Вымоленный протодиакон

Не записывать человека в пропащие грешники, а молиться за него, снисходя к его немощи, но ненавидя грех – его и свой собственный, помогать страдающему от духовного недуга по мере своих скромных сил – вот что важно для каждого из нас, православных, – считает протоиерей Олег Врона, настоятель Никольского храма в Таллине. Осуждение, по его словам, штука опасная. Ничем не лучше того порока, за который мы осуждаем ближнего. А еще есть добрый юмор, который очень поможет справиться с осуждением, напоминая нам пусть о смешных, но и светлых историях, произошедших с человеком. И никогда не надо отчаиваться в способности Бога вытащить страждущего при его искреннем желании из глубины греха. Не отчаиваться и – молиться. Помня о собственном несовершенстве при этом.

Портрет Протодиакона, Репин, 1877

«Блат» протодиакона

Протодиакон Сергий был из тех людей, которые с первой встречи, с самых первых минут общения располагают к себе так, что не возникает и мысли, что при дальнейшем общении вас может что-то в нем насторожить или тем более оттолкнуть. Ко времени моего знакомства с отцом Сергием ему было около семидесяти, в то время как мне не было еще и двадцати пяти. Он перенес инсульт, от чего приобрел шаркающую походку. Похоронил жену, доживая свой протодиаконский век на небольшом хуторе в компании старенькой рыжей дворняжки, которая, почти повторяя походку хозяина, ходила за ним повсюду след в след.

Отчасти из сострадания по причине упомянутых бед, выпавших на долю отца Сергия (дворняжка не в счет), отчасти из симпатии к нему, в обители ему благоволили, и он всегда мог рассчитывать на поддержку матушки игумении и сестер: неограниченно пользовался монастырскими благами в виде трапезы и спального места в одной из монастырских гостиниц, когда бы он того ни пожелал.

С ним приключались невероятные истории: так, однажды он чуть не опоздал на службу из-за… медведя

А поскольку он предпочитал останавливаться в гостинице «на горке», где была старшей гостиничной сестрой послушница Мария, то мне, также частому гостю в этом добром приюте, не раз случалось сидеть за одной с ним трапезой, которая в его обществе никогда не была для меня скучной. Сестра Мария всегда рада была приходу отца Сергия и часто в разговоре с ним в шутку обращалась к нему «дед Сергий», к чему он, как было видно, давно привык и уже никак на это не реагировал, а меня это всегда забавляло и веселило. Русским языком отец Сергий владел не так хорошо, как родным эстонским, и говорил с акцентом, но это нисколько не мешало мне слушать его с интересом: с ним часто приключались самые невероятные истории, располагавшие меня, тем не менее, верить каждому его слову.

К примеру, однажды за столом он рассказал о том, как неподалеку от своего хутора столкнулся «нос к носу» с огромным медведем. Зверь повернулся и не спеша скрылся в лесной чаще, а отец Сергий, не успев испугаться, как ни в чем не бывало зашагал в сторону автобусной остановки, боясь, что небольшая заминка из-за свидания с косолапым станет причиной опоздания на службу в монастырь. А там – попробуй кому объяснить, что медведь в лесу задержал.

Если за трапезой оказывались паломники из России, то отец Сергий любил рассказать им один старый анекдот по поводу ударений в русском и эстонском языках (если в русском ударение плавающее, то в эстонском – всегда и исключительно на первый слог): «Греются у костра русский и эстонец. Эстонец русскому: “Музик, музик, кафтан гарит”. Русский непонимающе смотрит на эстонца. Эстонец опять: “Музик, музик, кафтан гарит”. Русский всё не поймет, о чем он. Наконец эстонец не выдерживает: ”Мужик, мужик, кафтан коритт!”»

