая, собирали подростков, сотрудников, начальников колонии, и я спрашивала: «Хотите ли вы, чтобы в вашей колонии был храм, или везти эту утварь в другую колонию?» И не было такого случая, чтобы кто-то отказался от того, чтобы строить храм. Конечно, потом нужно было собирать деньги на недостающие стройматериалы, но сама колония всегда старалась изо всех сил – и храмы росли. С помощью общества «Вера, Надежда, Любовь» было построено более 10 тюремных храмов в местах лишения свободы.

А по юридической части – это снижение более чем на 500 лет меры наказания в общей сложности. Я говорила когда-то дедушке, что в сказки-то не верю. А тут получилось немыслимое. Никогда в жизни, ни за какие деньги, ни за какие связи нельзя было достичь таких положительных результатов, как тогда, когда мы привлекали благодать Божью и молились об этих людях, не получая от них ни копейки.

Помню такой случай. Все подростки писали: «Прошу оказать бесплатную юридическую помощь». А один нет. Я к нему подхожу: «Ты почему не пишешь?» А он испуганно говорит: «Я забыл, как буква ‟т” пишется». Такой был уровень грамотности у некоторых сирот. И как этот мальчишка мог написать надзорную жалобу или что-то еще, как он мог обжаловать свой приговор, если бы не было помощи свыше?

Социальная помощь заключалась еще и в том, что я поняла необходимость действий по медицинскому направлению, т.к. в местах лишения свободы был очень распространен туберкулез. Мы стали закупать противотуберкулезные устройства – большие лампы, а также установки российского производства, которые вырабатывали из соли такую жидкость, которая убивает туберкулезную палочку. Мы стали рассылать их в колонии, где были туберкулезные отделения или целые туберкулезные колонии, как, например, в Мордовии, где была колония для женщин, больных туберкулезом. Туда же мы посылали стиральные и сушильные машины, чтобы они могли как можно больше стирать и сушить одежду больных отдельно от здоровых. Точно такие же стиральные машины мы раздавали в качестве благотворительной помощи по всем следственным изоляторам города Москвы.

Мы поняли, что подростки очень интересуются компьютерами, и если их немного научить этому, то это может дать им шанс устроиться впоследствии на приличную работу. Мы стали покупать партии компьютеров и передавать в подростковые и воспитательные колонии. Так, первая колония была у нас в республике Марий-Эл, а потом были еще три девичьи колонии в России: Новооскольская, Рязанская и еще где-то в Сибири.

Кроме того, мы посылали в места лишения свободы огромное количество православной литературы, иконы, крестики, свечи, – это по первому направлению. По юридическому направлению – посылали кодексы: уголовные, уголовно-процессуальные, уголовно-исполнительные, чтобы люди имели в библиотеке действующие кодексы, а не старье десятилетней давности. Это очень важно, так как в местах лишения свободы большой процент людей (естественно, не могу точно сказать какой), которые оказались там или по оговору, или потому, что не смогли правильно себя защитить, или взяли на себя чужие преступления – и такое бывает, или по какой-то судебной ошибке, когда суд осуждал человека на не совсем проверенных доказательствах. Поэтому, конечно, нужно дать шанс тем, кто там находится, чтобы они имели возможность жаловаться в надзорные судебные инстанции. А для этого нужна юридическая литература.

Последнее, куда мы передали юридическую литературу, – в следственный изолятор «Матросская тишина». Но это было уже не от фонда «Вера, Надежда, Любовь», т.к. он прекратил свою деятельность в 1998-м году: поменялось законодательство, и мы уже не подходили под определение фонда. Тогда мы стали называться просто обществом «Вера, Надежда, Любовь», которое стало как бы преемником фонда.

– Изменился ли после перерегистрации характер деятельности вашей организации?

– Разве что в объеме. Когда мне удалили почку в связи с онкологией, потом я упала и сломала шейку бедра, затем была третья операция, я поняла, что уже не смогу работать в таком темпе, т.к. еле ходила. И, к сожалению, не нашлось никого на мое место, потому что действительно приходилось работать бесплатно, во славу Божию. Работать и как председатель правления, и как исполнительный директор, и как главный бухгалтер, просто бухгалтер, кассир и как уборщица. Все были добровольцами, и только одна моя помощница была на мизерной ставке. Так как если набрать всех этих людей за деньги, тогда нечего было бы отдавать в места лишения свободы.

