Отец для всех

Духовнии мои братие и спостницы, не забудите мене, егда молитеся, но зряще мой гроб, поминайте мою любовь и молите Христа, да учинит дух мой с праведными.

Тропарь на погребение монаха

Иеросхимонах Авель. Фото: Екатеринбургская епархия

Помня заповедь апостола: «Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13: 7), мы собрали воспоминания о батюшке самых близких ему людей – как из числа братии, так и духовных чад. Надеемся, что наша публикация принесет утешение всем, кто знал отца Авеля, быть может, даже по единственной с ним встрече на одной из православных выставок, на которые он отправлялся по послушанию в самые различные уголки России. В то время его знали как иеромонаха Авксения – схимнический постриг с именем Авель батюшка принял год назад, Великим постом.

Последние годы батюшка страдал от опухоли головного мозга и поэтому редко когда выезжал за стены обители. Зато к нему тянулись на исповедь, за молитвой и советом сотни людей самого разного положения, в том числе из-за рубежа.

Глубокое смирение отца Авеля прятало и его самого, и его духовные дары от излишне любопытных глаз. Но теперь пусть это сокровище заблистает.

Дар сострадательной любви

Отец Авель встал на путь монашества и священства 17 лет назад, когда вступил послушником в монастырь святых Царственных Страстотерпцев, только что основанный. До этого он проходил путь семейной жизни, но так сильно проявилось в нем Божие призвание к монашеству, что он ради него оставил мир и «еже в нем» на 54-м году жизни. Тайна этого призвания от всех сокрыта. Но нам известно, что все родные, кто почитал для себя уход батюшки из мира трагедией, ныне благодарят Бога, сподобившись из его родственников стать его духовными чадами и обрести мир и радость в общении с Тем, Кого батюшка возлюбил выше всего земного, – во Христе. Он стал отцом для всех – знаемых дотоле и незнаемых.

2003 г., начало служения

Батюшка имел великий дар сострадательной любви к людям. Он брал человека в свое сердце и носил в нем годами. И ты это всегда ощутительно переживал: любовь его согревала душу на расстоянии, молитвенной опекой над тобой. Кроме того, в его сердце непостижимым образом переплетались и материнская, и отеческая любовь. Тому, кто при живых родителях никогда не знал истинной материнской и отеческой любви – а таких людей в жизни батюшки присутствовало немало, – это было бесценно и ничем другим не заменимо. Только познав такую любовь, можно ее хотя бы отчасти усвоить, чтобы потом касаться ею других.

Нам, духовным чадам батюшки, ослепленным и оглушенным злобой, смущением, суетой и лукавством временной жизни, бессмысленного воспитания и – в результате – тяжелого опыта греховных падений, были малополезны логически выстроенные поучения. Мы и пары кратких слов батюшки не способны были услышать, применить и усвоить. Мы все уходили в себя от тяжести воспринятого жизнью опыта, вместо того чтобы бежать ко Христу и путем подвига стяжать Его благодать, изменяющую душу. Мы замыкались в себе и только были способны прийти на исповедь, чтобы в очередной раз плакать – обычно и не о своих грехах даже, а об обстоятельствах жизни, в которых нам виделась причина текущих нестроений и бед.

Что же батюшка? Он нашел единственный путь нам помогать – глубокую слезно-сердечную молитву. И преуспел в этом, как редко кто преуспевает в столь краткий срок монашеских лет. Он вымаливал и выплакивал всех, кто приходил отовсюду. Его терпение и смирение в молитвенном подвиге исцеляли. А мы не осознавали цены этого.

К нему можно было прийти на исповедь в десять, в одиннадцать вечера, в полночь. Как-то летом он исповедовал меня во втором часу ночи, уже на улице. До этого не было возможности, потому что приехали издалека его духовные чада и им было важно решить с ним какие-то насущные вопросы. А разговор затянулся.

Поняв, что его крест – выслушивать и плакать за других, батюшка согласился иметь телефон. Потом у него стало уже две трубки, потом – три, с номерами разных операторов, чтобы звонившие меньше тратились.

Сколько людей могли позвонить и этим утешаться! И дозвониться было чудом.

Фото: Екатеринбургская епархия

Помню, как лет десять назад батюшка посадил меня в монастырский автомобиль, в котором тогда днями и ночами колесил повсюду, исполняя послушания. Мы ездили по Екатеринбургу, чтобы наконец поговорить о чем-то, что для меня было тогда важным, – не было у батюшки другого времени. Я провела в автомобиле несколько часов – на скорости и в пробках. Батюшка, внимательно следя за дорогой, непрестанно отвечал на звонки, а в промежутках – на мои вопросы. Глядя на него, все время с трубкой у уха, я с содроганием вспоминала молодого приятеля-врача, который внушал мне о вреде сотовых телефонов, о том, что от частого воздействия волн на головной мозг могут образовываться опухоли.

Спустя время у батюшки появились наушники. Впрочем, не по причине вреда от излучения, но чтобы лучше было держаться за руль.

Помню, еще в самом начале священнического служения батюшки ему подарили учебник монашеской жизни – святоотеческое «Добротолюбие». С какой радостью он делился новостью! И потом не расставался с этой книгой – впитывал ее в себя, посвящая тому все свободное время.

Он жил по «Добротолюбию». Исполнял написанное в нем, ведь, даря книгу, ему завещали такое послушание. И если кого-то смущали его решения, сделанные по советам этой книги, он умел пошутить насчет себя, чтобы не обидеть святоотеческой правдой других, и все-таки сделать, как книга учила.

С духовными чадами в Царским храме монастыря, до схимнического пострига

Один священник, проходивший сорокоуст в Царском монастыре лет десять назад, рассказывал, чем его привлек отец Авксентий: когда братия приглашали батюшку посидеть с ними вечерком в келье за разговорами, он, добродушно им улыбаясь, со смирением отвечал: «Куда мне, старику, до молодежи!» И уходил – разговаривать в молитве с Богом, читать, утешать других по телефону.

Батюшка Авель всегда умел слушать, слышать и слушаться. А послушание его было примерным

Послушание батюшки было примерным. «У меня есть только один настоящий послушник, – сказал как-то о нем прежний наместник монастыря, теперь – епископ Исилькульский и Русско-Полянский Феодосий (Гажу). – Ему скажешь что-либо – он тут же пойдет и сделает, причем все именно так, как ты сказал». Батюшка всегда умел слушать, слышать и слушаться.

Он не думал о своей усталости. Как самого послушного, его нагружали послушаниями. Все спят – отец Авксентий просыпается и едет посреди ночи в аэропорт, чтобы кого-то из молдавских трудников встретить или отправить на родину за очередной визой. Надо достать щебенку и привезти в монастырь? Отправляют отца Авксентия – он найдет, привезет. За цветами – опять его. Развозить монастырский квас и выпечку по точкам их продажи – снова отец Авксентий. Спал он в те годы по три-четыре часа в сутки. Чтобы не заснуть за рулем, кусал руки.

Исполняя послушание, батюшка готов был умереть, но довести его до конца. Пару лет назад, когда он, уже будучи болен, служил один Литургию, он упал в алтаре из-за болезни. Алтарник предложил приостановить службу, вызвать «скорую». Но батюшка ответил: «Мы будем служить, и ничего останавливать не нужно». Встал и продолжил кадить алтарь.