Отец Рабов Божиих и брат Врага Моя

Не слишком заботясь о соблюдении норм приличия в женском монастыре, отец Сергий с появлением первого загарного солнышка мог – а это он проделывал не раз – забраться на крышу какого-нибудь монастырского строения, подставив ласковым солнечным лучам свое стареющее тело. Проходя мимо, сестры прыскали от смеха, относясь к этой протодиаконской вольности как к невинному чудачеству. И это в то время, как любому паломнику такое чудачество могло бы стоить немедленного изгнания из обители. Впрочем, и сейчас времена, к счастью, похожие – строгость бывает иногда оправданна.

Бывало, отец Сергий выходил на амвон, чтобы произнести ектенью, и начинал судорожно ощупывать себя, пытаясь ухватить конец ораря, который по рассеянности оставил в алтаре. Сообразив, в чем дело, он своей шаркающей походкой возвращался в алтарь за орарем; естественно, образовывалась пауза, сестры кто просто посмеивался, кто при этом бормотал излюбленное монашеское словечко («искушение»), однако подобные казусы никак не влияли на неизменно доброе отношение в обители к отцу протодиакону. И всё же, несмотря на такое к нему отношение, отцу Сергию не удалось избежать в монастыре насмешливого прозвища.

Дело в том, что отец Сергий, если забывал на ектеньях какое-то прошение, то, дабы заполнить паузу, совсем не к месту начинал бормотать: «и рабов Божиих, и рабов Божиих, и рабов Божиих» – и так, пока не вспоминал нужный текст или пока не получал подсказку духовенства. Так к нему и прилепилось прозвище: «Рабов Божиих».

Сказать по правде, получить в монастыре насмешливое прозвище так же легко, как, скажем, в школе или в незабываемом дворе вашего детства, где ваши наблюдательные сверстники, похоже, только и ждали подходящего повода. Прекрасно помню, как получил в монастыре прозвище один молодой человек, которого одновременно со мной готовили к рукоположению. Ему никак не давалось чтение Псалтири, и он без конца делал ошибки: путался с ударениями и перевирал слова. Сколько сестры ни исправляли ставленника, он упорно продолжал делать одни и те же ошибки. Одни и те же. А это надоедает раз на третий, согласитесь. Так, в псалме 53-м вместо слов «и на враги моя воззре око мое» этот ставленник неизменно читал «и на врага моя воззре око мое». Так и прозвали его сестры – «Врага Моя».

Так что же случилось с Иосифом?

Громко и с большим воодушевлением он вдруг возгласил: «Господи, помоги Иосифу!»

Как-то раз митрополит Алексий приехал в обитель на воскресную службу. Вечером на всенощной отец Сергий стал произносить прокимен перед Евангелием и – ну что тут поделаешь! – сбился. Точнее, сам-то прокимен шестого гласа он произнес без запинки, а вот следующий за прокимном стих: «Пасый Израиля вонми: наставляяй яко овча Иосифа» – предательски выскочил из головы. Чтобы потянуть время, протодиакон пару раз громко откашлялся. Это ему помогло, но не совсем: вспомнил, что в коварно скрывшемся стихе что-то было о праотце Иосифе, а вот что именно, в этом была главная загвоздка. Однако дальше тянуть время было нельзя, и протодиакон, понимая, что от его заминки начинает страдать служба и даже у интеллигентного митрополита терпение на исходе, наконец громко и с большим воодушевлением возгласил совершенно неожиданный для всех свой собственный вариант запропастившегося стиха: «Господи, помоги Иосифу!»

Все невольно покосились на стоящего на кафедре митрополита. Внешне будущий патриарх был невозмутим, но в глазах его плясали искорки смеха, и кто знает, каких усилий ему стоило взять себя в руки и не рассмеяться посреди службы. Духовенство и сестры постарались последовать примеру владыки Алексия, так же взяв себя в руки, и дальше служба пошла своим чередом.