Потом мы думали даже дать ставку тому, кто занял бы мое место. Но и таких, к сожалению, не нашлось. Была одна Наталия, моя тезка, она даже плакала, когда мы закрывались, но у нее тогда было два маленьких ребенка, сейчас три, она не могла так отдавать свое время и силы. Хотя она до сих пор продолжает очень активно помогать работе нашей организации, которая в 2011-м году как юридическое лицо прекратила свое существование, но мы стали группами милосердия в тюрьмах при храмах. Теперь мы делаем гораздо меньший объем работы, взяли только «Матросскую тишину» и проводим большую работу в больнице для заключенных, где очень много больных туберкулезом, ВИЧ-инфицированных и других тяжко болящих людей. Но в другие места мы уже не выходим: не успеваем, и сил нет, и средств. А работы в «Матросской тишине» столько, что иногда просто удивляешься, откуда Господь дает силы тем добровольцам, которые туда приходят, и мне как добровольцу тоже.

– Вы как-то упоминали об участии Патриарха Алексия II в организации тюремного служения. Можете кратко упомянуть о его роли и поддержке в этого начинания?

– Как раз у отца Федора в храме Преображения Господня в Тушино 19 декабря освящали первый придел. Это был маленький боковой придел, который был расчищен от остатков строительного склада. Он приехал туда, и после литургии, когда отец Федор познакомил меня с ним, и я рассказала, что и как, Патриарх Алексий сказал, что помощь заключенным – это очень важное дело. Сказал, что он тоже, будучи еще не Патриархом, а служа в Ленинграде и Ленинградской области, тоже ездил к заключенным и понимает, насколько важно это служение. В тот день Патриарх даже дал мне письмо за своей подписью, сказав: «Это вам письменное благословение, Наталия Леонидовна, и оно будет вам ключом ко многим дверям». И знаете, это действительно было так – это был ключ ко многим дверям!

Хочу еще сказать, что я часто писала Патриарху по серьезным вопросам тюремного служения и всегда получала ответ, пусть не всегда подписанный им самим, но его помощниками: владыкой Арсением, отцом Виктором, который возглавлял Отдел по внешним связям (сейчас это ОВЦ). Т.е. обращения по тюремному служению никогда не оставались без ответа. И я думаю, что даже сейчас он молится и помогает, вместе с отцом Федором, который ушел из земной жизни в день своего ангела – 21 февраля 2000 года. Ехал на конференцию и попал ночью в ДТП. Отец Федор, конечно, был необыкновенным священником. В свое время он был иподиаконом патриарха Пимена. Такую любовь, столь бескорыстное служение и в храме, и в среде узников редко можно увидеть.

– Когда вы стали служить в тюрьмах, какие у вас были первые впечатления? Насколько та реальность, которую вы увидели, отличалась от прошлых представлений?

– Дело в том, что я всегда работала адвокатом по уголовным делам, поэтому в тюрьмы я ходила постоянно. Поскольку для меня эта атмосфера была более или менее знакома, мое вхождение в тюрьму не как адвоката, а как христианки было более легким, чем у других людей. Я неоднократно вспоминала отца Федора Соколова, который сказал мне, что надо делать для Бога что-то такое, что связано с моей работой, тогда это будет более эффективно.

С другой стороны, когда я стала ходить туда как волонтер, я фактически потеряла свою работу. Потому что представьте, что я захожу в камеру, где сидит клиент, который платит мне деньги, и как это будет? Поэтому мне пришлось отказаться от всех уголовных дел. Я перестала вести уголовные дела, а работала только по гражданским делам. У меня были лишь две точки на заводах. Конечно, зарплата стала маленькой, но теперь я была уверена, что все, кто находится в камере или той или иной колонии, для меня одинаковые. Эти люди – очень хорошие психологи и быстро выведут любую ложь на чистую воду. А если они чувствуют, что ты идешь к ним с открытым сердцем, если так можно сказать, они положительно откликаются.

Хотя, конечно, были и отрицательные моменты. Я все надеюсь, что Бог даст мне написать книгу моих воспоминаний. Мне всегда говорят: наговаривай, наговаривай, – а мне некогда. Эпиграфом к этой книге будет такая пощечина, которую я в свое время получила: в одном из писем, которое я читала, уже падая от усталости, было написано: «Знаем мы вас, благотворителей, вы же на нас наживаетесь». Я написала в ответ: «Хотела помолиться Богу, чтобы у тебя было столько денег, сколько я нажилась на вас, но потом пожалела тебя, дурака». Он мне ответил: «Простите!» Попросил прощения, потому что почувствовал, ведь я написала ему не только эти слова, но и почему я этим занимаюсь и так далее. Конечно, у многих появляется такая мысль: «Сдуру там бесятся, может быть, чего-нибудь от них и получим немножко». Я к этому отношусь спокойно: все мы люди. Я их даже, наверное, как-то люблю.