Елеопомазание у митрополита Тобольского и Тюменского Димитрия. Фото: Екатеринбургская епархия

Мерой сострадания батюшки ко всем была скорбь молитвы. К нему ехали отовсюду люди с тяжкими навыками, от которых страдали, и в то же время, не находя сил к полному исправлению, страдали также и от этого своего бессилия, до глубокого уныния. Одно время приходили наркоманы и их матери. «Не знаю, что с ними делать, – только молиться», – говорил батюшка. И – скорбел к Богу о каждом бедолаге. Прошло несколько лет – стали часто приезжать на исповедь мужчины с тяжелым смертным грехом. И у батюшки – еще большая скорбь о них к Богу. А какую тяжесть это ему приносило! Свидетель – один Господь.

Главное, чему учил батюшка: в сложных ситуациях – стоять на молитве и не отступать до доброго конца

Наверное, это было главное, чему учил батюшка: в сложных ситуациях – стоять на молитве и не отступать до доброго конца.

Чудеса, которые происходили по его молитвам, бывали иногда явными. Помню, как одна многодетная мама привела к батюшке шестилетнюю дочку, которая не говорила. Отец Авель служил в Царском храме Литургию, и они обе за ней причастились. А после службы батюшка подозвал маму с дочкой, достал из ларца крест-мощевик и молча довольно долго держал его на голове девочки. Спросил женщину: «Если Машенька попросится в монастырь, вы ее отпустите?» Она кивнула в ответ. Потом они уехали домой. Что было дальше, мама Машеньки рассказала мне при следующей встрече. Когда они с дочкой в тот день вышли за ворота монастыря, девочка отчетливо попросила маму: «Научи меня молитве “Богородице Дево, радуйся!”» Так она стала говорить.

Еще одно важное наставление батюшки – научиться радоваться всему, что происходит в твоей жизни. Несмотря на всю ту тяготу мятущихся душ, которую он воспринимал на себя как свой крест, батюшка сам исполнял это наставление. Он был жизнерадостным человеком. За той печатью духовного плача, которой был пронизан его облик, светилась радость. Он плакал, но сквозь этот плач, в тонкой улыбке уголков его губ, в свете глаз, в особых морщинках сквозила радостная благодарность Богу за все. Батюшка знал и чувствовал, что Господь любит каждого человека.

Даже свои личные скорби и болезни батюшка воспринимал сквозь радость. Как-то он сломал руку. И отвечал по этому поводу всем сочувствующим: «Вы знаете, выходил из машины и думал, что взлечу по святости». Еще он за время своего монашества ломал ребра, ключицу, перенес гепатит, тяжелый плеврит. Но радость и благодарность Богу за все его не покидала.

Он учил своих духовных чад заботиться друг о друге, замечать нужду другого человека и помогать. К концу субботней или праздничной вечерней службы он неизменно начинал спрашивать исповедников, кто сможет довезти до дома тех, у кого нет автомобиля, всех пристраивал: Царский монастырь находится в лесу, и добраться до него из Екатеринбурга непросто.

Ради любви он мог нарушить какие-то внешние запреты. Так, в одной из поездок в Иерусалим, на Литургии в храме Гроба Господня, он встал исповедовать всех желающих, кто хотел причаститься, – два автобуса паломников из России. А по правилам храма этого нельзя было делать.

Отпевание. Фото: Екатеринбургская епархия

За год до своего отшествия ко Господу батюшка стал явно готовить своих духовных чад и исповедников к грядущему расставанию. Он часто ходил на монастырское кладбище послужить панихиду о почивших братиях, говоря: «Я уже качусь в сторону отца Агапита». Чтобы исправить в духовных чадах излишнюю привязанность к себе, начинал называть их на «Вы» вместо привычного годами «ты». Делал вид, что гневается, кивая на соседний аналой и говоря: «Что вы все ко мне ходите! Идите к отцу Кукше!»

Накануне своей кончины он многим позвонил, спросил, как дела, как прошла Пасха, и со смиренной, непередаваемой интонацией просил одного – прощения. Никогда прежде он так – особенно – не разговаривал.

«Авель уйдет – и ничего не изменится» – так он с улыбкой утешал в монастыре одну из духовных дочерей за день до того, как его без сознания увезли в больницу.

В день погребения, слева от гроба - иеромонах Николай (Букин), справа - архимандрит Иоанн (Маграмм) Фото: Екатеринбургская епархия

Осталось, наверное, сказать о том, с каким душевным и жизненным багажом вступил батюшка на монашеский и пастырский путь.

Происходил он из семьи часовенных старообрядцев. Его дедушка по отцовской линии, Трифон, был белым офицером, которого искали убить красногвардейцы, и он долгое время скрывался от них на болотах. Супруга деда, Екатерина Курбатова, происходила из невьянских дворян.

Отец батюшки, Фока Трифонович, был старшим сыном своих родителей. Искуснейший токарь высокого разряда, в начале Великой Отечественной войны он получил бронь и трудился на самом большом станке Уральского вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле. Ему доверяли выполнять самые сложные виды работ.

Мама отца Авеля происходила из крестьянской семьи, родилась она в пригороде Нижнего Тагила, в селе Реши. Работала в школе учительницей начальных классов.

Поженились родители батюшки уже после войны, в самом начале 1948 года, когда отцу было 35 лет, а маме – 26. Батюшка был их первенцем, а вслед за Алексеем родился брат Геннадий и уже спустя девять лет – сестра Ольга.

Семья была крепкая, верующая. По словам Ольги Фокеевны, родители вели себя как ангелы: дома царил полнейший мир, никогда не было слышно ни крика, ни ругани. И будущий отец Авель вырос в таком духе, приобщился ему.

Молитвы родителей и родственников, их благочестивая жизнь привели к тому, что уже во взрослом возрасте батюшка и его сестра пришли в православный храм, приняли Таинство миропомазания. Фока Трифонович скончался задолго до этого события, а мама тоже присоединилась к Православию, вслед за детьми.

«Я считаю себя духовным чадом отца Авеля, но в то же время остаюсь его сестрой, – рассказывает Ольга Фокеевна. – В девять лет батюшка стал моим крестным. Для меня он всегда был и за маму, и за папу, единственный друг детства. Я ему доверяла все девичьи тайны. Никогда никто не слышал от него злого слова, всегда он ко всем приходил на помощь, со всеми был заботливый и внимательный. Благодаря брату я полюбила поэзию, научилась составлять букеты. У него были обычные для мальчика, юноши увлечения. Он много фотографировал, сам печатал снимки дома. Посещал мотосекцию, участвовал в гоночных соревнованиях. Груша боксерская у нас висела во дворе – батюшка сам ее смастерил, занимался боксом.

Жили мы в своем доме на улице Сварщиков, на Вагонке. Улицу снесли, и сейчас там расположен микрорайон Пихтовые Горы. Домой мы ходили через поле. Помню, зимой было дело: на поле мужчина лежал пьяный. Так брат его подобрал, притащил домой. И мужчина у нас переночевал. Уже с юности он не обходил стороной никого из тех, кто нуждался в помощи. А взрослым он постоянно мирил всех друзей, кто только ссорился между собой в браке. Таким был мой брат и духовный отец».

До армии будущий отец Авель окончил техникум, а вернувшись в Нижний Тагил, поступил работать в проектный институт УВЗ и одновременно учился в тагильском филиале УПИ на факультете «Промышленное и гражданское строительство». С конца 1980-х годов он трудился в Управлении железнодорожного транспорта НТМК, будучи заместителем главного инженера по строительству.

