Крёстная

Сергей Бедненко. 1990-е г.

Впервые всерьез я задумался о крещении в период перестройки. Наша страна была в преддверии больших перемен. Это чувствовалось во всём, и отдельные эпизоды могли лишь ускорить или замедлить этот процесс. По окончании командировки в Латинскую Америку я вернулся в Союз и оказался на преподавательской работе. Заграница дала мне главное: там я прочел книги, которые у нас не издавались, разобрался в извивах новейшей истории, понял нереальность построения коммунизма не только у нас, но и где бы то ни было; там я почувствовал Бога. Определенной формы, конечно, еще не было, но то, что Творец Вселенной реально существует, вошло в меня навсегда. Помню, как сильно я ощутил проявление Божественной воли в книге «Доктор Живаго». Причудливые движения – внутренние и внешние – героев Б. Пастернака мягко легли на душу, укрепляя ее в мысли о том, что «воля Божия с нами, а милость Его над нами».

Первое время я старался не сковывать себя внешней формой и не прибивался ни к какой религии. Верил «внутри себя». Тогда всё было не так, как сейчас. Церковь в нашей стране только-только возрождалась после насаждаемого в стране безбожия. Хотя празднование 1000-летия Крещения Руси что-то и изменило в отношениях советского государства и Церкви, но совсем немного. И это были скорее внешние перемены: машина воинствующего атеизма не сбавляла обороты.

Первые христианские книги на русском языке продавало в Библиотеке иностранной литературы издательство Русской католической церкви – есть и такая за границей – «Жизнь с Богом». Православных книг не было совсем. С трудом на книжных развалах я нашел брошюру с чинопоследованием православного богослужения, изданную в православном монастыре в Австралии. Это были первые книги о христианстве, которые я прочел.

При этом в те годы издавалось много ложной мистики: Рерихи, Блаватская, французские и немецкие теософы и антропософы, культовая философия Индии… Враг рода человеческого не дремал и продолжал извечную борьбу за человеческие души, в том числе и за мою.

В поисках истины надо опираться на «ум Христов», я же крутился вокруг человеческих лжеучений

Я тогда не понимал, да и не мог понять, что единственной возможностью выстоять в этой борьбе было «прибиваться к Христу», сделать Его центром своей жизни, как можно глубже уйти в Православие. Душевность, а не духовность лежала на поверхности моего мышления, хотя в сердце жила потребность быть с Богом. В 1 Послании к коринфянам апостол Павел говорит о разнице между душевным и духовным (см.: 1 Кор. 2: 4, 12, 14, 16). Он хочет сказать коринфянам, что в поисках истины они должны опираться не на собственные душевные умозаключения, а на «ум Христов», который дается совершенным, крепким в вере христианам благодатью Божией и врастанием в Церковь Христову; то есть «ум Христов» – это другая, не земная реальность, и надо много потрудиться, чтобы к ней прийти. Я же крутился вокруг человеческих лжеучений, навеваемых князем тьмы с тем, чтобы увести меня от спасительного православного вероучения. И так продолжалось довольно долго. А если добавить к этому, что в нашу страну в те годы массово хлынули «учителя» из-за рубежа: проповедники, сектанты, йоги, кришнаиты и другие гуру, которые зазывали на свои презентации и инициации наш доверчивый народ, привлекали его красивыми шоу и бесплатной литературой; и откуда-то появились лжехристы, экстрасенсы, маги и колдуны, – выстоять было трудно. Трудно потому, что все они говорили о «духовном», а в условиях разрушения коммунистических идеалов у людей была потребность искать истину пусть не в коммунизме, но хотя бы в чем-то другом, может, и не очень понятном, но и не столь драматичном, как та реальность, с которой мы столкнулись в начале 1990-х. Так многие попадались на удочку князя тьмы. Попался и я.