Был такой начальник «Матросской тишины» – Фикрет Гаддулаевич Тагиев. И в один из праздников я пришла, счастливая тем, что сейчас мы будем раздавать болящим шоколад, что дала Патриархия, что-то еще, собранное нами. А на шоколаде было написано: «Любимому!» Он мне говорит:

– Наталия Леонидовна, ну неужели вы их действительно любите?

А я отвечаю:

– Фикрет Гаддулаевич, я даже вас люблю!

Он махнул рукой – и все!

Да, люблю и жалею, и сотрудников тюрьмы тоже: им там очень трудно. Государство их не ценит так, как должно было бы ценить, потому что работать там очень трудно, даже труднее, чем в полиции, чем в ФСБ. Там все пропитано таким тяжелым духом, а ведь люди находятся там сутками, а если посчитать все, то годами и десятилетиями, получают мизерную зарплату. Поэтому тоже всегда стараюсь молиться о них, пытаться вложить что-то доброе не только в сердца узников, но и тех, кто их охраняет. Провожу с ними какие-то беседы о вреде мата, о вреде курения – для тех и для других. Они слушают, смеются.

Думаю, что Господь правильно сделал, отправив меня в тюрьму, потому что в другом месте мне, наверное, было бы труднее: я была бы как слон в посудной лавке. А здесь мое. Даже отец Федор мне как-то сказал: «Наталия Леонидовна, не лезьте на церковную кухню, вы не выдержите ее запаха, ваше место в тюремной камере». Так что, может быть, меня еще и посадят. Буду изнутри проводить катехизаторскую работу.

– Вы как-то вскользь упоминали о случаях явного Промысла Божия в жизни заключенных, которым вы стали свидетелем. Расскажите, пожалуйста, хотя бы о некоторых.

– Эти интересные вещи я ощущаю постоянно. Такие совпадения, которые не могут быть совпадениями, без вмешательства Промысла Божия. Ну, например, сейчас одно из дел, которыми я занимаюсь в последние десять лет, – воссоздание храма в «Матросской тишине», который существовал, но был разрушен. Это храм иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Он включен в программу «200 храмов» г. Москвы, в связи с чем я стала посещать совещания в Храме Христа Спасителя и познакомилась там с женщиной, которая занимается программой «200 храмов» и которую тоже зовут Наталия. Когда мы с ней разговорились, оказалось, что мы связаны маленьким городком Парканы в Молдавской республике, где проживал мой прапрапрадед, который в 1811-м году стал священником. Это был первый священник в моем роду, и служил он в маленьком деревянном храме Архангела Михаила. Потом стал собирать пожертвования на большой каменный храм, который был создан. И в годы советской власти этот храм смогли разрушить только с третьей попытки. Храм был разрушен, а папа этой Наташи – это как раз тот человек, который был основным спонсором восстановления этого храма Архангела Михаила. Конечно, сейчас храм гораздо меньше, чем был тогда, но и то слава Богу, что он есть в Парканах.

Какая огромная страна, и теперь у меня есть союзница Наташа, которая тоже понимает, что мы с ней не просто так встретились. Могу даже показать буклет, где она случайно увидела своего папу, когда я показывала ей, как один из моих предков собирал деньги, чтобы построить храм в Парканах, а когда его разрушили, то мой дедушка Коля – это были мои детские годы – тоже восстанавливал разрушенный храм Александра Невского под Одессой. И когда я сравнила храм, разрушенный в Парканах, и тот, что был восстановлен под Одессой, то нельзя сказать, что они абсолютно идентичны, но совершенно явно, что дед восстанавливал то, что было разрушено в Парканах. И сейчас в селе под Одессой стоит этот огромный трехпридельный храм, который для меня как символ мужественности моего дедушки, потому что в годы хрущевских гонений, когда рядом разрушали храмы, он храм восстанавливал. И ему это удалось сделать.

– Вы как-то рассказывали о случае с исцелением от онкологии одной заключенной.