Он относился с любовью ко всем людям, включая тех, кто причинял зло, наносил обиду. Всегда отзывался на любую просьбу о помощи. Обычный пример: возвращаясь из сада, он всегда собирал в свой автомобиль кого только возможно, загружал багажник чужим грузом до крайности.

Жизнь троих детей была его жизнью, чем бы они ни занимались. Ради них он возглавил родительский комитет гимназии, в которой они учились: помогал проектами, изыскательскими работами, участвовал во всех школьных мероприятиях. Являлся отцом в полном объеме этого слова, воспитывая любовью, своим примером, добротой и железным терпением. Занимался спортом со старшими – сыновьями. По ночам дежурил у кроватки младшей дочери, пока она была младенцем: утешал, пеленал, кормил.

И нам, духовным чадам, батюшка впоследствии отдавал себя без жалости и видел своим чадом любого приходящего за духовной помощью человека. Вечная ему память!

Старец, который не хотел выглядеть таковым

Епископ Нижнетагильский и Невьянский Евгений (Кульберг). Фото: Екатеринбургская епархия

Епископ Нижнетагильский и Невьянский Евгений (Кульберг):

– С отцом Авелем я впервые увиделся в 2005 году, когда приехал в Царский монастырь молодым священником. На службе он, тогда еще – отец Авксентий, подошел и, извиняясь, сказал: «Здравствуйте! Можно я буду тоже с вами служить? Я очень молодой священник. Поэтому вы строго не судите, я мало что знаю». По возрасту он был уже старец, а рукоположен относительно недавно. И кротость, с которой он обратился ко мне, можно сказать, мальчишке, очень расположила к нему.

Эта священническая молодость всегда ему соприсутствовала, вплоть до самого дня кончины. Есть такое явление младостарчества, когда молодой человек выдает себя за старца. Тут – наоборот. Отец Авель был действительным старцем, который не хотел выглядеть таковым.

Всякая встреча с ним была очень полезна. Десять-пятнадцать минут разговора – о чем бы мы с ним ни разговаривали – несла в себе и легкость общения, и полезность для меня как христианина.

Он не стеснялся задавать вопросы, просить совета. И было всегда как в патерике – он подходит и просит: «Благослови», а хочется у него спросить: «Нет, батюшка, ты благослови». И препираешься, пока кто-то не проявит больше смирения.

У ворот Свято-Пантелеимонова монастыря, святая гора Афон . Фото: Сергей Горбунов

Когда отец Авель был на Афоне в своей последней поездке, недели две с половиной, я тоже приезжал туда, но на более краткое время. И мы имели возможность и вместе помолиться, и путешествовать в Русский Пантелеимонов монастырь.

Он был очень болен, почти не видел. А на Афоне – бегал по дорогам, по горам!

Батюшка слабо видел и не очень хорошо ориентировался в пространстве, он всегда ходил с палочкой. Иногда, как слепенький, он лесенку остукивал, иногда в дорожку упирался. Это было связано с болезнью: опухоль головного мозга прижимала зрительные нервы. Иногда они больше зажимались, иногда меньше. Иногда он совсем тяжело ориентировался, а иногда бегал как мальчишка. На Афоне он как раз бегал по дорогам, по горам. Видеть это было очень умилительно.

С большой любовью его встречали на Афоне в обителях, где мы оказывались. Например, в монастыре Ксенофонт.

А когда мы попали в Русский Пантелеимонов монастырь, где батюшку хорошо знали, нас выходил встречать духовник обители, отец Макарий, и отец игумен. И оба они с большой любовью, как к брату, как к старцу, обращались к отцу Авелю. Видно было, что их духовная дружба простирается на много лет и встречаются друзья и сомолитвенники, которые друг от друга находятся хоть и очень далеко, но по складу души, по устремлению духа очень близки. Глядя со стороны на то, как эти убеленные сединами старцы разговаривали, смотрели друг на друга и вокруг, я понимал, что при этом явным образом присутствовала неземная реальность, в которой люди общались.

Когда мы прощались с батюшкой – отпевали его и хоронили, отсутствовали те надрыв и безысходность, которые бывают, когда приходит смерть внезапно, неожиданно. Конечно, в нашем восприятии отец Авель был парализован неожиданно. Но в последние годы он тяжело болел, и каждый день это могло с ним произойти, а Господь продлевал его дни. Наконец он вызрел для Царства Небесного, как вызревает добрый плод, и Господь взял его Себе.

Он не хотел омрачать пасхальные дни своим отшествием, и мы вместе служили на Пасху – радостно, торжественно. Дождался он начала поминовения усопших, и в день Радоницы смиренно последовал туда, куда Господь его призвал. В этом присутствует дух монашеского послушания: человек не торопился, но, когда настала пора, он не сопротивлялся.

Епископ Среднеуральский Евгений и иеросхимонах Авель (Одинцев), крестный ход. Фото: Екатеринбургская епархия

Хочется отметить, что отец Авель никогда не чуждался врачебной помощи. Есть люди, которые говорят: мы не должны лечиться, должны совершенно в руки Божии предаться. Батюшка предавал себя целиком в руки Божии, но и сам обращался, и братии всегда помогал обращаться к докторам. А доктора его очень любили. И ко скольким из них он приходил вроде бы как пациент, а потом уже они обращались к нему как духовные чада к своему духовнику.

В орбиту духовных чад отца Авеля входило очень много людей. И по сей день они присылают соболезнования, письма.

Веря в обычные для подвижников слова, что они и по смерти своей не оставляют свою паству, говоря: «Приходите ко мне на могилку, и я буду с вами», и мы сейчас приходим на могилку, молимся и смотрим на замечательную фотографию отца Авеля, сделанную на Афоне, у ворот Пантелеимонова монастыря, где радостный, светящийся батюшка взирает на нас из горних обителей.

Уроки тихости и скромности

Иерей Владимир Устинов, настоятель прихода во имя священномученика Ермогена г. Екатеринбурга, полковой священник:

– Отец Авель для меня родной в духовном смысле. 16 лет назад в Царском монастыре меня рукополагали в диаконы и священники. И я его запомнил еще послушником Алексеем, собирающимся принять монашество.

Батюшка нашел на этом великом, святом месте духовное братство. Благодать тогда действовала с особенной силой. Все братия необычайно горели духом, всем хотелось послужить не только Богу, но также императору Николаю II и его семье.

Кем только батюшка не трудился за годы своего монашества, сколько всего нес! Трудился всегда тщательно, внимательно, с полной отдачей – меня это поражало. Я все-таки намного его моложе, а как он – не мог. Любую работу готов был батюшка исполнить: печку топить, в трапезной трудиться. Долгое время, уже при игумене Феодосии, он нес послушание благочинного монастыря.

Помню, монастырь только обустраивался. Стояли первые храмы, в которых нужно было служить, – а не было священников. Как раз в это время, когда я проходил сорокоуст, батюшку, тогда послушника Алексея, благословили в алтарь, учиться пономарскому делу. Вместе мы и учились. Вскоре его уже и постригали, и рукополагали.

Вместе с батюшкой постригалось пять человек – в память пяточисленных мучеников: Мардария, Евстратия, Авксентия, Ореста и Евгения. Батюшке самое сложное имя досталось из пяти – Авксентий.

Свидетели пострига и рукоположения как один вслух говорили, насколько именно он из всех пяти изменился. Был просто человек – а в постриге и рукоположении его сердца так коснулась благодать монашества и священства, что явно воссияла и в глазах, и во всем облике. Мы наблюдали разительное преображение. Все, кто его знал тогда: отец Мардарий, отец Герман, отец Стефан. Те, кто стоял у истоков обители.