Елоховский собор

Враг смутил меня мыслью о том, что Божественная истина может быть выражена любой формой, лишь бы речь шла о высшем, вечном, коллективном. Это был чистый обман, но я не видел этого и все дальше уходил от первых сердечных устремлений ко Христу. Господь всячески старался выправить меня, но моя воля больше склонялась к воле демонической, чем к Божественной, игнорируя необходимость борьбы за спасение своей души. И тут в один из дней ко мне пришла мысль о необходимости креститься: я чувствовал, что слишком далеко захожу в поисках «истины», потом могу и не выбраться. Я пошел в Елоховский собор. Почему выбрал его, не знаю, но ноги сами привели меня к нему.

Когда я вошел в храм, первым делом обратил внимание на контраст между богатым убранством собора и бедностью женщин, молившихся в нем. Также меня неприятно поразило то, что на всё были свои тарифы: я был убежден, что Церковь должна существовать на пожертвования прихожан, которые всё сами видят и осознают необходимость содержать храм.

Это сейчас я понимаю, что всё совсем не так. Что до перемен в начале 1990-х само существование Церкви было чудом. Что финансовые и другие проблемы решались не настоятелем храма, а находились в зоне ответственности властей. Что золото в храме – символ вечности, святости, иной реальности, к которой мы только устремляемся, но в окружающей нас действительности не находим. Что в храме есть своя символика, свой язык, понять который мы сможем только после обогащения личным опытом долгого пребывания в Церкви. Что нельзя земным оком постичь реальность мира горнего. А ведь тогда я даже Евангелие не читал, а брался судить о вещах высшего порядка, понятия о которых просто не имел. А главное, я не знал того, что мои личные сомнения будут значительно дополнены врагом нашего спасения, который, погибая сам, сделает всё возможное, чтобы захватить в погибель и меня, а для этого первым его делом будет отвратить меня от Православной Церкви. И я пошел на поводу у врага – ушел из храма, не крестившись.

Думаю, лучше быть неверующим, чем сектантом: у неверующего больше надежды прийти к истине

Итак, выбор был сделан: отказавшись от спасения, я уступил врагу. И он взял надо мной верх – я попал в секту. Не хочу писать о том, что было в ней. Как я, человек разумный и осторожный, был элементарно обманут князем тьмы и вовлечен на 2,5 года в то, над чем я раньше просто смеялся. А вот сейчас мне не до смеха – я понимаю, какая это беда. Что попасть в секту несложно, а выбраться оттуда почти невозможно. Как враг доводит до отчаяния тех, кто, находясь в секте, начинает что-то понимать, а сделать уже ничего не может. А если и вырвется, то след пребывания в секте останется на многие годы. Более того, думаю, что лучше быть просто неверующим, чем сектантом: так больше надежды прийти к истине. Даже по земной логике: лучше не есть грибы совсем, чем съесть ложный гриб, отравиться и погибнуть.

В борьбе Бога с диаволом за нашу душу бывают всплески и относительно спокойные периоды. Но иногда бывают моменты, когда от твоего решения зависит твоя судьба надолго, может быть – навсегда. Так было и со мной. Сектанты продали квартиру одной старушки – это всё, что у нее было, – и решили устроить на эти деньги гастроли по Европе. Меня пригласили в поездку в качестве переводчика. Я отказался и порвал с сектой. Какое-то время приходили письма из Минусинска. Я, не отвечая на них, бросал их в корзину. Но 2,5 года в секте вышли мне боком – отпустило только лет через десять. А пока я читал древнеиндийский эпос, увлекался йогой, трансцендентальной медитацией, наивно полагая, что это тоже – духовный путь. Я даже подумать не мог, что и это – от лукавого. Но и тут Бог дал мне шанс осознать ошибочность и опасность моих поисков.

Однажды я был дома один, занимался медитацией: хотел выйти в астрал. И вдруг в какой-то момент я отключился. Я лежал на полу и видел себя со стороны – всё: комнату, мебель, видел свое тело и ощущал, как из него уходит жизнь. Сначала было спокойно, но потом возник страх, что я не готов уйти и не знаю, как возвратиться назад. Я начал усиленно молиться, просил о спасении. Движение замедлилось, и душа – а это была именно она – стала возвращаться. Я ощутил толчок, душа вошла в тело, по телу побежали токи, и я почувствовал, что могу шевелить рукой. Я оживал. Поднявшись с пола, поблагодарил за свое спасение и навсегда отказался от подобных практик. Но до принятия Православия было еще далеко.