– Онкология у Наташи Анестеровой? Да, был такой случай. У нее были метастазные клетки, а потом, после того как она месяц переписывала акафист иконе «Всецарица», когда я пришла, мне сказали: «Вы знаете, у Наташи вообще нет раковых клеток. Это была ошибка, что мы позвали вас к ней как к тяжко болящей». Вначале она еле-еле сползала с верхних нар. Я говорила ей:

– Наташа, иди сюда.

– Не могу, сил нет.

– Давай. У тебя детки есть?

– Да, двое.

Через месяц это был уже другой человек. У нее даже цвет лица был другой

И только благодаря тому, что я просила ее как-то подумать о детях, она нашла в себе силы. Как мне потом рассказала главная сестра, она сползала, писала, опять туда залезала, снова... И через месяц это был уже другой человек. У нее даже цвет лица был другой.

Я сказала тогда врачам: «Хорошо, вы говорите, что ошиблись тогда в анализах, а в цвете лица?» У меня есть ее фотография, где я как раз забираю у нее эту книжечку – акафист Всецарице. Конечно, я могла бы просто дать ей эту книжку, но сказала, что не могу оставить, а надо переписывать. Потому что когда дается просто так, то, может быть, она бы ее даже не прочла. Каждый человек должен совершить какой-то подвиг, маленький или большой, неважно: Господь знает, как порой тяжело человеку сделать какой-то маленький шаг. Но человек должен сам сделать этот маленький шаг навстречу Ему.

– В каком состоянии находится сейчас тюремное служение в целом по сравнению с 1990-и годами? Что изменилось? Есть ли какие-то отличия?

– Конечно, есть отличия. Тогда было больше людей, которые горели, таких, если можно так сказать, энтузиастов Православия, воинов Христовых, которые действительно шли с большим горением сердца. Сейчас все расширилось: стало больше церквей, больше священников, мирян, но все это стало как бы более рутинное. Многие священники говорят: «Мы сюда приходим, потому что нас назначили». Тех, первых, священников не назначали, а они шли потому, что это заповедь Божия – прийти в темницы, больницы.

Мало мирян, которые тоже желали бы заниматься этим. Что далеко ходить? Я недавно горячо призывала участников одного народного хора. И видела, как люди брали мои координаты. Но в итоге позвонила только одна женщина, и то сказала, что будет помогать на компьютере. А чтобы кто-то сказал, что пойдет к болящим, в туберкулезные корпуса, к умирающим – не оказалось ни одного человека. Может быть, это зависит от того, что батюшки не призывают своих прихожан с тем горением сердца, как я, например, слышала это в храме у отца Федора.

Я не хочу сказать, что мое мнение – это истина. Может быть, я как-то неправильно смотрю, всегда стараюсь себя останавливать, думаю, что, наверное, Господь даст таких людей в свое время, или я просто не знаю о них, а они есть где-то рядом.

Ведь как было в начале 1990-х годов? Я все ходила, плакала: где же они, эти миряне, семинаристы, те, кто учится, почему они не идут в конкретное дело? Ты поучился теоретически, иди что-то сделай на практике. А отец Федор мне говорил: «Наталия Леонидовна, ну подождите два, три, четыре года, и будут уже выпуски духовных школ. Что вы хотите, это же только начало».

Но прошла четверть века, а много ли семинаристов думает о том, чтобы посвятить свою жизнь тюремному служению, так, как это делал, например, Иосиф Фудель, светлый батюшка, который с утра до ночи годами находился в Бутырке. А где сейчас такие воины Христовы?

Сейчас у нас идет череда: сначала один священник, потом второй, третий, четвертый, пятый, шестой... Конечно, для узников это очень плохо. Только они привыкнут к тому, кому исповедуются, приходят, а там уже другой батюшка. С другой стороны, я понимаю, что батюшкам тяжело. Это очень тяжелое служение. Но святитель Лука Войно-Ясенецкий говорил, что, когда хирург делает операцию, он уже не думает о своем самочувствии, он думает о том, как сделать операцию больному. Может быть, я слишком высоко поднимаю планку, не знаю... Однако самоотверженные священники очень нужны там. Особенно священники-монахи. Потому что пока ходят в тюрьмы в основном только семейные, те, у кого дети дома.

– В чем, на ваш взгляд, тяжесть и радость тюремного служения христианина? И как человек может решиться на него?