Меня поражали тихость и скромность отца Авеля – это было его всегдашним своеобразием. Какие-то мелкие искушения, вроде бы житейские пустячки он умел так спокойно переносить, с таким смирением, что на окружающих это всегда действовало как пример, урок, ответ на вопрос: «А как нам поступать в подобных случаях?» Я знаю по себе и своим чадам: как только сделаешь замечание, так сразу человек начинает оправдываться или раздражаться. А отец Авель показывал, как надо спокойно, ровно все воспринимать, во Христе. И это был его крест на протяжении всей пятнадцатилетней монашеской и священнической жизни. Многому он научил окружающих без лишних слов.

То, что батюшка почил в Господе вскоре после Пасхи Христовой, я думаю, некоторое знамение того, что его душа находится в селениях праведных, что он действительно послужил Богу, отдал Ему свои годы не зря и с большой отдачей. Память о нем останется навечно в наших сердцах. И надеюсь, что когда-то мы запоем ему не только «со святыми упокой», но и «ублажаем», потому что он достоин этого.

«Он был как добрый отец»

С архимандритом Иоанном (Маграммом) и духовными чадами

Архимандрит Иоанн (Маграмм), настоятель Финдлейского Воскресенского скита в Миннеаполисе, США:

– Батюшку Авеля я знаю почти шесть лет. Мы познакомились в монастыре и как-то сблизились.

Приехав впервые, я жил в игуменском доме, и отец Авель попросился ко мне прийти. Пришел. Рассказал о себе. Задал медицинские вопросы, потому что я имею медицинское образование. Спросил насчет лекарств. И сказал, что его духовник, протоиерей Иоанн, не советует ему делать операцию на головном мозге.

Батюшка серьезно болел, у него была аденома головного мозга. Ему предлагали сделать операцию, удалить опухоль. Но он мирился с советом духовника.

Мы еще говорили о глазных болезнях и на другие медицинские темы. Потом о духовном говорили. Батюшка спрашивал меня, как мы молимся, как служим в нашем скиту. Он открылся мне, и я чувствовал его доброе, совершенно не заносчивое отношение. Часто у духовников монастырей не бывает времени со всеми говорить. А отец Авель ко мне пришел сам, и с тех пор мы почти каждый день встречались.

Каждый год, когда я приезжал в монастырь, он меня уговаривал: «Я хочу, чтобы вы остались здесь, в этой обители. Только не надо обращать внимание на трудности или на грубости, потому что здесь вы можете служить и молиться».

Батюшка всегда замечал, что людям нужно. И если он что-то обещал, что-то хотел сделать для человека, то всегда это исполнял. В том числе и в моем случае: когда батюшка замечал, что мне что-либо нужно, он, ничего не говоря, это находил. Вдруг – пять человек несут тяжелый холодильник. Поставили мне в келью. Это батюшка позаботился. Печку достал откуда-то, телефон.

Он был как добрый отец. Кроткий, открытый, правдивый. Я никогда не видел, чтобы он сердился. Иногда он говорил некоторые вещи под видом юродства. Мы с ним об этом смеялись. Часто приговаривал: «И это будет бесплатно!»

Он фактически не принимал никакие лекарства. Ему давали поддерживающие препараты, чтобы уменьшить боли, уменьшить опухоль. Но я видел, что бутылочки с этими лекарствами стояли у него полные.

Мне все кажется, что отец Авель здесь. Что вот на службе он стоит рядом, и скоро мы пойдем прикладываться к иконе. Я знаю, что мне не нужно спешить, потому что батюшка не спешит. И мы вместе, не спеша, всегда подходили и прикладывались к иконе. Как это было хорошо! Мне все время кажется, что сейчас я пойду, постучу ему в комнатку, посижу с ним спокойно, может быть даже ничего не говоря.

За сутки, как батюшка попал в больницу, вечером в пятницу, уже после десяти часов вечера, я никак не мог до него дозвониться, но пошел и достучался, и он мне открыл дверь. Потом сел на кровать. Я его спрашиваю: «Батюшка, вы завтра собирались поехать со мной в детскую больницу, чтобы сделать рентген руки, которая у меня сломана. Я пришел спросить, в котором часу мы поедем». Он был очень усталый и тихо сказал: «Не в детскую больницу, а в больницу для взрослых надо будет поехать». Я, конечно, не понял, что он имел в виду себя, что ему придется в больницу ехать, а детская больница отменяется…

Батюшка был уникальный человек. Добрейший. Таких людей редко встретишь. Он всех любил.

Поставил точку: «Теперь держитесь вместе»

Иеромонах Кукша (Новоселов). Фото: Екатеринбургская епархия

– На Литургии и отпевании в день погребения батюшки я понял, что все молящиеся в храме стояли единым сердцем. Одно большое сердце билось в храме: более чем 200 человек. У меня самого слезы накатывали, да и у каждого, наверное. Не сразу, но ко мне пришло осознание, что это за слезы, – не горя, но особой пасхальной радости: и ушел от нас батюшка, и – рядом.

Меня поразило то количество чад, которых он взрастил. Они подходили на исповедь в первые дни после отшествия батюшки. И я заметил одно большое чудо: через одного исповедники говорили, как батюшка нес их немощи, от которых они не могли избавиться, какие-то тяжелые мысли, у кого что. И вот он пошел к Богу – и забрал их у многих. Страсти какие-то, помыслы, которые годами бьют: вдруг человек понимает, что у него больше нет этого, все пропало…

Батюшка чутко чувствовал абсолютно каждого человека. Мог четко сказать, у кого какая душа: кто посуровей, кто помягче. Чувствовал, как с каждой душой себя вести, словно горшечник с глиной. Как кого облеплять, крутить, где посильнее нажать, где осторожнее. Кого обжечь послабее, кого посильнее. Чтобы горшок прочный получился.

После смерти батюшки я осознал, насколько он любил каждого человека: так, что не мог никого обидеть – и на сердце никогда не лежало. Даже если он должен был дать строгий ответ, к чему-нибудь суровому подготовить, он человека очень медленно к этому подводил и потом аккуратно все выкладывал, чтобы тот мягко принял.

Даже ко Господу он не отошел резко. Кончиной своей никого не обидел. Сначала больничкой нас приготовил: вот я, лежу, приезжайте, прощайтесь. И мы, братия, сразу приехали – пособоровали батюшку, потом два дня подряд его причащали особым чином, как благословил владыка Евгений.

Обычно батюшка, если куда-то уезжал, постучит и скажет: «Отец Кукша, я туда-то пошел, поехал». Всегда предупреждал. Но вся последняя неделя у него была очень скрытная. Так, в субботу он собирался ехать с утра к врачу. И мы, братия, думали, что он к нему отправился. Только на службе, когда уже вечерня заканчивалась, а его все не было в храме, подумали: тут что-то не то. Я побежал в келью – а он без сознания лежит. Как он только выдержал целый день без медицинских аппаратов, без поддержки?!

Всегда он людям себя до конца отдавал. До последнего человека исповедовал. Бывало, увидишь, что он сидит, как он сам говорил, никакохонький, подойдешь и скажешь: «Матушки, братья, сестры, дайте батюшке отдохнуть». Только тогда он мог встать и уйти. А без этого до последнего сидел.