Меня поразила смерть Христа: Он молится и плачет на Кресте не о Себе, а о тех, кто предал Его!

В те годы потребность искать истину была главной целью моей жизни, которая шла своим чередом. Я много читал. Читал всё подряд, не понимая, что это лишь «горе от ума». В сердце же была тревога, что всё это не то: голова раздувалась от новых «знаний», а на душе были смущение и боль. Интуитивно я чувствовал, что ухожу не туда, и искал возможности изменить свою жизнь. В голову приходили разные идеи, иногда опасные, но профессиональная осторожность удерживала меня от падения в пропасть. И тогда я решил еще раз пересмотреть свою жизнь. Я начал вспоминать, с чего все началось. Как я впервые прочел о Христе, и меня поразила Его смерть. Смерть раба, распятого на глазах людей, которые совсем недавно кричали: «Осанна Сыну Давидову», славили Иисуса как Царя. И они не вступились, не пошли за Него на смерть. Более того, они стояли безучастной толпой и глазели на казнь. Были и те, кто пришел сюда увидеть чудо: «Сойди с креста, и уверуем в Тебя», – говорили они, но о Нем Самом не думал никто, за исключением небольшой группы женщин, любимого ученика и Матери. Как это по-нашему! И что же Христос? Он не отворачивается от этой толпы, не грозит ей, не презирает. Он молится об этих бессердечных обывателях Небесному Отцу и просит прощения за них. Молится и плачет, плачет не о Себе, плачет о них, о тех, кто предал Его, оставив один на один со смертью: «Прости им, Отче, они не ведают, что творят».

Ничего более тяжелого, несправедливого, а с другой стороны – более величественного в своей жизни я не встречал: единственный безгрешный принимает на себя грехи наши. Потом, когда я нашел у Исаии стих о Спасителе мира, я еще и еще вчитывался в слова пророка, который жил и писал во времена основания Рима, примерно за 7,5 веков до Христа:

Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу, и Господь возложил на Него грехи всех нас (Ис. 53: 4–6).

И я понял: вот Он – Спаситель мира, зримый Бог, Которому должно поклоняться и за Которым можно идти до конца. Так я стал христианином и отверг навсегда «учения человеческие». Но это был путь ко Христу, но не путь к Его Церкви.

Я сделал шаг – сердце сжало так, что не мог вздохнуть! Развернулся, вышел из костела – отпустило

Итак, я нашел форму веры – христианство. Но внутри него было много течений и направлений, и предстояло сделать выбор, на чем остановиться. О Православии в то время я не думал: сказывалась «прививка», сделанная в советское время. К католицизму негатива не испытывал, поскольку рос рядом с католическим костелом, пробегая мимо которого мог остановиться и послушать орган или пение, раздававшиеся оттуда. Среди моих одноклассников была девочка-католичка, отец которой прислуживал в костеле. Ее откровенно травили в школе, пока в конце концов не выгнали. Мое детское сердце чувствовало тогда несправедливость, но я ничего не сделал, чтобы с ней бороться. В «новое» время я также был больше завязан на католицизм, поскольку читал христианские книги католического издательства. Первую попытку уйти к католикам я предпринял в самом начале 1990-х. Я работал тогда переводчиком с латиноамериканским руководителем, который приехал на переговоры к своему коллеге в нашу страну. После официальной части делегация отдыхала в ведомственной здравнице в Подмосковье. Возвращаясь оттуда, не заходя домой, я сразу отправился в католический костел на Лубянке. Там оформлялись списки желающих встретиться с папой Римским в Польше. Польский язык я немного знал, и поездка казалась мне интересной. Но едва я ступил на порог костела, как сердце мое сдавил сильный спазм. «Не может быть, – думал я. – Совсем молодой – и сердце. Отчего это? Наверное, показалось». Я сделал еще шаг – сжало еще больше. И я понял: следующий шаг будет последним. Я развернулся, вышел из костела – сердце отпустило, и я отправился домой. Так Бог дал мне понять, что католицизм – это опасность, для меня – может быть, смертельная.