На следующий день после Литургии на общей трапезе митрополит Алексий вдруг без всяких предисловий с напускной озабоченностью обратился к протодиакону: «Отец Сергий, скажите нам, что же там случилось с Иосифом?» Тут уже никто не стал себя сдерживать. Припомнив до мелочей вчерашний казус с отцом Сергием: его беспомощное топтание на одном месте, кряхтение, покашливание и потом этот вопль души: «Господи, помоги Иосифу!», – трапезная сотряслась от дружного смеха.

Талант и скорбь

Пюхтицкий монастырь. Фото Петра Давыдова.

Отец Сергий обладал мощным, редкой красоты басом. При этом был он человеком очень музыкальным, с прекрасным гармоническим слухом, а это не так уж часто бывает с большими голосами, как утверждают некоторые знатоки, так что петь с ним на службе было одно удовольствие. Его мясистый голос обволакивал своей густотой все остальные голоса, и наше трехголосое «величание» начинало походить на настоящее пение, и, что особенно важно, можно было довольно стройно спеть на архиерейской службе. Спросите, почему последнее было особенно важно? Да потому, что митрополит Алексий сам очень любил петь и с трудом переносил, если духовенство на его службе пело нестройно, а священники произносили богослужебные возгласы в любой тональности, кроме той, к которой обязывал хор. Правда, иногда бывало, что наше величание никак не строилось, сестры с клиросов бросали на нас косые взгляды, мы невольно краснели, как школьники, провалившие экзамен, а отец Сергий начинал смешно разводить руками, давая всем понять, что он-то в ноты всегда попадает, но что поделать, если другие отцы такие «бесслушные».

Но бывало и такое, что порой отец Сергий заставлял весь монастырь за него усиленно молиться, когда он вдруг исчезал и не являлся на службу день, два и дольше. Как правило, очень скоро обнаруживалось, что отец протодиакон опять, как говорили сестры, «заболел». Всем было понятно, что речь шла об очередном запое. Эта немощь преследовала его всю жизнь. Из-за нее он вынужден был оставить некогда свою успешную карьеру оперного солиста театра «Эстония». Кстати, мои некоторые новые знакомые тех лет в Эстонии, имевшие о себе мнение, что они настоящие ценители оперного пения, утверждали, что отец Сергий в бытность солистом театра пел лучше, чем его современник – легенда эстонского оперного искусства певец Тийт Куузик. Как бы то ни было, однажды митрополит Алексий, который знал отца Сергия в силу того, что последний был сыном православного священника, предложил ему принять сан и стать протодиаконом Таллинского кафедрального собора. Тот согласился, был рукоположен и стал заправским митрополичьим протодиаконом. Но своей болезненной тяги к алкоголю преодолеть не смог.

Долго митрополит Алексий терпел эту немощь своего протодиакона, вызывавшую у одних прихожан сострадание, у других соблазн, но наконец отправил его в Пюхтицкий монастырь в надежде, что служение в монастыре, сама монастырская атмосфера и молитвы сестер помогут ему справиться со своим недугом. Убеждать сестер молиться за проблемного протодиакона было не нужно, но время шло, а всё оставалось по-прежнему. После очередного запоя отец Сергий приходил в обитель с видом провинившегося школьника, долго исповедовался у старшего священника монастыря отца Александра и понемногу опять входил в нужную колею.

Неизвестно, сколько бы так всё продолжалось, но однажды монастырь облетела печальная новость: отец протодиакон упал и сломал ногу. Тут же из Таллина приехала его дочь и, посовещавшись о чем-то с матушкой игуменией, увезла его к себе в город.

Борьба и победа

Больше отца Сергия в монастыре мы не видели. Вскоре меня рукоположили во священники и назначили в таллинскую Никольскую церковь. Оказавшись в Таллине, я навел справки об отце Сергии. Выяснил, что он живет в одиночестве в церковном доме Казанского храма, о нем заботится дочь и соборные прихожане.

«А я ведь сейчас не пью. Совсем. Такая вдруг решимость появилась бросить!»