Смирения в нем была полнота. Многие этого не понимали, не видели, делали выводы из его поведения, что батюшка маленько «с приветом». А он на самом деле юродствовал: обладая богатейшим внутренним духовным миром, многими духовными дарами, скрывал это ото всех, не выказывал. Все время говорил: «Я не умею молиться». Но кто знал, скольких людей он вымолил, вытащил из страстей, привел к Богу, только улыбались на эти слова.

Он мог сказать при всех: «Я тороплюсь, меня бабушка в Шувакише ждет». Мог пройти посреди храма и что-нибудь очень громко произнести. Ему заметят: «Что же ты, батюшка, так: служба же идет!» А он – специально, чтобы про него высоко не думали.

Получая подарки, мог тоже себя принизить. Зазвенит в пакете стекло, и он спросит громко: «Я надеюсь, водка?» Даритель покраснеет, станет тихо оправдываться, говорить про сок. А он снова громко скажет, с поддельным расстройством: «А я-то думал – водка!»

Помню один случай: мы с батюшкой сильно смеялись. Как-то этой зимой он недомогал и поэтому не пошел на службу. Я выхожу из храма – ко мне идет какая-то матушка, спрашивает, где отец Авель. Передала ему подарок. Я открываю пакет – там лежат две бутылки водки и палка колбасы. Достучался до батюшки и говорю ему: «Ну вот наконец ваш заказ привезли». Батюшка развеселился от такого поворота. Мы долго вспоминали эту историю. Одна из его присказок была: «Все мое желание – палка колбасы и две бутылки водки». Он в шутку говорил это людям, чтобы они понимали его правильно и ничего не везли в подарок.

Будучи сам тяжело болен, батюшка ездил из монастыря к чадам, которые по болезни не могли приезжать. Была у него раковая больная, был священник, который лежит в больнице парализованный. Батюшка выезжал к ним часто, подбадривал их, поддерживал.

На одной из православных выставок, разговор у креста-мощевика

А что до телефона, так у него вообще с ним подвиг был. Сколько раз я говорил ему: «Батюшка, давай телефон, убираем. У тебя сил уже нет». «Да-да-да», – скажет в ответ. И слышу опять в келье его «бур-бур-бур» шепотом: кого-то наставляет, помогает, утешает.

Всегда он советовался со своим духовником – протоиереем Иоанном Мелехиным из села Чудиново Челябинской митрополии. В последнее время редко мог к нему съездить – раз-два в год, но можно было позвонить. Он был человеком полного послушания.

Батюшка говорил братии и очень желал, чтобы у нас была одна большая дружная семья. Чтобы все любили друг друга, поддерживали, не ругались, не фыркали. Он всегда за любовь был. Он сам любовь был.

Говорил: «Я о единственном молю Бога – чтобы не отвернуть от Него ни одного человека. Боюсь кого-то обидеть»

Еще он говорил: «Я о единственном молю Бога – чтобы не отвернуть от Него ни одного человека. Боюсь кого-то обидеть, что-то неправильное сказать на исповеди, если человек что-то спросит. Только бы никому не навредить!»

Он скрытный был. Своими человеческими переживаниями, сердечной болью, не говорю уже о физической, мог поделиться только с самыми близкими по духу людьми. Это мы все несли ему свои боли, а часто ли сами его спрашивали: «Батюшка, у тебя-то как? Может быть, тебе больно, может быть, нужно где-то поддержать?» Я имею в виду обычные человеческие моменты. Уже не говорю – поддержать молитвой. Лукавый-то со всех сторон нападает – и обижали батюшку, бывало.

Многие, например, раздражались, что батюшка всегда с платочком ходил. Целая простыня в его кармане находилась. А мало кто знает, что у него слезные железы были высохшие. И он так плакал – слезы текли через нос.

Других раздражало, что батюшка везде ходит с палочкой, даже в храме. Его благословили оставлять ее у входа в храм, и он до конца это послушание выполнял. Но всегда за нее переживал, потому что она ему была жизненно необходима. Выйдем из храма – палочку забыл! И сразу: «Кукша, Кукша, где моя палочка?» – «Батюшка, сейчас все принесу. Я вас до кельи доведу, потом уже палочку принесу». Правда, палочек у батюшки на всякий случай имелось про запас.

Батюшка очень любил ночную молитву. Но он так свой распорядок жизни скрывал, что было очень тяжело понять, когда и как он ночью на молитву вставал. Бывали, правда, такие моменты, что мы договаривались и ночью с ним вместе вставали и молились – так он меня поддерживал, подтягивал к ночной молитве. А как это у него было в точности – никому не известно.

В этом году на третьей седмице Великого поста нас владыка Евгений отправил послужить в скит в Хоренки. Батюшка всю жизнь об этом мечтал, но до этого ни разу в Хоренках не был. Немного был печален, что плохо видит и не может рассмотреть всей красоты вокруг. Но это было для него не главное.

В Хоренках мы жили в одном домике. Он в кровать ложится – с четками, встает – с четками. Я-то сплю, а он – непонятно, спит или нет. Четки у него всегда были в руке, но не напоказ – от чужих взглядов он их прятал. Сейчас, если в келью зайдешь, четки повсюду можно обнаружить. Он видел плохо, а когда они везде разложены, найти их уже не так трудно.

Ходил еще батюшка по монастырю ночью или рано утром и молился. Говорил братии: «Мне врачи говорят, что надо ходить». Но нам-то понятно, для чего нужно ходить: чтобы не уснуть и молиться. Монастырь батюшка хорошо знал, ориентировался. И вокруг монастыря обходил.

Мне посчастливилось побывать с батюшкой на Афоне, когда он приезжал туда в последний раз. Мы путешествовали по берегу – до Пантелеимонова монастыря, до Ксенофонта. Батюшке уже очень тяжело было ходить. Меня тогда поразило, как у него хватало терпения и смирения.

Помню, мы попали в монастырь Симонопетра, остановились там на ночь. А я только прочитал книжку «Жизнь со старцем Иосифом» – про Иосифа Исихаста. И нам в монастыре вдруг сказали, что рядом находится могилка отца Иосифа. Конечно, хотелось на ней побывать! Но оказалось, что это для афонских монахов было действительно рядышком, а для батюшки – далеко не так. Мы несколько километров шагали. Когда уже дошли до могилки, батюшка сел на лавочку неподалеку от нее и полчаса просидел. Я спрашиваю: как ты, батюшка, вообще смог дойти, как умудрился? Столько было в этом терпения, смирения! Ведь наш путь представлял постоянные подъемы и спуски, все тропинки узенькие, камушки на пути, а он – не видит. Только и говоришь: «Руку вправо, ногу ниже». Для батюшки земля была идеально ровной. Разве ступеньки он еще как-то мог увидеть, и то чуть сумерки – и они для него исчезали.

За последние недели две он, наверное, всем духовным чадам позвонил, со всеми поговорил, а кого-то и посетил.

Самое главное, что он сделал для своих духовных чад, – сумел всех кропотливо объединить. Он всех друг с другом сближал, знакомил. А отходя в вечность, поставил точку: теперь держитесь вместе, чтобы мне там за вас не было стыдно. И хотелось бы, чтобы эта семья никогда не распалась, но все больше укреплялась. Поэтому всем надо сейчас укрепиться и друг друга держать за руки и за ноги.

Большая, конечно, потеря, что батюшка ушел из этой жизни, но – великое приобретение на небе. Он здесь уже просто устал. Тяжело ему было все нести.