Католический храм на Малой Лубянке

Кстати, подобный спазм был у меня еще раз, когда я пошел на лечение к экстрасенсу. У меня была экзема на руке, и мне посоветовали «хорошего» специалиста. Месяца два я ждал приема, заплатил приличные деньги. И вот вхожу в кабинет. На двери – табличка: «Доктор наук, профессор». За дверью – немолодая женщина, какие-то иконы, горят свечи. А у меня – спазм. Делаю второй шаг – еще хуже. Разворачиваюсь, ухожу – отпустило. И я понимаю: к экстрасенсам путь заказан, пусть даже внешне всё обстоит «очень духовно».

В протестантской общине меня неприятно удивили музыкально-концертные вставки рядом с именем Спасителя. Да и отсутствие церковной формы было мне не по душе: я привык к порядку. А главное, я понимал, что всё это – подделка, нет в ней правды.

И начал понемногу захаживать в православные храмы. Ставил свечи, иногда присутствовал на богослужении. Но еще не крестился. А время шло: пролетел год, пошел второй. И вот в конце учебного года я поехал на конференцию в Киев, где познакомился с коллегой из Крыма. Прощаясь, мы обменялись адресами и договорились о встрече. Летом мы семьей поехали в Крым. Традиционно отдыхали в Коктебеле, снимая жилье в центре поселка. Я поехал вперед, чтобы договориться о квартире и везти семью по конкретному адресу. Через пару дней приезжала жена с детьми. Я должен был встречать их рано утром на станции недалеко от нашего места отдыха – в городке, в котором жила моя коллега. Мы созвонились, и вечером я выехал из Коктебеля. Довольно легко нашел их дом, расположенный в самом центре города. Ася – моя коллега – встретила меня у входа и сразу познакомила со своей мамой – Любовью Ивановной. Весь вечер и часть ночи мы проговорили. Говорили о Москве, о Крыме, о работе. Я чувствовал, что попал к родным людям. Но определенная дистанция была, и я не мог понять, чем она была вызвана, – просто чувствовал, что при всей схожести интересов мы – разные. Говорили также о доме, о хозяйстве. Я узнал, что муж Любови Ивановны умер довольно давно, и хозяйство постепенно приходит в упадок. Самые большие проблемы – с подачей и отводом воды. На дворе стоял 1994 год: зарплаты были маленькие, пенсии – совсем крохотные, денег не хватало. Пришло время ложиться спать, мне постелили постельное белье, хотя я всячески отказывался, мотивируя это тем, что спать оставалось несколько часов и не стоит из-за этого пачкать белье, особенно в условиях трудностей с водой. И тут Любовь Ивановна разом остановила мои словопрения: «Сергей Владимирович, каждый делает свое дело: ваше дело отдыхать, наше – заботиться о вашем отдыхе». Сказано это было спокойно и доброжелательно, но я понял, что вопрос обсуждению не подлежит. Когда все ушли, я аккуратно снял белье, сложил его на стуле и написал записку, что бельем не пользовался. Заснуть я так и не смог, думал о женщинах, приютивших меня. Они были какие-то другие, но «разгадать» их у меня не получалось.

Коктебель

Рано утром я уехал на станцию встречать семью. Но, встретив, постоянно чувствовал, что меня тянет в дом к моим новым знакомым. Через неделю я сел на автобус и поехал снова в их городок. Что-то купил по дороге и к обеду был в гостях. Меня пригласили к столу. И тут я обратил внимание, что во время обеда Любовь Ивановна несколько раз вставала из-за стола и уходила в свою комнату, затем снова возвращалась к нам. Я потихоньку спросил у Аси, куда она уходит. Ася ответила, что у мамы – воспаление кости. Бывают сильные боли, и, чтобы не вскрикнуть и не смутить гостей, она выходит в соседнюю комнату помолиться.

– Так значит вы – христиане? – живо поинтересовался я.

– Да, мы – православные христиане, – уточнила Ася.

– А где же вся православная атрибутика: кресты, иконы?.. – выспрашивал я. – Ведь внешне ничего не видно.