Телефона у него не было, и мне пришлось заглянуть к нему без всякого предупреждения. Видно было, что отец Сергий обрадовался моему появлению. Войдя в комнату, я про себя отметил, что, хотя обстановка в ней была вполне холостяцкая, кругом был относительный порядок и, что самое главное, никаких следов распития. Я протянул ему коробку со сладостями, отец Сергий тут же поставил чайник на видавшую виды электроплитку, и мы сели пить чай. Он с интересом расспрашивал меня о наших с ним бывших монастырских сослужителях и сестрах обители, а я рассказывал ему всё, что сам знал о скромных монастырских новостях, не забывая при этом поминутно повторять, что все о нем в обители помнят и все как один о нем молятся. Он одобрительно кивал в ответ своей большой седой протодиаконской головой, но вдруг перевел разговор на другое: «А я ведь сейчас не пью. Совсем. Когда меня дочь привезла в Таллин, ко мне стали наведываться бывшие друзья: узнали каким-то образом, что я вернулся. Приходили кто с пивом, кто с вином, а я им говорю: “Всё, я теперь не пью”. Такая вдруг решимость появилась бросить пить – сам не знаю откуда, раньше такого не бывало. Так всех своих бывших собутыльников и отвадил».

Надежда священника

Слушая эту невольную и радостную исповедь отца протодиакона, я уставился на него, ожидая: вот сейчас он скажет, что, конечно, он понимает, это никто иной, а Сам Бог избавил его от этой страшной напасти по молитвам сестер обители, или что-то в этом роде. Но он ничего такого не сказал, а лезть в душу старому человеку я постеснялся. Между тем, думаю, эти слова, хоть и невысказанные вслух, жили в его сердце.

Мне надо было бежать по каким-то делам, мы попрощались, и я ушел. Настроение у меня в этот день было праздничное, будто чудо произошло со мной, а не с отцом Сергием. Правда, один мрачный и назойливый помысл всё же отравлял мое настроение: а не посчитал ли отец Сергий, что никакого чуда и не было вовсе, а все произошло само собой, без помощи Божией и без молитвенной же помощи сестер обители? Мало-помалу надоедливый сверлящий ум и сердце червь сомнений отступил, а я нашел утешение в мысли, что не мог отец Сергий остаться неблагодарным ни по отношению к Богу, ни по отношению к сестрам обители. «Ну не такой он человек, вот и всё, – убеждал я себя. – А то, что я не услышал от него этих слов благодарности, так сам виноват: заторопился, ушел, вот и не услышал».

После своего отъезда из монастыря отец Сергий прожил недолго. Он преставился в 1984 году, и все, кто знал о происшедшем с ним чуде, были утешены, что молитва таки принесла свои плоды и отец Сергий перешел в вечность трезвенником.

Да не и ты искушен будеши

Сейчас, по прошествии довольно долгого уже времени, я думаю, что из этой истории хорошо бы извлечь очень важный вывод: грех опьяняет человека, и всякий согрешающий страдает пьянством греховным и далек от истинной трезвости, или, иначе – духовного трезвения. А те люди, которые страдают алкогольной зависимостью, хотя и нуждаются в сострадании и помощи, но вместе с тем служат и обличением для всех нас, страдающих пьянством греховным. Поэтому вряд ли стоит превозноситься над ними: мы сами не далеко от них ушли.

Послесловие

Протоиерей Олег Врона. Фото Виктора Фролкина.

Он ни на что не жаловался и никого не осуждал – это и было самым привлекательным в отце Сергии

Прочитал написанное и задумался: чего-то явно недостает в этом словесном портрете отца протодиакона. Чем же по-настоящему вызывал он во мне, да и в других симпатию? Ну не шаркающей же походкой и непревзойденным умением напортачить в службе! И вдруг, как подсказка друга, отчетливая мысль: «Припомни, да ведь он ни на что не жаловался и никого не осуждал». Точно! Как же это я сразу не догадался? Вот это-то и было самым поразительным и привлекательным в отце Сергии.