Я чувствую, что батюшка никого не оставит. У меня есть какая-то светлая уверенность, что мы еще услышим духовно стук его палочки. Он будет приходить нас всех поддерживать, подбадривать, утешать. Не чувствуется, что он умер.

«Батюшка уже жил святой жизнью»

Иеромонах Николай (Букин). Фото: Екатеринбургская епархия

Иеромонах Николай (Букин), насельник монастыря святых Царственных Страстотерпцев:

– Мы много ездили с батюшкой с крестом-мощевиком по православным выставкам. И сколько людей тогда отец Авель окормлял! Эти поездки были направлены на то, чтобы рассказывать людям о Царской семье. Ездили в основном на машине, вдвоем, сменяясь за рулем: Москва, Нижний Новгород, Ижевск, Пермь, Омск, Томск, Кемерово, Улан-Удэ…

К кресту-мощевику выстраивалась очередь, люди жаждали пообщаться. Быть рядом со святыней – особое состояние. Когда человек приходит помолиться перед мощами святых, он может – их молитвами – увидеть то, чего о себе не знает, не понимает.

Многие из тех, кому помогал советом и молитвой отец Авель, или сами болели онкологией, или имели больных родственников. Помощь таким людям вызывает брань с духовником невидимых сил, это сказывается на здоровье самого духовника и его близких. Архимандрит Адриан (Кирсанов) рассказывал мне в 1990-х годах, что то, чем он занимался, – отчитка бесноватых, молитва о больных, – влияло на его здоровье и на здоровье близких родных.

Когда мы однажды возвращались из Омска, у батюшки проявилась болезнь. В Тюмени ему сделали томограмму, обнаружили опухоль.

Батюшка отказался от операции. Сказал: как есть, так и есть. Он и совета духовника послушался, и с отца Агапита пример брал (иеросхимонах Агапит терпеливо перенес рак без операции. – М.П.)

Сколько вокруг отца Авеля было врачей среди духовных чад! И каждый пытался применить на нем свою методику: если будешь так делать – я тебя вылечу. Батюшка от очередного лечения не отказывался. Какое-то время мы с ним даже кинезиотерапией занимались. И холодной водой обливались. И помогало. Но это мирской вариант – когда человек начинает бороться за эту жизнь, ради временного занимается здоровьем своего тела. Поэтому, как только появлялась возможность, батюшка очередное лечение заканчивал, чтобы было больше времени помогать другим. Он не жалел себя совершенно, даже когда его здоровье стало совсем плохим. Например, телефон у него никогда не выключался – в любое время он принимал звонки. И сколько бы человек ни позвонил: один, два, пять раз, если у него проблемы есть – батюшка всегда ответит. Может что-либо посоветовать, успокоить, в чем-то пожурить. И опять после этого к нему обращаются.

Когда я пытался помочь ему по своей гордыне, предлагал подумать о себе, ограничить телефонные звонки, он эти укоры со смирением принимал, но отказать людям все же не мог. Он уже жил святой жизнью. Как что ему заметят – он сразу: «Прости меня». В последнее время он только этим и занимался – прощения у всех просил.

«Любые искушения превращались в плюс»

Сергей Горбунов, духовное чадо отца Авеля, г. Екатеринбург:

– Батюшка очень любил детей. Причем участвовал в процессе их появления еще до зачатия – и вел всех далее. Как-то Господь сподобил нас быть вместе на Афоне. Батюшка едет и молится – на всех пальцах рук по одной роженице за раз. Обо всех одновременно молился.

Нашу младшую дочь, Зинаиду, как оказалось уже после ее рождения, именно батюшка вымолил. Она родилась в 43 недели и 3 дня, ровно ждала дня, на который приходится память ее святой. У нас был выбор имен в святцах на этот день, а когда мы уже остановились на имени Зинаида и открыли об этом батюшке, он рассказал, как ходил ночами по монастырю и молился, прося нам у Бога божественную девочку. А Зинаида в переводе на русский язык и значит «божественная».

Также батюшка всегда проявлял действенную любовь, всем помогал делом. Причем знал, кому что нужно и когда нужно. Всегда его помощь приходила своевременно.

Он многое мог вытерпеть, но никогда не терпел хулы на Бога и императора Николая II

Он мог многое от людей вытерпеть, направленное в его адрес. Но никогда не терпел в своем присутствии хулу на Бога и императора Николая II. Если кто-то начинал свои измышления по поводу Царской семьи, как-то искажал вслух историю, он сразу вступался и четко, твердо и непреклонно, но со смирением, конечно, объяснял, как все обстоит на самом деле.

Очень большим качеством батюшки была надежда. И он ее вселял в своих чад.

Однажды мы с батюшкой и еще одним братом поднимались на гору Афон. Батюшка – в тоненьких летних мокасинах, а погода уже испортилась, и люди шли в горных ботинках, с палками. Когда мы дошли до Панагии, очень устали. Больше всех, понятно, батюшка. Но он не давал повода, чтобы все из-за него останавливались. Дошел до нужной остановки, весь мокрый от того, что нас сопровождал сильный дождь, лег в спальный мешок, застегнулся и только тогда позволил себе отдохнуть. В самом начале пути нам повстречались ребята, спускавшиеся с горы, они говорили нам: «Куда вы идете? Посмотрите – там горные реки, ливни прошли, и вы не подниметесь». Но мы пошли. И пока шли – ситуация изменилась, нет уже ни одной речки, все сухо, только дождь.

Когда мы отдыхали после восхождения, пришла группа со священником. Они восходили на гору со снаряжением, как альпинисты. Батюшку пригласили на трапезу. А мы остались отдыхать. Вдруг он приходит и спускает нам из рукава сухофрукты, орехи: «Спите, спите». Проходит какое-то время – снова приходит, из другого рукава спускает еду.

Отдохнули мы, потом поднялись до скита святой Анны. А туда без предварительного телефонного звонка никого не принимают на ночь: очень многие поднимаются через них на гору. Дежурный монах строго нам об этом сказал. Мы спрашиваем батюшку, что будем делать. А он говорит: «Ничего, сейчас посидим, помолимся». Проходит время – возвращается дежурный монах и говорит, что есть место и нас берут ночевать.

Когда он записывал наши имена в гостинице, услышал имя батюшки – Авксентий. Открыл нам храм, достал мощевик, а там мощи пяточисленных мучеников – Авксентия, Мардария, Евгения, Ореста и Евстратия. Рассказал нам, что храм построен на деньги пятерых путников, которые встретились на Афоне какому-то монаху и передали ему деньги на строительство. Потом выяснилось, что это были святые пяточисленные мученики. Затем этот монах поставил батюшку у мощей – помазывать других паломников.

Так надежда батюшки превратилась в огромный плюс. И подобным образом происходило всегда. Своими молитвами он любые минусы, любые искушения всегда превращал в плюс, в какие-то утешения.

Для чего монаху здоровье

Андрей Иванович Щинов, врач-инфекционист, кандидат медицинских наук, г. Екатеринбург:

– Мне поведали недавний случай из жизни батюшки. Одна сестра, уже немолодая, начала испытывать страх перед исповедью: перестала на нее ходить в своем храме и, соответственно, причащаться. Время идет. Однажды она все-таки решилась приехать куда подальше – в Царский монастырь, чтобы исповедаться у незнакомого батюшки. Зашла в храм во время службы, встала у входа – а дальше идти боится.

