Жизнь на ветру

Целому морю – нужно все небо,
Целому сердцу – нужен весь Бог.
(Марина Цветаева)

Мария Кржижевская

«Кроме ежедневных работ в аптеке и в лазарете в качестве фельдшерицы, она как акушерка неустанно ходила из одного угла селения в другой по роженицам. К своим обязанностям она относилась свято, как солдат на войне. Ее ничто не могло остановить, если она знала, что люди нуждаются в ее помощи. Там, где осенью и весною во время разлива реки не может пройти телега, она идет вброд по воде. Когда страшные бураны буквально засыпают снегом, она с большими усилиями ползет по сугробам; вся перемерзнет, измучится, но не отступит от намеченной цели»^[1].

Здесь, на далеком острове-тюрьме, пребывающем большую часть года в полном забвении, без морских сообщений и газетных новостей, единственным утешением для интеллигенции были литературное творчество, чтение книг и простые человеческие беседы за чаепитием. Книги по заказу частенько получал с материка тюремный смотритель Федор Ливин, о чем свидетельствует длительная переписка Марии Кржижевской с Иваном Ювачевым: «Получил ли Феодор Никифорович (кланяйтесь от меня) выписанные мною книги? Получаете ли Вы ‟Русский паломник” от Батюшки?» (здесь речь идет об Иоанне Кронштадтском, именно он благословил Марию Кржижевскую ехать на Сахалин).

Книги были настоящим спасением, духовной подпиткой в суровом сахалинском мире, они отвлекали от мрачной тюремной жизни. «Как поживаете, Иван Павлович? Съездили ли на север и все ли благополучно? Посылаю Вам книги: Навиля, ‟Серафима”, Погодина и Фому Кемпийского... Передам Ливину на руки, спросите у него. …Сижу дома и работаю, хотя болей не чувствую, но слаба...» (из письма Ювачеву).

Каторжане острова Сахалин. Кон. XIX в.

Одна книга могла месяцами бродить по комнатам арестантов, передаваемая из рук в руки. Кржижевская потом долго пыталась найти ее последнего читателя. «Книгу о ‟Данииле” я дал Владимиру Алексеевичу, а он – Феодору Никифоровичу, а он – Арсению Михайловичу, а дальше я не знаю. Надо спрашивать или у Доктора, или у Феодора Никифоровича. Ваша книга ‟Физиология” у Бронислава. Я приеду – спрошу у него»^[2].

С утра до вечера в лазарете можно было видеть ее хрупкую фигуру, слышать непрекращающийся кашель

С помощью Марии Кржижевской была основана Рыковская метеостанция, которой она заведовала до самой смерти. Помощником к ней был назначен ссыльный Иван Ювачев, в будущем – известный писатель Миролюбов, отец поэта Даниила Хармса. Зная о тяжелой болезни Марии и об установленном доктором рыковского лазарета последнем сроке ее жизни, Ювачев постепенно взял на себя все обязанности по метеостанции, освободив тем самым Кржижевскую от ранних подъемов и тяжелого пути по сугробам на станцию в темное время суток. Мария заболела чахоткой почти сразу после прибытия на Сахалин. С утра до вечера в лазарете можно было видеть ее хрупкую фигуру все в том же скромном костюме, слышать непрекращающийся кашель. Впалые щеки и темные круги под глазами свидетельствовали о том, что, отдавая большую часть сил, времени и денег другим, она почти не занималась собой.

Заменив Марию на станции, Ювачев каждый день в 6 часов утра шел по нанесенным за ночь сугробам к метеорологической будке, чтобы приготовить инструменты к утренней работе. И каждое утро в 6 часов звенящую морозную тишину нарушали странные звуки, доносящиеся со стороны тюрьмы. Отрывистые, похожие на эхо отголоски. «Несмотря на порядочное расстояние от тюрьмы до моего дома, до меня доносились по свежему утреннему воздуху не только отчаянные крики наказываемых, но и удары розог… Зимою шесть часов утра у Ливина было временем расправы с каторжными». Так начинался рабочий день Ювачева на протяжении многих лет сахалинской жизни.

Вид Большой улицы села Рыковское

Что служило поводом для ежедневного наказания такого количества людей? «Некоторые из них пойманы в курении табака в непоказанном месте, иные вечером после работы позволили себе согреть чайник воды в камере (раньше, до Ливина, позволялось пользоваться всеми каминами во всех камерах), иные за неисправное исполнение урока, или какой-нибудь сторож, застигнутый спящим, или рабочий, несколько запоздавший выскочить на раскомандировку. Все эти жертвы текущего дня должны были принести свою дань крови для поддержания дисциплины… на Сахалине сложилась поговорка, что Ливин не может напиться чаю утром, не перепоров десятка полтора-два каторжных»^[3].