– Вы знаете, в тюремном служении все в одном флаконе: и тяжесть, и радость. Тяжесть, потому что это очень тяжело и физически, и духовно, и, конечно, бьет лукавый через людей, через саму себя – внутренние мучительные помыслы. А радость в том, что ты же все-таки выполняешь волю Божию, и даже если с тобой случится что-то самое плохое, то это же лучше, чем от водки и простуд, как пел мой однофамилец Высоцкий Володя.

И когда идешь туда, то так тяжело: все болит, и как будто тебя оттаскивают и опять кладут в постель. А когда выходишь оттуда, неописуемая радость! Посмотришь на небо, на деревья, на людей, на вольный воздух и думаешь: Боже! слава Тебе, что я пережил этот день, и сейчас уже можно будет молиться и благодарить.

Да, ужас, но это никто из нас не должен не зарекаться от тюрьмы и от сумы

Если какой-то человек захочет этим заниматься, то нужно сначала молиться и просить у Бога ответа на его намерение. Господь обязательно, как мне кажется, приходит на помощь, если это нужно. Потом нужно идти к священнику и обязательно брать благословение. Затем приготовить себя к искушениям, потому что этим нужно заниматься систематически, а не просто прийти в тюрьму, как в зоопарк, посмотреть на одну клетку, на другую и уйти: «Ой, какой ужас!» Да, ужас, но это наша жизнь, и никто из нас не должен не зарекаться от тюрьмы и от сумы. Россия – тюремная страна, во многих семьях или кто-то сидел, или кто-то сидит, или охраняет, или, может быть, будет сидеть кто-то из друзей, родственников, знакомых.

И вообще не наше дело обсуждать то, что сказал Господь: «Идите к страждущим. Идите в темницы. Идите в больницы». Все – сказал, значит, так надо делать. А когда мы ходим, то как бы вдвойне исполняем Его завет, потому что идем и в темницу, и в больницу одновременно.

Не знаю, нужно ли это говорить для всех, но у меня же не просто благословение заниматься обычным тюремным служением, а благословение старца Николая (Гурьянова), чтобы я общалась с тяжко болящими и умирающими в местах лишения свободы. И я думаю, что не просто так у меня обнаружили онкологию, отрезали почку. Мне легче разговаривать с теми, кто такой же, как я. На своем примере я могу подсказать им, что у нас нет никакой гарантии дожить не то что до следующей весны, а даже до следующего понедельника. Поэтому надо сегодня думать, для чего ты пришел на эту землю, как покаяться за все то зло, за те грехи, которые мы совершили здесь, как научиться благодарить Бога даже за скорби, которые нам посылаются по грехам нашим. Не по справедливости, нет. Если бы было по справедливости, то было бы гораздо хуже. А так – посылаются, но с милосердием, для того чтобы было время для осознания своей жизни.

Первое время ты будешь туда лететь: «Ой, я такой молодец!» – а потом уже будешь себя понуждать туда ходить. А уже затем придет чувство, что это твое место, где ты должен служить Богу. Так же, как кто-то ходит к детям, кто-то – в Дом престарелых, кто-то ходит в больницу, в палаты реанимации, кто-то к бездомным, кто-то занимается трудоустройством в домах трудолюбия или еще где-то. Но везде, где люди страждут, везде к ним надо идти.

И я глубоко уверена, что есть люди, которые по-настоящему приходят к Богу в тюрьме. Не все, конечно, можно сказать, единицы, но по-настоящему. А Господь радуется даже одному грешнику, который пришел к покаянию, пришел к Нему.

И когда мы будем туда ходить, то через какое-то время придет такое ощущение, что ты ходишь не ради кого-то, а ради себя. Потому что это тебе нужно, это твоя школа вот этого – Возьми свой крест и следуй за Мной. Ты это делаешь уже ради себя. Когда меня спрашивают: «Почему вы ходите в тюрьмы?» – я говорю: «Хожу по меркантильным соображениям. Вымаливаю себя и своих близких».

Как-то в 1990-е годы об этом меня спросил начальник Бутырки, где мы строили храм. Я тогда еще была молодая и быстрая, бежала, он шел навстречу – и хвать меня за плечо, и говорит:

– Ну, зачем вам это надо?

А я даже не успела как-то отреагировать, и вдруг у меня вырвалось:

– Кооператив строю!

– Какой кооператив?

– Ну, на небе.

– Да ну вас, – сказал он.

И с тех пор мы с ним были в очень-очень хороших отношениях: он почувствовал, что я прихожу сюда с чистым сердцем.