В это время в храм заходит отец Авель. Что-то его остановило возле этой женщины, он взглянул на нее и спрашивает: «Ваше лицо мне знакомо. Мы с вами не могли где-нибудь видеться?» «Нет, нигде, батюшка. Я вас впервые вижу», – отвечает она ему. «Странно. А у меня такое ощущение, что мы с вами знакомы, – он немного помолчал. – А в Париже мы с вами не могли видеться?» «Нет, что вы! Я в Париже не была», – женщина еще больше озадачилась. А батюшка улыбнулся и продолжил: «Знаете, я ведь тоже в Париже никогда не был. А вы, наверное, на исповедь приехали?» – «Да». – «Так что же зря-то стоять? Пойдемте исповедоваться». И так женщина наконец потеряла страх перед исповедью и с тех пор спокойно ходит в храм.

Скажите мне, почему отец Авель тогда вообще внимание обратил на эту женщину? Он ведь был слепой, рассмотреть ее особо не мог. Что его остановило, какой призыв Божий?

Подобным образом у батюшки к каждому находился свой подход. Зная, что иной человек так просто с вопросом не придет, он сам начинал задавать вопросы.

Допустим, я – медик, и он меня по своим болезням спрашивал. Раздухаришься – все расскажешь, что знаешь, про оздоровление. Это тема, которой я занимаюсь всю свою профессиональную деятельность. Потом едешь домой и думаешь: какой интересный поворот, ведь оно мне раньше в голову не приходило! Чтобы не цеплять мою гордость, батюшка меня наводил на новые мысли своими вопросами. Это я не сразу понял. Ездил – пытался помочь чем-то по здоровью, давал советы. И стал однажды замечать, что каждый наш разговор заканчивается очередным новым ощущением.

Батюшка, конечно, мои советы слушал и благосклонно воспринимал. Даже, может быть, пытался выполнять что-то. Но если он и старался какую-то часть здоровья получить по моим советам, то потом кусками все раздавал. Включится снова в усиленную молитву за кого-то – прощай, здоровье. Наверное, для монахов телесные страдания – закономерное явление. Они вкручиваются в такую духовную борьбу, что чем сильнее молятся, тем больше болезней. Они сами выбирают для себя такой путь, чтобы облегчить наши скорби.

«В духовной жизни мелочей не бывает»

Лариса Сергеевна Куликова, духовная дочь отца Авеля, г. Екатеринбург:

– Мой муж Олег и я знакомы с батюшкой с 2012 года. Сначала мы ездили в монастырь просто так, погулять, даже в храмы не заходили. Придешь – и было хорошо.

А как-то увидели объявление, что желающих принимает духовник монастыря. Я предложила мужу сходить на исповедь, потому что до этого мы ни разу не исповедовались. Все искали, куда нам ходить.

Батюшка принимал в комнатке при входе в надвратный Иверский храм. Народу было немного. Мы не знали, как его зовут, кто это такой. Но сразу почувствовали его любовь. И с тех пор при нем остались. Мы немногим раньше покрестились, нам уже за 40 лет обоим было. Ничего тогда не понимали в духовной жизни, и он взял нас под свое крыло.

Батюшка был сама любовь. Всегда о нем очень светло вспоминать. Даже одна встреча с ним человека меняла. Происходило самое большое чудо, какое только возможно: человек начинал верить в Бога, укреплялся в вере.

Бывало, придешь к нему, и кажется, что у тебя какие-то проблемы. А начнешь рассказывать на исповеди – вроде бы и проблем особых нет. Говорю ему: «Я к вам с такими дурацкими вопросами приехала, незначительными». А он отвечает: «В духовной жизни мелочей не бывает. Все важно». Поэтому он, наверное, часто напоминал: «Если есть у вас какие-нибудь нестроения, лучше мне позвоните, мы вместе помолимся». И мы так и делали.

Отец Авель тяжело болел, но если у тебя проблемы, можно было к нему прийти. Он скажет пару слов – и никаких проблем уже нет.

Как-то я оставалась в монастыре на Страстной седмице, и меня начали одолевать злые помыслы. Я рассказала об этом на исповеди. «Вы возьмите листочек и начинайте записывать», – сказал батюшка. Я пошла добросовестно искать листочек. И пока искала, забыла, какие вообще у меня плохие мысли были. Батюшка помолился – и все рассеялось.

Когда у моей дочери были сложности – он приходил в храм специально, чтобы только с ней поговорить. После службы, потому что в обычное время у него всегда народу много. Видно, что сил у него нет, что он болеет, но все равно идет.

Батюшка был очень тихий, смиренный, тактичный. Напрямую никогда не ругал, не обличал. Очень мягко что-то скажет, как будто о себе, а понимаешь, что это тебе говорится.

Как-то я стояла на исповеди, и в это время ему позвонили. Когда разговор закончился, он стал листать список номеров, чтобы какой-то номер удалить, а данные этого человека записать. Говорит: «Этого нельзя удалять, этого тоже. Что же делать! Придется так запоминать. Всего лишь три тысячи номеров можно внести». Представляете, 3000 человек в его телефонной книге было записано, и каждого он помнил.

К шумному поведению детей в храме батюшка умел относиться спокойно. Помню, в Царском храме шла служба, и какая-то мамочка приехала с маленьким сыном лет шести. Она встала в очередь на исповедь, а мальчик то катался по полу в шуршащей одежде, то ходил туда-сюда. Я подумала, что сейчас батюшка выйдет и его приструнит. А он подошел к мальчику, ласково погладил его по голове, благословил – и ребенок совершенно успокоился. Я только удивилась.

Еще меня поразил один случай в этом году, на Пасху. Когда вспоминаю, сразу плачу. Перед пасхальной службой исповедь шла. Батюшка исповедовал, а я стояла в очереди. Пришел мужчина совершенно потрепанного вида. Сел в стасидию напротив батюшки и кричит ему время от времени: «Авель, Авель, Валера приехал». Батюшка сидит на стульчике, исповедует. Мне дочка тогда говорит: «Что он ему мешает?» А батюшка закончил исповедовать девочку и повернулся к этому Валере: «Ну, иди сюда». И Валера – не знаю, сколько ему лет, ближе к 50, наверно, – упал перед батюшкой, обнял его за коленки и заплакал. Он просто невероятно рыдал, а батюшка его утешал. Я смотрела и сама плакала. Вот как можно так любить человека, на которого даже вроде бы и не посмотришь… Люди от него отворачиваются, а батюшка его так крепко любил!

«Если бы вы знали, насколько реален мир невидимый… Он намного реальней, чем тот, что мы вокруг видим»

Однажды была у нас беседа с батюшкой, и мне запомнилось его особенное выражение лица, когда он говорил: «Если бы вы знали, насколько реален мир невидимый… Он намного реальней, чем тот, что мы вокруг видим». Думаю, это он не по книжкам говорил, а сам переживал.

У многих сейчас проблема: нет духовника. Посоветоваться не с кем, а без совета в духовной жизни никак нельзя. Нам же Господь такой подарок дал!

Островок смирения

Ирина Валентиновна Болдышева с хором

Ирина Валентиновна Болдышева, композитор, регент детско-юношеского хора преподобного Иоанна Дамаскина при соборе Владимирской иконы Божией Матери, г. Санкт-Петербург:

– С батюшкой Авелем мы познакомились и сблизились, когда наш хор на протяжении нескольких лет приезжал на Царские дни в Екатеринбург и жил при монастыре святых Царственных Страстотерпцев. Обычно мы ездили составом под 40 человек.