Даже к Ливину, прославившемуся жестокостью и любовью к розгам, Мария Кржижевская сумела найти свой подход. Ее добрые дела и забота о каторжанах служили молчаливым упреком тюремной власти, а самопожертвование – ярким контрастом непроницаемому хладнокровию и зачастую деспотичности тюремных смотрителей. Иногда она не понимала, кого нужно больше жалеть – наказуемых арестантов или впадающего в ярость и вечно пребывающего не в духе Ливина, и часто выступала в роли защитницы осужденных. «Сегодня или завтра ‟сахалинская ходатаица”... будет просить начальника округа, чтобы он от Катерины принял в казну на мясо пораненную корову, а Марье дал бы рабочего в помощь её мужу и т.п. Всё это делается секретно, так что бедные Катерины и Марьи и не знают, отчего вдруг так добр оказался к ним начальник».

Иван Павлович Ювачёв

«Правда, говорил мне Сцепенский, что я еще больше болею от квартиры, и что мне следует позаботиться о ее исправлении. ...Ремонтировать они не будут как следует, так как уже два года говорят, что он назначен на слом... Да наконец, если ее очистить, то куда же я дену барометр и кто его перенесет? На этом весь разговор и покончился. Сцепенский обещался поговорить об этом с Арсением Михайловичем. ВОТ И ВСЕ...»^[4].

Ранним утром она проснулась от стука снаружи дома. Посмотрела в окно – мужички вбивали колышки в стены для обмазки глиной, да так, что от ударов молотком стены тряслись. Испугавшись за барометр, Мария поспешила в 6 утра к Ливину с просьбой остановить работу. Ливин пришел сам, распорядился сделать надрезы, после чего содрогания в стенах почти исчезли. Под его наблюдением утеплили не только дом, но и окна. «Слава Богу! Сам Господь позаботился об этом деле, я же никого ни о чем и не просила!» – радовалась Мария.

Церковь Казанской иконы Божией Матери селения Рыковское была для Кржижевской малым островом Спасения на большом острове Изгнания.

«Церковь уже обтянули холстом и становят печи, будут и полы красить. Говорят, что еще месяца на 2 хватит работы. Очень жаль будет, если к Покрову не будет церковь готова. Да жаль, что и на Воздвижение службы не будет»^[5].

Вид здания военной казармы. Село Рыковское

Строительство церкви в Рыковском Ливин начал до назначения в ней настоятеля, но достроить храм не успел, так как был переведен на время в Александровскую тюрьму. Прибывший из Камчатской епархии в 1886-м году иеромонах Ираклий отказался от тесного помещения охранной будки, отведенной временно под храм, и первая служба прошла под открытым небом. А 31 августа 1886 года отец Ираклий в сопровождении хора из детей поселенцев под руководством Федора Ивановича Генисаретского совершил литургию в небольшой церквушке в честь Казанской иконы Божией Матери, устроенной в одной из казарм. По свидетельству Ювачева, на литургию собралось более тысячи человек со всего округа, и только младенцев причащали около ста душ.

Когда Ливин вернулся в Рыковское, новая церковь была обшита внутри тесом, но после зимней усадки появились щели, храм насквозь продувал ветер, отчего в нем было очень холодно. «Сняв обшивку, я тщательно проконопатил стены и, за неимением материалов для штукатурки, промазал пазы и трещины в бревнах и оббил потолок и стены полотном, покрасив его масляною краскою. Кроме того, я переложил печи, после чего церковь сделалась весьма теплою и получила прекрасный вид.

В тоже время я приступил к постройке зданий: а) для школы с учебными мастерскими – кузнечной, слесарной, столярной и токарной и б) для аптеки с кабинетами для приема амбулаторных больных и другими приспособлениями, по указанию гг. врачей»^[6].

Вид церкви села Рыковское

Мария Кржижевская с Иваном Ювачевым принимали посильное участие в строительстве и украшении храма. Место церковного старосты было предложено Ивану. «Я согласился и весь ушел в это церковное хозяйство, в составление хорошего церковного хора, в производство восковых свечей (...) церковные спевки и писание нот,.. понятно – скучать не приходилось», – писал он.

Новая церковь открылась в 1888-м году, к празднику Пасхи. Жители Рыкова сообща украсили светлый просторный храм. Кто не смог потрудиться для церкви, собрали деньги и заказали церковную утварь. «Жены чиновников во главе с Кржижевской шили священные ризы и облачения на престол и жертвенник. Сам начальник округа занялся выпиливанием ажурных царских дверей из разных пород деревьев. Одним словом, каждый хотел оставить какую-нибудь память по себе. Кроме внутреннего убранства и составления надписей на иконостасе, меня попросили нарисовать большой транспарант образа Воскресения Христова в окно на колокольню», – вспоминал И. Ювачев.

