Про смерть. Ракурсы

Проводы покойника. Художник Василий Перов

Дело было в Почаевской Лавре в годы обострения религиозных конфликтов на Западной Украине. Собралось в удел Богородицы большое количество защитников веры в достоинстве не меньше протоиерейского. Умные глаза, окладистые бороды, серьезные речи. Обсуждали, советовались, охали, пожимали плечами, вносили предложения. Тема одна: что делать?

Усилить молитву. Договариваться с властями. Искать компромиссы на местах. Перетерпеть, авось пройдет. Твердо стоять за веру.

У всех одни проблемы. Как сохранить людей? Как отстоять приходы? Где искать помощи? Вопросов больше, чем ответов, и у каждого свое смутное понимание ситуации, но так, чтоб для всех один приемлемый ответ, – нет того. Не прозвучало.

В разгар невеселых рассуждений вошел в помещение к собравшимся схимник, отец Димитрий. Он только что отболел. Его знобило, и одет он был в овчинный крестьянский тулуп поверх подрясника. Точь-в-точь как селянин с Буковины.

Что-то он послушал из произносимых речей, а потом попросил слово.

Говорил коротко и просто, на той смеси русского, украинского и церковнославянского языков с легким румынским акцентом, слыша которую, филолог млеет, а «профессиональный» украинец бесится.

– Отцы, – говорит, – я с малой дытыны – монах. И так бiдно жив, шо страшно вспомнить. Я колы хлiб кусав, то в мене кров по дёснам текла. Такый черствый був. А мороженого я в житти нiколы не йив. И дiвчину не то шо не цiлував, а и за руку не брав нiколы. Шо я знав в життi? Кислу капусту и сiмнадцяту кафизму. Молився Богу щодня, спiвав, постився. А ото заболiв недавно. И сильно. Чую: смерть iде. И знаете, отцi святые, я злякався.

Тут его голос оборвался и на глаза навернулись две крупные слезы.

– Ну шо менi в життi шукать? – продолжил схимник через малую паузу. – Я с малых лiт до смерти готовився. А ось прийшла, и я, бачите, злякався.

Он опять замолчал, будто аккуратно взятый за горло невидимой рукой. И больше уже не говорил ничего. Пожелал всем Божией помощи и пошел в келью.

Мы, собор защитников Православия, остались. Кое-кто тоже вытер слезу. Было как-то странно продолжать дальше разговор о спасении Церкви от очередной исторической беды. Даже не странно, а стыдно. Потому что и по средней нашей упитанности, и по красоте наградных крестов, и по другим второстепенным признакам видно было, что общая наша беда вошла далеко не в завершающую фазу.

Зато вдруг почувствовалось, что смерть у всех за спиной, а никому особо, кроме схимника, почему-то не страшно. Видно потому, что и мороженое мы в детстве ели, и будущих жен в свое время за руку держали. Да и вообще… Видно, есть такой закон: кто лучше, тому и страшно, а кто помельче, тот большие вопросы пытается решить.

Тогдашняя дискуссия вскоре стихла. Решили стоять за веру, кто насколько силен. Потом была трапеза, и все разъехались. И Церковь живет до сих пор, хотя и страдает. И Лавра Богородицы Почаевской стоит как крепость среди врагов. А схимник умер уже. Мир его душе и праху.

Всем ли тот день запомнился, Бог знает. Мне запомнился. Вот, решил записать.

***

Отпевали, помню, на сельском кладбище под Киевом какого-то раба Божия. Имени уже не назову. Как водится, соседи многие пришли попрощаться. В основном женщины. Кладбище среди леса. Деревья вокруг шумят. Зелено. Тихо. Мирно.

Предали тело земле. Пропели вечную память. Потихоньку расходится народ. А почти у каждого из сельчан кто-то свой рядом в земле лежит. И люди по дороге на выход к своим могилкам подходят. Кто помолится, кто поправит цветы или мусор уберет. Слышу, одна пожилая женщина у могильного креста с мужем разговаривает. Смотрит на фотографию, гладит крест и разговаривает:

– Работы много. С внуками сижу, дочке помогаю. Здоровье, сам знаешь, так себе. Тебе там тихо, а у меня забот куча.

Помолчала секунд пять-семь.

– Но ты меня пока к себе не зови. Сам полежи. У меня еще здесь работы много. Кто кроме меня дочке поможет? Слышишь? Не зови меня пока. Я к тебе еще на днях зайду, проведаю.

Погладила крест и двинулась к выходу.

***

Есть молоток, и есть гвозди. Чего здесь удивительного? Молоток – одно из самых древних орудий человека. Но если почему-то получится умом и слухом очутиться на Голгофе, то звук молотка, бьющего по шляпке гвоздя, прозвучит с иной смысловой нагрузкой. Эти звуки ударов железа о железо слышала Богородица. И разрывалась сердцем. Плоть Сына была терзаема железом, а утробу Матери проходило насквозь иное оружие.

Вот почему молитвы о человеке, приблизившемся к смертным вратам, посвящены часто Богородице. И когда хоронят близкого, Она – лучшая Помощница. Когда забивают гроб и от звука ударов молотка по шляпке гвоздя теряют сознание близкие усопшего, тогда Богородица может помочь как никто.

Если прожить так, чтобы не страшно было к Богу идти, тогда мир и бесстрашие передадутся и тем, кто стоит у могилы

Сколько раз в качестве священника я видел людей, падающих в обморок при виде гроба, опускаемого в разрытую глубину могилы! Сколько раз я видел людей, теряющих сознание при звуках молотка, прибивающего крышку! О чем я думал тогда?

Помню отчетливо. Я думал, что единственный способ избежать этого неминуемого ужаса – это прожить жизнь так, чтобы не страшно было к Богу идти. Тогда мир и бесстрашие передадутся всем, кто стоит у могилы.

Понял я это давно. Но понять и сделать – с разных полей ягоды.

***

Память смертная, она ведь… творческая

«Напишите, пожалуйста, свой собственный некролог. Заранее. Чтобы его можно было в местной малотиражке напечатать. Мол, безвременно ушел от нас хороший семьянин и так далее… Строчек пять-шесть. Скажите о себе самом со стороны, будто бы после смерти». Такое письменное задание я бы дал желающим из числа взрослых. Детям в школе такие задания писать еще рано. Однажды в истории ошибочный некролог о живом еще человеке произвел большие перемены в жизни.

В 1888 году шведские газеты ошибочно напечатали некролог о смерти Альфреда Нобеля. На самом деле умер его брат Эмиль. Нобель прочел о своей смерти много нелестных слов. Газетчики сообщали, что умер «динамитный король», «торговец смертью», «миллионер на крови» и так далее. Нобель с ужасом узнал, что думает о нем общество. Мысль о том, что он останется в памяти человечества как «продавец смерти» и никак более, потрясла его. Так родилось завещание Нобеля и одноименная премия. 31 миллион шведских крон изобретатель динамита завещал химикам, физикам, медикам, писателям и борцам за мир. Тем, кто преуспел в сокращении численности армий, борьбе с рабством разных видов и поддержании мира между народами.

В корнях этого явления – Нобелевской премии – анекдот, ошибочный некролог. Вот я и думаю, а не написать ли нам всем, как-то при случае, резюме собственной прожитой жизни. Наверняка хоть кого-то в дрожь бросит, и родятся на свет благие жизненные перемены. Память смертная, она ведь такая… Творческая.