На тот период, когда мы были в монастыре, обычно около двух недель, отец Авель брал на себя обязанности духовника хора. Во все вникал, что-то важное мне подсказывал. Пытался предостеречь, если видел, что какой-то душе грозит духовная опасность. Замечал возможные осложнения в отношениях между кем-то и родителями. Он делился со мной тем, что приоткрывал ему Бог о той или иной душе, чтобы, когда мы уже уедем, я могла позаботиться, чем-то помочь.

Мы очень дорожили возможностью исповедоваться у батюшки. Исповедовал он с полной отдачей. Каждый человек, оказавшийся перед ним в таинстве, становился для него смыслом жизни, самым главным на этот момент.

Даже при самом малом и поверхностном знакомстве с ним чувствовался дар отцовства. Душа моментально располагалась к нему бесконечным доверием – такое в нем было бережное отношение к человеку! Не только отцовское, но одновременно по-матерински ласковое, и это очень радовало сердце и тянуло к нему духовно.

На детях всегда можно проверить какие-то свои личные чувства. В нашем хоре есть и школьники разных возрастов, и студенты – все они относились к отцу Авелю также с большим доверием. Это было видно по тому, как часто они стремились на исповедь и как много они из нее выносили. Они ходили к батюшке на исповедь чаще, чем это обычно бывает в поездках, – при каждой возможности.

В батюшке совсем не было равнодушия. К нему на исповедь всегда выстраивались длинные очереди, потому что он искренне сострадал каждой душе, переживал, чтобы она шла ко Христу. И на этом пути он сразу смело становился рядом, готовый подпереть плечом. Он незаметно это делал, но сразу подключался, где только мог духовно помочь.

То великое сострадание, которым обладал отец Авель, душа всегда чувствовала – и пила его как лекарство и уже этим исцелялась. В ответ хотелось перед батюшкой раскрыться как можно глубоко. У отца Авеля было большое благоговение перед душой, с которой он приходил в соприкосновение в таинстве исповеди. И при этом из его души изливалась великая доброта. И в таинстве, и вне таинства – ему всегда был присущ дар широкой доброты, которая охватывает всего человека.

А человек был интересен батюшке всецело: и чем он живет внутренне, и как складываются внешние обстоятельства его жизни. Он не ограничивался процессом исповеди. Его интересовало в твоей жизни все. И это был очень искренний интерес. Я подобный интерес помню у отца Иоанна (Крестьянкина): когда с ним общаешься – все-все ему про тебя интересно, как будто приехала единственная любимая внучка. И такое отношение было к каждому.

Еще хочется отметить, что в батюшке присутствовала та простота, которая все реже сейчас встречается, которая вся пропитана любовью ко Христу. Она также уже одна способна исцелять души.

Батюшка был необыкновенно чуткий. Он умел сразу почувствовать, если у тебя какие-то переживания, нестроения, хотя ты и делаешь приветливое лицо, улыбаешься, и никто не замечает, что у тебя на душе. У меня как-то случилась подобная ситуация. Батюшка это приметил сразу и потом подошел и спросил. Он чувствовал волны сердца, которые идут от другого человека, а не только ориентировался на какие-то внешние проявления, как большинство людей.

Батюшка Авель любил молитву – ему хотелось обо всех молиться

Потом, когда мы, к сожалению, уже перестали приезжать на екатеринбургскую землю, батюшка молился обо мне. Он изредка звонил: у меня возникли капитальные проблемы со здоровьем, и были операции. Иногда я просила помолиться то обо мне, то о ком-то другом, кто сильно нуждался. И батюшка всегда откликался. Я переживала, что его беспокою, но он говорил: «Нет-нет, если нужна молитва, сообщайте». Он любил молитву, ему хотелось обо всех молиться, это было его призвание.

Он был подлинный печальник о земле Русской и об ее чадах: обо всех людях – знаемых и незнаемых. Не так и много сейчас людей, которых можно назвать печальниками. Это печалование было соединено в нем с невероятной скромностью, кротостью и смирением. Наверное, печальник и не может быть без этих качеств.

Он глубоко переживал за людей и был очень бережным и осторожным в своих проявлениях. Мне кажется, это человек, который никого никогда не обидел за свою жизнь. Он не был способен не только на грубое слово – на любую неделикатность. Этой своей осторожностью он поражал. Он относился к душе как врач, который боится на нее дохнуть неправильно. И в то же время он был нелицеприятен, когда требовалось сказать слово правды – совсем не то, которое хотел человек услышать. Он это слово произносил с любовью, бережно, никогда не уходя от правды ради человекоугодия или неправильного жаления в ущерб душе. У него это удивительно получалось. И всегда чувствовалось, что он не от себя говорит, но ведом благодатью Божией.

У него имелась бездна разума Христова, и это было совершенно утоплено в смирении. Богатство души смиренного человека начинает сиять только после его кончины. При жизни это сияние так покрыто смирением, что только самые немногие из близких, кому вдруг оно откроется, могут его понять.

Хор. Литургия в Сретенском монастыре

Батюшка Авель был таким островом смирения, при котором можно было исцеляться. Современному миру, который весь трясется от гордостных завихрений, противоречий, недоброты, более всего нужны такие люди – островки Божественного смирения. Они помогают преодолевать ненавистную рознь мира сего – она разбивается о них.

Важно также сказать, что отец Авель был большим любителем и ревнителем подлинно духовного церковного пения, которое не только не мешает молитве, но, захватывая ум и сердце, помогает сосредоточиться и раскрывает глубину всех смыслов молитвенных текстов. Этого сейчас, к сожалению, не хватает. Преобладает пение концертное, которое искусственно создает атмосферу торжественности. А духовное – оно другое. И это далеко не каждый видит.

Он искренне радовался, что дети исполняют именно святоотеческое знаменное византийское пение

Мы имели в батюшке крайне благодарного слушателя-молитвенника. Он искренне радовался, что дети исполняют именно святоотеческое знаменное византийское пение. Да и песни наши он тоже любил – и государю посвященные, и России.

Батюшка позвонил мне за несколько дней до своей кончины, на Страстной седмице, в Великую среду. Это было очень неожиданно. В великом смирении он спрашивал о моем здоровье, старался как-то поддержать. Говорил: «Мы недостойны о вас молиться, но мы будем очень стараться». И столько было в его словах отеческой любви! Как голос с Неба. Я вспоминаю теперь этот разговор, его интонации и понимаю, что он тогда уже был готов переселиться от нас в Небесное отечество, потому что он говорил как небожитель. Я была сильно растрогана теплотой его слов, несколько часов ходила под впечатлением, хотя разговор был самый простой – о здоровье.

Даже одно воспоминание о батюшке Авеле способно возбудить душу к ревности по Бозе, преодолеть неправильное чувство внутреннего упадка, который, случается, подстерегает человека. Память о нем, о любви, которая от него исходила в дивной простоте небесной, помогает.

Его душа дышала небесным воздухом, была им наполнена. Рядом с ним было легко и просто, и в то же время чувствовалось, какого масштаба этот человек. При всей его простоте, всегда имелось понимание, какой рядом молитвенник. У меня всегда было чувство благоговения перед ним.

Конечно, для меня это большая потеря. Очень будет батюшки не хватать. Но мы с детьми благодарим Господа за встречу и дружбу с ним и будем надеяться на встречу в вечном будущем.

Также использованы фотографии из архивов автора и духовных чад отца Авеля