– Так повелось с советских времен, да и сейчас разные люди заходят в наш дом, зачем их смущать. А атрибутика, как вы говорите, и книги – всё это у мамы в комнате, там мы и читаем, и молимся.

Так я впервые встретил православных христиан. По дороге обратно я старался проанализировать, что особенного было в этих женщинах. И понял: они сами. И я решил еще раз заехать к ним, чтобы проверить свои впечатления.

В один из выходных дней я снова собрался в путь. Выбрался пораньше. На базаре взял большой арбуз, с которым и предстал перед моими знакомыми. Вид у меня был совсем курортный: коротко стриженный, загорелый, в майке с волосатой физиономией, в шортах и вьетнамках на ногах.

Встретить меня вышла Любовь Ивановна. Она критически окинула меня взглядом и сказала:

– Очень хорошо. Арбуз пойдет на обед, когда к празднику придут гости. Сегодня ведь Казанская.

Я не очень понимал, о чем она говорит, но слушал внимательно.

– Да, Сергей Владимирович, – продолжала Любовь Ивановна, – у меня к вам дело. Из Москвы приехали мои знакомые, у которых я – крестная, на этот раз – крестить свою дочь. Предлагаю заодно крестить и вас. Смотрю на вас: вроде человек вы – положительный, а что некрещеный, это – очень плохо. Так что думайте.

– Откуда вы знаете, что я – некрещеный? – поинтересовался я.

– Да уж знаю, – ответила Любовь Ивановна. – Решайте. А пока надо купить к обеду хлеб. В нашем районе весь выкупили, может, где-то на окраинах остался? Пойдите, поищите, заодно и подумайте.

И вот я иду по городу в магазин, в который хлеб завозят в последнюю очередь. Прохожу мимо греческой церкви, русской, армянской, а в голове мысли: «В Православии столько разных течений, философий, доктрин – на какой остановиться? Где истинно присутствует Бог? А может, Он – во всех церквях? Тогда какую выбрать? Нет, надо еще хорошенько подумать, всё взвесить, а потом…» Так я дошел до магазина. Там хлеб еще был. Закупился и пошел обратно. А в голове – всё те же мысли. И тут я решил, что, если Богу будет угодно, чтобы я сегодня крестился, Он Сам даст мне это почувствовать.

Так я дошел до дома, а решения всё нет. Открываю калитку, вхожу. На крылечке дома стоит основательный мужчина с барсеткой на поясе, а перед ним – девочка лет пяти.

– Папа, – говорит девочка, – зачем мы надели это выходное платье? Мы на пляже перепачкаем его песком. Лучше я пойду и надену сарафан, его не так жалко.

– Нет, – говорит мужчина, – переодеваться не надо: мы на пляж не идем, мы пойдем в церковь креститься.

– Папа, а это надо? – спрашивает девочка.

– Да, это надо, – отвечает папа.

– Ну хорошо, пойдем, – соглашается девочка.

Вот он, ответ: и мне надо без всяких рассуждений идти навстречу воле Творца – креститься

И тут в мое сознание врывается мысль: «Вот он, ответ, что и мне надо также без всяких рассуждений идти навстречу воле Творца: надо креститься и ни о чём не думать – всё остальное будет впереди».

На крыльцо выходит Любовь Ивановна. Я подымаю глаза. Она с улыбкой смотрит на меня и говорит:

– Ну, вы всё поняли?

– Понял, – отвечаю я, – будем креститься.

Больше в этом городке я не был. Мы перезванивались с Асей раза два в год. Любови Ивановне я писал письма, в которых было много вопросов, и всегда получал на них мудрый ответ. Как-то раз позвонил в Крым на Пасху.

– Чем сейчас занимаетесь, Любовь Ивановна? Где вы, в какой храм ходите?

– Езжу на Айвазовскую, там сейчас церковь открывают.

– А зачем так далеко? У вас же рядом с домом храм есть, где меня крестили…

– Да вы знаете, мы с подружками здесь постоим, там пошепчем – у нас в городе Русская Православная Церковь уже пятый храм открывает.

«Пятый храм, – думал я, – по молитвам крестной и ее единомышленниц в таком небольшом городке. Совсем неплохо».