Иконостас Рыковской церкви

Так на затерянном в водах океана тюремном острове, где ежедневно совершались самые страшные человеческие грехи, где утро начиналось с наказаний, а жизнь человеческая ничего не стоила, где многие поселенцы даже не помнили свои имена, эта хрупкая женщина совершала ежедневный, невидимый для посторонних глаз подвиг самопожертвования, втайне, добровольно отдавая чужим для нее людям самое дорогое – свою жизнь. Она искала забвения на Мертвом острове, а нашла там свое призвание, стремилась к уединению, а нашла большую любовь.

Ее жизнь можно смело назвать исповедничеством. Своей жизнью она противостояла злу

Мария Кржижевская ставила милосердие выше правосудия. Несмотря на царящий произвол административных чинов, старалась добиться по отношению к осужденным хоть немного справедливости, доказать, что пред Богом все равны. В суровых условиях Сахалинской каторги она сохранила свое лицо, осталась верна себе. Ее жизнь можно смело назвать исповедничеством. Ни безнаказанное самочинство власти, ни ожесточение арестантов, – а на Сахалин ссылали самых опасных преступников, – не пробудили в ней страх и желание покинуть остров. Своей жизнью она противостояла злу, являясь для всех примером милосердия и чистоты. Добрыми делами и безвозмездной заботой о людях она зарабатывала себе Царствие Небесное, ежедневно ожидая своего часа.

«Последние же дни здоровье мое сильно ухудшилось, т. е. отек страшно увеличился, так что сегодня я обратилась за лекарством к отцу Иоанну Кронштадтскому, прося его телеграммою помолиться обо мне. Понимаю, что для полного успеха нужно и мое покаяние, но я и этого надеюсь достигнуть от его молитвы. Однако я не решилась просить его помолиться о моем выздоровлении, думаю, Господь лучше знает, что мне надо, да и на прозорливость Его сильно надеюсь тоже. Дал бы Господь и мне мирный дух, чтобы одновременно с отцом Иоанном и я бы могла сердечно и горячо помолиться Ему. Но я уверена, что получу большую пользу, и духовную, и телесную. Помолитесь и Вы за меня, хотя немножко.

Пока до свидания, будьте здоровы и да сохранит Вас Господь Бог и Божия Матерь от всякого зла.

Преданная Вам Кржижевская» (Из письма И.Ювачеву).

Ее смерть стала общим горем для жителей Сахалина

Она ушла в июне 1892 года в возрасте 38 лет. Просто почувствовала себя плохо в доме пациента и опустилась без сил на стул стоящий посреди комнаты. Ушла так же тихо, как и жила. Ее смерть стала общим горем для жителей Сахалина. Провожали всем миром: работники лазарета, поселенские бабы, их дети, друзья-писатели, служащие тюрем и каторжане. На могильном кресте указаны даты ее рождения и смерти: 23 января 1854 года – 8 июня 1892 года, а неизвестный автор написал в некрологе: «Бывало, ночью с фонариком идёт не одну версту по мокрым местам на роды. Промокнет до пояса, устанет, но тем не менее приходит и завтра, и послезавтра, и так целую неделю…».

Неизмеримым горем смерть Марии Кржижевской стала для Ивана Ювачева. В своей книге «Восемь лет на Сахалине» И. Ювачев писал: «Похороны этой исключительной женщины на Сахалине собрали всё село Рыковское. Каждый считал себя счастливым оказать покойной то или иное внимание. От начальника до последнего каторжника – все понимали, что Тымовский округ лишился самого дорогого человека, служившего не из-за денег и не ради каких-либо личных выгод для себя, а единственно ради простой идеи – помочь несчастным. Когда опустили гроб в землю, толпа женщин навзрыд заплакала, вспоминая все доброе, которое она им оказала. Тут только развязались языки, замкнутые при жизни Марии Антоновны её смирением: все они наперебой спешили поведать публике удивительные примеры самоотверженной любви к ним покойницы… Как бы в дополнение деятельности Марии Антоновны на Сахалине, оставшееся после неё небольшое имущество все было роздано бедным… Величая покойницу своей матерью, некоторые простодушные люди чуть ли не боготворили её, как святую».

Позже он посвятил Марии две книги: «Святая женщина» и «Сборник писем». В своем дневнике Ювачев признался: «Мне кажется, я люблю ее и любил искренно, даже страстно».

А Федор Никифорович Ливин в начале 1893 года подал рапорт об отставке и уехал с Сахалина на родину в Полтаву.